Текст книги "Я сражался в Красной Армии"

Автор книги: Димитрий Константинов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 11 страниц)

5. "Расстрел" курсанта

Режим, созданный в части, создавал естественное сопротивление со стороны красноармейцев. Многолетний страх перед режимом исключал возможность какого либо открытого сопротивления. Не было никакой организованности, но, почти каждый, инстинктивно, пассивно сопротивлялся всему происходящему.

На занятиях делали все неохотно и, по возможности, старались подремать или заняться чем-нибудь другим. К офицерству относились без особого уважения. Тех офицеров, которые старались выслужиться и чересчур ревностно и пунктуально выполняли приказания начальства, не любили и подчас ненавидели. В нашем полку было много офицеров запаса – людей уже солидного возраста, имеющих значительный жизненный опыт. Большинство из них были представители квалифицированной интеллигенции. Среди них был один доцент Томского университета, несколько инженеров, учителя, лесничие и т. п. Все они терпеть не могли военную службу, тяготились ею и, особенно стараться не собирались. К красноармейцам относились по человечески и те их очень любили.

Но, наряду с этими людьми, были и другие. Это – в подавляющем большинстве случаев, – молодые мальчишки, только что выпущенные из военных школ. Часть из них всерьез решила сделать военную карьеру, вообразив себя "настоящими" офицерами. Эти вели себя иначе. Половина молодежи тоже вела себя, примерно, как и мы, ориентируясь на более солидную публику. Но другая {64} часть, закусив удила, кинулась делать карьеру. Они придирались к солдатам, накладывали взыскания, дергали и не давали покоя людям, выслуживаясь перед начальством. Но, чем энергичнее они действовали в этом направлении, тем больше и больше теряли авторитет, делаясь предметом насмешек и ненависти со стороны солдат.

 –

Помощником командира пятой роты был молодой лейтенант, выпущенный недавно из какого то военного училища. Ему было не более двадцати лет. Он относился к категории лиц, чересчур серьезно относившихся к своему делу. Кончилось это, однако, довольно плачевно. Однажды вечером, он, обнаружив какой то непорядок в казарме, вместо того, чтобы приказать дневальному убрать, поймал первого попавшегося солдата, выполнявшего какие то другие поручения приказал ему произвести эту работу. Торопившийся красноармеец, кстати сказать, очень неглупый юноша, ответил, что выполняет уже отданное ему приказание, а обязанности по уборке помещения возложены на дневального и, если угодно товарищу лейтенанту, – он его мигом найдет.

Но "товарищ лейтенант", будучи совершенно неправым, ибо он, действительно, должен был обратиться к дневальному, оказался слишком задетым тем, что какой то красноармеец посмел его поучать. Придя в ярость от этого, он приказал красноармейцу – "смирно" и стал ему командовать – "крутом", "шагом марш", "кругом" и т. д.

– Я научу вас, канальи, как разговаривать с офицерами... – кричал он и, продолжая осыпать солдата нецензурной бранью, командовал дальше.

Солдат, наконец, вышел из себя и отказался выполнять сыпавшиеся приказания. Тогда лейтенант выхватил пистолет и, наведя его на красноармейца, скомандовал – "кругом". Красноармеец повиновался. Дав команду – "шагом марш", лейтенант и красноармеец вышли из казармы. Люди, видевшие эту картину, рассказывали, что вдоль тротуара, по мостовой, шагал какой то солдат без шапки, а за ним, с пистолетом в руке шел лейтенант.

Уже смеркалось. Пройдя почти весь город, лейтенант привел красноармейца на кладбище, где заявил ему, что за невыполнение приказания, он его расстреляет. Красноармеец ответил грубой бранью. Тогда офицер дал три или четыре выстрела с таким, однако, расчетом, что бы пули прошли около него. Тот испугался, начал просить не убивать его. Товарищ лейтенант снова дал команду, "шагом марш в казарму" и оба, тем же манером, отправились обратно.

Дело это получило широкую {65} огласку. Замять его было нельзя. Предприимчивого лейтенанта отдали под суд. Его судил военный трибунал. В итоге, лейтенант был отправлен на фронт в штрафной батальон. Дальнейшая его судьба осталась мне неизвестной.

6. Красноармейская "находчивость"

Стояла суровая сибирская зима. Январская стужа крепчала с каждым днем. А в наших казармах кончились дрова. Получить еще дров было очень трудно. Ибо, хотя их имелось сколько угодно в окрестных лесах, но не было транспорта для доставки топлива в город. Тоже самое происходило и среди гражданского населения. Кругом, на необозримые пространства, тянулись великолепные сибирские леса; в них лежали тысячи кубических метров уже заготовленных дров, а город сидел без топлива.

В один из этих дней, командир батальона неожиданно обратился ко мне:

– Товарищ старший лейтенант Константинов, вы знаете, что в нашем батальоне кончаются дрова. В организованном порядке от города мы их получить не можем; нет транспорта, но топливо нужно достать. Вам, как начальнику штаба батальона, поручаю это вопрос. Достаньте дров.

– Да, откуда же я их возьму, если городское управление их не дает....

– Если дрова давал город, то я бы к вам не обращался. А вот вы достаньте без города. Проявите "красноармейскую находчивость!" Для выполнения задания можете взять хоть весь батальон.

Мне было ясно в чем заключалось дело. Не говоря прямо комбат дал мне совершенно недвусмысленное приказание. Проявить "красноармейскую находчивость" – означало просто напросто насильно взять топливо на лесопильном заводе, находившемся у берега реки, на окраине города. Сказать мне об этом – значит дать прямое указание на экспроприацию топлива и, тем самым, сделаться ответственным за данное приказание. Поэтому, он хитрил, стараясь взвалить на меня всю ответственность за исход "операции?

Я ему об этом сказал и посоветовал не грабить завод, а поискать другие, более подходящие источники получения дров.

Мне пришлось обойти все окрестности города и, наконец, неподалеку от лесопильного завода, я обнаружил склад отходов от распиловки досок, негодным для строительных целей, но представляющих собой весьма ценное топливо.

Поздно вечером, приказав взять с собой роту красноармейцев, я отправил в экспедицию {66} командира пятой роты. Положение было безвыходным – топить было уже нечем. На всякий случай, я пошел понаблюдать за тем, как это будет происходить. Придя в полной темноте к намеченному месту, солдаты нагружались как могли досками и отправлялись в казарму. Все шло хорошо, но под конец появился откуда то ночной сторож, который начал свистеть и протестовать. Увидя командира роты, он стал с ним пререкаться. Оба начали горячиться. Мне пришлось подойти и успокоить сторожа, объяснив, что топливо нужно для солдат, подготовляемых для фронта; здесь же лежат большие кучи неиспользованных остатков, которых не продают и не дают ничего с ними делать. Отрезки досок лежат и гниют. Поэтому, посколько завод государственный, ничего страшного не будет, если армия воспользуется ими для топлива.

Мирно поговорив и оставшись вполне довольными друг другом, мы разошлись – он в свою будку, а я – в казарму, где уже весело потрескивали в печах дрова, добытые на основе, так называемой, "красноармейской находчивости".

Это и подобные ему методы получения топлива, процветали во всех батальонах, до тех пор, пока, наконец, на это не обратили внимание и не прислали по железной дороге состав с дровами для отопления военных казарм.

7. "Товарищи" офицеры

Весной 1943 года пришел приказ о введении в армии погон. До этою времени, как известно, знаки отличия носились, в виде обозначений соответствующих форм, на петлицах шинели и гимнастерки. Введение погон, на подобие царской, дореволюционной армии, озадачило очень многих. Одни недоумевали, иные иронизировали. Молодежь только что получившая офицерские звания была очень довольна. Приятно было походить на "настоящих" офицеров.

Но на "настоящих" офицеров они не были и не могли быть похожими. И дело заключалось не только в том, что погоны были весьма низкого качества, очень быстро меняли свой внешний вид, были крайне непрактичны, скоро теряли блеск, мялись и превращались в какие то странные, мятые, с задранными концами крылья. Основное заключалось не в этом, а совсем в другом.

Офицер советской армии не может быть сравниваем с офицером любой другой армии, так как, по существу, он не офицер. Как это не звучит парадоксально, но это именно так. Уже все сказанное выше показало на каком странном положении находилось советское офицерство.

Офицеры красной армии, в {67} смысле своего положения, могут, в какой то степени, сравниваться с офицерами других стран, начиная только с чина майора и выше. Все, кто были в более низких чинах, хотя и имели формально офицерское звание, но по своему приниженному, почти рабскому положению, по жизненным условиям, по манере обращения с ними начальства и т. д., по сути дела, офицерами названы быть не могли. Они нечто среднее между унтер-офицером и офицером старой армии или какой либо другой из современных армий.

Это происходило потому, что военные училища красной армии, подготовлявшие для нее командный состав, в своей массе выпускали, в культурном отношении, материал среднего качества. Советский командир, как правило, был недостаточно культурен и воспитан. У него совершенно отсутствовали старые, многовековые традиции императорской армии. Лишь небольшая часть из них, еще до военного училища, окончившая полную среднюю школу и происходившая часто из семей потомственной интеллигенции, выделялась в выгодном отношении из общей массы. Но офицерских, до известной степени, кастовых традиций не было совершенно.

Во время войны и этот уровень комсостава упал очень низко. Призванные в армию из запаса представители интеллигенции не могли уже изменить установившегося взгляда на средний командный состав, не могли сделать "погоды" в этом отношении, ибо нас было слишком мало. Мы растворялись в массе полуинтеллигентов....

Поэтому, независимо от нашего желания, мы должны были терпеть это приравнивание к общей массе и как то, в некоторых отношениях, приспосабливаться к ним. Многие из старших офицеров этого не понимали и недоумевали – почему мы тяготимся армией и мечтаем как-нибудь только от нее избавиться. Некоторым из нас всё это было особенно невыносимым, ибо они знали, чем был офицер старой царской армии, как к нему относились, как и на каком положении он жил. Поэтому эта игра в какую то пародию на офицерство, была омерзительна и противна.

Недовольство проникало постепенно и в среду кадрового офицерства, в среду молодежи. Все чаще и чаще там раздавались голоса – "да какие мы офицеры; так что то вроде чего то". Это все сочеталось с критикой режима, с имевшимся политическим брожением среди советского офицерства.

Чтобы не быть голословным приведем несколько примеров.

 –

Во время болезни командира шестой роты, мне пришлось {68} временно заменять его. Был вечер. После вечерней проверки, люди раздевались и укладывались спать. Неожиданно вошел командир батальона. Так как это было уже после отбоя ко сну, команду "смирно" я не давал и только отрапортовал ему о состоянии роты. Выслушав рапорт, и ни слова не говоря, он полез по нарам и стал смотреть – кто в чем спит и собственноручно искать на солдатах вшей.

Обнаружив на одном унтер-офицере теплую рубашку, в которой почему то спать было запрещено и, естественно, найдя на красноармейце вшей, он соскочил с нар и набросился тут же на меня.

– Что за безобразие! Почему вы не смотрите за людьми? Почему люди спят в теплом белье?... Почему на них вши? – орал комбат на меня.

Красноармейцы притихли и с любопытством смотрели на про исходившую сцену.

– Потому, что, во первых, это не дело офицеров, а во вторых, со вшами борются другими, более радикальными способами. Что же касается белья, то не я должен осматривать каждого красноармейца, ложащегося спать....

– А кто же??? – завопил комбат.

– Старшина роты и унтер-офицеры – вот чье это дело, товарищ командир батальона....

А в данных условиях особенно трудно, что либо сделать, ибо надо чаще менять белье, которого не дают и водить людей в баню, где, кстати сказать, систематически не хватает горячей воды.....

– Вы шляпа, а не офицер – закричал комбат.

– Я принужден буду подать на вас рапорт командованию полка – проговорил я обозлившись.

– Жалуйтесь хоть дьяволу– рявкнул комбат и вылетел вон.

 –

Некоторое время наша учебная бригада была под командованием генерала. Одной из его особенностей была необыкновенная способность всех ругать и обязательно с применением неприличной брани. Он приезжал в наш город и подолгу жил в нем. Офицеры, завидя его на улице, старались свернуть куда-нибудь в сторону, дабы не попасться на глаза. Роты, ходившие на занятия, часто шли и возвращались окружным путем, чтобы как-нибудь не "влипнуть" в неприятную историю с генералом.

Генерал ругался, пьянствовал, ухаживал за женщинами и делал, вообще, что хотел.

Однажды, идя по главной улице города, он встретил матроса. Матрос не отдал ему чести. Генерал немедленно остановил его и заорал:

– Почему ты, сукин сын, не {69} приветствовал меня? Не видишь, что генерал идет?...

И засим последовал ряд нецензурных выражений, неудобопроизносимых в печати.

Матрос спокойно выслушав, подошел вплотную к генералу и отчетливо произнес:

– А плевать мне на тебя, пошел ты к чертовой матери!....

И прибавив несколько нецензурных выражений, отправился дальше.

Растерянный генерал, окаменев, стоял разинув рот. Хам, напоровшийся на хамство – должен был отступить....

 –

Накануне 1 мая мне пришлось быть дежурным офицером по батальону. Одной из обязанностей дежурного офицера явилось обязательное присутствие в столовой во время обеда, ужина и т. д. Но, так как, столовая была невелика и находилась почти рядом с казармой, то ходили туда обедать по ротно. Вот этот своевременный приход рот на обед и уход с обеда – регулирование всего движения подразделений было также одной из обязанностей дежурного офицера.

Обед заканчивала седьмая рота. Оставалась – восьмая. Выйдя во двор столовой, я обнаружил, что она еще не пришла. В это время, красноармейцы седьмой роты стали выходить уже во двор и строиться в ряды. Видя это, я решил пойти в казарму и поторопить старшину восьмой роты с выходом на обед.

Седьмая рота возвращалась уже с песнями обратно. Провожая ее, я столкнулся с восьмой ротой, торопившейся на обед. Пропустив уходящих – пошел назад вслед за восьмой. Рота меня значительно опередила и, когда я подошел к дверям столовой, красноармейцы уже входили в нее. Между входными дверьми со двора и дверьми, ведущими непосредственно в столовую, был маленький темный коридорчик. Когда последние солдаты, напирая на передних, ввалились в коридор, из него, мимо, с красной, разъяренной физиономией, проскочил комиссар батальона и, не заметив меня, помчался через двор на улицу.

Как выяснилось потом, комиссар вошел в столовую через кухню, еще в то время, когда седьмая рота уже ушла, а восьмая подходила к столовой и дежурные расставляли пищу. Не видя меня, он спросил, где находится дежурный офицер. Ему сказали, что я во дворе. Комиссар направился во двор, но войдя в коридор, столкнулся с входящими солдатами восьмой роты. Произошло столкновение, при чем солдаты, видимо, не разобрав в темном коридоре – с кем они имеют дело, здорово обругали его.

Комиссар рассвирепел, поднял {70} шум, но солдаты, не обращая на него внимания, валили мимо и еще порядком помяли его, прижав к стенке. Последнее, вероятно, было сделано сознательно, уже тогда, когда они узнали его. Почувствовав свое бессилие и не зная кто его обругал, комиссар понесся к командиру батальона и стал жаловаться ему на меня, доказывая, что его обругали потому, что меня не было в столовой.

Так как, он столкнулся с потоком солдат в коридоре, то инцидент мог, совершенно в одинаковой степени, произойти, независимо то того, – был ли я в столовой или нет. Но комиссар меня ненавидел, чувствуя во мне довольно резкую оппозицию; поэтому, он решил всю свою злобу свалить на меня.

Когда обед закончился, меня вызвали в штаб батальона.

– Почему вы манкируете своими обязанностями? Где вы были? Вас не было в столовой? Вас все время искал комиссар! Вы знаете, что его там обругали и неизвестно кто! – начал комбат.

– Когда комиссар был в столовой, я встречал восьмую роту, которая опаздывала, а что касается комиссара, то его могли обругать независимо от того, был ли в столовой дежурный офицер или нет. По существу, я здесь не причем, а комиссар не маленький и должен понимать, что во время входа роты в столовую, надо сначала пропустить курсантов, а потом уже идти самому.

– Вот видите, вот видите, – завизжал комиссар – он, конечно, оправдывает их!.....

– Я их не оправдываю, но не вижу во всем этом особой беды, т. к. убежден, что они вас не узнали, приняв в темноте коридорчика за кого то из солдат дежурных по кухне.

– Ты фашистская сволочь! – вдруг дико заорал комбат – Всегда он против нас!...

И схватив, стоявшую на столе глиняную миску, он с силой швырнул ее об стол. Осколки миски разлетелись по всей комнате.

– Убирайтесь вон из моего батальона! – бесновался комбат – Вон, чтобы я его больше не видел – кричал он, как истеричная женщина.

Я вышел и пошел к себе домой. Весь вечер был проведен мною у знакомых... Поздно ночью я возвращался домой. Стояла чудная, теплая, весенняя ночь. Только что прошел небольшой дождь и воздух был полон аромата. Пахло свежей землей, распускающимися тополями, сосной и еще чем то свежим и неуловимым, свойственным только весне. В воздухе гулко раздавались свистки паровозов.

Пройдя вокзал, я заметил {71} какую то фигуру в шинели, маячившую около вокзального сквера. Подойдя – увидел лейтенанта Смолина, командира четвертой роты, мальчика лет двадцати.

– Что вы тут делаете, товарищ Смолин?....

– Да, понимаете, товарищ старший лейтенант, у меня в роте пропал, сегодня вечером, красноармеец Струков. Все в один голос кричат дезертировал! Меня комбат вызвал в штаб и не велел возвращаться, пока я не найду его. Приказал идти на вокзал искать его......

У нас уже было несколько случаев дезертирства. Ни одного из дезертиров не поймали, да и очень трудно в сибирских условиях, что либо сделать в смысле их поимки.

– Ну, хорошо, допустим, что Струков дезертировал.... Но вы то зачем здесь?

– Я, да, на вокзал.....

– Что же вы думаете? Что Струков купил билет и сидит, вас ждет в зале первого класса? Вы понимаете, что это чепуха? Если Струков сбежал, то он сейчас идет неведомыми нам с вами лесными тропинками, и завтра же спрячется у кого-нибудь в лесной деревушке, а оттуда будет пробираться куда-нибудь дальше. А здесь искать его нечего.

– Все это совершенно понятно. Сегодня все встречают первое мая..... Я же должен был провести вечер с одной очень милой девушкой, а тут....

– Вы заявили в комендатуру города?

– Да....

– Там ваше заявление зарегистрировали?

– Да.....

– Ну, так спокойно идите к вашей милой девушке или поезжайте в окрестные леса. А здесь вам делать нечего......

Красноармеец Струков не сбежал. Достав, где то водки, он неумеренно хлебнул ее (с горя или по поводу праздника) и заснул на чердаке казармы, зарывшись в солому. Утром он появился как ни в чем не бывало.

Дня через два, меня вызвал к себе комиссар полка. В этот раз он был весьма предупредителен, что ему было совсем не трудно, так как он, когда то служил офицером в старой русской армии, был довольно культурным и не плохо воспитанным человеком.

– Я должен перед вами, товарищ старший лейтенант, извиниться за безобразную выходку командира батальона и поведение моего представителя комиссара батальона. Они вели себя совершенно недопустимо и, так сказать, необоснованно.....

– Скажите, пожалуйста, что означает термин "фашистская сволочь?" {72}

– Ах, товарищ Константинов, не обращайте внимания. Чепуха, конечно. Фашизм здесь совершенно не причем. На обоих я наложил за это дисциплинарное взыскание. А вас прошу, – поскорее, забыть всю эту глупую историю и приступить к работе.

– Нет, с ними я работать не могу.... Я прошу вас поговорить с командиром полка, чтобы меня перевели в другой батальон на должность помощника командира роты по строевой части.

– Если хотите, – с удовольствием....

Я был переведен, а почему мною была выбрана именно эта должность, читатель узнает несколько позже.

Что же касается комиссара полка, то ввиду того, что эта история получила огласку и в ней был непосредственно замешан его ближайший помощник – комиссар батальона и, понимая, что меня виноватым, в этом случае, трудно будет "сделать", комиссар полка решил происшедшее – замять и окончить все "тихо и без шума".

8. Приезд инспектора

В скором времени после этого инцидента, к нам в часть приехал начальник боевой подготовки войск Уральского Военного округа, полковник Лебедев. Он провел у нас несколько дней, приходя на занятия, проверяя знания учащих и учащихся.

Однажды, когда наша учебная рота ушла на занятия, и я остался со старшиной в ротной канцелярии для каких то подсчетов и проверок, к нам неожиданно вошел полковник Лебедев. Не успел – отдать рапорт, как полковник прервал меня, сказав:

– Не надо, не надо.... Я к вам в частном порядке. Зашел посидеть и перекурить. Устал от беготни, а раненая нога хоть и зажила, а ноет.

Он закурил и предложил мне папиросу. Старшина быстро куда то улизнул, подальше от начальства и мы остались одни. Начался разговор. Полковник расспрашивал о жизни части – я отвечал. Наконец, он спросил:

– Кем вы были до армии?

– Научным работником....

– Вы должны забыть об этом. Не думайте, что вы будете демобилизованы после окончания войны. Вы навсегда останетесь в армии. Мы вас всех не отпустим, ибо ваш опыт нам нужен. Кроме того, нам возможно, предстоит еще новая война. Знаете, конечно, с кем? Вот так то... Поэтому забудьте о прошлом и думайте только об армии.

Этот разговор был инспирирован нашим командованием, жаловавшимся на нас, что мы не хотим служить в армии и {73} тяготимся ею. Но, несмотря на это, я учел все сказанное им и пришел к определенным выводам.

Вечером этого же дня, я, идя к своим знакомым в городе, проходил через вокзал. Все пути были забиты до отказа эшелонами, шедшими с востока на запад. Они везли американские самолеты, танки, автомобили, боеприпасы, продукты. Все дни и все ночи напролет эти поезда, непрерывной чередой шли на запад. Союзники помогали СССР....

И невольно вспомнились слова полковника, "нам, возможно, предстоит еще новая война. Знаете, конечно, с кем?"....

Это было весной 1943 года.

Скоро пришел приказ о ликвидации должностей помощников командиров рот по строевой части.

Перед этим приказом были упразднены должности ротных политруков. Они все были переквалифицированы в строевых командиров, а политическое руководство было целиком возложено на комиссаров батальонов. Этот приказ нужен был в целях укрепления единоначалия командиров рот и уменьшения недовольства в армии, которое создавалось, наличием в ней чересчур большого числа "политических руководителей".

Через полгода после этого, был издан приказ о ликвидации должностей помощников командиров рот по строевой части, что было вызвано недостатком командного состава на фронте. Таким образом, командир роты, имевший раньше двух заместителей, теперь остался один.

Об этом последнем приказе, вернее о том, что он будет, я уже знал тогда, когда просил меня назначить на эту должность. Но я твердо решил освободиться из этой тыловой тюрьмы, любой ценой.

В июне я уехал снова в резервный офицерский полк в Челябинске. В середине октября, с большой группой офицеров, – выехал на западный фронт, в район станции Новосокольники.

Глава 7.

НА ЗАПАДНОМ ФРОНТЕ

1. Первое знакомство

Разговор с командиром полка был закончен. Группа офицеров стояла около входа в его землянку, вырытую на склоне песчаного холма. Был мягкий, сырой, ноябрьский день. В промежутках между быстро плывущими облаками, иногда прорывалось холодное осеннее солнце, освещая голые, мокрые сучья зарослей кустарника, с блестевшими на них каплями воды, развороченную танками, {74} грязную проселочную дорогу, далекий сосновый лес, невысокие холмы, покрытые увядшей, желтой травой.....

Откуда то доносились разрывы мин и во влажном воздухе отчетливо были слышны пулеметные очереди. Высоко в небе непрерывно гудел мотор; под самыми облаками, над нами, упорно и настойчиво кружился немецкий разведчик, с его знаменитой "рамой" на хвосте.

– Да, товарищи офицеры – говорил командир полка, вышедший с нами из землянки, – вы попали к нам в период затишья. Боев пока здесь не предвидится. Мы должны лишь – крепко держать оборону. Судьба этого участка фронта будет решаться на севере от нас... Мы выполняем лишь вспомогательную задачу, хотя должен отметить, что противник здесь находится в мешке. Возможно, что это обстоятельство вынудит его на некоторые активные действия. Данных пока об этом нет, но......

И пожав нам руки – командир полка скрылся в землянке.

Пришел связной и повел нас на передовую. Я получил назначение старшим адъютантом 2-го батальона 143 стрелкового полка, занимавшего оборону по линии железной дороге, соединявшей Невель со станцией Дно.

 –

Мы приехали на фронт в ноябре 1943 года, когда немецкая армия, под ударами советских войск, начала постепенно оставлять, занятые ею территории. Отгремел Сталинград, прошли знаменитые бои в районах Орла – Белграда и Воронежа, был очищен Кавказ.

Получая концентрированные удары на отдельных участках восточного фронта, при численном превосходстве советских войск, и, одновременно, готовясь к ожидаемому вторжению союзников в Европу, германская армия не могла сдержать в ряде мест напора противника и вынуждена была отступать; эти крупные, но все же локальные поражения, заставляли одновременно, германское командование, отступать на других участках без боев, в целях необходимого в этих случаях, стратегического выравнивания фронта. Германская армия постепенно очищала территорию, занятую ею, ведя жестокие арьергардные бои и нанося неисчислимые потери красной армии. Красная, или иначе советская армия, брала вверх своим несомненным численным превосходством, не жалея человеческих жизней и устилая землю грудами трупов.

Перелом, наступивший в войне, определялся не только численным перевесом советской армии, мобилизовавшей в стране все, что было можно. Мы уже говорили выше о том, {75} психологическом переломе, который произошел в советских войсках, когда армия и народ убедились, в том, что нацистская Германия имеет своей основной целью не освобождение народов, населяющих СССР от коммунистического ига, а завоевание "жизненных пространств", в соответствии с намеченными еще ранее планами.

Это создало коренное изменение в настроении красноармейцев и этим широко воспользовалось советское правительство, удачно еще раз сыграв на патриотических чувствах народа.

Ряд, главным образом, идеологических и чисто цензурных послаблений, сделанных внутри страны, широко поставленная национально патриотическая пропаганда, превозношение исторического прошлого русского народа и его крупнейших деятелей, вплоть до некоторых императоров, усиленный "флирт" с Православной Церковью, коренная, но чисто внешняя перемена в отношении властей к религии и еще многое другое, создавали иллюзию, что после войны власть станет "другой" и даст народу необходимые свободы и человеческие условия жизни.

– Ну, а если не даст, так оружие в наших руках – рассуждали многие покончим с внешним врагом, так тогда поговорим со своими на другом языке.

Как известно, – советская власть еще раз обманула народ; какой следующий трюк готовят большевики, в случае новой войны – трудно сейчас сказать.

Одновременно, оказанная союзниками военно-техническая помощь приносила свои плоды. Более того, как мы убедились приехав на фронт, подавляющее большинство продуктов были американские. Союзники усиленно подкармливали действующую армию. Американские аэропланы, автомобили и танки тоже делали свое дело.

Наконец, к середине 1943 года, советская военная промышленность, настолько стала на ноги, что, в значительной мере, восполняла потери фронта, доставляя в достаточном количестве боеприпасы, снаряжение, давая также не плохие танки, артиллерию, крупнокалиберные минометы, особые артиллерийские, строго секретные средства поражения, так называемые "катюши" и многое другое.

Это уже не была армия первого периода войны. Это было нечто совсем другое. Но и в этом другом, несмотря на все, гнездилось то, что посторонний наблюдатель не мог бы заметить. Это была не исчезающая пропасть между властью и народом, недовольство режимом и явное недоверие к нему.

 –

Пройдя около получаса и {76} попав два раза под пулеметный огонь, мы, перейдя по тропинке через какое то болото, наткнулись на маленькую землянку, в которой помещался штаб 2-го батальона. Нас встретил командир батальона развязный человек, лет тридцати, в чине капитана, с орденом красного знамени на груди. Разговаривая с нами, он все время хохотал, хотя рассказывал совсем не веселые вещи.

Рядом с ним сидел высокий, молчаливый человек, с погонами старшего лейтенанта. Это был комиссар батальона.

Мы пришли втроем. Двое из нас – вновь назначенные командиры рот, отправились к своим подразделениям, а я остался в штабе. Из кухни принесли обед и мы занялись едой, во время которой комбат без умолку говорил, все время хохоча и подталкивая в бок, сидевшего рядом комиссара. Тот мрачно молчал, изредка вяло цедя ничего не значащие фразы.

После обеда я сказал комбату, что хотел бы пройти на передовую и осмотреть расположение наших рот; это было совершенно необходимо, для моей работы, как начальника штаба батальона.

– Ну что ж, пойди – проговорил комбат – только слушай, возвращайся без дырки в голове. А то тут быстро просверлят. Эй, связной, проводи начальника штаба на передовую. Да смотри, веди, как следует, чтобы без этого... понял?...

Без чего, "без этого", я так и не понял, да и, признаться, не собирался особенно разбираться

Мы отправились. Связной – мальчик лет семнадцати, узбек по национальности, вооруженный автоматом, бодро шел вперед, показывая дорогу. До передовой линии обороны было метров семьсот. Мы шли по тропинке, по бокам которой чернели глубокие воронки, залитые наполовину водой.

– Обстреливают, сволочи, каждый день. Все штаб щупают, – с заметным восточным акцентом, пояснил он.

Пройдя через небольшую рощу на холме и выйдя на ее опушку, мы остановились.

– Теперь осторожнее, товарищ старший лейтенант, здесь снайперы всегда бьют наших..... – начал мой спутник.

Но я почти не слышал что он говорил.