Текст книги "Собрание стихотворений 1934-1953"

Автор книги: Дилан Томас

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 13 страниц)

Именно в этот период поведение Дилана и Кэйтлин стало совершенно невыносимым. Ллевелин большей частью жил у матери Кэйтлин, а Дилан с Кэйтлин наезжали в Лондон к друзьям. Впрочем, иногда и с маленьким Ллевелином.

Являлся к кому-нибудь с Кэйтлин и Ллевелином – вечером на такси – и не прогонишь, и за такси приходилось платить. Пьяный справлял нужду в чужой гостиной. Книги ценные воровал и продавал. Чужую швейную машину в ломбард понес, правда, владелица на улице его встретила и остановила. Кидал окурки на пол, падал пьяным с лестниц, не выполнял обещаний, пропадал, не предупредив, клянчил деньги у кого ни попадя...

Таков способ жизни Дилана с Кэйтлин во время войны. Но самое удивительное, что как раз тогда Дилан нашел серьезную работу. Его взяли сценаристом в «Strand Films». Алкоголиком Дилан не был. На службе всегда был совершенно трезв. Напивался и буянил по вечерам и не писал стихов – некогда было.

Правда, в августе 1942 года Дилан и Кэйтлин наконец сняли жилье в Челси. С крыши в дождь капало, но все же у них теперь была собственная комната с кроватью, столом и книжной полкой.

3 марта 1943 года у Дилана и Кэйтлин родилась дочка Аеронуи. Как и при рождении сына, Дилан в это время исчез, в больницу зашел один раз, а когда Кэйтлин вернулась домой, то обнаружила грязь и горы немытой посуды. Вечером появился Дилан с приятелями – вдрызг пьяный.

Кэйтлин не ушла от Дилана в это время, скорее всего, из-за влюбленности в дочку, похожую на крошечную копию Дилана, и из-за необходимости о ней заботиться.

Над дочкиной кроваткой развернули зонтик, чтоб на нее не капало в дождик.

Несмотря на все эти заботы, по вечерам Кэйтлин вместе с Диланом отправлялась по пабам в поисках любимых напитков, которые в войну было не так-то легко найти.

Естественно, сценарии документальных фильмов военного времени, часто достаточно примитивных и пропагандистских, не увлекали Дилана. Однако работал он, как ни странно, добросовестно. Время его делилось между работой и выпивкой, но эти две стороны жизни никогда не смешивались. А кинематограф, как таковой, его увлек. Ему очень хотелось принять участие в создании полнометражных художественных фильмов.

В начале 1944 года, когда бомбардировки Лондона опять стали настойчивыми, Дилан и Кэйтлин перебрались из Лондона в небольшой коттедж в Сассексе. Дилану там было скучно, он наведывался в Лондон несколько раз в неделю.

В июле они перебрались в Уэльс к родителям Дилана, которые к тому времени жили уже не в Суонси, а в небольшой деревушке неподалеку, так как отец Дилана вышел на пенсию.

Дилан опять начал писать. Он закончил «Похоронную церемонию после воздушного налета». Работал над «Видением и молитвой» и «Стихами в октябре». Эти обе вещи показывают, что Томас перевернул новую страницу. Они ясные, даже прозрачные. «Стихи в октябре», если б не, как всегда у Томаса, ярчайшие ассоциации, можно было бы назвать вещью автологичной. По словам Вернона Уоткинса, Дилан начал писать это стихотворение в 1941 году, к своему 25-летию. А в 1944 ему было уже почти тридцать.

Вполне возможно, что этой найденной простоте способствовала работа над сценариями. Дилан никогда не был равнодушен к возможности общаться при помощи стихов. Он всегда считал, что стихи надо читать вслух. Возможно, что освоение нового сценарного языка, с его некоторой прямотой, подало Дилану мысль о том, что прямота в стихах тоже может способствовать тому, что он сможет более внятно донести то, что он хочет сказать.

В сентябре Дилан и Кэйтлин с детьми перебрались наконец в собственное жилье – сняли маленький домик возле городка Нью-Куэй (New-Quay). У самого моря. С сортиром на улице.

Жизнь продолжалась, в общем, такая же как всегда. Наезды в Лондон, подписание контрактов о подготовке книги, фильма или радиопередачи с тем, чтоб потом не сдержать слова, не уложиться в срок, просто не сделать. Но зато если уж передача выходила в эфир, отзывы на нее бывали самые благоприятные. С выпивкой, с ссорами. Обычная жизнь.

Еще до окончания войны, у Дилана возникла мысль или мечта – добраться до Америки. Ему казалось, что уж там-то он разрешит все свои вечные материальные проблемы и мечтал о турне по университетам с лекциями и чтением стихов.

Проблема была в получении визы. У него не было сбережений, одни долги, что означало, что кто-то должен был письменно за него поручиться. Скажем, если бы Гарвардский университет предложил Дилану какую-нибудь временную работу, то визу бы он получил.

В 1945 году ничего из этого не вышло.

Во время всех этих безуспешных хлопот Дилан с Кэйтлин забрали Ллевелина у бабушки и перебрались все вместе к родителям Дилана. Там был написан «Папоротниковый холм». Тут Дилану впервые пригодилась его неспособность соблюдать сроки: он настолько задержался с корректурой книги «На порогах смертей», что успел поместить в сборник «Папоротниковый холм».

В это же время Дилан перестал получать зарплату на киностудии (он работал тогда уже не в «Strand Films», а в «Gryphon Films», и эта студия закрылась). Основным источником дохода стало ВВС. Слушатели Томаса полюбили. Слава его началась с передачи 31 августа 1945 года «Однажды очень рано утром». Это был изрядно приукрашенный рассказ о жизни в Нью-Куэйе.

Во второй половине 1945-го Дилан проводил много времени в Лондоне и пытался найти какое-нибудь жилье, где они могли бы жить вчетвером: Кэйтлин очень обижалась на то, что он оставил ее одну с детьми в Уэльсе.

Рождество 1945 года Дилан и Кэйтлин провели в Оксфорде. Дилан возобновил дружбу с Маргарет Тэйлор (Margaret Taylor), женой историка, получившего тогда место в Оксфорде. Ее муж Аллен Тэйлор (A. J. P. Taylor) был совершенно не в восторге от того, что Дилан, с которым они тесно общались короткое время в юности, опять появился в их жизни. Маргарет же считала Дилана абсолютным гением, мечтала только о том, чтоб быть ему полезной и, конечно же, была в него влюблена.

И тут в одночасье пришла слава. 7 февраля 1946 года вышла книжка «На порогах смертей», сначала тиражом в 3000 экземпляров, а на следующий месяц еще 3000 были допечатаны.

Критик Уолтер Аллен в журнале «Time and Tide» написал, что в этой книге Томас вышел на новый виток. Дж. У. Стониер (G. W. Stonier) в журнале «New Statesman» пошел еще дальше – объявил, что «Зимняя сказка», «Стихи в октябре» и «Баллада о длинноногой наживке» входят в число лучших стихов своего времени. Вита Сэк– вил-Вест (Vita Sackville-West) в «Observer» писала о том, что у Ди– лана поэтическая мощь сочетается с виртуозностью. И наконец Джон Бетджемен (John Betjeman) в «Daily Herald» провозгласил Дилана не просто лучшим валлийским поэтом, а великим поэтом, безотносительно к Уэльсу.

Слава оказалась для Дилана слишком тяжким испытанием. Неделю он радостно ходил по пабам, улыбаясь пил все, что ему предлагали, и в конце концов попал в больницу. Естественно, пошли слухи, подогреваемые самим Диланом, что у него цирроз печени, но на самом деле доктора обнаружили только нервное истощение.

Будь Дилан хоть немного способней к выполнению обещаний, хоть чуть более ответственен, не будь Кэйтлин сделана из того же теста, что и он, жизнь их могла бы потечь вполне благополучно – ВВС давало регулярный доход, признание могло бы способствовать уверенности в себе и некоторому спокойствию.

Но у кого на роду написано быть повешенным, тот, как известно, не утонет. Приходить на ВВС вовремя и трезвым Дилану было очень трудно. Естественно, что из-за ненадежности ему давали меньше работы, чем могли бы.

Дилан, застенчивый пай-мальчик с теми, с кем выбрал эту роль, бывал очень груб с начинающими поэтами, не выполнял обещаний, данных собственным старым друзьям, бывал очень высокомерен. В общем, атмосфера скандала ему сопутствовала, и, хотя она и соответствовала представлениям Дилана о поэтической судьбе, она и утомляла тоже.

В 1947 году по настоянию Эдит Ситвел, которая как раз принадлежала к числу людей, видевших в Дилане нежного робкого мальчика, ему дали очень немалый грант на путешествие по Италии от «Общества авторов» («Society of Authors»), в котором Эдит Ситвел состояла.

Дилан с Кэйтлин и детьми вместе с сестрой Кэйтлин Бриджит и ее маленьким сыном отправились в путешествие. Сначала они прожили месяц у самого моря недалеко от Рапалло, потом отправились через Рим во Флоренцию и сняли там виллу неподалеку от города. Чтобы удрать от шума и общества, Дилан договорился о том, что будет использовать соседний коттеджик в качестве кабинета. Дилан написал там только одно стихотворение – «В деревенском сне».

Сначала Дилан попытался завязать связи с итальянской интеллигенцией, в частности с Эуженио Монтале (Eugenio Montale) [4]4
  Эуженио Монтале (1896-1981) – итальянский поэт, лауреат Нобелевской премии 1975 г.


[Закрыть]. Но только вот здесь, в гостях у незнакомых людей, его способ поведения шокировал куда сильней, чем в Англии. Кроме того, итальянцы пили вино, а Дилан пиво. Пиво в послевоенной Италии найти было трудно, и Дилан мог явиться к кому-нибудь на обед с полными карманами бутылок. В доме у Монтале он выстроил эти бутылки перед собой на столе и весь вечер пил.

Пребывание во Флоренции не оказалось для Дилана ни плодотворным, ни полезным.

Когда в июле Томасы перебрались на остров Эльбу, жизнь показалась им веселей. Дети и Кэйтлин наслаждались морем, а Дилан, как карикатурный англичанин, сидел на стуле по пояс в воде и читал газету.

Пока Томасы были в Италии, Маргарет Тэйлор купила для них маленький домик в деревне в Оксфордшире. Дилан часто наезжал оттуда в Лондон, между августом 1947-го и январем 1948-го он сделал 20 радиопередач.

В 1948 году Дилана настигла новая забота. Он никогда не платил налогов, и до тех пор, пока он не начал прилично зарабатывать, это было довольно безопасно. Но с тех пор, как работа на ВВС стала довольно регулярной, увиливать от налогов стало почти невозможно.

Маргарет Тэйлор, считавшая себя ответственной за Дилана, крайне обеспокоилась. Ее беспокоило даже не то, что у нее не было денег, чтобы в крайнем случае заплатить штраф – скорее, ей казалось, что проблемы с налоговым управлением могут оказаться последним ударом, после которого Дилан не оправится и перестанет писать.

Так что начала она с того, что нашла хорошего бухгалтера, который сумел сосчитать доходы Дилана. Они оказались очень и очень немалыми. Вопрос о том, что же он делал с деньгами, так и остался открытым. Он давал Кэйтлин очень немного, не помогал друзьям, постоянно попрошайничал, а деньги куда-то уходили. При этом он не играл в карты, не покупал практически ничего. Деньги просто вылетали в трубу, вероятно, во время многочисленных наездов в Лондон на неопределенное время, из-за которых Кэйтлин очень нервничала.

Дилан писал ей ноющие письма и, приезжая, каялся. Друзьям он говорил, что Кэйтлин лучшая женщина на свете и без нее он жизни не мыслит.

В Лондоне Дилан был членом нескольких клубов для избранных – возможно, деньги уходили на клубные обеды.

Тем временем состарились родители, Д. Дж. Томас, очень нервный, исхудавший, терял зрение. Флоренс сломала ногу и попала в больницу.

Надо сказать, что привязанность к родителям у Дилана всегда была сильной. По отношению к ним долг свой он выполнял, не отлынивая. Когда Флоренс вышла из больницы, Дилан снял родителям маленький коттедж в той же деревне, где жили они с Кэйтлин.

Дилан практически не писал стихов, отношения с ВВС обострились, потому что он не выполнял обязательств, ничего не делал в срок. В это же время он получил несколько заказов на сценарии от разных киностудий. Полученный аванс тут же потратил. И опять просил деньги у друзей и знакомых.

Обстановка дома была невыносимая. Пьянство. Раздраженная Кэйтлин ненавидела постоянно приезжающую Маргарет Тэйлор и ревновала к ней. Флоренс не желала понимать, что ее сын пьет сверх меры.

Надо сказать, что Маргарет Тэйлор проявляла большое бескорыстие в своем отношении к Дилану. Она осознала, что Дилан очень тоскует по Уэльсу и стала искать какую-нибудь возможность поселить его в Лохарне, несмотря на то, что при этом географически Дилан оказался бы достаточно далеко от нее.

В конце концов ей удалось найти тот самый «Дом-корабль» («The Boat House»), который сейчас стал весьма посещаемым музеем Томаса, и с которым связаны несколько великолепных стихотворений.

Это дом за городом, в отдалении от всякого другого жилья, в широком эстуарии, где сливаются перед впадением в море три реки. К дому можно подойти по узкой дорожке, по которой не пройдет машина. Несколько ступенек вниз с дорожки ведут в садик, а оттуда крутая тропинка к входной двери. Попадаешь на второй этаж. И крутая лестница вверх на третий и вниз на первый.

Вид из дома на холм сэра Джона, на море, на поля. И в отлив цапли ходят по песку, и другие птицы. Маргарет Тэйлор приобрела этот дом и сдавала Томасам за крошечную плату. Родители Дилана тоже перебрались в Лохарн.

Дилан не работал в доме, он устроил рабочую комнату в бывшем крошечном гараже, – большущий стол у огромного окна, портреты любимых писателей на стенах – Оден, Блейк, Харди, Лоуренс.

Переезд в Лохарн как будто что-то высвободил в Томасе, он опять начал писать. Он работал над одной из лучших вещей – над стихотворением «Над холмом сэра Джона». По мнению Вернона Уоткин– са, это, может быть, и просто лучшая вещь Томаса. Трагические и одновременно праздничные стихи, в них радость жизни, неотделимая от ощущения ее трагичности. Стихотворение, полное птиц, закатных красок, воли, моря и обязательной гибели. Оно родилось из пейзажа за окном.

«Дом-корабль» в Лохарне

24 июля 1949 года Кэйтлин родила третьего ребенка – мальчика. Его назвали ирландским именем Колум и валлийским Гаран, что означает Цапля. Колум был легким ребенком, радостным, не крикливым. Он стал любимым ребенком Дилана.

Кэйтлин вспоминает это первое лето в Лохарне, как одно из счастливейших в жизни.

А незадолго до того, как Томасы перебрались в Лохарн, Дилан совершенно неожиданно получил письмо от Джона Малколма Брин– нина (John Malcolm Brinnin), американского поэта, на два года младше него. Бриннин только что стал директором еврейского поэтического центра в Нью-Йорке. Он очень давно восхищался поэзией Томаса и мечтал пригласить его в США. И вот теперь у Бриннина появилась такая возможность. Чуть ли не первое, что Бриннин сделал, получив новую работу, – позвал Томаса прочесть несколько лекций в поэтическом центре за 500 долларов (по тем временам большая сумма) с оплатой билета.

Томас радостно ответил, что хотел бы приехать в Америку месяца на три, в январе или в феврале 1950-го. Он объяснил в письме, что у него тяжелое материальное положение, и что ему хотелось бы начать зарабатывать деньги сразу и суметь что-нибудь привезти домой. Брин– нин приступил к организации лекционного турне Томаса по Америке.

Сначала Дилан рассчитывал поехать с Кэйтлин. Но по мере приближения отъезда стало совершенно ясно, что такую поездку вдвоем им просто не потянуть. У Дилана было запланировано больше сорока выступлений в разных местах, вряд ли можно было рассчитывать, что устроители оплатят расходы на двоих.

Дилан улетел в Нью-Йорк 20 февраля. После большой прощальной пьянки в Лондоне.

Перелет длился тогда 17 часов. С посадками в Дублине, «где-то» в Канаде (в обычном месте на Ньюфаундленде было не сесть, все обледенело) и в Бостоне.

Он пил и, наверно, думал о том, какую из своих разнообразных масок надеть в Америке. Во всяком случае, в дальнейшем его поведение было довольно однозначным: поэт, читающий свои стихи, клоун из паба, талантливый и невыносимый, шокирующий, как Оскар Уайльд.

Дилан прилетел в Нью-Йорк в самый холодный день в ту зиму, было -15 градусов. Бриннин его встретил и, как сам воспоминает, тут же повел в аэропортовский бар разогреться виски с содовой. Потом они поехали в отель на Манхеттене.

Первые три дня Дилан с Бриннином бродили по Нью-Йорку, Бриннин показывал гостю местные красоты: Эмпайр Стэйт Билдинг, Гринвич Вилледж. Было много выпивки и еды, которая человеку из послевоенной Англии должна была показаться превосходной и обильной. А еще знакомства с кучей людей, с литературной нью-йоркской интеллигенцией.

Безобразия разного рода не заставили себя долго ждать. В лифте отеля Дилан устроил свое классическое представление, встал на четвереньки, изображая собаку, и укусил за ногу незнакомого человека. В гостях, когда Дилана спросили, о чем «Баллада о длинноногой наживке», он ответил – «о гигантской ебле». В другом доме, где собрались писатели, актеры, критики, актриса Рут Форд (Ruth Ford), приехавшая прямо со спектакля, сказала Дилану, чтоб его очаровать, что его фотография стоит у нее на столе. Дилан воспринял это сообщение, как приглашение к роману, и почти что набросился на Рут, которая не чаяла от него отделаться.

В тот же вечер в отеле, куда Бриннин отвез Дилана, произошло еще что-то. Что именно, Бриннин так и не узнал, но в результате Дилана выгнали. Его удалось поселить вместе с его другом, новозеландским поэтом Аленом Кернау (Allen Curnow), одновременно с Дила– ном оказавшимся в Нью-Йорке.

Первое чтение Дилана – в поэтическом центре на углу 92-ой улицы, принадлежащем ассоциации молодых христиан (YMCA) – было триумфом. Целый день он плохо себя чувствовал, но, выйдя на сцену, чудодейственно преобразился. Он читал, а люди в зале слушали зачарованно.

После второго, тоже очень успешного чтения в том же поэтическом центре, Дилан отправился с Бриннином к нему домой в Вестпорт.

Читая о Томасе, я все время искала какой-нибудь узелок, за который я могла бы зацепиться и полюбить этого пакостника и обормота. И вот в книге Фрайера наткнулась на один эпизод, происшедший в Вестпорте.

Томас прочел лекцию собакам. Поздно вечером в заснеженном саду. У бриннинской пуделихи была течка, и взволнованные псы со всей округи собрались под дверью. Томас вышел к ним, сел на камушек и рассказал псам, что он и сам такой, что понимает их прекрасно – и – что ж, ребята, делать-то, c'est la vie... Хозяин глядел в окно на Томаса и кружок слушателей с высунутыми языками.

Из Вестпорта Томас отправился в Йельский университет, оттуда в Гарвард. И всюду его чтение имело огромный успех. Вместе с рассказами о его потрясающих выступлениях передавались и истории о его чудовищном поведении в любых гостях и общественных местах. Он приставал к женщинам вне зависимости от их возраста и желания флиртовать, напивался.

Дилан побывал в Айове, где тогда профессорствовал Роберт Лоуэлл (Robert Lawell) [5]5
  Роберт Лоуэлл (1917-1977) – американский поэт.


[Закрыть], в Вашингтоне, в Сан-Франциско, заехал в Канаду, в Ванкувер. Писал очень противоречивые письма Кэйтлин. То ругал Америку за ее всепоглощающее стремление к успеху, то писал, что если б они могли все вместе поселиться в Сан-Франциско, это было бы самое большое счастье.

В конце апреля Дилан вернулся в Нью-Йорк. Стало совершенно ясно, что несмотря на то, что ему оплачивали все расходы и платили не меньше ста долларов за выступление, денег домой он привезти не сможет. Бриннин пытался уговорить Дилана не тратить столько, положить деньги на счет, жить на скромную сумму, но все было бесполезно.

Кое-какие небольшие суммы Дилан посылал Кэйтлин, но не больше пятидесяти долларов за раз. И не очень часто. А еще послал ей как-то нейлоновые чулки и сладости Ллевелину в школу.

Характерным образом Дилан начал обвинять Бриннина в том, что он недостаточно щедро покрыл его расходы.

Перед возвращением домой, на этот раз на пароходе, Дилан провел несколько недель в Нью-Йорке. В это время он познакомился с Перл Казин (Pearl Kazin) – очень интеллигентной женщиной, которая перешла от преподавания в колледже в журнальный издательский бизнес. Дилан встретился с ней, когда искал возможности публиковать стихи в американских журналах. Перл давно восхищалась его поэзией. У них с Диланом начался роман, оказавшийся вполне серьезным.

Бриннин и Перл посадили Дилана на пароход. В последнюю минуту Бриннин передал Томасу 800 долларов в подарок Кэйтлин.

Как и многие новые друзья Томаса, Бриннин задавал себе вопрос – надолго ли Дилана с его сумасшедшей жизнью хватит.

Кэйтлин встретила Дилана в Лондоне. И все пошло, как до поездки в Америку. Пьянство, хвастовство в пабах, отсутствие денег. Только Кэйтлин начала очень сильно ревновать Дилана к обобщенным женщинам в Америке, а потом и нашла в кармане у Дилана, где она искала деньги, письма от Перл.

А тут еще Бриннин вместе с Перл приехал в Лондон, о чем Маргарет Тэйлор тут же доложила Кэйтлин.

В отношениях Дилана и Кэйтлин возникло нечто новое – они стали драться. Во время одной из таких драк Кэйтлин схватила почти готовый черновик стихотворения «На белой гигантской ляжке», порвала его в клочки и выкинула в окно. Ночью ее замучила совесть, и она бросилась в ночной рубашке подбирать обрывки прямо на берегу. Потом она их сложила на кухонном столе.

В январе 1951 года Дилану предложили съездить в Иран, чтобы поработать там над документальным фильмом. Дилан, естественно, ухватился за предложение, сулившее не только какой-то заработок, но и возможность ненадолго вырваться из ставшей немыслимой домашней обстановки.

Из Ирана он писал письма и Кэйтлин, и Перл. В ответ на одно из писем Кэйтлин написала ему, что собирается от него уйти. Дилан ответил, что он хочет умереть, что сидит в гостинице и рыдает, умолял Кэйтлин не уходить.

На самом деле, оба они полностью зависели друг от друга – и материально, и морально. Дилан мог работать, только ощущая стабильность своей связи с Кэйтлин. Для Кэйтлин уйти от Дилана означало признать свое поражение. Да и некуда ей было уходить – только к матери.

Так что все осталось, как прежде.

В 1951 году Дилан написал два очень существенных стихотворения, «Ламентации» и «Не уходи безропотно во тьму».

Первое – горькие сетования умирающего поэта, которого покидает и сексуальная энергия, и творческая, и жизнь постепенно уходит, как воздух из шарика.

Второе связано с отцом, с его тихим угасанием. Это яростное неприятие смерти, призыв не сдаваться, скрежет зубовный и мужество, ярость, страсть. Очень многие считают это стихотворение одним из лучших у Томаса.

Бриннин еще раз приехал в Англию и на этот раз провел несколько дней в гостях у Томасов. Вернувшись в Америку, он начал готовить следующую поездку Дилана, которая должна была начаться в январе 1952 года. Кэйтлин собиралась отправиться с ним. Она была беременна и решила на этот раз сделать аборт.

Драки с Диланом к тому времени стали рутиной. Создавалось впечатление, что обоим был необходим этот физический выход эмоций.

Тогда же Дилан начал работать над радиопьесой «Под сенью млечного леса» («Under Milk Wood »), потом отложил эту работу, появилось новое стихотворение «Стихи на его день рожденья». Стихотворение торжествующее, несмотря на то, что, как всегда у Дилана, смерть в нем присутствует. Но в этом очень прямолинейном стихотворении, прямотой этой напоминающем некоторые стихи позднего Пастернака, такое торжество творческого начала и красоты мира, перед которым смерть становится лишь частностью личной судьбы.

В январе Дилан и Кэйтлин приплыли в Нью-Йорк. Все было, как всегда. Блестящие чтения, пьянство, битье чужой посуды в гостях, драки с Кэйтлин, неразумные траты. Неспособность держать слово, отмены выступлений. Все как всегда.

Когда Дилан с Кэйтлин вернулись в Лондон, Дилана ждали гранки книги «Избранные стихи 1934 – 1952». Книга была посвящена Кэйтлин. Принята читателями она была с восторгом.

16 декабря 1952 года умер отец Дилана, перед смертью он успел порадоваться успеху сына.

Год 1953-й, последний год жизни Дилана, начался плохо. Он был вынужден оборвать чтение на ВВС из-за того, что у него сел голос. Во влажном холодном доме в Лохарне у Дилана начались всяческие легочные болезни, из-за обострившейся подагры он почти не мог спать. Давал себя знать алкоголизм, курение. Мучали его и ночные кошмары.

Как всегда, не хватало денег, хотя не так мало было самых разных заработков, включая телевидение.

21-го апреля 1953 года Дилан в третий раз прибыл в Америку – опять морем. Кэйтлин была решительно против этой поездки, но Ди– лан уговаривал ее, что заработает достаточно денег, чтоб потом поехать на год в дешевую солнечную Португалию.

Практически сразу он познакомился с Лиз Рейтел (Liz Reitell) – новой ассистенткой Бриннина – яркой, собранной, даже жесткой женщиной, изучавшей театральный дизайн в Беннингтон-колледже, лучшем гуманитарном заведении в штате Вермонт. Организацией чтений Дилана на этот раз ведала именно Лиз.

Первое чтение было назначено на 3 мая. Дилан должен был прочесть «Под сенью млечного леса » в Гарвардском университете. Текст он срочно дописывал в день выступления. Успех был невероятный – Дилан бросил в это чтение всю свою страсть.

Эмоциональное состояние Дилана было очень нестабильным. Он писал любовные письма Кэйтлин, встречался с Перл, все сильней сближался с Лиз.

Потребность в алкоголе тоже была очень неровной – иногда он мог удовлетвориться несколькими кружками пива, иногда поглощал виски и мартини в безумных количествах.

Потом было чтение в Нью-Йорке, тоже очень успешное. Дело в том, что «Под сенью млечного леса» – не просто пьеса для актерского чтения, в ней предполагается участие зала, в результате возникает хеппенинг.

Неожиданно к Дилану обратился Игорь Стравинский с предложением совместно работать над оперой. Помимо того, что писать либретто для Стравинского Дилану было бы интересно, предложение было очень соблазнительным материально.

Дилан должен был вернуться в Англию, устроить детей и, забрав Кэйтлин, отправиться в июле в Лос-Анджелес.

Все шло совсем неплохо. И к тому же Дилан и Лиз стали любовниками. Дилану было не так-то просто с Лиз, но, сыграв роль потерявшегося маленького мальчика, он пробудил материнские чувства этой жесткой американки.

2-го июня Дилан вернулся в Лондон. И оттуда в Лохарн.

Обстановка дома была невыносимой. Дилану под любым предлогом хотелось там не быть. Значит, опять отправиться в Америку.

Проект сотрудничества со Стравинским провалился из-за того, что у бостонского университета возникли материальные затруднения.

Бриннин всеми силами уговаривал Дилана не ехать в Америку, считая, что поездка окончательно подорвет его здоровье и творческие возможности.

Дилан настаивал, и Бриннин был вынужден организовать очередное турне.

Последний день Дилана в Лохарне пришелся на 8-ое октября. Он попрощался с матерью и в сопровождении Кэйтлин отправился в Лондон. Еще несколько дней пьянства и невыполненных обещаний.

В Нью-Йорке его встретила Лиз.

Дилан был в ужасном состоянии. Лиз пыталась держать его при себе, отчасти для укрепления их отношений, отчасти, чтобы предохранить от чудовищного пьянства. Он пил, почти не ел, был совершенно болен.

Лиз удалось свести его к своему доктору. Доктор Фельтенштейн (Fel– tenstein), который уже видел Дилана в его предыдущее пребывание в Нью-Йорке, сразу понял, что Дилан находится в еще худшем состоянии, чем раньше. И что советов он не слушается.

Шло саморазрушение. Дилан давным-давно говорил, что до сорока поэт дожить не должен. И впечатление создавалось, что именно приближение этой страшной даты заставляет его намеренно искать смерти. 29-го октября Дилану исполнилось 39 лет.

3 ноября к нему в отель пришел литературный агент и предложил контракт, по которому он должен был получать как минимум 1000 долларов в неделю во время турне.

Это был конец всем материальным затруднениям. Но Дилан был уже не в состоянии даже обрадоваться таким на то время немалым деньгам.

Последние дни жизни Дилана создают впечатление неостановимо несущейся с горы лавины. Ему казалось, что перспектива читать эти лекции – очередная ловушка.

Весь вечер он вспоминал Лохарн.

Потом заснул, проснулся в два часа ночи и сказал Лиз, что ему нужно выйти за глотком свежего воздуха и за выпивкой.

Он ушел на полтора часа, а когда вернулся, рассказал, что выпил 18 стаканчиков виски.

Заснул опять и, проснувшись поздним утром, заявил, что ему нечем дышать. Они вышли вдвоем с Лиз. Выпили пива.

Дилан жаловался, что ему невыносимо плохо. Вернулись в гостиницу. Вызвали доктора Фельтенштейна. Несмотря на успокоительное, лучше не становилось. Началась белая горячка. Ужасы, принимавшие геометрические формы. Доктор приходил еще два раза.

Лиз держала Дилана за руку. Рядом был еще художник Джон Хеликер – доктор Фельтенштейн настоял на том, чтобы кто-нибудь помогал Лиз.

Неожиданно Дилан посинел и потерял сознание. Все тот же доктор Фельтенштейн прибыл через несколько минут. Дилана отвезли в больницу.

Точного диагноза не было – инсульт, диабет, сердечная недостаточность?

Он был в коме, и было совершенно ясно, что если он из нее выйдет, мозг останется поврежденным.

Прилетела Кэйтлин. Лиз уступила ей место в изголовье у Дилана.

9 ноября Дилан умер.

* * *

Томас написал относительно немного стихов. В каноническое собрание входит девяносто три стихотворения (около ста тридцати стихотворений из записных книжек Томас сознательно не включил ни в одно из изданий). Он не дневниковый поэт. Повседневная жизнь не ложилась у него на бумагу. Каждое стихотворение существует само по себе, имеет определенную тему, стержень, от которого бенгальскими огнями отлетают ассоциации.

Стихи Дилана Томаса, на мой взгляд, довольно отчетливо делятся на три группы.

Стихотворений двадцать абсолютно гениальных и, как ни странно, кристальных. В них Томасу удалось пробиться через косноязычие к звонкой прозрачности, где ассоциации выстроились в скульптуры из разноцветного стекла. Отпало лишнее, никакой барочности. Смысл заточен в эту искрящуюся жесткость. Что-то от хрустального ножа.

Вторая группа – стеклянные глыбы с переливами света в гранях, расплывчатые картины, скачущие ассоциации, плетущиеся световыми нитями, отскакивающие и отражающиеся. Непроизвольные.

Третья группа – плохие стихи – натужные ассоциации, деланные, подгоняемые романтическим хлыстом. Их спасает только томасовское чтение.

Во второй и в третьей группе, как правило, синтаксиса нет. Смысл крайне темен. Многочисленные комментаторы говорят совершенно разные вещи: одни толкуют об отсутствии связности и смысла, другие занимаются психоанализом. Не без оснований. Томас писал, имея в виду фрейдистское прочтение – так задавал себе темы – ну, а дальше отталкивался – и картина за картиной, слово за слово – цепляются и торопятся. Фрейдистские толкования легко ложатся на стихи человека, который совершенно сознательно рифмует tomb и womb (могила и лоно).

По количеству больше всего стихов, несомненно, во второй группе.

Темные, лишенные синтаксиса строки. Разбегаются отпущенные на свободу ассоциации, и Томас не делает ни малейшей попытки их собрать. Такие стихи надо по возможности сначала услышать.