Текст книги "Хроники открытия Америки"

Автор книги: Диего Мендес де Сегура

Соавторы: Христофор Колумб,Берналь Диас дель Кастильо,Торибио де Бенавенте (Мотолиниа),Эрнан Кортес,Диего Альварес Чанка
сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 31 страниц)

Берналь Диас дель Кастильо. Подлинная история завоевания Новой Испании (главы из книги)

Глава XXXIII

о том, как донья Марина ^{116} была правительницей, и дочерью знатных родителей, и владычицей селений и подданных и как она оказалась в Табаско [98]98
  Табаско – историческая область на юго-востоке Мексики, в долине реки Грихальва.


[Закрыть]

Прежде чем приступить к рассказу о великом Моктесуме^{117} и великом его Царстве Мексике и мексиканцах, хочу я поведать о донье Марине, о том, как она с детства была знатной госпожой и владычицей селений и подданных. Дело было так. Отец ее и мать владели селением, называющимся Паинала, а также другими селениями, к нему прилегающими, примерно в восьми лигах от города Гуасакалько[99]99
  Гуасакалько – древний город в западной части Мексики, в области Халиско (ныне штата на побережье Тихого океана).


[Закрыть]. Отец ее умер, когда она была еще дитятей, и мать вышла замуж за другого, молодого касика; у них родился сын, и, сказывают, супруги души в нем не чаяли. Вот и уговорились мать и отец, что после их кончины он унаследует все владения, а дабы этому не было помехи, они ночью, тайком, отдали маленькую донью Марину индейцам Хикаланго и распустили слух, будто она умерла. В это время как раз умерла дочка одной индеанки, их рабыни, и было объявлено, что это скончалась наследница; потом индейцы Хикаланго отдали ее индейцам Табаско, а жители Табаско – Кортесу.

Я был знаком с ее матерью и единоутробным ее братом, сыном старухи, который к тому времени был уже взрослым мужчиной и правил вместе с матерью, ибо второй муж старухи умер. Обратясь в христианство, старуха получила имя Марта, а ее сын был наречен Ласаро, и это я знаю точно, ибо году в 1523-м, после покорения Мексики и других провинций, Кристобаль де Олид поднял мятеж в Лас-Игерас^{118}, и Кортес, направляясь туда, проезжал через Гуасакалько, и к нам в том походе присоединилась большая часть жителей того селения.

Поскольку донья Марина во всех войнах в Новой Испании^{119}, и в Тласкале[100]100
  Тласкала (Тлашкала) – один из городов-государств в древней Мексике, враждовавший с ацтеками.


[Закрыть] и в Мексике, выказала редкую доблесть и была превосходным толмачом, Кортес всегда держал ее при себе, и донья Марина обладала большим влиянием и безраздельно правила индейцами Новой Испании.

Остановясь в селении Гуасакалько, Кортес разослал гонцов ко всем касикам той провинции, созывая их, дабы сделать им наставление касательно святого христианского учения и добрых нравов; тогда-то, вместе с прочими касиками, и явились к нам мать доньи Марины и ее единоутробный брат Ласаро.

А незадолго до того донья Марина поведала мне, что она родом из этой провинции и по праву должна быть ее владычицей, и об этом знали Кортес и толмач Агилар. И вот, когда прибыли к нам ее мать с сыном, ее братом, они узнали друг друга, – и такое было у нее сходство с матерью, что всякому становилось ясно, что это мать и дочь.

Родичи доньи Марины испугались, полагая, что она послала за ними, чтобы их убить, и стали плакать. А донья Марина, увидев, что они плачут, принялась их утешать и сказала, чтобы они не боялись, и что, когда они ее отдали индейцам Хикаланго, они, мол, не ведали, что творили, и она их прощает, и дала она им много золотых украшений и всяческого платья и велела возвращаться домой. И еще сказала, что Бог оказал ей великую милость, отвратив от поклонения идолам, и сделав христианкой, и ниспослав ей сына от ее повелителя сеньора Кортеса, и дав в мужья испанского дворянина Хуана Харамильо, и хотя бы предложили ей быть правительницей всех провинций, сколько их есть в Новой Испании, она бы не согласилась, ибо всем благам мира предпочитает служить своему супругу и Кортесу. И все это, о чем я рассказываю, я знаю достоверно, и, сдается мне, это напоминает историю, произошедшую в Египте с братьями Иосифа, которые, когда у них настал голод, пришли ему поклониться. Донья Марина знала наречие Гуасакалько, на нем же говорили и в Мексике, и знала также наречие Табаско. А как Херонимо Агилар^{120} знал наречие Юкатана и Табаско, для обеих провинций единое, то они хорошо понимали друг друга, и Агилар потом переводил все Кортесу на кастильский. Было сие добрым началом для нашего завоевания, и далее у нас тоже, благодарение Господу, все шло хорошо и весьма успешно. И я хотел об этом рассказать, ибо без доньи Марины мы не смогли бы понимать язык Новой Испании.

Глава XXXIV

о том, как мы со всеми кораблями прибыли в Сан-Хуан-де-Улуа

В Страстной Четверг 1519 года весь наш флот прибыл в Сан-Хуан-де-Улуа^{121}, и как кормчий наш Аламинос^{122} превосходно знал этот порт еще с той поры, что мы там побывали с Хуаном де Грихальвой^{123}, он сразу же приказал бросить якоря в том месте, где наши суда были бы защищены с севера, и на флагманском корабле подняли королевские штандарты и вымпелы.

Спустя, наверно, полчаса после того, как мы бросили якоря, к нам подплыли два большущих каноэ, а в них множество мексиканских индейцев, и, видя большой корабль со знаменами, они поняли, что тут могут они поговорить с нашим капитаном. Направили они свои каноэ к флагманскому кораблю, и вот восходят на него и спрашивают, кто тут «татуан», что на их языке означает «вождь». Донья Марина, поняв их речи, ибо отлично знала этот язык, указала на Кортеса, и индейцы выказали ему, по обычаю своему, знаки величайшего почтения и радушия, приветствуя с прибытием и говоря, что посланы своим господином, слугою великого Моктесумы, узнать, что мы за люди и зачем пожаловали, и что ежели нам что-либо надобно для нас или для наших кораблей, пусть им скажут, и нам все будет доставлено.

С помощью двоих толмачей, Агилара и доньи Марины, Кортес ответил, что благодарит за радушный прием, и распорядился тотчас дать им поесть и выпить вина и преподнести голубые бусы. Когда ж они выпили вина, он сказал, что мы, мол, приехали с ними познакомиться и завязать торговлю, что никакого вреда им от нас не будет и наше появление на их земле принесет им добро.

На другой день, а это была Страстная Пятница, мы выгрузили с корабля лошадей и пушки прямо на довольно высокие песчаные холмы, ибо там не было ровного места, а сплошные дюны, и навели дула пушек так, как распорядился наш артиллерист по имени Meca. Поставили также алтарь, перед которым сразу же отслужили молебствие; затем соорудили наскоро хижины и навесы для Кортеса и капитанов, после чего мы, солдаты, нанесли веток и построили шалаш для себя, а лошадей поместили в надежном укрытии, – в сих занятиях и прошла Страстная Пятница.

В субботу, канун праздника Воскресения Христова, явилась толпа индейцев, присланных неким вельможей, одним из правителей царства Моктесумы по имени Питальпитоке; они пришли с топорами и принялись за отделку хижин капитана Кортеса и тех навесов, что были поближе, и накинули на них сверху большие одеяла для защиты от солнца, потому как стояла сильная жара, и еще они принесли нам кур, хлеба да слив, что в ту пору поспели, и, кажется, заодно несколько золотых вещиц, и все это они преподнесли Кортесу, говоря, что через несколько дней явится сам правитель и будет доставлено еще продовольствие. Кортес, выразив благодарность, приказал дать им взамен кое-какие безделушки, и они удалились очень довольные.

На другой день, день Святой Пасхи, явился правитель, о котором они упоминали, по имени Тендиле, видимо, чтобы вести переговоры; его сопровождали Питальпитоке, тоже особа у них влиятельная, а за ними шло множество индейцев с дарами – курами и всяческими плодами. Тендиле велел индейцам отойти в сторону, а сам с превеликим смирением приветствовал Кортеса по их обычаю, а затем всех нас, солдат, находившихся поблизости.

Через своих толмачей Кортес ответил на приветствие, затем обнял обоих послов и попросил чуточку подождать, – он, мол, вскоре будет с ними говорить. Тем временем он велел поставить алтарь и украсить его как только было возможно, и фрай Бартоломе де Ольмедо отслужил молебствие с пеньем – а пел он превосходно, – и помогал ему падре Хуан Диас, и мессу эту прослушали оба правителя и другие находившиеся в их свите старейшины.

Когда месса кончилась, Кортес и некоторые из наших капитанов откушали вместе с двумя индейцами, слугами великого Моктесумы, а когда они поели, Кортес уединился с обоими толмачами и с этими касиками и сказал им, что мы, дескать, христиане и подданные самого могущественного во всем мире государя, который зовется император дон Карлос^{124} и подданными коего и слугами состоят многие владетельные особы, и что явились мы в эти края по его повелению, ибо вот уже много лет, как он наслышан о них и великом государе, ими правящем, и что он, дон Карлос, хотел бы стать другом их государя и сообщить от своего королевского имени многое ему неизвестное, и ежели он, Моктесума, это услышит и поймет, то государь наш будет весьма доволен; а кроме того, мол, мы хотим по-дружески торговать с ним и с его индейцами и подданными, и он, Кортес, хотел бы узнать, где Его Величество назначит ему место для встречи.

Тендиле отвечал несколько надменно, сказав: «Ты только приехал и сразу хочешь с ним говорить. Сперва прими дары, которые мы принесли тебе от его имени, а затем уж скажешь мне, что найдешь нужным». И он вынул из «петаки» – это у них вроде сундучка – много золотых вещиц, отлично сработанных и ценных, и приказал принести десять тюков с белыми одеждами из хлопка и перьев, просто загляденье, и много провизии – кур, плодов и вяленой рыбы.

Кортес принял все это с веселым и благодушным лицом и дал им взамен перевитые бусы и другие кастильские изделия и попросил объявить в их селениях, чтобы люди приходили торговать с нами, ибо он привез много бус для обмена на золото, и они ответили, что так и сделают.

Затем Кортес велел принести кресло с инкрустациями из черепахи и жемчуга, весьма искусно сработанное, где под обивкой было вшито много мешочков с ватой, пропитанной для аромата мускусом, и еще ожерелье из брильянтов и шапку алого шелка, украшенную золотым медальоном с изображением святого Георгия, как он, сидя на коне, поражает копьем дракона^{125}. И Кортес попросил Тендиле немедля послать сие кресло сеньору Моктесуме – нам, мол, уже известно имя их государя, – чтобы, когда они будут беседовать, он в этом кресле сидел и надел на голову эту шапку, а драгоценные камни и прочее велел, мол, подарить ему король, господин наш, в знак дружбы, дабы Моктесума узнал, какой великий государь шлет их, и назначил день и место, где Кортес может его увидеть.

Тендиле, дары приняв, сказал, что его повелитель Моктесума – великий государь и будет рад познакомиться с нашим великим государем и что он, Тендиле, не мешкая, доставит ему эти дары и принесет ответ.

Помнится мне, что Тендиле тогда привел с собою искусных художников, коих немало там, в Мексике, и приказал срисовать с натуры лицо, фигуру и все черты Кортеса и всех капитанов и солдат, наши корабли, паруса и лошадей, а также донью Марину и Агилара, и даже двух борзых, и пушки, и ядра, и все наше войско и отвез картину своему повелителю.

Тут Кортес приказал артиллеристам хорошенько зарядить бомбарды, не скупясь на порох, дабы при выстреле громыхнуло как следует. И еще приказал дону Педро де Альварадо^{126}, чтобы он и все прочие верховые приготовились проскакать перед слугами Моктесумы да чтобы погромче звенели бубенцами сбруи. Кортес тоже сел на коня и сказал: «Конечно, хорошо бы промчаться по этим песчаным холмам, но, сами видите, у лошадей ноги вязнут в песке. Выедем лучше на берег, где песка поменьше, и там проскачем попарно».

Дону Педро де Альварадо, который сидел на гнедой кобыле, весьма горячей и строптивой, он поручил командовать всем отрядом всадников. Они проскакали перед послами, а чтобы еще и выстрелами удивить, Кортес попросил их задержаться – он, мол, хочет, чтобы они побеседовали и с другими его вельможами; и тут к бомбардам подносят огонь. А в ту пору дул сильный ветер – и камни покатились по холмам с большим грохотом, и правители и все индейцы испугались столь невиданного чуда, и художникам было велено все это изобразить, дабы Моктесума, их господин, это увидел.

Помнится, у одного из наших солдат был позолоченный, хотя уже изрядно старый шлем. Тендиле, – а он был намного бойчее другого посла, – увидев шлем, сказал, что хотел бы на него взглянуть поближе; шлем этот, мол, похож на унаследованный ими от предков с их родины, каковой красуется на голове их бога Уичилобоса[101]101
  Уичилобос (Уицилопочтли, ацтек.) – бог войны в ацтекском пантеоне.


[Закрыть], и Моктесума, их повелитель, будет рад его увидеть. Тотчас ему дали шлем, и Кортес сказал, что ему, Кортесу, хотелось бы проверить, такое ли золото добывают в их землях, как у нас в реках, а посему он просит вернуть ему этот шлем, наполнив его золотым песком, дабы он мог отослать его нашему великому императору.

После всего этого Тендиле стал с Кортесом и со всеми нами прощаться и, выслушав щедрые обещания Кортеса, наконец простился с ним и сказал, что вскорости вернется с ответом. Когда Тендиле ушел, мы узнали, что он не только был весьма влиятельной особой, но также самым быстрым ходоком из всех слуг Моктесумы. Так что он помчался точно почтовая лошадь, доложил обо всем своему повелителю, показал нарисованную художниками картину и дары, посланные Кортесом, и, говорят, когда великий Моктесума все это увидел, он был в восхищении и выказал большое удовольствие, а когда сравнил наш шлем с тем, что был на их Уичилобосе, то проникся уверенностью, что мы и есть те самые люди, о коих было предсказание предков, что они придут и завладеют их страной.

Глава XXXV

о том, как Тендиле отправился к Моктесуме, своему господину, отнести ему дары и что в это время происходило в нашем лагере

Когда Тендиле отправился с дарами, посланными капитаном Кортесом Моктесуме его господину, в нашем лагере остался другой сановник по имени Питальпитоке; он занял несколько хижин поодаль от наших, и туда привели индеанок, чтобы они пекли хлеб из своего маиса, готовили кур, овощи и рыбу, и всем этим он потчевал Кортеса и других капитанов, которые с ним трапезовали, а нам, простым солдатам, если только чего-нибудь не стащим или рыбки не наловим, ничего не перепадало.

В это же время приходило много индейцев из тех селений, где правили эти двое сановников великого Моктесумы, и некоторые приносили золото и не очень ценные украшения и кур, чтобы обменивать на наш товар, состоявший из зеленых и бесцветных бус, – еще со времен похода Грихальвы мы знали, что бусы тут идут хорошо^{127}. Так прошло шесть или семь дней.

Затем рано утром появился Тендиле, а с ним более сотни индейцев, несших всякую всячину; еще с ними пришел знатный мексиканский касик, который лицом, фигурой и всей своей осанкой походил на капитана Кортеса; видимо, великий Моктесума нарочно прислал его – был слух, что когда Тендиле принес картину с нарисованным на ней Кортесом, то все вельможи из свиты Моктесумы сказали, что один из сановников, по имени Кинтальбор, в точности походит на Кортеса; Кинтальбор – так звали того знатного касика, что явился с Тендиле; у нас же в лагере из-за сходства его прозвали Кортесом – мол, ихний Кортес да наш Кортес.

Но вернемся к его появлению и к тому, что последовало дальше. Приблизясь к нашему капитану, он поцеловал землю, а индейцы, несшие глиняные жаровни с благовониями, окурили Кортеса и всех нас, солдат, что стояли поблизости. Кортес оказал гостю сердечный прием и усадил рядом с собою. Сановнику сему, прибывшему с дарами, видать, было поручено вместе с Тендиле вести переговоры.

После приветствий по случаю прибытия в их страну Питальпитоке начал преподносить дары, которые индейцы принесли на циновках, называемых у них «пе-тате» и покрытых сверху платками из хлопка; и первое, что он вручил Кортесу, был диск, подобие солнца из чистого золота^{128}, величиною с тележное колесо, и было на нем множество всяческих изображений, просто глаз не оторвешь, и стоил он, как потом сказали те, кто его взвешивал, более десяти тысяч песо; и еще другой диск, серебряный, представлявший луну, ослепительно блестящий и тоже с разными изображениями; этот диск был очень тяжелый и ценный; а шлем наш возвратили наполненным мелкими крупинками золота, так как добывают его прямо из россыпей, и было его там на три тысячи песо. Это золото было для нас особенно важно, ибо указывало, что в краю том есть богатые россыпи, оно было для нас ценней, чем если бы нам принесли двадцать тысяч песо.

Еще он подарил двадцать золотых уточек, отлично сработанных и похожих на живых, и изображения каких-то животных вроде собак, которых держат индейцы, и много золотых фигурок, представлявших тигров, львов и обезьян, и десять ожерелий искуснейшей работы, и разные подвески, и дюжину стрел длиною в пять пядей – и все фигурки, о коих я говорю, были из чистого золота, но дутые.

Потом он велел принести пышные плюмажи из зеленых перьев с золотыми пряжками и опахала из таких же перьев; и еще дутые золотые фигурки оленей, и столько было всего, что по давности лет я и не упомню. И еще он велел принести более тридцати тюков одежды из хлопка и украшенной столь искуснейшим шитьем и разноцветными перьями, и так много этого было, что я не хочу больше утруждать свое перо, ибо все равно не смогу описать.

Вручив дары, знатный тот касик Кинтальбор попросил Кортеса их принять как знак высшей благосклонности от его повелителя и распределить меж своими жрецами и воинами. И Кортес с радостью все взял.

Затем послы сказали Кортесу, что хотят сообщить ему то, что велел передать их владыка. И первое, что они сказали, – мол, их господин доволен, что на его землю прибыли столь могучие люди, ибо он уже знает о том, что произошло в Табаско^{129}, и что он очень хотел бы увидеть нашего великого императора, от которого мы прибыли из столь дальних краев, раз он, столь славный государь, о нем, о Моктесуме, наслышан, и что он пошлет нашему государю в дар драгоценные камни и, пока мы будем стоять в этой гавани, ежели сможет нам чем-либо услужить, сделает это с превеликою охотой. Что ж до встречи с ним, то не стоит об этом беспокоиться, ибо в такой встрече нет надобности и ей будет множество помех.

Кортес снова принялся их благодарить и, расточая любезности и посулы, преподнес каждому сановнику две сорочки голландского полотна, голубые бусы и другие вещицы и попросил их отправиться с его просьбой в Мехико^{130} и сказать великому Моктесуме, что, поскольку мы пересекли столько морей и прибыли из столь дальних краев лишь ради того, чтобы его увидеть и побеседовать с ним лично, великий наш король и повелитель будет недоволен, и он, Кортес, готов явиться в любое место, куда ему назначат, чтобы его узреть и исполнить все его повеления.

Сановники сказали, что отправятся к своему государю и все ему передадут, но что касаемо встречи, о которой Кортес просит, то они полагают, что в ней нет надобности.

Кортес передал послам Моктесумы для вручения ему кое-что из убогого нашего запаса – бокал флорентийского стекла с резьбою и позолотой и изображениями лесов и охоты, и три сорочки голландского полотна, и еще кое-что и попросил принести ему ответ.

Оба сановника удалились, а Питальпитоке остался у нас в лагере – видимо, ему было поручено отдать распоряжения прочим слугам Моктесумы, чтобы они доставляли нам продовольствие из ближних селений.

Глава XXXVI

о том, как Кортес послал искать другую гавань и место для поселения

Проводив обоих послов в Мехико, Кортес распорядился, чтобы два корабля отправились обследовать побережье, назначив их капитаном Франсиско де Монтехо^{131} и приказав следовать тем же путем, который мы прошли с Хуаном де Грихальвой, – дабы они постарались отыскать надежную гавань и удобное для проживания место; ему уже стало ясно, что среди этих песков нам спасенья не будет от москитов, и, кроме того, мы тут находились слишком далеко от индейских селений. Вести корабль он поручил лоцману Аламиносу и Хуану Альваресу Эль Манкильо и велел плыть десять дней так близко к берегу, как только смогут.

Исполняя приказ, они достигли устья большой реки близ Пануко[102]102
  Пануко – историческая область на побережье Мексиканского залива (штат Веракрус). Река имеет то же название.


[Закрыть], а дальше двигаться не смогли из-за сильного течения. Видя, что продолжать плаванье будет затруднительно, они возвратились в Сан-Хуан-де-Улуа, так и не добравшись до более дальних мест и не привезя иных сведений, кроме того, что лигах в двенадцати от устья реки видели селение с крепостью, каковое селение зовется Киауицтлан, и, по мнению лоцмана, в гавани близ этого селения наши корабли были бы хорошо защищены с севера.

Упомяну опять об индейце Питальпитоке, оставленном, чтобы доставлять нам продовольствие; он так обленился, что вовсе перестал обеспечивать нас пищей, и мы начали испытывать большую нужду, – маисовые лепешки заплесневели, прогоркли, и в них завелись черви, и ежели нам не удавалось наловить рыбы, есть было нечего. Индейцы, прежде приносившие на обмен золото и кур, уже не приходили в таком множестве, а те, что приходили, держались робко и опасливо, так что мы не могли дождаться, когда вернутся послы из Мехико.

И вот наконец возвращается Тендиле с толпой индейцев и после приветствия, окурив, по их обычаю, благовониями Кортеса и всех нас, преподносит десять тюков с роскошными покрывалами, украшенными перьями, и четыре чальчиуиса[103]103
  Чальчиуис – имеется в виду нефрит, ценный поделочный камень, почитавшийся самым дорогим у народов Центральной Америки.


[Закрыть] – зеленых, очень дорогих самоцвета, которые у индейцев ценятся выше, чем у нас изумруды, – и еще несколько золотых вещиц; говорили, что одного золота, без чальчиуисов, было более чем на три тысячи песо. Потом Тендиле подозвал Питальпитоке, и они приблизились к Кортесу вдвоем, потому как другой знатный касик, которого звали Кинтальбор, занемог в пути. Эти два сановника, уединясь с Кортесом и доньей Мариной и Агиларом, сказали, что Моктесума, их господин, принял дары и был им весьма рад, а что до встречи, то пусть они ему об этом больше не говорят, дорогие же самоцветы чальчиуисы он, мол, посылает для великого императора, и они так высоко ценятся, что каждый из них стоит большого груза золота, и он, Моктесума, весьма ими дорожит; и пусть Кортес более не хлопочет и не посылает в Мехико послов.

Кортес выразил благодарность, не скупясь на посулы, но, конечно же, был раздосадован, что ему так напрямик объявили, что Моктесуму мы не сможем увидеть, и он сказал нам, солдатам, находившимся поблизости: «Видимо, он и впрямь великий и богатый государь, но, с Божьего соизволения, придет день, когда мы его все же увидим». И мы, солдаты, ответили: «Нам уже не терпится с ним сразиться».

Оставим пока разговор о встрече и скажем, что тогда как раз настало время читать «Аве, Мария», и у нас в лагере зазвонил колокол, и все мы преклонили колена перед распятием, которое было водружено на песчаном холме, и перед этим распятием сотворили молитву.

Когда Тендиле и Питальпитоке увидели нас, стоящих на коленях, они, оба люди весьма неглупые, спросили, почему мы так унижаемся перед этим куском дерева столь странного вида. Кортес, услышав их вопрос, обратился к присутствовавшему при этом монаху ордена Милосердия^{132} и сказал: «Теперь, падре, как раз удобный случай и повод растолковать им через наших толмачей начала святой нашей веры».

И тут была произнесена проповедь столь красноречивая и к случаю подходящая, что ученейшие богословы не придумали бы лучше; объявив индейцам, что мы христиане, и рассказав все, что было уместно, об основах святой нашей веры, монах им объяснил, что их языческие боги плохие и что они убегают от того места, где водружается крест, ибо на другом кресте такого же вида принял смерть и страстные муки Господин неба, и земли, и всякой твари. И было сказано многое другое так славно и умело, что они все хорошо поняли и пообещали все это сообщить Моктесуме, их господину.

Объяснили им также, ради какой причины послал нас в эти края наш великий император, – дабы научить их, чтобы они перестали приносить в жертву других индейцев и вообще отказались от человеческих жертв, да чтобы не воровали друг у друга и не поклонялись нечестивым идолам; и что мы их просим поставить в своих святилищах, где обретаются их идолы, коих они за богов почитают, такой же крест, как вот этот, и чтобы поместили там образ Святой Девы с Божественным Младенцем на руках, который монах тут же им дал, и тогда, мол, они увидят, как все у них пойдет хорошо и как наш Бог будет им помогать.

В этот раз вместе с Тендиле пришло много индейцев, принесших на обмен золотые, хотя и не очень ценные вещицы, и все мы, солдаты, стали меняться с ними, – золото же мы отдавали тем, кто выходил в море на рыбную ловлю, в обмен на рыбу, чтобы было чем питаться, иначе бы мы поумирали с голоду. И Кортес был доволен и смотрел на это сквозь пальцы, хотя все видел, и многие приверженцы и друзья Диего Веласкеса^{133} укоряли его за то, что он разрешает нам выменивать золото.

Глава XXXVII

о том, как было дело с обменом на золото

Когда друзья Диего Веласкеса увидали, что мы, солдаты, вымениваем золото, они стали укорять Кортеса, почему он это разрешает, и сказали, что Диего Веласкес, мол, послал его сюда не затем, чтобы солдаты присваивали себе золото, и надо бы объявить всем, что впредь никто не должен выменивать золото, кроме самого Кортеса, а то золото, какое они уже приобрели, пусть покажут, чтобы изъять королевскую пятую часть, и пусть он назначит подходящего человека на должность казначея.

Кортес всем им отвечал, что говорят они правильно, а казначея пусть назначат сами, и они поставили казначеем некоего Гонсало Мехию. Когда это было сделано, Кортес с недовольным лицом сказал им: «Вы же видите, сеньоры, что наши товарищи терпят большую нужду, ибо им не на что прокормиться, и по этой причине нам следовало бы на это закрывать глаза, чтобы у них было на что приобрести еду. Тем паче что выменивают-то они самую малость, и с Божьей помощью нам еще удастся заиметь куда больше золота, ибо в каждом деле бывают приливы и отливы удачи. Чтобы солдаты больше не выменивали золото, о том уже объявлено, как вы желали. Теперь поглядим, что есть-то будем».

И вот однажды утром не появился ни один индеец из тех, что жили в хижинах и доставляли нам еду, не пришли и те, что приносили на обмен золото, и видим мы, что наши индейцы и Питальпитоке с ними, не говоря ни слова, все пустились из лагеря наутек. Причина, как мы потом узнали, была та, что Моктесума прислал им распоряжение не дожидаться, что там еще скажет Кортес или мы, его солдаты, ибо Моктесума, как объяснили нам, был весьма привержен своим идолам, называвшимся Тескатепука^{134} и Уичилобос (один, говорили, был бог войны, а Тескатепука – бог преисподней), и каждый день приносил им в жертву юношей, чтобы боги ответили ему, как поступить с нами (ибо у Моктесумы, как мы потом узнали, была мысль – коли мы не уплывем прочь на своих кораблях, держать нас всех в неволе, чтобы произвели тут потомство и чтобы иметь кого приносить в жертву), и его идолы ответили ему, чтобы он больше не заботился о Кортесе и не обращал внимания на слова Кортеса и его совет поставить крест и чтобы статую Святой Девы в их город не вносили. Вот по этой-то причине они и сбежали, не промолвив ни слова. Мы же, дивясь их неожиданному бегству, подумали, что они намерены с нами воевать, и отныне удвоили осторожность и готовились к бою.

Однажды, когда я и еще один солдат были посланы караулить среди дюн подступы к лагерю, мы увидели, что по берегу идут пятеро индейцев, и, дабы не поднимать в лагере переполох из-за пустяка, мы дали им приблизиться; с веселыми лицами они приветствовали нас по своему обычаю и знаками показали, что, мол, просят нас свести их в лагерь. Я сказал своему товарищу, чтобы он оставался на посту, а я, мол, пойду с ними – в те годы ноги у меня были проворные, не то что ныне, когда старость пришла.

Представ перед Кортесом, индейцы выказали ему превеликое почтение, повторяя: «Лопе лусио, лопе лусио», что на языке тотонаке означает «господин» и «великий господин». И у всех них была нижняя губа продырявлена, и в нее вставлены у одних кружочки из камня, окрашенного в синий цвет, а у других тонкие золотые кружочки, и в ушах тоже были большие дырки, и в них тоже вдеты круглые пластинки из золота или камня, и одежда их и речь сильно отличались от того, как одевались и говорили мексиканцы, коих мы уже привыкли видеть.

Когда донья Марина и Агилар, наши толмачи, услышали это «лопе лусио», они ничего не поняли, и донья Марина спросила на мексиканском наречии, нет ли среди них «науатлато», что означает «человек, знающий мексиканский язык». Двое из пяти ответили, что они мексиканский понимают, и сказали, что пришли приветствовать нас, – их господин, мол, послал узнать, кто мы такие, и ему будет лестно служить столь могучим воинам; видимо, им уже было известно о том, что произошло в Табаско и в Потончане^{135}; и еще они сказали, что пришли бы к нам раньше, кабы не опасались индейцев из Кулуа, что все время были с нами, теперь же, мол, они узнали, что вот уже три дня, как те сбежали в свою землю.

Слово за слово Кортесу стало ясно, что у Моктесумы есть недруги и противники, и это его обрадовало. Оделив посланцев подарками и наговорив лестных слов, Кортес с ними простился, прося передать их господину, что очень скоро его посетит. Этих индейцев мы впредь так и стали звать «лопелусио».

На песчаном берегу, где мы жили, одолевали нас москиты – и крупные, на длинных лапках, и мелкие, которых там называют «хехене», эти еще злее, чем крупные, и они не давали нам спать; и продовольствие уже никто не доставлял, и лепешки были на исходе, к тому же заплесневевшие и зачервивевшие, и некоторые солдаты из тех, у кого на острове Куба были рабы-индейцы, затосковали по своим домам, в особенности же слуги и друзья Диего Веласкеса.

Кортес, когда увидел, как обстоят у них дела и каково у них настроение, приказал им направиться в то селение, что видели Монтальво и лоцман Аламинос, огражденное как бы крепостью и называемое Киауицтлан, близ коего корабли будут под защитой, укрытые упомянутой мною скалистой горой.

Когда шли приготовления к походу, все друзья, родичи и слуги Диего Веласкеса сказали Кортесу – почему, мол, он отправляет отряд без запасов продовольствия и что там невозможно будет продвинуться дальше, ибо в нашем лагере уже поумирало от ран после битвы в Табаско, от болезней и от голода более тридцати пяти солдат, а земли там обширные, селенья многолюдные, и нам со дня на день придется ждать нападения. Что лучше, мол, нам возвратиться на Кубу и сдать Диего Веласкесу то золото, что мы здесь выменяли, а его немало, и дорогие дары Моктесумы.

Кортес им отвечал, что неразумно было бы возвращаться без важной причины и что до сей поры мы ведь не могли посетовать на фортуну и надо нам возблагодарить Господа за его помощь во всем, а что касаемо погибших, так это дело обычное, коль приходится воевать и терпеть лишения. Что надо бы хорошенько разведать ту землю, а тем временем будем довольствоваться маисом и провиантом, какой найдем у индейцев в ближних селениях, или же грош цена нашей храбрости. Ответ этот отчасти успокоил сторонников Диего Веласкеса, хотя и не совсем, – то и дело они собирались в кружки и заводили в лагере разговоры о возвращении на Кубу.