Текст книги "Игра по правилам"

Автор книги: Дик Фрэнсис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 20 страниц)

– Я же говорила вам, что мы не занимаемся алмазами, – в ее голосе слышалось некоторое нетерпение.

– И тем не менее будьте любезны.

Пожав плечами, она вышла. Поднявшись на ноги, точнее, на ногу, я последовал за ней и стал наблюдать, как ловко Джун управлялась с машиной.

– Никаких алмазов, – наконец сказала она. – Ничего, как я вам и говорила.

– Ясно.

Я вспомнил про лежавшие в сейфе коробки с приклеенными на них этикетками.

– А вы случайно не знаете химическую формулу алмазов?

– Знаю, – тут же ответила она. – Это – С. Алмазы – чистый углерод.

– Не могли бы вы теперь попробовать на "С"? Она попробовала поискать, но на "С" тоже ничего не было.

– Мой брат умел пользоваться этим компьютером? – спросил я.

– Он умел пользоваться любым компьютером, если у него было пять минут, чтобы прочесть инструкцию.

Я задумался, глядя на пустой, безликий экран.

– А компьютер может зашифровать информацию? – наконец спросил я. Она посмотрела на меня.

– Мы никогда не пользуемся шифрами.

– Но тем не менее можно?

– Разумеется, да. Но у нас нет необходимости.

– А если в компьютере что-то зашифровано, вам об этом известно? – поинтересовался я. Она едва заметно качнула головой.

– Нет, но я могу узнать.

– Как? – спросил я. – Я хотел сказать, узнайте, пожалуйста.

– А что мы все ищем? Я просто не понимаю.

– Алмазы.

– Говорю же вам, мы не...

– Знаю, – прервал ее я, – но мой брат говорил, что собирается купить алмазы, и мне необходимо знать, купил ли он их. Он мог ввести и зашифровать такую информацию в один из тех дней, когда в очередной раз первым пришел на работу и последним ушел из офиса? Мне нужно это знать.

Покачав головой, Джун все-таки стала послушно нажимать на кнопки. Это оказалось довольно длинной процедурой, но в конце концов, на что-то наткнувшись, она с сосредоточенным видом остановилась. Затем с удвоенным вниманием она продолжила, пока на экране не появилось слово «пароль» с вопросительным знаком.

– Не понимаю, – удивилась она. – Мы же ввели в этот компьютер один общий пароль – «Саксони», правда, им почти не пользовались. Однако для каждого документа сюда можно ввести любой другой пароль, отменяя «Саксони». Эта информация была введена всего лишь месяц назад. Здесь стоит дата. Но тот, кто ее вводил, не пользовался паролем «Саксони». Таким образом, паролем может оказаться буквально любое слово, какое угодно.

– Под словом «документ» вы подразумеваете информацию?

– Да. Любая информация озаглавлена как документ. Скажем, восточный культивированный жемчуг, например. Если я высвечу на экране «восточный культивированный жемчуг», то сразу же получу информацию о том, сколько его у нас. Мне часто приходится этим заниматься. Однако информация с неизвестным паролем значится под названием «жемчуг» в единственном числе, а не во множественном, и я ничего не могу понять.

Она взглянула на меня.

– В любом случае здесь ни слова об алмазах.

– Попробуйте еще отгадать пароль. Она попробовала «Фрэнклин» и «Гревил», но безрезультатно.

– Это может быть всем, чем угодно, – беспомощно повторила она.

– Попробуйте «Дазн Роузез».

– А почему «Дазн Роузез»? – Ей показалось это очень странным.

– У Гревила была лошадь – скаковая лошадь – с такой кличкой.

– Правда? Он никогда не говорил. Он был таким приятным человеком, но ужасно скрытным.

– А еще у него была другая лошадь по кличке Джемстоунз.

Явно сомневаясь, она попробовала сначала «Дазн Роузез», затем – «Джемстоунз». Но на экране ничего не появилось, за исключением настоятельного требования пароля.

– Тогда попробуйте «алмазы», – попросил я. Она выполнила просьбу. Ничего.

– Вы же знали его, – не отступал я. – Почему он внес какую-то информацию, назвав ее «жемчуг»?

– Понятия не имею.

Джун сидела, склонившись над клавиатурой, и легонько стучала кончиками пальцев по губам.

– Жемчуг. Жемчуг. Почему жемчуг?

– Что такое жемчуг? – спросил я. – У него есть формула?

– Ой! – Она неожиданно выпрямилась. – Это камень зодиака.

Она напечатала «зодиак», но и это не помогло. Потом она немного покраснела.

– Это камень тех, кто родился в июне, – сказала она. – Попробую, на всякий случай.

Она набрала «Джун»[2]2
  Июнь. (Прим. пер.).


[Закрыть] – экран компьютера засветился и открыл свою тайну.

Глава 5

Алмазов мы так и не нашли.

На экране было написано:

"Джун, если ты сейчас это читаешь, можешь смело идти ко мне в кабинет за повышением. Ты стоишь жемчужины твоего веса, но я лишь предлагаю повысить твою зарплату на двадцать процентов.

С уважением, Гревил Фрэнклин".

– Так... – Она словно оцепенела. – Так вот что он имел в виду.

– Не понимаю, – ответил я.

– Как-то утром... – Она замолчала, сжав ротик, чтобы не заплакать. Ей понадобилось несколько минут, чтобы собраться с силами, и она продолжила:

– Как-то утром он сказал, что придумал для меня маленькую головоломку и дает мне шесть месяцев на ее решение. Через шесть месяцев она самоуничтожится. Он говорил все это с улыбкой. – Она перевела дыхание. – Я спросила его, что это за головоломка, но он не ответил, а лишь выразил надежду, что я ее найду.

– Вы ее искали?

– Конечно, искала. Не зная, что искать, я обыскала весь офис. Я даже в компьютере пыталась найти какой-нибудь новый документ, но мне и в голову не приходило, что он мог быть зашифрован. Я даже не обращала внимания на слово «жемчуг», поскольку так часто его вижу. Какая же я глупая.

– Я вас глупой не считаю и с уважением отнесусь к обещанию своего брата.

Польщенная, она мельком взглянула на меня, но, слегка отрицательно покачав головой, ответила:

– Не я нашла ее. Я никогда бы не решила эту задачу, если бы не вы. – Она замялась. – Может быть, десять процентов?

– Двадцать, – твердо заявил я. – Мне понадобятся и ваша помощь, и ваши знания, и раз Аннет считается личным секретарем, как гласит табличка на двери ее комнаты, то вы можете стать заместителем личного секретаря с новой зарплатой.

Еще гуще покраснев, Джун занялась распечаткой послания Гревила, затем свернула листок и положила его в свою сумку.

– Я оставлю эту загадку в компьютере, – сказала она с таинственной нежностью. – Никому никогда ее не найти.

Она нажала какие-то клавиши, и с экрана все исчезло. «Интересно, сколько еще раз, сидя в одиночестве, она будет перечитывать магические слова, адресованные ей Гревилом?» – думал я.

Я был удивлен тем, что они действительно могут самоуничтожиться: кто-то мог внести в компьютер информацию и запрограммировать его так, что в назначенный день он все сотрет. «В общем-то, что тут такого? – размышлял я. – Но Гревил мог бы дать ей хорошие подсказки до истечения шести месяцев».

Я поинтересовался, не могла бы она напечатать мне, во-первых, список всего, что в настоящий момент хранилось в сейфе, а во-вторых, все, что, на ее взгляд, помогло бы мне получше разобраться в деятельности компании, например, данные о дневном, недельном и месячном товарообороте и его стоимости, что пользовалось наибольшим спросом, а что – наименьшим.

– Я могу вам сказать, что именно сейчас весьма популярен черный оникс. Пятьдесят лет назад, говорят, был янтарь. Теперь его никто не покупает. Украшения входят в моду и выходят из моды, как и все остальное. – Ее пальцы стали бегать по клавишам. – Дайте мне немного времени, и я распечатаю вам все в развернутом виде.

– Спасибо, – с улыбкой ответил я и стал ждать, пока принтер усиленно работал над гигантским списком, состоявшим из невероятного количества пунктов. Взяв его, я отправился на поиски Аннет. Она оказалась в одиночестве на складе, и я попросил ее провести маленькую обзорную экскурсию по сейфу.

– Алмазов там нет, – твердо сказала она.

– Мне бы надо знать, что там есть.

– Вы как-то не похожи на жокея, – отметила она.

– Скольких жокеев вы знали?

– Ни одного, кроме вас. – Она удивленно посмотрела на меня.

– В общем-то, – мягко заметил я, – жокеи ничем не отличаются от остальных людей. Вы считаете, что мне было бы сподручнее управлять фирмой, если бы я был, скажем, настройщиком роялей? Или актером? Или священником?

– Нет, – еле слышно ответила она.

– Вот и хорошо. Тогда остановимся на жокее. Ирония судьбы. Уж постарайтесь помочь несчастному поневоле.

Она не могла сдержать своей искренней улыбки, озарившей ее унылое лицо.

– Хорошо. – Она помедлила. – Вы действительно чем-то похожи на мистера Фрэнклина. Тем, как вы говорите. «Честно жить – спокойно спать», – повторял он.

– Вы все помните, что он говорил, да?

– Конечно.

«Он бы обрадовался, узнав, что оставил такое наследие, – думал я. – Так много заповедей. Столько мудрости. Но так мало фактов из своей личной жизни. И никакого видимого указателя к алмазам».

В сейфе Аннет показала мне, что, помимо формулы, на каждой этикетке значился номер; посмотрев на этот номер и найдя его в списке, который мне напечатала Джун, я вновь увидел напротив него ту же формулу плюс названия камней, с описанием цвета, формы и размера, и название страны, откуда они были привезены.

– Почему он выбрал такую систему с этикетками? – спросил я. – Она же только усложняет поиск того, что нужно.

– Я думаю, что именно по этой самой причине, – ответила она. – Я же говорила вам, что он никогда не пренебрегал мерами безопасности. В свое время у нас здесь работала секретарша, которая ухитрилась стащить из сейфа много самой ценной бирюзы. Тогда на этикетках было написано «бирюза», и все было просто, а теперь на них написано не так.

– А как же?

Улыбнувшись, она показала на ряд коробок.

Я посмотрел на их этикетки и прочел на каждой из них: «СuА16x (PО4)4(OH)8x4H2O».

– В жизни не догадаешься! – воскликнул я.

– Вот именно. В этом-то и суть. Мистер Фрэнклин читал формулы с такой же легкостью, как слова, а теперь и я к ним привыкла. Только мы с ним разбирались здесь с этими камнями. Мы сами складываем их в коробки и запечатываем, а потом они идут к Элфи на отправку. – Посмотрев на ряды этикеток, она старательно занялась моим образованием. – Эти камни мы продаем очень дорого за карат. Карат равен двумстам миллиграммам, то есть пять, карат равны одному грамму, сто сорок два карата – унции, пять тысяч карат – килограмму.

– Пока хватит, – взмолился я.

– Вы же сказали, что быстро все схватываете.

– Дайте мне денек-другой.

Кивнув, она сказала, что если мне больше не нужна, то вернется на склад к своим полочкам.

«На склад, к полочкам... До тех полочек я еще не добрался», – упав духом, подумал я. Вспомнил, с какой радостью я покинул стены Ланкастерского университета, получив свободный диплом, поклявшись ни за что в жизни не корпеть больше над учебниками, и направился прямо к скаковым лошадям, где и раньше проводил много времени, нарушая заветы отца и прогуливая занятия. Что правда, то правда – в колледже я действительно все схватывал быстро, хотя частенько просиживал ночи напролет, выполняя хоть то, о чем просил отец в первой половине своего письма. Он надеялся, что со временем я оставлю свою, известную ему, страсть к скачкам.

Однако это было единственным, что я хотел, и просто не мог приобщиться к чему-то другому. «Это занятие не обещает долговечного будущего, – писал он, – не гарантирует финансовой защищенности и обрекает на постоянный риск получения увечий». «Я прошу тебя проявить благоразумие, – говорил он, – хорошенько подумать и отказаться от своего увлечения».

Почти безнадежно.

Я вздохнул, вспоминая о простоте своих убеждений тех дней, и тем не менее, начни я все сначала, то вряд ли жил бы иначе. Я полностью воплотил себя в скачках и постарел душой лишь оттого, что такова была жизнь вообще. Разочарования, несправедливость, мелкие предательства были неминуемой участью каждого. Я уже не ждал, что в жизни все должно идти только так, как надо; если я испытывал относительную душевную удовлетворенность, значит, все в достаточной степени было неплохо.

Вовсе не считая, что весь мир передо мной в долгу, я посвятил себя нудному занятию – изучению содержимого всех пакетиков в каждой коробке в поисках крошечных кусочков чистого углерода. Я, конечно, не надеялся найти там алмазы, просто было бы глупо не убедиться в том, что их там нет.

Методично я ставил коробку за коробкой на широкую полку, тянувшуюся вдоль всей правой стены, разворачивал плотную белую бумажку с мягкой прокладочной внутри и смотрел на сотни тысяч хризолитов, александритов, гранатов и аквамаринов, пока у меня не пошла кругом голова. Я оставил это занятие, разобравшись, по сути дела, лишь с третью того, что там было: помимо духоты, я испытывал физическую усталость от стояния на одной ноге, а костыли при этом не столько помогали, сколько мешали. Развернув последний пакетик с «NaFe3Al6((OH)4/CBO8)3/Si6O18)», что означало турмалин, я признал себя побежденным.

– Много узнали? – спросила Аннет, когда я вновь появился в кабинете Гревила. Она раскладывала все еще остававшиеся там бумаги по папкам и картотекам, и работа явно приближалась к концу.

– Вполне достаточно для того, чтобы смотреть на ювелирные магазины другими глазами, – ответил я.

Она улыбнулась:

– Когда я пролистываю журналы, то смотрю не на одежду, а на украшения.

В это я охотно верил. «Вполне возможно, что теперь такое ждет и меня», – думал я. У меня даже может появиться слабость к запонкам с черным ониксом.

К четырем часам день показался мне уже слишком длинным. Я посмотрел на расписание состязаний в записной книжке Гревила и, решив, что Николас Лоудер уже давно побывал у Редкара, Уорвика и Фоукстоуна, набрал его номер. К телефону подошла его секретарша.

– Да, – ответила она, – мистер Лоудер дома, и он, конечно, поговорит с вами.

Его голос был лишен прежнего волнения, и низкие частоты отчетливо слышались в трубке.

Я беседовал с Уэзерби и представителями жокейского клуба, – спокойно сообщил он, – и, к счастью, никаких проблем. Они согласны с тем, что до утверждения завещания судом считается, что лошади принадлежат «Саксони Фрэнклин», а не вам, и нет возражений против их участия в состязаниях.

– Хорошо, – несколько удивленный ответил я.

– Они сказали, что компания должна назначить хотя бы одного ответственного за лошадей. Это необходимо скрепить печатью компании и зарегистрировать у Уэзерби. Ваш брат обычно называл себя и меня как ответственных представителей от компании, и, хотя он умер, мои полномочия по-прежнему остаются, и я сам могу действовать от имени компании.

– Понятно, – ответил я.

– А посему, – радостно продолжал Лоудер, – Дазн Роузез бежит в Йорке, как и было запланировано.

– И показывает, на что он способен?

Он ухмыльнулся.

– Будем надеяться.

Этот смешок, как мне показалось, был крайне самонадеянным.

– Я был бы вам очень признателен, если бы вы нашли возможность информировать «Саксони Фрэнклин» всякий раз, когда ее лошади должны участвовать в состязаниях, – сказал я.

– Я обычно разговаривал лично с вашим братом, звоня ему домой. У нас с вами вряд ли это получится, так как лошади не ваши.

– Не мои, – согласился я. – Поэтому я и прошу вас сообщать об этом компании. Я дам вам номер телефона. Нужно спросить миссис Аннет Эдамс, договорились? Она была помощницей Гревила.

Поскольку ему нечего было возразить, я продиктовал ему номер, и он, повторив, записал его.

– А вы не забыли, что до конца сезона гладких скачек остался всего лишь месяц? – напомнил он. – Возможно, им удастся пробежать еще по разу. Самое большее, может быть, по два. Потом я для вас их продам. Это будет самое лучшее. Не волнуйтесь. Предоставьте все мне.

По логике вещей он был прав, но мне, вопреки логике, не нравилась его поспешность.

– Продажа может состояться только с моего ведома как душеприказчика, – напомнил я в надежде на свою правоту. – Вы должны заранее предупредить меня.

– Да-да, разумеется, – горячо заверил он. – Кстати, что у вас за травма?

– Трещина в лодыжке.

– Да, не повезло. Но, надеюсь, скоро заживет? В его голосе слышалось не столько сочувствие, – сколько облегчение, и я снова не мог понять почему.

– Заживает, – ответил я.

– Хорошо, хорошо. Ну что ж, до свидания. Скачки в Йорке должны показывать по телевидению в субботу. Надеюсь, вы будете смотреть?

– Надеюсь, что да.

– Отлично.

В веселом настроении он положил трубку, оставляя меня в недоумении, что я чего-то не уловил. Телефон Гревила тут же зазвонил вновь, и на сей раз это оказался Брэд, который поведал мне, что уже нанес визит своей мифической тетушке в Уолтемстоу и теперь дожидался меня внизу в центральном холле. В действительности вслух он произнес лишь: «Я вернулся».

– Замечательно. Я скоро. В ответ он повесил трубку. Конец разговора. Я и вправду собирался сразу же идти, но тут один за другим раздались два телефонных звонка. Первым звонил человек, назвавшийся Эллиотом Трелони, – коллега Гревила из Вест-Лондонского полицейского суда. Он выражал глубокое сочувствие по поводу его кончины и, судя по всему, был искренен. Это был мужчина с приятным уверенным голосом, привыкший выслушивать своих собеседников.

– И еще, – продолжал он, – я бы хотел поговорить с вами о том, над чем мы вместе с Гревилом работали. Хорошо бы мне взять его записи.

– Что за работа? Какие записи? – довольно прямолинейно спросил я.

– Мне лучше объяснить вам это при встрече, – ответил он. – Не могли бы вы увидеться со мной, скажем, завтра ранним вечером? Вы знаете тот бар за углом дома, где жил Гревил, – «Рук-энд-Касл»? Например, там. Мы с ним часто встречались в этом баре. Что-нибудь полшестого, шесть – вам подходит?

– Полшестого, – согласился я.

– Как я вас узнаю? – Я – на костылях.

Это заставило его на какое-то мгновение умолкнуть. Я решил нарушить за него неловкое молчание.

– Это временно, – сказал я.

– Э... э... Хорошо. Тогда до завтра.

Он повесил трубку, а я поинтересовался у Аннет, не знает ли она Эллиота Трелони? Она покачала головой. Аннет и впрямь не могла с уверенностью сказать, что ей был знаком кто-нибудь из тех, кого лично знал Гревил, за исключением обитателей офиса.

– Если не считать Просперо Дженкса, – с сомнением в голосе добавила она. Но и с ним она, по сути дела, не была знакома, просто часто отвечала на его телефонные звонки.

– Просперо Дженкс... по прозвищу Фаберже?

– Тот самый.

Я немного задумался.

– А вы не могли бы ему сейчас позвонить? – попросил я. – Расскажите ему о том, что случилось с Гревилом, и спросите, нельзя ли мне повидать его с целью выяснения будущего. Просто скажите ему, что я брат Гревила, и все.

Она улыбнулась.

– Никаких лошадей? Pas de «Но! Ноо!»? Аннет, с удивлением отметил я, явно становилась более раскованной.

– Без лошадей, – подтвердил я.

Она позвонила, но безрезультатно. Ей сказали, что Просперо Дженкса до утра не будет, и она обещала перезвонить.

Поднявшись, я попрощался с ней до завтра. И она кивнула, полагаясь на мои слова. Я увязал все глубже, и шансов вылезти становилось все меньше и меньше.

Направляясь по коридору, я заглянул к Элфи. Результаты его работы возвышались в проходе колоннами картонных коробок в ожидании отправления по почте.

– Сколько же вы ежедневно отправляете? – спросил я, показывая на них.

Он на секунду поднял глаза от очередной коробки, которую заклеивал лентой.

– Обычно двадцать – двадцать пять, но в период с августа до Рождества больше.

Он ловко отрезал кусок клейкой ленты и прилепил адрес на верх коробки.

– Сегодня пока двадцать восемь.

– Вы играете на скачках, Элфи? – спросил я. – Интересуетесь тем, что пишут о состязаниях в газетах?

Его взгляд одновременно выражал готовность и дать отпор, и бросить вызов, хотя ни в том, ни в другом не было необходимости.

– Я знал, что вы – это он, – сказал он. – Все остальные не верили.

– Вы и о Дазн Роузез тоже знаете?

В выражении его лица появилось едва заметное лукавство.

– Опять начал побеждать, да? Тогда, в первый раз, я его пропустил, а потом мне не везло.

– В субботу он бежит в Йорке, и у него хорошие шансы на победу, – сказал я.

– Победит ли он? Будут ли они рисковать? Я бы не дал голову на отсечение.

– Николас Лоудер говорит, он себя покажет. Элфи, без сомнения, знал, кто такой Николас Лоудер. Он нарочито бросил только что заклеенную коробку на мощные весы и черным толстым фломастером написал на картоне вес. На мой взгляд, ему уже было хорошо за шестьдесят. От носа к уголкам рта расходились глубокие складки, в основном утратившая свою эластичность кожа была бледной и обвисшей. Однако его руки с начавшими от возраста просвечивать темно-синими венами оставались ловкими и сильными, и, согнув свою гибкую спину, он наклонился за очередной тяжелой коробкой. «Проверенный боец, – подумал я. – Он гораздо лучше разбирается в том, что творится вокруг, чем этот эксцентричный Джейсон».

– Лошади мистера Фрэнклина то в форме, то не в форме, – подчеркнуто безразлично заметил он. – Вам-то, как жокею, должно быть это хорошо известно.

Прежде чем я понял, намеренно ли он пытался меня уколоть, я услышал голос Аннет, которая, спеша по коридору, звала меня.

– Дерек... А, вы здесь. Еще не ушли? Вот и хорошо. Вам опять звонят.

Повернувшись, она направилась к кабинету Гревила, и я последовал за ней, с интересом отметив, что она опустила «мистер», назвав меня по имени. Вчера это казалось невероятным, сегодня было естественным: сегодня я «официально числился» здесь жокеем. И в общем я не возражал, если за этим не следовало чего-то выходившего за рамки приличия.

Я взял лежавшую на черном столе телефонную трубку:

– Алло? Говорит Дерек Фрэнклин.

В ответ раздался знакомый голос:

– Слава тебе, Господи. А я целый день звоню тебе в Хангерфорд. Потом я вспомнил про твоего брата...

Судя по его громкому голосу, у него было что-то срочное.

Это оказался Майло Шенди, мой основной тренер в течение трех последних сезонов, – человек, не утративший оптимизма в этом коррумпированном, алчном и лживом мире.

– У меня беда, – простонал он. – Ты можешь сюда приехать? Отложи все и завтра утром первым делом приезжай ко мне.

– Э... э... А что случилось?

– Ты знаешь Остермайеров? Они прилетели из Питтсбурга в Лондон по какому-то делу, позвонили мне, и я сказал им, что Дейтпам продается. Ты же знаешь, что, если они его купят, он останется у меня, а иначе его продадут с аукциона. Они хотят, чтобы ты тоже был в Даунсе, когда они приедут его смотреть, а смогут они только завтра. На тебе для них свет клином сошелся. Так что, приезжай, ради Бога.

Понять его возбуждение было нетрудно. На Дейтпаме я выиграл «Золотой кубок». Это был семилетний мерин, которого при благополучном развитии событий еще ждала замечательная карьера скаковой лошади. Его хозяйка чуть не сразила Майло наповал, сообщив ему, что выходит замуж за австралийца и собирается уезжать из Англии, и, если он не найдет среди своих клиентов такого, кто купил бы Дейтпама за названную ею астрономическую сумму, ей придется продать его с аукциона, а Майло, соответственно, придется с ним расстаться.

С тех пор Майло запаниковал, так как никто из его знакомых не считал, что лошадь стоит этих денег: его победа в состязаниях за «Золотой кубок» считалась подарком судьбы из-за отсутствия по причине кашля других признанных «звезд». Мы с Майло были оба уверены в том, что Дейтпама недооценивали, и у меня было не меньше причин беспокоиться, что Майло может его потерять.

– Успокойся, я приеду, – заверил я.

От волнения он едва успевал перевести дух.

– Скажи Остермайерам, что это действительно хорошая лошадь.

– Хорошая, – успокаивал я, – и, конечно, я им об этом скажу.

– Спасибо, Дерек. – Его голос понизился до нормы. – Да, кстати, нет никакой лошади по кличке Конингин Битрикс, и вряд ли такая могла быть. По словам Уэзерби, Конингин Битрикс означает «Королева Беатриса», как нидерландская королева Беатриса, а они не одобряют, когда скаковых лошадей называют именами коронованных особ.

– Надо же. Ну что ж, спасибо, что узнал.

– Всегда рад помочь. Ладно, до утра. Только не опаздывай, ради Бога. Ты же знаешь, что Остермайеры встают с петухами.

– Вот что, – обратился я к Аннет, положив телефонную трубку, – мне нужно что-нибудь типа еженедельника, чтобы не забыть, кому и что я пообещал.

Она стала рыться в ящике с безделушками.

– У мистера Фрэнклина была какая-то электрическая штука с памятью, куда он вводил все, что ему нужно было запомнить. Пока вы могли бы пользоваться ею.

Она вновь начала пересматривать коллекцию черных диковин, но ничего не нашла.

– Подождите минутку, – сказала она, закрывая ящик, – я спрошу у Джун, не знает ли она.

Аннет с деловым видом удалилась, а я стал думать, как убедить Остермайеров, которые могли себе позволить все, к чему у них лежала душа, в том, что Дейтпам может стать их гордостью, если даже и не окупит связанных с ним расходов. В свое время у Майло были их лошади, но с тех пор прошел уже год. «Если мне удастся их убедить, – думал я, – я сделаю большое дело».

Раздался какой-то слабый писк, похожий на сигнал наручных электронных часов. Он был такой приглушенный, что поначалу я не обратил на него никакого внимания, но, поскольку он не прекращался, я решил открыть ящик с безделушками и посмотреть; как и следовало ожидать, звук тут же смолк. Пожав плечами, я закрыл ящик, в это время в комнату вошла Аннет с листком в руках вместо упомянутого ею приспособления.

– Джун не знает, где «Чародей», так что я набросаю вам календарь на обыкновенном листке бумаги.

– Что еще за «Чародей»?

– Тот калькулятор. Компьютер-малыш. Джун говорит, что он делает все на свете, чуть ли не яйца может сварить.

– А почему вы называете его «Чародеем»? – спросил я.

– Это на нем написано. Он размером с книжечку в мягкой обложке, и мистер Фрэнклин больше всего любил его. Он брал его с собой повсюду.

Она сосредоточенно нахмурилась.

– Может, он где-то в его машине? Так, машина. Очередная проблема.

– Я разыщу его машину. – В моем голосе было больше уверенности, чем я чувствовал на самом деле. Так или иначе мне все равно пришлось бы ее искать. – Возможно, «Чародея» украли отсюда, когда ворвались в офис? – предположил я.

Она посмотрела на меня широко раскрытыми глазами.

– Вор должен был бы знать, что это такое. В сложенном виде он не представляет из себя ничего интересного – просто что-то плоское. На нем не видно никаких кнопок.

– Ведь все эти штуки валялись на полу, да?

– Да. – Она была обеспокоена. – Но почему книжка с адресами? Почему октябрьская страница еженедельника? Почему «Чародей»?

«Из-за алмазов, – инстинктивно подумал я, но не мог это логически объяснить. – Видимо, кто-то, как и я, искал карту с обозначенным на ней крестиком местом, где спрятаны сокровища. Видимо, они знали, что такая существует. И, возможно, они ее нашли».

– Завтра я приеду сюда на пару часов попозже, – предупредил я Аннет. – И мне нужно будет уехать не позже пяти, чтобы в половине шестого встретиться с Эллиотом Трелони. Так что, если вы дозвонитесь до Просперо Дженкса, спросите, не мог бы я повидать его где-нибудь в этом промежутке. Если нет, то в четверг в любое время. Пятница исключается в связи с похоронами.

«Гревил, – думал я, – умер лишь позавчера, а кажется, что прошло уже Бог знает сколько времени».

– Хорошо, мистер Фрэнклин, – ответила Аннет и испуганно прикусила губу. Я улыбнулся, взглянув на нее.

– Да зовите меня Дерек. Просто Дерек. И можете вкладывать в это все, что вам угодно.

– Это временами кажется как-то неудобно, – слабым голосом возразила она.

– Я понимаю.

С некоторым облегчением я спустился вниз в служебном лифте и направился через двор к сидевшему в машине Брэду. Выскочив из передней дверцы, он взгромоздил меня на заднее сиденье, приткнул рядышком костыли и подождал, пока я поднял ногу на мягкое кожаное сиденье и для большего удобства забился в угол.

– Домой? – спросил он.

– Нет. Заедем ненадолго в Кенсингтон, как я говорил по пути сюда. Не против?

Он сделал едва заметное движение головой. Утром я снабдил его крупномасштабной картой Вест-Лондона и попросил разобраться, как доехать до улицы, где жил Гревил. Я очень надеялся, что он удосужился это сделать, так как я чувствовал себя невероятно усталым и мне совершенно не улыбалась перспектива кружения по забитым машинами улицам.

– Обрати внимание на бар «Рук-энд-Касл», хорошо? – попросил я, когда мы были уже где-то неподалеку. – Завтра в половине шестого мне нужно будет там кое с кем встретиться.

Брэд кивнул и с безошибочным чутьем любителя пива быстро отыскал его, яростно указывая рукой в ту сторону, чтобы я понял.

– Превосходно, – сказал я, в ответ он лишь передернул плечами.

Он так уверенно подкатил к дому Гревила, что я подивился, не побывал ли он уже сегодня здесь. Правда, его тетушка теоретически жила в противоположном направлении. Как бы там ни было, он протянул мне костыли, открыл калитку небольшого палисадника и с неожиданным для него красноречием сказал:

– Я подожду в машине.

– Меня не будет около часа, а то и больше. Ты не прокатишься по этой улице с заездом в соседние, чтобы посмотреть, не стоит ли где-нибудь старый «Ровер» с таким номером? – С этими словами я протянул ему бумажку, на которой был записан номер. – Это машина моего брата.

Брэд скупо кивнул и отвернулся, а я, подняв голову, посмотрел на высокий дом, куда Гревил переехал около трех месяцев назад и где я никогда не бывал. Он был серовато-бежевого цвета, весьма элегантный, с ведущей к черному подъезду балюстрадой и строгими, но в то же время изящными металлическими решетками, видневшимися за стеклами каждого окна, начиная с полуподвала до крыши.

Я прошел по поросшему травой палисаднику и, поднявшись по ступеням, обнаружил, что на входной двери было три замка. Тихо ругнувшись, я вытащил из кармана связку ключей Гревила весом только что не в полтонны и методом проб и ошибок открыл ворота его крепости.

От проникавших в длинную гостиную слева от вестибюля желтых лучей предзакатного солнца решетки на окнах бросали тени, повторявшие на серовато-коричневом ковре их орнамент. Стены цвета блеклого сомо были украшены яркими картинами из витражного стекла, похожего на окна собора; от обивки дивана и кресел в хаотичную темно-коричнево-белую «елочку» рябило в глазах. Я с грустью отметил, что мне не было известно, сделано ли все это по вкусу Гревила, или же он все унаследовал от предыдущего хозяина. Я знал лишь о его вкусе в одежде, еде, диковинных безделушках и лошадях. Не Бог весть сколько. Маловато.

В гостиной было чисто прибрано, хотя она носила несколько необжитой вид. Я вернулся в вестибюль, откуда как вверх, так и вниз шла лестница, однако, прежде чем подняться или спуститься, я решил зайти в дверь, расположенную немного в глубине. Там была гораздо меньшая по размерам комната, наполненная более привычными для дома вещами: гора книг, газеты, журналы, черные кожаные кресла, часы, хризантемы в горшках, поднос со спиртным и средневековые рисунки в медных рамках на стенах темно-зеленого цвета. «Здесь словно чувствуется присутствие Гревила, – подумал я, – это его дом».