Текст книги "3 (СИ)"

Автор книги: Диана Килина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 9 страниц)

Договорить я не успела, потому что на меня обрушились мягкие губы. Это сложно было назвать поцелуем – больше поглощением и наказанием. Да, наверное, ты наказывал меня прикусывая почти до крови, дразня языком и сминая мою кожу руками до боли.

Короткий щелчок замка, и дверь за моей спиной открывается. Я ударяюсь щиколотками о столик у зеркала, и в следующую секунду он летит куда–то в сторону, толкаемый твоей ногой, а мои лопатки прижимаются к холодной гладкой поверхности. Платье почти трещит по швам, потому что ты слишком резко его поднимаешь. Я хочу это сделать, и стаскиваю с тебя пиджак, а потом дёргаю за рубашку, отрывая пуговицы. Твоя рука уже у меня в трусиках, и ты рычишь мне прямо в рот. Да, я готова. Для тебя.

Но я никогда не признаюсь в это ни тебе, ни самой себе.

Ты резко разворачиваешь меня спиной и запускаешь пальцы мне в волосы, сжимая их слишком сильно. Я вскрикиваю от боли, а потом громко стону от ощущения наполненности. Всё так, как должно быть. Быстро, неистово, грубо, но именно так я хочу.

Как давно я стала такой? С каких пор я начала позволять чужим, незнакомым мужчинам прикасаться к себе; трахать себя в номерах; с каких пор я возбуждаюсь от грубого секса и оскорблений в свой адрес?

– Шлюха, грязная шлюха, – слова срывались с твоих красивых губ, которыми ты прикасался к моей шее, к моим плечам и затылку, – Ты потекла для того мальчишки.

«Нет» подумала я, но сказала другое:

– Да.

– Чёрт, – Ты дёрнул меня за волосы так сильно, что я взвизгнула и слёзы брызнули из глаз. Ты потянул мою голову и повернул её на себя, чтобы прижаться колючей щекой к моей щеке, – Ты моя, пока мне не надоест, поняла?

«Да» подсказал разум, но я со стоном ответила:

– Нет.

Больше ты ничего не сказал, просто прижал моё лицо к зеркалу и с громким рычанием вбивался в меня сильнее и сильнее с каждым толчком. Я почувствовала, что моя смазка течёт по внутренней стороне бёдра, что твои горячие пальцы как будто пробрались под кожу, причиняя боль. Волосы, запутавшиеся в твоей руке, казалось просто вылезут с корнем от ещё одного резкого рывка.

Я стонала, перебиваясь на крики. Моя голова билась о зеркало, руками я вцепилась в твои, раздирая тебе кожу на костяшках пальцев до крови. Ты что–то шептал, рычал, говорил, что ненавидишь меня. Потом ты извинялся и целовал мои веки, губы, волосы и плечи, на которых остались синяки от твоих пальцев. Ты сказал, что меня нужно хорошенько оттрахать, чтобы я забыла собственное имя. И, клянусь, я забыла бы его, если бы ты не повторял его снова и снова, пока ты кончал сначала у зеркала; потом на полу; потом на столе–консоли напротив кровати; а потом и на самой кровати.

– Что ты со мной делаешь? – спросил ты, когда пелена ярости спала с твоих глаз, и они приобрели привычный для меня оливковый оттенок.

Давно ли он стал для меня привычным?

– Кто ты? – ещё один вопрос, шёпотом, губами по коже на шее.

Я молчала, лёжа на широкой кровати, разглядывая синяки на запястьях. Я молчала, потому что я сама не знаю ответа на этот вопрос.

Кто я?

– Я хочу уйти, – хрипло сказала я.

– Останься, – сказал ты, заглянув в моё лицо, – И прости меня.

– Почему ты постоянно извиняешься? – спросила я, поворачиваясь на простынях, промокших насквозь от нашего пота.

– Потому что ты этого заслуживаешь, – ответил ты, прижимаясь губами к моему виску.

Может быть, ты знаешь ответ: кто я?

14

Я повернула голову и снова посмотрела на Артура. Даже в лунном свете, его кожа была смуглой. Золотистые волоски покрывали руки и всю длину сильных поджарых ног, и я знала, что эти волоски мягкие на ощупь, как пух. Он глубоко и размеренно дышал, раскинув руки на широкой кровати, ноги запутались в тонком одеяле, а на лицо падали длинные рыжеватые волосы. На его щеках виднелась щетина, которая тоже была мягкой, а не колючей, как у других мужчин. Мне захотелось прикоснуться к нему, и я провела кончиками пальцев по руке, которая покоилась рядом с моей головой.

Его кожа покрылась маленькими мурашками, и он улыбнулся во сне. Его лицо такое спокойное и безмятежное – самое сексуальное зрелище, которое я видела в своей жизни. Я повернулась набок и положила ладонь ему на грудь, а потом медленно повела ей вниз, к животу. Замерев на секунду, я двинулась дальше, но его пальцы остановили меня, обхватив за запястье. Не открывая глаз, он спросил:

– Почему ты не спишь?

Я попыталась убрать руку, но он не дал этого сделать, сжав её сильнее. Тогда я ответила:

– Я тебе говорила, что не сплю с мужчинами.

– Я помню, – Артур открыл глаза и сонно посмотрел на меня, повернув голову, – Но я имел в виду другое. Почему?

Я вздохнула и запрокинула голову, уткнувшись носом в его предплечье. Он отпустил моё запястье, и перевернулся набок, встречаясь со мной глазами. Погладив мои волосы, он придвинул лицо и поцеловал меня в лоб, а потом пропустил руку под меня, и сжал в крепком, горячем объятии. Я зарылась лицом в его грудь, и обхватила его за талию.

Прошло, наверное, полчаса, пока мы лежали вот так, переплетаясь руками и ногами. Он водил носом по моей макушке, и перебирал мои волосы длинными пальцами. Когда я начала говорить, его дыхание было спокойным и тихим.

– Три месяца назад я пошла в ночной клуб, чтобы развеяться, – я усмехнулась, и продолжила, – Я тогда жила в Тарту, училась.

Артур напрягся подо мной, и я услышала, что его сердце забилось чуть чаще, всего на пару ударов, но я заметила это. Он положил ладонь на мою голову, и я решила продолжить:

– Познакомилась с парнем, мы флиртовали, он угощал выпивкой. Симпатичный такой, глаза голубые–голубые, волосы тёмные. Вид у него был безобидный, поэтому я как–то не придала значения тому, что он слишком долго нёс стаканы из бара, – я вздохнула, – Проснулась утром, в какой–то конуре с прокуренными жёлтыми стенами, на грязном скомканном ватном одеяле. Он лежал рядом.

Артур опустил руку, которая покоилась у меня в волосах, на плечо, и сделал такой успокаивающий и приободряющий жест – то ли поглаживание, то ли похлопывание. Он спросил тихим шёпотом:

– Что было потом?

– Он накачал меня чем–то, – с безразличием сказала я, – Та ночь полностью стёрлась из моей памяти. До тех пор, пока он не проснулся и не сообщил, что снял всё на видео. Всё – это начиная от кабинки туалета в ночном клубе, где я делала ему минет; и заканчивая диваном в его съёмной квартире.

– Дерьмо, – выругался Артур и сжал меня крепче.

– У меня для описания этого есть пара других, нелитературных эпитетов, – я горько улыбнулась, – Грозился, что выложит в сеть; отправит на работу; отошлёт в университет. Я испугалась, и уехала сюда.

– К другу?

– Нет, к Джексону я пришла позже, когда так и не смогла найти работу и пришлось съезжать из квартиры.

– Он твой бывший? Как вы связаны? – осторожно спросил Артур, продолжая поглаживать моё плечо.

– Друг. Брат. Не знаю. Это сложно объяснить, – вздохнула я, подняв голову.

– Попробуй, я понятливый, – он усмехнулся, но я заметила, что его брови были сдвинуты и на лбу пролегали тонкие морщинки.

– Ну, мы выросли вместе в детдоме. Мы были не–разлей–вода всё время. Я шкодила, а он меня прикрывал, – я улыбнулась, вспоминая мальчишку с серыми глазами и длинными русыми волосами, – Когда выпустились, меня взяли в Тартуский университет. Чудом, наверное, но взяли.

– На кого ты училась? – спросил Артур, прикоснувшись губами к моей чёлке.

– Сурдопереводчик.

– Из–за Олега? – в его голосе заиграли живые нотки и любопытство.

– Тогда я про него знать не знала, – ответила я, приподнимаясь, – Просто… Макс, брат Джексона. Он… Не слышит.

Артур улыбнулся. Прищурил глаза и сказал:

– Я, скорее всего, не буду оригинальным, если попрошу тебя что–нибудь сказать жестами?

Я пожала плечами, а потом села на кровати. Сделав несколько движений руками, я перевела:

– У тебя красивые глаза.

Артур приподнялся и сел на кровати, вытянув ноги.

– У тебя тоже красивые глаза, – спокойно сказал он, – Глубокие. Ты как будто смотришь в самое нутро, в сущность. Это пугает, и притягивает одновременно.

Мне редко делают комплименты, обычно мужчины ограничиваются сальными шуточками или банальными фразами. Я сложила пальцы в кулак и провела рукой от лба к подбородку, говоря: «Спасибо». Артур улыбнулся, и кивнул, как будто понял, что я сказала.

– Есть хочешь? – спросил он, в ответ я пожала плечами, – Можно позвонить администратору, заказать что–нибудь в номер.

– Круглосуточное обслуживание? – вырвалось у меня с улыбкой.

– Пять звёзд, – Артур рассмеялся, – Можно даже вызвать массажиста.

– Он бы мне не помешал, – пробухтела я, разминая спину, – После такой гимнастики можно неделю не бегать.

Артур покачал головой и отвернулся, потянувшись к телефону, который стоял на столике у кровати. Набрав на переносной трубке какие–то цифры, он снова лёг, скрестив ноги. Его одеяло сползло, и моему взору открылся не очень приличный вид. Артура это не смущало, а вот во мне зашевелилась какая–то нелепая неловкость. «Не смотри»: подумала я, и отвела глаза.

– Я хочу заказать еду в номер.

Я перекатилась на живот, согнула ноги и принялась покачивать ими вверх–вниз. Его взгляд уставился на мои ступни и брови поползли на лоб. Я улыбнулась, потому что у меня на правой ноге шесть пальцев. Он не заметил этого раньше, как и другие люди не сразу замечали такую забавную деталь.

– Мне омлет с грибами и крепкий–крепкий кофе, – попросила я, пошевелив пальчиками и растянувшись в улыбке.

Он подавился, и начал кашлять. Постучав кулаком по груди, он сказал в трубку:

– Омлет с грибами и с беконом, и кофе, – он замолчал, слушая, что ему говорят. – Нет, два разных, – сказал он, закатив глаза, – Хорошо, спасибо.

Он положил трубку и швырнул телефон обратно, на столик. Потом прополз по кровати, и уселся сзади, схватив мою раскачивающую ногу.

– Мне не показалось? Один, два, – он начал пересчитывать мои пальцы, – Три, четыре… – пауза, – Срань Господня, – наконец–то выдохнул он.

– Да, я мутант, – хмыкнула я, поморщившись от щекотки, которую вызвали его прикосновения

– Ты шутишь? Это так необычно и красиво, чёрт возьми. – воскликнул он.

Артур провёл губами по каждому пальцу, а потом медленно лизнул мизинец. Я дёрнулась, но он крепко схватил меня за ногу и не отпускал. Проведя языком по подъёму, он по очереди поцеловал все шесть моих пальцев на ноге, а потом просто засунул их в рот, нежно посасывая.

Я застонала. Он отозвался тихим рыком, и отпустил мою ступню, чтобы провести горячей ладонью по всей ноге. Моё тело сразу затрепетало, отзываясь на его прикосновения, и я опустила голову на матрас.

– Я могу тебя сфотографировать? – попросил он, прижавшись лбом к моей ноге.

– Без лица, – разрешила я, зарывшись поглубже в простыни.

Его руки исчезли, а потом матрас снова прогнулся. Он прикоснулся к моим ногам, и скрестил их, выставив вперёд правую.

– Замри, – шепнул он.

Я замерла. Послышался щелчок затвора. Потом ещё один и ещё. Артур переместился на кровати, и снова защёлкала камера. Я лежала, не двигаясь, спрятав голову, чтобы моё лицо случайно не попало в кадр.

Он отодвинул одеяло, обнажив меня полностью, и снова начал снимать. Мелкими, частыми щелчками камера говорила мне о том, что Артур фотографирует. Я чувствовала, как шевелиться матрас, когда он меняет позу, двигается вокруг меня, надо мной, и рядом со мной. Потом его ладонь легла мне на ягодицу, сжала её, и снова послышался щелчок. Ещё один, и его рука опускается ниже. Щёлк, и тёплые пальцы пробираются мне между ног. Щёлк, один из них осторожно погружается в меня. Щёлк, я приглушённо застонала.

– Тихо, – рыкнул Артур, и судя по голосу, он сидел рядом со мной, – Мне очень трудно сдерживаться. Пожалуйста, не издавай ни звука.

Он медленно вводил в меня палец, накрыв мою попу ладонью, а я вцепилась руками в простыни, и закусила губу, чтобы молчать. Камера щёлкнула совсем рядом с моей головой, и я напряглась. Артур пояснил:

– Я снимаю руки, а не лицо. Расслабься.

Я поверила ему и расслабилась. Нет ничего плохого в том, что он меня фотографирует вот так, голой, с его рукой между моих ног. В этом нет ничего постыдного, отвратительного или ужасного. Это просто секс, близость между двумя людьми. Никто никогда не узнает, что именно я изображена на этих снимках.

Щелчки прекратились и в комнате повисла тишина. Артур убрал руку и провёл ей по моей спине, оставляя влажный след на коже.

– Я закончил, – хрипло сказал он.

Я снова поверила, и повернулась. Камера лежала на кровати, отвёрнутым объективом от меня. Экран был чёрным, значит, скорее всего, он её выключил; хотя может быть он снимает через видоискатель…

– Всё в порядке, – Артур наклонился и поцеловал меня в плечо, – Если модель не хочет, чтобы на снимках было её лицо, я понимаю.

Он улыбнулся, и я невольно улыбнулась в ответ. Перевернувшись, я притянула его ближе и поцеловала в уголок мягких губ.

– Сейчас принесут завтрак, – прошептал он, закрыв глаза, – Нам нужно поесть.

– Угу, – промычала я, и отпустила его.

Артур поднялся с кровати и залез в небольшой шкаф в углу комнаты. Достав рубашку, он бросил её мне, а сам подобрал брюки с пола и скользнул в них одним ловким движением. Удивительно, как такой высокий мужчина может двигаться так грациозно.

В дверь постучали, и он пошёл открывать. Я накинула рубашку и прикрыла голые ноги одеялом. В комнату въехал столик с двумя металлическими полусферами, прямо такими, как показывают в кино. Артур закрыл дверь и подкатил его к окну. Поставив стул, до этого момента задвинутый за консоль, он жестом пригласил меня в кресло, сидя в котором я встречала свой первый и второй рассвет в этом номере.

Сегодня мы встречали его вдвоём.

Я знала, что он должен быть последним. Я надеялась, что он будет таким и запомнится мне улыбкой на губах; жареными шампиньонами, пышными пшеничными булочками и терпким горьковатым привкусом крепкого–крепкого кофе.

Если бы я знала, что всё станет по–другому, я бы не осталась этой ночью вместе с тобой. Я хотела, чтобы мои воспоминания о тебе были хорошими. Лишёнными чувства горечи или обиды. Чтобы я знала о твоём существовании, но догадывалась о том, что ты забыл меня; и забыл этот город с его красными черепичными крышами; крошечными флюгерами на шпилях старинных католических церквей.

15

– Помяни, Господи Боже наш, в вере и надежди живота вечнаго преставльшагося раба Твоего, брата нашего Максима, и яко Благ и Человеколюбец, отпущаяй грехи, и потребляяй неправды, ослаби, остави и прости вся вольная его согрешения и невольная…

На кладбище было тихо и пусто, как, наверное, всегда бывает. Батюшка, которому нам с Джексоном пришлось заплатить за отпевание, стоял с каменным лицом и читал быстро и без всякого выражения. Несмотря на это, я была ему благодарна, потому что кроме него никто больше не согласился молиться за самоубийцу.

– Избави его вечныя муки и огня геенскаго, и даруй ему причастие и наслаждение вечных Твоих благих, уготованных любящым Тя: аще бо и согреши, но не отступи от Тебе, и несумненно во Отца и Сына и Святаго Духа, Бога Тя в Троице славимаго, верова, и Единицу в Троице и Троицу во Единстве, православно даже до последняго своего издыхания исповеда.

Джексон держит мою руку так крепко, что, кажется, мои пальцы вот–вот треснут. Его челюсти сжаты, белки глаз красные от полопавшихся капилляров – сказываются бессонные ночи.

Он не спит, потому что я могу уснуть только, когда он держит меня на руках и поёт. Неважно что, просто я не могу спать в полной тишине – сразу просыпаюсь.

– Темже милостив тому буди, и веру, яже в Тя вместо дел вмени, и со святыми Твоими яко Щедр упокой: несть бо человека, иже поживёт и не согрешит. Но Ты Един еси кроме всякаго греха, и правда Твоя, правда во веки, и Ты еси Един Бог милостей и щедрот, и человеколюбия, и Тебе славу возсылаем Отцу и Сыну и Святому Духу, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.

Джексон смотрит на меня и убирает свою руку из моей ладони, прижимая меня к себе.

Я должна держаться, но я рассыпаюсь на части; и с первыми словами напева слёзы льются по моим щекам. Это мои первые слёзы после его смерти.

– Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Безсмертный, помилуй нас.

Где–то вдалеке каркает ворона. Голос Батюшки монотонный и звонкий. Он разносится по холодному кладбищу, эхом гудит в высоких соснах и пробегает между надгробиями и крестами. Когда к нему присоединяется голос Джексона, я вздрагиваю.

– Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Безсмертный, помилуй нас.

Я знаю, что я должна спеть. Я знаю, что я должна открыть рот и сделать это. Но я не могу. Я просто плачу, пока они поют и смотрю на гору земли и цветы, которые накрыли деревянный гроб, закопанный на глубине полтора метра.

Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Безсмертный…

– Помилуй нас, – со свистом срывается с моих губ, когда открываю глаза.

– Что? – доноситься откуда–то из моих ног.

Я села на кровати и уставилась на Артура, сидящего за рабочим столом.

– Сколько я спала? – спросила я, опуская босые ноги на деревянный пол.

– Часа четыре, – тихо ответил он, отворачиваясь к монитору ноутбука, – Поспи ещё.

– Не могу, – прошептала я, поднимаясь.

Оглядев номер, я нашла платье. Вид у него был плачевный. У входа валялись туфли, которые уцелели только потому, что я несла их в руках. Бельё, судя по ошмёткам возле зеркала, восстановлению не подлежит. Ну и ладно.

Взяв свою одежду, я направилась в ванную; стряхивая прилипшие к пяткам обертки от презервативов. Быстро надев платье, я посмотрела на своё отражение в зеркале и сморщилась, прикидывая, сколько придётся распутывать колтун на голове. Не спрашивая разрешения, я схватила расчёску Артура и начала дёргать ей волосы, не обращая внимания на боль от резких движений. Когда я закончила, и мои непривычно–тёмные пряди ровно лежали на плечах, я отложила расчёску и попыталась унять дрожащие пальцы, опустив руки под тёплую воду.

Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Безсмертный, помилуй нас.

Я крепко зажмурилась и стиснула зубы до боли.

Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Безсмертный, помилуй нас.

Монотонный двухголосый гул разрастается в моей голове, и я не выдерживаю этого. Где–то в дальних закоулках моего мозга каркает ворона, и её карканье разноситься эхом по моему телу, вызывая ещё большую дрожь. Стуча ладонью по лбу, я выплёвываю эти слова, в надежде, что гул прекратиться, но ничего не выходит.

– Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Безсмертный, помилуй нас. Помилуй, помилуй, помилуй нас, – шепчу я, пытаясь рукой выбить это из своей головы.

– Кира? – произносит Артур где–то рядом.

Я вытягиваю вперёд руку, не давая ему приблизиться. Его это не останавливает, и он пытается что–то сделать, как–то помочь, но и у него не получается. Я отталкиваю Артура, и выбегаю из ванной, а потом и из номера.

Лестница, мне нужна лестница.

Сбегая вниз по ступенькам, я продолжаю шептать проклятое трисвятое, и трясу головой в разные стороны. Слёз нет, их вообще никогда нет, только холод, какой–то неестественный холод, окутывающий меня, как покрывало.

Я не знаю, как я добежала домой. Я не помню, как открыла подъезд и влетела вверх по ступенькам. Я помню только руки Джексона, его раскрытые объятия в которые я упала, продолжая шептать:

– Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Безсмертный, помилуй нас.

Мой голос охрип и сел, в горле пересохло, но я повторяла снова и снова, без остановки, не прерываясь. Джексон уже видел меня в таком состоянии, поэтому он без слов поставил меня под тёплый душ и снял моё платье. Сквозь шум льющейся воды и свой свистящий шёпот я смогла расслышать:

– Мать твою.

Я не знаю, о чём он думал, когда увидел последствия игры с Артуром. Мне даже трудно представить, о чём он подумал. Мне было так холодно; пальцы на руках и ногах онемели настолько, что я просто их не чувствовала; я тряслась даже тогда, когда Джексон дал практически кипяток. Намыливая моё тело, он начинает петь дрожащим голосом:

На волоске судьба твоя,

Враги полны отваги,

Но слава Богу есть друзья,

Но слава Богу есть друзья,

И слава Богу у друзей есть шпаги.

Я замолкаю, вслушиваясь в каждое слово, и облизываю пересохшие губы. Джексон поднимает мою руку, и проводит мыльной рукой от плеча до запястья, растирая кожу тёплыми прикосновениями. Холод постепенно отступает, и я начинаю несвязно подпевать, всхлипывая от острых слов, которые я не могла выдерживать:

Когда твой друг в крови,

А la guerre comma а la guerre

Когда твой друг в крови

Будь рядом до конца.

Детское мыло со сладковатым запахом успокаивает меня, и я начинаю медленно сползать по стенке душевой. Джексон успевает подхватить меня, крепко обнимает своими руками, не давая снова сорваться в пропасть. Я вцепилась в его футболку, которая насквозь промокла, и мы продолжаем петь, пытаясь изобразить веселье и радость:

И мы горды, и враг наш горд,

Рука забудь о лени.

Посмотрим, кто у чьих ботфорт

Посмотрим, кто у чьих ботфорт,

В конце–концов согнёт свои колени.

Боль затапливает меня волной, сжимая сердце в тиски; я рыдаю и стону от отчаяния; а Джексон просто поёт до тех пор, пока не засыпаю у него на руках.

Когда твой друг в крови,

На войне, как на войне

Когда твой друг в крови,

Будь рядом до конца.

Но другом не зови,

А la guerre comma а la guerre

Но другом не зови…

Ни труса, ни лжеца.

16

– Натали просила подстричь её, – сказал Джексон на следующий день, сметая состриженные волосы в совок, – Пойдёшь со мной?

Я кивнула, и направила длинную ножку вентилятора на себя. После трёх работающих фенов в помещении салона было невыносимо душно, а на мне была закрытая кофта и узкие джинсы. Синяки расцветали фиолетовым цветом по всему моему телу; и я решила не пугать клиентов и не расстраивать Джексона лишний раз.

– Она говорила мне, что хочет перекраситься, – говорю я, наслаждаясь потоками воздуха, бьющими в моё лицо.

– Да? – Джексон воодушевился, – В какой цвет?

– Не знаю, – я облизнула пересохшие губы и почесала подбородок, – Но говорила о кардинальных переменах.

– Так, я просто обязан ей позвонить, чтобы узнать, – прокудахтал он за моей спиной.

Хлопнула крышка мусорного ведра, в которое полетели волосы. За стенкой включился солярий, громко загудела вентиляция. Джексон появился в поле моего зрения и поморщился:

– На улице двадцать семь, а они под лампы прут. Где логика?

– Не знаю, – промычала я, – Духота невыносимая.

– Тебе только паранджи не хватает, – фыркнул Джексон, – Что за херня с тобой приключилась?

– Неважно, – лениво пробормотала я, разлепив один глаз, – И не начинай, пожалуйста.

– Ладно, ладно. Я не твоя мамочка, – он нахмурился и посмотрел в журнал, – Больше никого не записано. Давай закругляться.

– Ещё час до закрытия, – я устало потёрла шею.

– Ну и что? Больше никто не придёт, – Джексон пожал плечами и сложил руки на стойке. Толкнув меня плечом, он подёргал бровями, – Пошли. Я помогу с уборкой.

– Валяй. Пылесос в подсобке, – я махнула рукой и невольно улыбнулась, – Я солярии помою и кабинеты.

– Опять на меня общий зал спихиваешь? – прищурился он.

– Ты сам вызвался, – фыркнула я в ответ на его недовольное лицо, – Пока убираемся, полчаса пройдёт, и закрою кассу. А то меня уволят.

– Не уволят, – Джексон потрепал меня по макушке, взъерошив мою чёлку, – Хозяйка меня любит. Да и ты ей нравишься.

– Это пока я работаю до закрытия, – я встала с высокого стула, и направилась в маникюрный кабинет, – А если я буду уходить на час раньше, она мигом найдёт мне замену.

– Блин, открыть бы своё дело, – вздохнул Джей–Джей, – Чтобы приходить, когда захочешь; уходить, когда захочешь.

– Тогда ты ни хрена не заработае–е–ешь, – крикнула я, вытирая пыль со стола и собирая мусор.

Пока я ходила между кабинетами, протирая полки и столики; заменяя мусорные мешки в вёдрах и расставляя на место косметику; Джексон пылесосил общий зал и подсобку. Набрав воды, я прошлась влажной тряпкой по полу и оставила её ему, ехидно усмехнувшись. Солярии я протёрла быстро, параллельно сняв показания и записав их в блокнот. Пока Джексон намывал каменную плитку на полу, я внесла все данные в журнал; закрыла кассу и убрала чек в ящик.

Оглянув довольными взглядами чистый зал, мы выключили свет и поставили дверь на сигнализацию. Джексон потянул меня в сторону центра, решив подышать свежим воздухом и пройтись пешком.

– Будешь хот–дог? – спросил он у очередного киоска, который мы почти прошли мимо.

– Нет, – проскулила я, – Мороженое давай. Я сейчас расплавлюсь.

Моя одежда прилипла к телу; а чёлка начала раздражать без меры. Если бы я знала, что под ней лоб обливается потом, я бы сделала её зимой, а не летом. Или вообще бы не сделала.

– Окей, жди здесь, – Джексон нырнул под козырёк, оставив меня стоять на тротуаре в гордом одиночестве.

Я глубоко вздохнула и вытянула руки вперёд, разминая затёкшую спину; и заодно освежая потные подмышки дуновением воздуха. Мне посигналила проезжающая мимо машина, и я вскинула голову, чтобы посмотреть ей вслед. Она показалась мне подозрительно знакомой, но разглядеть её я не успела.

Мой мобильник взвизгнул, и я наклонилась к сумочке, чтобы найти его в её недрах. Уколовшись о спицу, я чертыхнулась; но всё–таки вытащила телефон, который продолжал разрываться на всю улицу дикими воплями.

На экране высветился номер Артура. Мне пришлось сделать успокаивающий вдох, перед тем, как снять трубку:

– Да.

– Привет.

– Привет, – ответила я, разглядывая подходящего ко мне Джексона.

Он протянул мне стаканчик ванильного мороженого, покрытого шоколадной глазурью, и желудок скрутило тугим узлом. Я толком не ела за день, перехватив только бутерброд с утра, и выпив около десяти чашек кофе.

– Хорошо выглядишь, – донеслось из телефона.

Так неожиданно, что я чуть не выронила трубку. Я залюбовалась пальцами Джексона, которыми от обхватил свой хот–дог; а затем его губами, на которых осталась горчица, когда он откусил приличный кусок хрустящей булки с сосиской.

– Спасибо. Это ты сигналил?

– Да. Куда идёшь? – спросил Артур.

– С каких пор я должна перед тобой отчитываться? – прижав динамик к груди, я тихо сказала Джексону, – Иди вперёд, я догоню.

Он стянул сумку с моего плеча и закинул её на своё. Развернувшись, он зашагал уверенной походкой впереди; периодически наклоняя голову с длинными прядями, связанными в огромный тугой узел, чтобы откусить хот–дог.

– Кира? – донеслось из трубки, когда я поднесла её к своему уху.

– Да, я здесь.

– Я тебя отвлекаю?

– Не то, чтобы да, – я запнулась, глядя на удаляющуюся спину Джексона, – Есть немного. Так что ты хотел?

– Просто увидел тебя и позвонил.

– Это странно, не находишь?

– Нет. Я не могу тебе звонить?

– У нас была договорённость, – я откусила верхушку мороженого, и мои слова получились невнятными.

– Я не могу передумать? – произнёс Артур со смешком, – Что кушаешь?

– Мороженое, – ответила я, впиваясь зубами в спасительный холод.

– Вкусно?

– Очень.

Он снова замолчал. Я тоже не нашла никаких слов для поддержания беседы, поэтому просто облизывала свой стаканчик, ожидая, что он заговорит снова.

– Какой–то глупый у нас разговор, – вздохнул наконец–то Артур, – Как будто подростки.

Я фыркнула в трубку, и снова лизнула пломбир.

– Ты издаёшь сексуальные звуки, ты в курсе? – насмешливость в его тоне заставила меня улыбнуться.

– Я не менее сексуально облизываю этот стаканчик, ты знаешь.

– Ну почему ты такая вредина? – простонал Артур, и мои щёки чуть не треснули, – Зачем ты издеваешься?

– Я вообще ничего не делаю, это ты мне позвонил.

– Не хочешь, не буду звонить, – буркнул он недовольно.

– Не хочу.

– Ну и ладно, – Артур повесил трубку.

Я покачала головой, и ускорила шаг, чтобы догнать Джексона, но мой телефон завизжал снова. Машинально сняв трубку, я протянула:

– Да–а–а?

– Я передумал. Я буду тебе звонить, – злобно произнёс глубокий голос.

Я, не выдержав, расхохоталась:

– Ты ведёшь себя, как мальчишка. Чего ты хочешь?

– Тебя, – спокойно ответил он, хлопнув дверцей машины на заднем фоне.

– А из доступного?

– А ты недоступна?

– Ты обещал, что ты отвалишь, – я начала раздражаться, и это засквозило в моём голосе.

– Я не из тех, кто держит свои обещания, – бросил Артур, – Я позвоню позже.

Он отключился в тот момент, когда рядом с ним раздались голоса и женский смех. Я удивлённо посмотрела на телефон, и приподняла брови.

Что он вообще о себе думает?

Выключив мобильник, я засунула его в карман джинсов и поджала губы.

– Кто звонил? – спросил Джексон, когда я поравнялась с ним.

– Неважно.

– Твой музейный экспонат? – не унимался он, комкая бумагу от хот–дога, и бросая её в урну на нашем пути.

– Неважно, – резко сказала я.

– Фу, ты чего такая злая?

– Просто… – я перевела дыхание и мысленно посчитала до пяти, – Он меня бесит.

– Почему?

– Просто бесит. Он обещал, что не будет звонить; и звонит. Говорит гадости, а потом извиняется. Бесит, – в сердцах выпалила я, выбросив недоеденное мороженое прямо на тротуар.

Оно мгновенно растеклось белой лужей на раскалённый асфальт. Прохожие одарили меня осуждающими взглядами.

– Ему сколько лет? – серьёзно спросил Джексон, когда мы снова зашагали по улице, после моего небольшого выступления.

– Не знаю. Лет тридцать, наверное.

– Судя по описанию – тринадцать, – он звонко рассмеялся, а потом обхватил меня свободной рукой за плечи, – Хочешь, мы с ребятами набьём ему морду? Уверен, он не сможет долго отмахиваться от толпы голубых мальчиков, – прижав меня к себе, пропел Женька.

Я вспомнила несколько фраз, брошенных Артуром; то ли ненароком, то ли специально. Потом вспомнила его лицо, перекошенное от ярости, когда он бил того парня из клуба. Отрицательно помотала головой и ответила:

– Неважно.

17

Натали ждала нас, растянувшись на диване и расписывая свой гипс чёрным маркером.

– Привет, – задумчиво произнесла она, старательно выводя какие–то каракули на бинтах.

– Чем занимаешься? – спросили мы одновременно.

– Пишу автографы. Хотите? – подняв голову, она протянула маркер, – Я попрошу, чтобы его сняли аккуратно, и оставлю на память.

– Давай, – Джексон подпрыгнул к дивану и перехватил у неё маркер.

Подняв ногу, Ната позволила ему сесть на диван. Джексон обхватил несчастную конечность Наташки рукой, и начал старательно выводить что–то на гипсе, высунув язык и ехидно ухмыляясь.

– Что ты пишешь? – вырвалось у меня, пока я вытаскивала из сумки краску для волос и футляр с инструментами Джексона.

Посмотрев на недовязанную шапку, я вытащила и её вместе с клубком ниток, решив воспользоваться возможностью её доделать; всё равно они будут заняты.

– Увидишь, – голос Жени был полон энтузиазма, пока он карябал что–то на Наташкиной ноге.

Плюхнувшись в бабушкино кресло, я вытянула ноги и начала обмахиваться рукой: