Текст книги "Игра по правилам"

Автор книги: Дик Фрэнсис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 20 страниц)

Ваккаро заманивал пилотов частных самолетов солидными барышами, затем после одного удачного перелета в Колумбию они попадались к нему на крючок, вновь и вновь соглашались на полеты, до тех пор пока им не становилось жутковато от получаемых ими огромных сумм денег. Потом этих несчастных застреливали на пороге их собственного дома из проходящей мимо машины, без шума благодаря глушителю, без свидетелей и без улик. Но у всех этих пилотов были собственные маленькие самолеты – слишком много совпадений. Вдова сказала, что ее муж страшно боялся, но опомнился слишком поздно. Она вновь вышла замуж, живет в Лондоне, всегда горела жаждой мести и не поверила своим глазам, когда в газете промелькнула статейка под названием «Игорный дом семьи Ваккаро» с фотографией. Семейка! Она пришла в муниципалитет инкогнито, и там ей порекомендовали обратиться ко мне.

Перед нами не стоит задача признать Ваккаро виновным. Мы лишь не должны давать ему лицензию. Вдова советовала не называть того, кто ему откажет, – он опасен и мстителен, но нельзя же заставить замолчать всю комиссию. Вероятно, полиция Флориды заинтересуется его местонахождением. Экстрадиция[12]12
  Выдача преступников.


[Закрыть]?"

Я позвонил Эллиоту Трелони домой, туда, где он проводил выходные, рассказал о найденных записях и прочел их, после чего он невольно присвистнул и тяжело вздохнул.

– Но Ваккаро не убивал Гревила, – сказал я.

– Нет, – ответил он с очередным вздохом. – Как прошли похороны?

– Все хорошо. Благодарю вас за цветы.

– Я только сожалею, что не смог сам выбраться: рабочий день, да и ехать неблизко...

– Все прошло хорошо, – вновь повторил я, и это соответствовало истине, поскольку в целом я был рад своему одиночеству.

– Вы не возражаете, – неуверенно начал он, – если я устрою богослужение в память Гревила? Как-нибудь в течение ближайшего месяца?

– Конечно, нет, – тепло отозвался я. – Это было бы замечательно.

Он рассчитывал, что я пришлю записи о Ваккаро с посыльным в полицейский суд в понедельник, и поинтересовался, играю ли я в гольф.

* * *

Утром, после проведенной в черно-белой кровати Гревила ночи, полной сновидений, я, взяв такси, отправился в гостиницу к Остермайерам. Мы встретились в вестибюле, как и договаривались накануне вечером.

Они были в отличной форме. Марта выглядела неотразимо в сшитом на заказ красном шерстяном платье и норковом манто; Харли был в новой английского стиля шляпе, с непринужденной улыбкой, биноклем и программой скачек. Они уже предвкушали приятные события дня, и на лице Харли не было даже тени иногда возникавшего у него неудовольствия.

Шофер, уже не тот, что был в среду, подал к дверям огромный роскошный «Даймлер» в точно указанное время и со всеми атрибутами, подчеркивавшими их благосостояние, чета Остермайеров расположилась на заднем сиденье, а я – на переднем, возле шофера.

Шофер, представившийся Симзом, любезно сложил мои костыли в багажник, заверив, что это не составило ему труда, когда я стал его благодарить. Похоже, костыли были единственной деталькой, слегка омрачавшей безоблачное настроение Марты.

– Нога вас все еще беспокоит? Майло говорил, что ничего серьезного.

– Нет, ничего, мне уже гораздо лучше, – честно сказал я.

– О, слава Богу! Это не помешает вам выступать на Дейтпаме?

– Конечно, нет, – заверил я ее.

– Мы так рады, что теперь он принадлежит нам. Он просто очарование.

Я без труда нашел что сказать в подтверждение достоинств Дейтпама, пока мы, лавируя среди потока машин, выезжали на магистраль M1, ведущую на север.

– Майло говорил, что Дейтпам мог бы участвовать в состязаниях «Каризма Чез» в следующую субботу в Кемптоне. Что вы думаете по этому поводу? – поинтересовался Харли.

– Это для него было бы неплохо, – спокойно ответил я, мысленно проклиная Майло. Я уже рискнул проскакать галопом, но ни один врач на свете не допустит меня по состоянию здоровья через неделю к соревнованиям, потому что скакать на лошади в полтонны весом со скоростью тридцать с лишним миль в час было делом далеко не шуточным.

– Не исключено, что Майло предпочтет, чтобы он выступил в следующем месяце в Челтнеме, – рассудительно заметил я, подкидывая идею. – Или на соревнованиях «Золотого кубка Хеннесси» двумя неделями позже.

«Через шесть недель я уже наверняка буду в форме, а через четыре – к Челтнему – сомнительно».

– Потом еще будут скачки сразу после Рождества! – с радостным вздохом воскликнула Марта. – Все это так увлекательно. Харли обещал, что мы сможем приехать, чтобы посмотреть на его выступления.

Они еще с полчаса болтали о лошадях, а потом поинтересовались, знал ли я что-нибудь о некоем Дике Тэрпине.

– Да, конечно.

– Кто-то говорил, что он скакал в Йорк. Я абсолютно ничего не поняла. Я рассмеялся.

– Это было пару веков назад. Дик Тэрпин был разбойником, настоящим злодеем и, стремясь скрыться от правосудия, хотел ускакать на своей лошади Блэк Бесс на север. Его схватили в Йорке и бросили в тюрьму, где потом он в течение двух недель устраивал нечто вроде пышных приемов – пил и развлекался с городской знатью, которая приходила посмотреть на знаменитого грабителя в кандалах. Затем его повесили в местечке под названием Нейвзмайр, где теперь ипподром.

– О Боже мой! – воскликнула Марта. Эта история совсем не развеселила ее. – Как это мрачно.

Между тем мы, свернув с автострады M1, направлялись на северо-восток к старой и весьма оживленной магистрали А1, и я подумал, что ни один здравомыслящий человек не поехал бы из Лондона в Йорк на машине, когда этот путь можно проделать на поезде. Но ведь Остермайерам не надо было самим вести машину.

– Нас с вами ждут на обед, Дерек, – сказал Харли, когда мы подъезжали к городу.

«Ждут» на языке Остермайера означало приглашение. Я пытался слабо протестовать, выражая некоторые сомнения.

– Нет-нет, серьезно. Вчера вечером я разговаривал с лордом Найтвудом, сказал ему, что мы приедем с вами. И он тут же предложил пригласить вас на обед. Обед дается по случаю того, что их именем собираются назвать соревнования.

– Какие соревнования? – поинтересовался я. Имя Найтвуд было мне незнакомо.

– Вот, пожалуйста. – Харли зашелестел газетой с программой скаковых состязаний. – Соревнования на приз Йоркского университета. Лорд Найтвуд возглавляет университет, является президентом или директором, словом, первым человеком. Он известный человек в Йоркшире. В общем, вас ждут.

Я поблагодарил его. Выбора у меня практически не было, хотя, если я буду несдержан, званый обед в сочетании с отсутствием тренировок может привести к тому, что у меня возникнут проблемы с весом. Но я словно слышал взволнованный голос Майло:

«Ради Бога, сделай все, о чем бы ни попросили Остермайеры».

– Кроме этого, здесь еще будут проводиться соревнования за «Йоркминстерский кубок», – продолжал Харли, просматривая программу, – и «Сивик Прайд Чэленж». Ваш Дазн Роузез принимает участие в скачках на приз Йоркского замка.

– Это лошадь моего брата, – поправил я.

– Мы помним, – усмехнулся Харли.

Симз подвез нас прямо к входу в клуб. «Иметь личного шофера так удобно, что это легко может стать вредной привычкой, – думал я, принимая протянутые мне с важным видом костыли. – Не возникает проблем с парковкой машины. Есть кому отвезти тебя домой, когда ты на костылях. Но постоянное ощущение присутствия кого-то постороннего, ни о чем толком не поговоришь... Нет уж, спасибо – обойдусь даже без верного Брэда».

Говорят, нужно ставить на первую попавшуюся лошадь. Или на первого жокея. Или на первого тренера.

Первым, кого мы заметили, был Николас Лоудер. Как я с удивлением отметил, он был сильно встревожен, увидев меня, после того как мы у него на глазах появились из «Даймлера».

– А вы-то здесь как оказались? – бесцеремонно спросил он. – Вам здесь делать нечего.

– Вы знакомы с мистером и миссис Остермайер? – вежливо поинтересовался я, представляя их. – Они только недавно купили Дейтпама. Сегодня я их гость.

Он свирепо сверкнул глазами, но сказать здесь было нечего. Лоудер кого-то ждал – видимо, одного из владельцев лошадей, пока тот брал из специально отведенного окошка эмблему клуба, и, как только дело было закончено, они вместе отправились на ипподром, не сказав больше ни слова.

– Ну и ну! – с негодованием воскликнула Марта. – Если бы Майло так вел себя, мы бы забрали у него своих лошадей, прежде чем он успел опомниться.

– Это еще не моя лошадь, – заметил я. – Пока.

– А что вы намерены делать, когда она станет вашей?

– То же, что и вы, наверное, хотя это и не входило в мои планы.

– Правильно, – решительно одобрила Марта.

Я никак не мог понять ни поведения Лоудера, ни его реакции. Если он хотел, чтобы я сделал ему одолжение, то есть позволил продать Дазн Роузез и Джемстоунз кому-нибудь из тех, кто держал у него своих лошадей, чтобы оставить их у себя в конюшне, его отношение ко мне хотя бы отдаленно должно было напоминать отношение Майло к Остермайерам.

Если же Дазн Роузез был допущен к соревнованиям официально, то почему Лоудер боялся, что я буду среди зрителей?

«Чертовщина какая-то», – думал я. Понял я лишь одно – для одного из ведущих тренеров, каким он считался, Лоудер явно недостаточно владел искусством скрывать свои чувства.

Харли Остермайер сказал, что обед, организованный Йоркским университетом, должен состояться в банкетном зале для членов клуба, расположенном в трибуне. Я показал, как туда пройти, внутренне радуясь, что сегодня вместо обычного свитера решил надеть приличный костюм. «Хотя бы по моему внешнему виду не будет заметно, что я оказался в числе приглашенных на торжество волею случая», – с облегчением думал я.

Там уже собралось некоторое количество людей. Держа в руках бокалы, они увлеченно беседовали возле длинной буфетной стойки, рядом с которой были расставлены столы и стулья. Всю эту часть зала временно отгородили белым решетчатым заборчиком.

– А вот и Найтвуды, – сказал Остермайер. Радостно кудахча, они представили меня высокому седовласому, приятному на вид человеку лет семидесяти, каждая морщинка которого, казалось, источала доброжелательность. Лорд тепло пожал мне руку как другу Остермайеров, с которыми он, похоже, обедал во время своего визита в «альма-матер» Харли – Пенсильванский университет. Харли был спонсором одной из его кафедр и весьма известным человеком в Питтсбурге, Пенсильвания.

Показывая всем своим видом интерес к разговору, я слушал, что творится в мире, и отметил про себя заслуги города Йорка в стремлении поддержать «скаковую индустрию».

– Вы еще не знакомы с моей женой? – рассеянно спросил лорд Найтвуд. – Дорогая, – он коснулся локтя стоявшей к нам спиной женщины, – ты помнишь Харли и Марту Остермайер? А это их друг, Дерек Фрэнклин, о котором я тебе говорил.

С улыбкой повернувшись к Остермайерам, она с готовностью их поприветствовала, а затем протянула мне руку со словами:

– Очень приятно. Я рада, что вы смогли прийти.

– Здравствуйте, леди Найтвуд, – вежливо ответил я.

Она едва заметно улыбнулась мне, демонстрируя свое умение владеть собой.

Женой лорда Найтвуда была Кларисса Уильяме.

Глава 10

Кларисса знала, что увидит меня, – в этом не было сомнений, и если бы она хотела скрыть от меня, кто она такая, то могла бы заблаговременно придумать себе какое-нибудь недомогание.

– Мне кажется, я видела вас по телевизору, когда вы стали победителем «Золотого кубка», – любезно говорила она.

Я вспомнил, как она молниеносно взмахнула этой жуткой кийогой, и ее смятение чувств во вторник, четыре дня назад. Похоже, она не боялась, что я выдам ее. Да и в самом деле, что я мог такого сказать? Лорд Найтвуд, мой брат был любовником вашей жены? Самое подходящее начало для веселого торжества.

Тем временем лорд представлял Остермайеров профессору физики, который, поблескивая глазами, сказал, что, поскольку он единственный, кто по-настоящему увлекается скачками среди профессорско-преподавательского состава, его привлекли к церемонии внесения флага, несмотря на то что на ипподроме оказалось человек пятьдесят студентов, готовых принять участие в этом мероприятии любой ценой.

– Дерек закончил университет, – тут же сказала Марта для поддержания разговора.

Профессорский взор скосился в мою сторону.

– Какой университет?

– Ланкастерский, – коротко ответил я, вызывая тем самым смех. Все сразу же вспомнили длившиеся долгие годы войны Алой и Белой розы между Йорками и Ланкастерами.

– И какое же отделение?

– Независимые исследования. Его внимание резко возросло.

– Что такое независимые исследования? – спросил Харли, видя его заинтересованность.

– Студент сам составляет себе программу и придумывает основную тему, – объяснил профессор. – Такое отделение существует только в Ланкастерском университете, и на него принимают лишь по восемь студентов в год. Слабовольным или слабохарактерным это не под силу.

Найтвуды с Остермайерами молча слушали, и я почувствовал некоторое смущение. «Тогда я еще был молод», – думал я.

– Какую же тему вы себе выбрали? – поинтересовался профессор, теперь уже с любопытством ожидая ответа. – Что-нибудь связанное с лошадьми?

Я покачал головой.

– Нет... э... «Причины и следствия войн».

– Мой дорогой друг, – с теплотой в голосе обратился ко мне лорд Найтвуд, – за обедом вы сядете возле профессора.

Он почтительно удалился, уводя с собой свою супругу и Остермайеров, а оставшийся со мной профессор спросил, что меня привлекает в скачках.

Не знаю, намеренно или случайно Кларисса была на расстоянии, неудобном для беседы со мной на протяжении всего обеда, и я не делал никаких попыток заговорить с ней. Обед фактически закончился во время или сразу после первого забега, несмотря на то что всех приглашали вернуться к чаю. Я провел день за привычным для себя занятием – наблюдая за тем, как лошади разминались, становились на дыбы и состязались в силу своих природных данных. В каждой из них была заложена воля к победе, но у некоторых она выражалась сильнее: чаще всего в яростную борьбу вступали и выходили победителями те, что были подвержены непреодолимым порывам вести за собой дикий табун. Спортивные обозреватели часто называли это боевым духом, однако корни уходили глубже – к генам, к инстинкту, к чему-то первозданному, подобно так легко пробуждаемой в человеке воинственности, явившейся основной причиной войн.

Я не отрицал мысли о том, что благодаря силе инстинкта сражаться и побеждать я стремился к борьбе на скачках, будучи ярым противником смертоубийства. Сублимация – вот как, без сомнения, назвали бы это мудрецы-ученые. Мы с Дейтпамом одинаково примитивно хотели быть победителями.

– О чем вы думаете? – услышал я возле самого своего плеча.

«Я бы узнал ее голос где угодно», – подумал я. Повернувшись, я встретился со спокойным и в то же время несколько встревоженным взглядом леди Найтвуд. Ее светскость безошибочно угадывалась в гладко уложенных волосах, аристократических чертах и стиле одежды, и лишь глаза слегка выдавали пылкую натуру.

– Думаю о лошадях, – ответил я.

– Мне кажется, вы удивлены тем, что я сегодня пришла сюда, хоть и узнала вчера вечером о том, что вы не только приедете на скачки – этого в общем-то можно было ожидать из-за участия Дазн Роузез, – но и будете у нас на обеде...

Она замолчала в некотором замешательстве.

– Я не Гревил. Не думайте, что я такой же, как он, – сказал я.

Она поморгала ресницами.

– Вы чересчур проницательны. – Она немного поразмыслила. – Ну что ж, мне действительно хотелось побыть рядом с вами. Меня это как-то утешает.

Мы стояли возле парапета парадного круга, наблюдая за тем, как участники очередной скачки водили по нему своих лошадей. Забег на приз Йоркского университета должен был быть следующим, а тот, в котором участвовал Дазн Роузез, еще через два, так что никто из нас никуда особо не торопился. Вокруг стоял шум собравшейся толпы, к которому прибавлялся стук копыт проходивших мимо лошадей, и, тихо разговаривая, мы чувствовали себя в уединении этого пространственного оазиса, где нас никто не мог подслушать.

– Вы все еще злитесь на меня за то, что я вас ударила? – спросила она с оттенком горечи в голосе, так и не услышав моей реакции на ее последние слова.

– Нет, – ответил я с легкой улыбкой.

– Я и вправду решила, что вы грабитель.

– А как бы вы объяснялись с полицией, если бы они приехали?

– Надеюсь, до меня бы дошло и я удрала бы до их появления, – сказала она с грустным вздохом. – Гревил говорил, что если мне всерьез придется воспользоваться кийогой, то надо сразу убегать, не думая о том, что случилось с моим обидчиком, однако он не предполагал, что это может произойти в его собственном доме.

– Меня удивляет, что он подарил вам такое оружие, – мягко заметил я. – Разве это не противозаконно? Он же судья.

– И я тоже судья, – вдруг сказала она. – Мы и встретились с ним впервые на совещании полицейского суда. Я не узнавала, считается ли применение кийоги нарушением закона, но наверняка предпочла бы предстать перед судом за незаконное ношение и применение оружия, чем оказаться жертвой физического насилия, с которым мы сталкиваемся каждую неделю.

– А откуда он привез ее? – поинтересовался я.

– Из Америки.

– Она и сейчас с вами?

Кивнув, она показала на свою сумочку.

– Это теперь стало привычкой.

«Она, должно быть, младше своего мужа лет на тридцать», – почему-то вдруг подумал я, и мне было известно, какие чувства она к нему испытывала. Я еще не разобрался, нравилась она мне или нет, но отдавал себе отчет в том, что между нами возникла какая-то таинственная близость, не вызывавшая у меня отрицательных эмоций.

Появившиеся жокеи стояли маленькими группками в окружении владельцев лошадей. Николас Лоудер был по-прежнему в компании все того же крепкого коренастого мужчины в темном костюме с болтавшейся на лацкане розовой картонной эмблемой клуба.

– Дазн Роузез, – начал я, глядя, как Лоудер беседует с хозяином и жокеем, – это его в вашу честь назвали «дюжина роз»?

– Господи, – смущенно сказала она. – Как же...

– Я положил ваши розы на гроб во время службы.

– Боже мой... – еле слышно пролепетала она от подступившего к горлу кома, и ее губы задрожали. – Я... не могу...

– Скажите, а почему Йоркский университет решил назвать скачку своим именем? – спросил я как ни в чем не бывало, давая ей возможность прийти в себя.

Она сглотнула, пытаясь вернуть самообладание и успокоиться.

– Простите. Я ведь могу оплакивать его только в душе, не показывая виду никому, кроме вас. Это так угнетает меня, что я ничего не могу с собой поделать.

Помолчав, она ответила на мой праздный вопрос:

– Руководители соревнований хотели поддержки городских властей и деловых кругов. Некоторые важные персоны в университете не хотели принимать в этом участия, но Генри переубедил их. Мы с ним неизменно приезжаем сюда на состязания. Нам обоим нравится проводить здесь время с друзьями.

– Ваш муж не читает лекции в университете?

– О нет. Он лишь номинальный глава. У него много председательских должностей в Йорке. Он здесь общественный деятель.

«Для которого скандалы крайне нежелательны, – подумал я, – впрочем, как и для нее, ну и для Гревила тоже. Они с ним должны были проявлять чрезвычайную предусмотрительность».

– Сколько лет вы знали Гревила? – мягко спросил я.

– Четыре года.

Она немного помолчала.

– Четыре удивительных года. Так мало. Жокеи вскочили на лошадей и выехали на ипподром. Николас Лоудер со своим компаньоном, увлеченно беседуя, направился к трибунам.

– Можно я посмотрю с вами этот забег? – спросила Кларисса. – Вы не возражаете?

– Я не собирался подниматься на трибуны. – Как бы извиняясь, я посмотрел на свои костыли. – Так мне проще.

– Я не против.

Мы так и остались стоять на траве перед трибуной, и она сказала:

– Всякий раз, когда мы встречались, он неизменно покупал мне двенадцать красных роз. Это просто... как...

Она замолчала, с трудом справляясь с собой.

Я лишь понимающе кивнул, вспомнив об урне с прахом и кусте красных роз и решив рассказать ей об этом как-нибудь в другой раз. В конце концов, я сделал это для него, а не для нее.

Двухгодовалый жеребец Николаев Лоудера выиграл забег со значительным преимуществом. Передо мной промелькнуло лицо его хозяина, явно довольное, но неулыбающееся. «Да, мрачноватый тип», – отметил я.

Кларисса пошла к своему мужу, чтобы посмотреть с ним забег на приз университета, а я, пока произносились приветственные речи, отправился искать Дазн Роузез, которого, еще без седла, вывели погулять перед выходом на парадный круг.

Дазн Роузез показался мне почти сонным. Ничем не примечательный по виду гнедой, он был далеко не таким, как Дейтпам, в нем не чувствовалось характерного для скакуна возбуждения перед забегом. Его актерские способности не вызывали сомнения, но в тот момент он явно не производил впечатления потенциального победителя и выглядел совсем не таким, как я ожидал. Я не мог поверить, что это тот самый жеребец, которого я видел на видеопленке, запечатлевшей три блестящие победы на скачках с его участием. Неужели это тот самый игривый конь, который стремился пристроиться к молодой кобыле на самом старте в Ньюмаркете?

«Нет, не может быть», – ужаснулся я. Внимательнее присмотревшись к его животу, поскольку сразу бывало и не разобрать, я обнаружил, что там, вне сомнения, отсутствовала одна очень важная деталь – он был кастрирован.

Это меня ошеломило, и я не знал, смеяться мне или негодовать. Этим многое объяснялось: потеря формы, когда в нем взыграл инстинкт самца и ему было не до скачек, и возвращение скоростных качеств, когда эта помеха была устранена. Этим объяснялось и то, что у распорядителей состязаний не возникло подозрений относительно этих перемен: после подобной операции лошади часто выступали лучше.

Я развернул программу скачек на той странице, где была информация о забеге с участием Дазн Роузез, – напротив его имени недвусмысленно стояла пометка "ш", что означало «мерин».

Неподалеку от меня раздался дрожащий от ярости голос Николаев Лоудера:

– Это не ваша лошадь. Отойдите от нее. Я обернулся. Лоудер быстро шел ко мне с седлом Дазн Роузез, перекинутым через плечо, с откровенным выражением злобы на лице. Его безрадостный спутник, по каким-то причинам неотступно следовавший за ним, озадаченно наблюдал за происходящим.

– Моя или не моя, я имею право посмотреть на нее, – возразил я. – И теперь я, черт побери, вижу, что или это не Дазн Роузез, или, вопреки воле моего брата, вы кастрировали его.

Он было уже открыл рот, чтобы что-то сказать, но тут же закрыл его.

– В чем дело, Ник? – спросил его спутник. – Кто это?

Однако Лоудер не потрудился нас познакомить.

Вместо этого он выпалил мне:

– Что сделано, то сделано. У меня есть официальное право действовать по своему усмотрению. Я отвечаю за эту лошадь и не обязан отчитываться перед вами.

– Мой брат был против того, чтобы его лошадей кастрировали. И вам это было хорошо известно. Вы нарушили этот запрет, будучи уверенным в том, что он никогда не узнает, потому что он никогда не ходил на скачки.

Он свирепо взглянул на меня, понимая, что, если я подам на него официальную жалобу, у него возникнет масса неприятностей, и я почти не сомневался в его опасениях, что, будучи душеприказчиком своего брата, я, вероятнее всего, так и поступлю. Даже если бы я просто рассказал кому-нибудь об этом, это могло бы повредить ему: спортивная пресса только и ждала подобных пикантностей, чтобы повеселить своих читателей, и владельцы всех маститых жеребцов его конюшни испугались бы, что то же самое может произойти и с их питомцами без их ведома и согласия.

Мне казалось, он все это понял в тот момент, когда я сказал ему по телефону, что Дазн Роузез перейдет по наследству мне. Он знал, что, стоит мне увидеть лошадь, я сразу же пойму, в чем дело. Немудрено, что его голос лишился низких частот.

– Гревил ни черта не понимал, – раздраженно сказал он. – Лошадь стала выступать гораздо лучше после кастрации.

– Верно, – согласился я, – но дело не в этом.

– Ладно. Сколько вы хотите? – бесцеремонно спросил он.

Тут настал мой черед беззвучно открыть рот.

– Дело не в деньгах, – растерянно промямлил я.

– Только в них, – заявил он. – Назовите сумму и не смейте мне больше мешать.

Я взглянул на его спутника, который, не проявляя никакого интереса, безучастно наблюдал за всем этим, но при случае мог бы рассказать о нашем разговоре, и лишь сказал:

– Обсудим это в другой раз, хорошо? После этого я быстро удалился, не выказывая враждебности.

– Что все это значит, Ник? – услышал я за спиной.

– Ерунда, Ролло, – последовал ответ Лоудера. – Ничего страшного.

И когда несколько секунд спустя я оглянулся, то увидел, как они оба направились к стойлу, куда вслед за ними повели и Дазн Роузез.

Несмотря на нескрываемую злобу Николаев Лоудера, а может быть, как раз и из-за нее, меня эта сцена скорее развлекла. Сам бы я кастрировал этого жеребца еще за несколько месяцев до того, как это сделал он от чувства невыносимого разочарования и безысходности: Гревил глупо упрямился на этот счет из-за неуместной жалости и некомпетентности в этом вопросе. Я надеялся мирно уладить наш конфликт с Лоудером в тот же вечер по телефону, независимо от исхода состязаний, поскольку мне вовсе не хотелось наживать себе врагов из-за такой ерунды. «Стоит вспомнить о причинах войн, – с кривой усмешкой подумал я. – Истории известны и более глупые поводы, служившие развязыванию кровавых войн, чем кастрация породистого жеребца».

На Йоркском ипподроме не все стойла были закрытыми – в некоторые был свободный доступ. Однако Николас Лоудер, похоже, предпочитал, чтобы ему никто не мешал, и увел Дазн Роузез прочь с моих глаз.

Харли и Марта Остермайер, пришедшие посмотреть, как седлают лошадей, просто светились от предвкушаемого удовольствия. Они ставили на победителя университетского забега и теперь поставили всю выигранную сумму на мою лошадь – точнее, на лошадь моего брата.

– Ваш выигрыш будет невелик, – предупредил я. – Он – фаворит.

– Мы знаем об этом, – радостно сказала Марта, оглядываясь по сторонам. – Где он? Который из них?

– Его сейчас седлают вон в том стойле, – ответил я, показав рукой.

– У нас с Харли появилась великолепная мысль, – сказала она приятным голосом, глядя на меня своими лучистыми глазами.

– Ну-ну, Марта, – поспешно откликнулся Харли.

В его голосе слышалась некоторая обеспокоенность, словно великолепные идеи Марты не всегда с радостью воспринимались окружающими.

– Мы хотим, чтобы вы с нами пообедали, когда мы вернемся в Лондон, – закончила она свою мысль.

Харли облегченно вздохнул.

– Да. Надеюсь, вы не откажетесь. Судя по его виду, эта «великолепная идея» была действительно приемлема и даже неплоха.

– По выходным в Лондоне тоскливо, как на кладбище.

Усмехнувшись про себя, я согласился на роль «кладбищенского затейника» и ради благого дела – укрепления отношений между Остермайерами, Шенди и Фрэнклином – сказал, что с удовольствием пообедаю с ними. Бурная радость, выраженная Мартой и Харли по этому поводу, навела меня на мысль о том, что они, видимо, успев порядком надоесть друг другу, просто молчали, оставаясь вдвоем.

Из стойла показался уже оседланный Дазн Роузез, и его повели к парадному кругу. Шел он красиво, и, глядя на стройные прямые ноги, можно было представить его размашистый бег. И теперь, в предвкушении азарта скачек, он уже не казался таким сонным.

За ним спешили Николас Лоудер и его приятель Ролло, и, видимо, оттого, что они подгоняли его, решил я, Дазн Роузез резко развернулся и, мотнув головой, попятился от своего жокея, а затем, выправляя шаг, основательно задел этого самого Ролло, так что тот упал на колени.

Марта со свойственной ей природной добротой бросилась было ему на подмогу, но тот уже неуклюже вставал на ноги, выругавшись так, что она лишь удивленно захлопала глазами. Тем не менее она, нагнувшись, подняла нечто похожее на голубой резиновый мячик, выпавший из кармана его пиджака, и протянула ему со словами:

– Вы, кажется, потеряли это.

Он грубо выхватил его у нее и, незаслуженно одарив ее злобным взглядом, словно это из-за Марты испуганная лошадь сшибла его с ног, что на самом деле было не так, поспешил на парадный круг вслед за Николасом Лоудером. Тот, оглянувшись и увидев, что я еще не ушел, отреагировал на это новой вспышкой ярости.

– Какие ужасные люди! – поморщившись, воскликнула Марта. – Вы слышали, что он сказал? Просто отвратительно! Надо же – сказать такое вслух!

«Дорогая Марта, – подумал я, – это довольно обыденное слово на ипподроме. Его употребляют милейшие люди, и за это их не причисляют к негодяям». Она тщательно отряхивала от пыли свои перчатки, словно пытаясь очиститься от заразы, и я бы не удивился, если бы она подошла к Ролло и в добрых традициях неукротимых американских женщин посоветовала бы ему вымыть свой грязный рот с мылом.

Между тем Харли поднял с травы что-то еще и смотрел на свою находку, не зная, что с ней делать.

– По-моему, он потерял еще и это. Марта взяла из его рук поднятый предмет.

– А, да, – сказала она, увидев знакомую вещь. – Это вторая половинка бейстера. Возьмите ее, Дерек, потом как-нибудь вернете этому мерзкому дружку вашего тренера, если будет желание.

Я озадаченно посмотрел на то, что она мне дала. Предмет представлял собой пластмассовую трубку, полупрозрачную, диаметром в дюйм и длиной в девять дюймов, один ее конец был широкий, другой – вдвое уже.

– Бейстер, – вновь сказала Марта. – Для поливки мяса соусом во время жарения. Понимаете, о чем я говорю, да? Надо нажать на грушу, а потом отпустить, чтобы втянуть сок или подливу, которой вы затем польете мясо.

Я кивнул, зная, для чего нужен бейстер.

– Странно только, что его взяли с собой на скачки, – недоуменно заметила Марта.

– Да, – согласился я. – Но он, похоже, вообще странный человек.

Я сунул пластмассовую трубку во внутренний карман пиджака, откуда ее узкий конец торчал на пару дюймов, и мы отправились сначала на парадный круг посмотреть на Дазн Роузез с жокеем, а затем на трибуны смотреть скачки.

Наездником был лучший жокей Лоудера, в меру способный и в меру честный. Глядя на то, как предварительные ставки на табло стали меняться от двух к одному до пяти к двум, можно было с уверенностью сказать, что весь конный двор поставил на эту лошадь. Если этого не происходило, по ипподрому сразу же ползли слухи, ставки резко падали. Сегодня же прошел слух, что Лоудер не шутил по поводу легкой победы, и инсинуации Элфи пока были неуместны.

Видимо, в результате неизменных успехов Лоудера, хорошо известных среди любителей скачек, к нему, как правило, тянулись азартные владельцы лошадей, которые находили больше удовольствия в денежном выигрыше, нежели в выигрыше состязаний, что в общем-то было не совсем характерно для стипль-чеза, где хозяев принимавших участие в скачках лошадей больше интересовали спортивные результаты, чем денежные. В стипль-чезе редко можно было рассчитывать на получение прибыли – в основном приходилось расплачиваться за доставленное удовольствие.