Текст книги "Огонь"

Автор книги: Дейтон Лайт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц)

Последний оставшийся в живых смертоносец развернул шар, продрейфовал над развороченным Ютом, на развалинах которого бурлили несметные полчища муравьев-победителей, дождался благоприятного ветра и понес на запад весть о разгроме, о гибели восемнадцати смертоносцев, и о том, что дальний поселок на море перестал существовать.

ГЛАВА 6

РАЗВЕДКА

Столкнувшись сразу с двумя новыми видами противника, он поначалу проявил осторожность. Следовало изучить врага, узнать его слабые стороны… Бурые и черные восьминоги показали себя опасными бойцами, немало его солдат пало прежде, чем враг был повержен.

Впрочем, их было не так уж и много. В каменном Жилище у протоков, недавно захваченном и разрушенном до основания, таких оказалось всего около двух десятков. Зато там было немалое число относительно слабых двуногих, которые, не полагаясь на силу жвал и мускулов, защищались какими-то странными длинными жалами из мертвого дерева и даже камня.

Его проворные солдаты окружили и уничтожили несколько незначительных Жилищ, следя за тем, чтобы никто не ускользнул. Некому будет предупредить владыку двуногих, если таковой, конечно, есть, и он не сможет подготовиться к вторжению его армии.

Еще он приказал доставить для изучения тела противников и несколько живых особей. Взять в плен восьминогов не удалось – слишком уж яростно они сражались. Разведчики несколько дней рыскали в окрестностях и притащили в жвалах несколько двуногих.

* * *

Каждый год перед сезоном дождей рыба устремлялась в устье широкой полноводной Ителеи и шла вверх по течению на нерест. Сметливые люди давно приметили это, и еще за пол-луны до начала нерестования из рыбачьего поселка Левес, стоявшего на реке выше всех, уходили в верховья, к южному краю долины специально снаряженные ловцы.

У бурлящих каменистых порогов, где рыбы, бывало, скапливалось больше, чем воды в реке, рубили временные поселения, перегораживали реку сетями. Целыми корзинами привозили потом драгоценную икру, хватало и себе, немалая толика уходила в Акмол, Младшему Повелителю. Сами смертоносцы икру ели без большой охоты, зато людям она весьма полюбилась, и мудрый Фефн поощрял небольшими порциями деликатеса наиболее искусных и трудолюбивых. В дни особо удачных уловов часть икры запасали впрок и даже отправляли в Старое Гнездо, к столу самого Великого Найла.

Вода в реке спала, обнажив каменистые перекаты – явный признак скорого нерестования. Рыба всегда ждет этого момента. Тогда появившиеся из икринок мальки успеют немного подрасти в спокойных каменистых заводях до того, как взбухшая после дождей река унесет их в полные опасностей, бескрайние морские просторы.

Пора было приниматься за дело. Управитель Хишшут послал на этот раз к порогам троих опытных рыболовов – Красета, Гемму и Леклера. Следовало бы, конечно, отправить побольше, но на днях в реке объявилась огромная щука и практически все рыбаки были заняты отловом вредоносной хищницы, которая рвала сети, пожирала и распугивала рыбу. Ну, ничего. С наладкой сетей справятся и втроем, а, чтобы доставить улов в закрома, Управитель пришлет помощь.

Красет и Гемма были холостяками, так что двинулись в путь налегке, а с Леклером увязалась молодая жена Кела, как он ее ни отговаривал. Женщинам в поселении, где никогда ничего не случается, – скука смертная. Мужчины и на лов ходят, и на охоту, и за земляными орехами, из которых потом делают отличное горючее масло, а женщины? Сидят все время на одном месте, всех и развлечений – починить сеть порванную, да обсудить по сотому разу с соседками затертые сплетни.

Пришлось Леклеру взять Келу с собой. Места в верховьях спокойные, давно изученные, хищные насекомые там не водятся. А забежит из пустыни случайный скорпион или паук-верблюд – так втроем люди их всяко одолеют. Так что никакой опасности нет. Напарники только посмеивались: совсем, мол, тебя супружница к рукам прибрала, ни в чем отказать ей не можешь.

Они вышли с восходом, нагруженные сетями, веревками, загодя сплетенными корзинами, а на закате в Левес примчался измученный скороход. Младший Повелитель извещал все окрестные поселения о трагической судьбе Юта, приказывал быть настороже, держать ворота закрытыми. И ежели что – вдруг появятся невдалеке несметные полчища шестиногих или кто из охотников встретит на тропе одинокого муравья, – немедленно сообщить в Акмол.

* * *

С прошлого лова прекрасно сохранились и вбитые в землю колья для сушки сетей, и даже рыбацкий шалаш.

– Крышу только хорошо бы подновить, – заметил Красет.

Действительно, настланные сверху кипы тростника и ветвей за неполный год прогнили, обвалились внутрь. Стены из необтесанных бревен стояли крепко – сделано в свое время было на совесть.

– Вот и тебе дело, чтоб не скучала, – улыбнулся Леклер жене.

Кела молча кивнула, прихватила из груды снаряжения костяной нож и скрылась в прибрежных зарослях тростника. Рыбаки переглянулись, смешливый Гемма прыснул. Это ж как надо соскучиться от безделья в поселке, чтобы даже такую работу делать в охотку!

Расстелив на земле сети, мужчины проверяли их на разрыв, латали порванные ячейки. Красет мастерил поплавки из загодя припасенной древесины.

Леклер заволновался лишь спустя изрядный промежуток времени – рыбаки отложили в сторону уже третий невод.

– Да где же она пропадает? – спросил он вслух.

– Нарубила столько, что одна поднять не может, – хмыкнул Красет. – А бросить жалко.

Леклер вернулся к работе, но беспокойство его только усилилось. Мало ли что могло случиться? Он то и дело нервно оглядывался на заросли, прислушивался к каждому звуку.

Наконец он не выдержал. Вскочил и закричал что было сил:

– Ке-е-ела! Ке-ее-ла!

Тишина. Только лениво шуршит ветер в тростнике.

– Может, она заблудилась? Все-таки пойду поищу, вдруг ногу подвернула или что-то еще.

– Я с тобой! – поднялся с земли и Гемма.

Но не успели они пройти и десятка шагов, как из зарослей тростника на них набросились несколько ярко-рыжих насекомых. Передвигались они так быстро, что даже опытный Красет поначалу не распознал в них муравьев. Он еще успел подумать, что с прошлых дождей шестиногие успели где-то недалеко возвести свой муравейник и теперь пытаются прогнать со своей территории непрошеных гостей.

Жаль, придется, наверное, еще выше подниматься, к следующему порогу.

Однако муравьи явно имели намерения посерьезнее. Шестиногие окружили людей, стремительные жвалы разили насмерть. Рыбаки были не вооружены и не смогли оказать никакого сопротивления. В мгновение ока, не успев даже вскрикнуть, пал со вспоротым животом Гемма. Леклер пытался убежать, но тщетно: прямо на глазах у Красета двое шестиногих, ухватив его за плечо и ногу, разорвали пополам.

Сам Красет бросился было за острогой, но в этот момент что-то цепко и больно схватило его за ногу. Щелчок, хруст… и на рыбака багровой пеленой навалился болевой шок. Он потерял сознание.

Очнулся он не скоро. Тупая боль терзала его, поднимаясь от колена, буравила, не отпускала. В то же время Красет чувствовал, что его бок зажат в каких-то мощных тисках, вроде челюстей, и что его куда-то несут. Извернувшись, он наклонил голову. Перед глазами замелькала бурая пустынная глина. Действительно, несут. Пару раз в поле зрения попали мощные лапы, словно обутые в ярко-медный хитин.

Насекомое! Выходит, пока он валялся без сознания, его подхватила какая-то тварь и теперь тащит себе на обед. Ну, нет! Не бывать этому!

Не обращая внимания на боль, Красет снова закрутил головой, пытаясь разглядеть своего похитителя. Глаза наткнулись на пустой, ничего не выражающий взгляд двух огромных фасеток на выпуклой, лобастой голове. Между ними шевелились проворные суставчатые усики, неустанно ощупывающие окружающее пространство даже на бегу, изогнутые серпы могучих жвал смыкались на его, красетовых боках. Муравей!

Почувствовав, что добыча зашевелилась, шестиногий сильнее сжал челюсти. Красет вскрикнул от боли, которая тут же десятикратно отозвалась в коленях так, что он чуть снова не отключился.

Пытаясь выяснить, что же у него с ногами, Красет осторожно, чтобы не раздражать муравья, вытянул шею, глянул… и обомлел. Даже всхлипнул от нахлынувшего отчаяния – ног по колено у него не было, лишь короткие кровоточащие обрубки.

* * *

Леса как такового вокруг поселения Валег не было. Поэтому Хорвага называли лесорубом лишь по привычке. Это слово пришло вместе с переселенцами из Старого Гнезда, где по берегам Дельты росли настоящие вековые исполины в десять, а то и больше человеческих ростов. Туда приходили запасаться древесиной корабли и из Старого Гнезда, и с земель Второго Круга, и даже с острова жуков-бомбардиров. Стволы в два-три обхвата сгодятся для корабельных мачт, строительства мостов, много для чего…

Здесь же, в Валеге, куда то и дело обрушивался нестерпимый зной гибельного дыхания Великой пустыни, такие красавцы не росли. Но все же густые заросли самшита, тутовника и акации можно было с определенной натяжкой считать лесом. А раз есть лес, то и работа для лесоруба найдется: дерево – топливо для гончарных печей и маленьких домашних очагов.

Хорваг вышел из ворот Валега утром. Работы в тот день намечалось много. А к закату брат звал его на смотрины младшей дочери, надо бы успеть вернуться. Путь короткий, каких-то три сотни перестрелов – и вот уже колючие ветки цепляют за накидку, норовят оцарапать.

Его широкий клинок на длинной ручке, больше похожий на копье, чем на нож, взлетел и со стуком опустился, срубив два высохших самшитовых стебля. Дело, как говорится, скучать не давало, срезанные ветви ложились под ноги, и к полудню Хорваг на первую вязанку уже нарубил. Он выдернул из-за пояса гибкую лиану, перетянул вязанку.

Хорваг рубил и рубил, а мысли его блуждали далеко. Он раздумывал, что же подарить маленькой проказнице Малите. Он все откладывал и откладывал на завтра, и вот наступил день смотрин, а подарка так и не было. Лесоруб перебрал уже мысленно десяток возможных даров, но все они ему не понравились. Вот уже и вторая вязанка готова, а он так ничего путного и не придумал. Надо будет еще с матерью посоветоваться, может, она чего подскажет.

Хорваг вздохнул, нагнулся к вязанке с лианой в руке и замер. Ему почудилось какое-то движение в кустах. Хорваг охотником никогда не был, не лежала у него к этому душа, потому повадки зверей и насекомых были ему неведомы. Но одно он знал твердо: в самшитнике и в зарослях акации ничего настолько большого и опасного не водится – колючие ветви мешают развернуться. Поэтому Хорваг решил, что шумел человек. Мало ли, гонец, к примеру, из Левеса заблудился, или сборщики орехов из пустыни возвращаются, или… Тут Хорваг не на шутку встревожился – а что, если это кто-нибудь из «песчаного» люда? Свободных охотников пустыни, что не признают законов и не чтят Повелителей? От них можно ждать всего, чего угодно. Опасный народ.

На всякий случай Хорваг поднял свой нож, негромко позвал:

– Эй! Кто там есть?

Укуса он не заметил и не почувствовал. Только почему-то неожиданно перевернулся мир, ушла почва из под ног, и Хорваг рухнул на спину, пребольно приложившись затылком о что-то твердое. Мелькнуло что-то рыжее, лесоруб инстинктивно прикрыл голову руками, надеясь, что пронесет.

Между тем, кто-то грубый подхватил его жесткими когтистыми лапами и понес. Тут и пронзила все его тело нестерпимая боль.

* * *

Их взяли в плен жутким способом. Муравьи привыкли обездвиживать добычу, обкусывая ей лапы, – чтобы не убежала. Так они поступали и с врагами. Без одной-двух ног противник становится неповоротливым, и над ним легче одержать победу.

Только шестиногие не знали, что человек, лишившийся вдруг ног, может умереть от болевого шока. Из дюжины захваченных в плен людей дорогу до Главного Жилища перенесли лишь пятеро. Среди них был и Красет.

Пришел в себя он только внутри какой-то маленькой пещерки. Душный и влажный воздух обволакивал со всех сторон, над головой нависал ноздреватый камень, вроде песчаника. Света почти не было, слабо мерцали зеленоватые пятна плесени на стенах. Пахло чем-то резким, невдалеке раздавалось зловещее шуршание.

Красет пошевелился.

– О! Пришел в себя, – вполголоса прошептал кто-то. – Ну-ка…

Над ним склонилось осунувшееся лицо с запекшейся царапиной на щеке. Светлые волосы незнакомца, когда-то, похоже, волнистые и красивые, теперь от крови и грязи свалялись в неопрятные колтуны.

– Ты кто? – еле выдавил из себя Красет.

– Сайл, сборщик орехов из Валега…

Валег был небольшим поселком у самого края долины, примерно в полутора переходах от Левеса. Оттуда часто наведывались гонцы-скороходы с приказами и новостями. Красет даже хорошо знал некоторых.

Сайл меж тем продолжал:

– Мы уж тут пятый день торчим – я, да вон Милвер, тоже земляк мой. А тебя рыжие только вчера притащили. Сам-то откуда?

– Из… Ле… веса… Красе… том зовут… – А-а, рыбак, значит. Не повезло. В самый лов, небось, попался?

Сил, чтобы кивнуть, не было, но Сайл, похоже, не нуждался в ответе.

– Понятненько… А нас с Милвером тоже за работой повязали. Мы впятером вышли орехов набрать, как раз они созревать начали. Только первые две корзины набили…

Сайл говорил много, взахлеб – видно было, что этим он старался скрыть гложущий его изнутри страх. Чего-то он смертельно боялся и гнал эту мысль от себя, плел словесную паутину, говорил, говорил, говорил…

–… как эти твари из кустов на нас и набросились. Мы поначалу и не сообразили, что рыжие-то на нас жвалами щелкают, бегут себе мимо – и ладно. Обычно муравьи на людей не нападают, разве нет? Любого спроси… Вот ежели на тропу их забредешь случайно – тогда да, могут и на жвалы поддеть. Так старики говорят. Мы-то с муравьями раньше и не сталкивались, их в наших краях нет. А вообще, кто их, рыжих, знает – чего им в голову придет? Так что мы поначалу опешили, потом все же дошло: шестиногие-то не шутят. А отбиваться все одно нечем. Оружие с собой не брали, даже самого завалящего копья не было – ножи, чтоб орехи выкапывать, и все. Места вокруг десять раз вдоль и поперек исхоженные, кого там бояться? Да и сам знаешь, во время сбора орехов – не до охоты. Так что ни крикнуть, ни пальцем шевельнуть не успели, жвалами раз-раз! – и готово дело. Ни один не ушел. Такие дела… Взяли пятерых, а сюда только меня с Милвером принесли. Остальные… остальные там остались, в пустыне, не выдержали дороги. Три полных перехода без пищи, воды, жара – страсть! Ты-то как добрался? Тяжко было, небось?

– Не… помню…

Говорить было тяжело. Но требовалось выяснить одну вещь. Красет, с трудом выговаривая слова, переводя дыхание после каждого, спросил:

– Меня… принес… ли… одного…

– Нет. Тебя, да еще двоих. Только один сразу почти умер – кровью истек, бедняга, – а второго наутро рыжие куда-то уволокли. Больше мы его не видели.

– Кто…

– Кто они? Один – из наших, валеговских, лесоруб, Хорвагом звали. Жалко парня! У него дома – жена, парнишек трое, мал мала меньше, а он тут… помер. Вот…! – Сайл ругнулся сквозь зубы.

– А второй даже разговаривать с нами не стал, как узнал, что мы под пауками ходим. Под ноги себе плюнул, пробурчал что-то – про рабов, да про смертоносцев еще нечто нелестное… Как он их приласкал, а, Милвер?

– Раскоряки, – прошептал из темноты совсем молодой голос.

– Угу. Я слышал, у жуков-бомбардиров наших хозяев так кличут. Но парень этот, если по виду судить, явно не оттуда – скорее, из пустынников, охотник. Рожа, живот, ноги – все темное, будто его над огнем коптили. Как раз его-то утром и уволокли, а он – ничего, смелым оказался: правой руки нет, бедро все располосовано, а все одно отбивался. Только где ему с этими рыжими гадами совладать!

Красет кивнул.

Значит, и Геммы, и Леклера больше нет в живых. Как и Келы… Ох, зря ты напрашивалась в этот злосчастный поход за рыбой, бедняжка! Сидела бы дома, была бы сейчас хоть и вдовой, но, по крайней мере, живой вдовой…

– Ты лежи спокойно, не двигайся. У тебя это… – Сайл замялся, – ног нет. Я тряпками кое-как перетянул, чтобы кровь унять, но тебе лучше не шевелиться, а то снова пойдет.

Сайл еще долго что-то говорил, и его голос действовал успокаивающе. Красет забылся беспокойным сном.

Когда он проснулся, то долго, до хрипа звал собратьев по несчастью.

– Сайл! Милвер!

Никто так и не отозвался. Красет понял, что остался один. Болели ноги, обрубки опухли, покраснели, воспаление поползло вверх к бедрам, все тело горело, жар выжимал последние запасы воды. Хотелось пить… Красет начал бредить, ему то и дело казалось, что он видит Леклера и Гемму. Рыбак звал их, пытался ползти и тогда образы погибших друзей таяли, и возникала все та же стена с клочьями слабо святящейся плесени. Иногда его окружали толпы свирепых муравьев, готовых сомкнуть жвалы на его шее. Красету чудилось, что они вот-вот съедят его. Тогда он в изнеможении зажмуривался, думал: будь что будет, только бы поскорее… Но ничего не происходило, никто не набрасывался на него, не рвал на части его тело. Пересилив страх, рыбак открывал глаза – вокруг снова было пусто.

Когда на самом деле жесткие зазубрины жвал цапнули его за бок, Красет даже не очнулся. Он так и не понял, что муравьи куда-то носили его. Реальность и бред слились для него воедино. Он уже почти ничего не ощущал, ни голода, ни жажды, только тупую, ноющую боль.

Ночью он умер. На рассвете пробудившийся рабочий муравей, прочесывая Жилище в поисках накопившегося за ночь мусора, подхватил безжизненное тело и вынес его на солнце – подальше от муравейника.

* * *

Допрашивать пленных оказалось не так сложно. Он думал, что двуногие будут сопротивляться его напору, попытаются закрыть свой примитивный разум, запрятать поглубже мысли. Он приготовился ломать волю этих ничтожных существ, но они неожиданно легко открылись ему. Двуногие калеки совершенно не сопротивлялись ментальному вторжению – они были обессилены ранами, долгой дорогой, отсутствием пищи.

(Была и еще одна причина, которой повелитель муравьев не знал: за годы владычества пауков люди настолько привыкли, что их сознание открыто смертоносцам, что даже перестали это замечать. А перестав замечать – разучились сопротивляться, прятать свои мысли. Говорят, когда-то Великий Найл тоже приметил эту особенность в разумах паучьих слуг. Тогда он сравнил их насквозь прозрачные мысли с проходной комнатой, двери которой распахнуты настежь. Входи, кто хочешь…)

Битва в каменном Жилище у протоков показала, что ему противостоят две группы врагов. Восьминоги, чем-то отдаленно напоминающие его муравьев – большое число конечностей, та же прочная хитиновая скорлупа, мощные челюсти, похожие на жвалы, – являются высшей кастой. А мягкотелые, слабые двуногие выполняют их приказы, прислуживают. Добывают пищу, строят Жилища. Возможно, что они – просто трудолюбивые, но почти неспособные воевать рабочие особи. Вроде фуражиров-носильщиков или чистильщиков.

Управляет же всем некий Великий Восьминог-Повелитель, чей образ переполнял куцые рассудки двуногих. В их представлении он – огромный, всесильный и всеведущий. Его приказы передаются другим восьминогам, рангом пониже, а они уж руководят низшими. Могут от отчаяния и в бой послать, как это случилось в Жилище у протоков.

И хотя двуногие сопротивлялись, надо признать, упорно, сноровки и сил у них для битвы нет. Они – не воины.

В том сражении за каменное Жилище двуногие слуги, ожесточенно сопротивлявшиеся вначале, неожиданно потеряли всю свою ярость, стоило только уничтожить их повелителей – бурых и черных восьминогов. Конечно, мягкотелые не отступили, продолжали вяло отбиваться, но точно так же повели бы себя и его рабочие муравьи: защищали бы Жилище даже в самой безнадежной ситуации. Это заложено в них и без его приказов…

Муравьиный владыка мыслил своими категориями, мало понятными и людям, и паукам. Он все равнял по себе, даже не задумывался о том, что могут быть и другие формы разума. Образ Великого Восьминога-Повелителя был слишком похож на него самого. Следовательно, ему противостоит другой мощный разум, управляющий тысячами младших разумов. Только его враг волю свою передает не напрямую, а через множество посредников – тех самых восьминогов. Он даже ощутил некоторую зависть к противнику: как ему удается из одинаковых личинок выводить столь непохожих особей?

Главный вывод из этих размышлений нес гибель смертоносцам: двуногих уничтожать по возможности, но бурых и черных восьминогов истреблять ценой любых потерь. Тогда сопротивление рабочих угаснет само собой. Основная же цель – найти Жилище Великого Восьминога-Повелителя. И уничтожить его…

* * *

Лимм предпочитал жить один с тех пор, как ушел из семьи. С того времени уже минула дюжина дождей, а он будто и не собирался ничего менять. Родственникам это не нравилось, сестра то и дело пыталась женить его на одной из своих подружек, но парень оставался непреклонен. Благосклонность женщин ему доставалась и так – Лимм был удачливым и щедрым охотником, а больше ему ничего и не надо было.

Содержать в чистоте свою нору он был бы в состоянии и сам, если бы порядок и чистота его хоть сколько-нибудь беспокоили. Больше всего на свете Лимм любил одиночество. Чтобы никто не зудел над ухом, когда, устав после тяжелого охотничьего похода, он заваливался на протертые шкуры своей лежанки. Чтобы никто на нее, эту охоту, не гнал, когда не хочется, – запасов, мол, только на два дня осталось. Всего этого Лимм навидался в детстве. Когда же он вырос, то ушел от своей многочисленной и беспокойной семьи, разыскал к югу от занесенной песком скалы неплохую нору и поселился в ней.

Скала была местной достопримечательностью. Говорили, что таинственные знаки у нее на боку – совсем не игра ветра и воды, а письмена Прежних. Что в этих закорючках, как всегда, заключена мудрость мира. Говорили даже, что, если найдется человек, который сможет прочесть надпись, то она окажется похлеще, чем тайны Белой Башни. Врали, небось. Лимм всерьез эти байки не воспринимал, но все же слазил на скалу из интереса. Ничего особенного. Какие-то трещинки, зазубрины, дыры и дырочки поменьше… Только время зря потерял.

В тот день он не собирался идти в пустыню. Добытого позавчера бегунка на сегодня еще хватит, если не слишком привередничать и не обращать внимание на запах. Геала, нынешняя подруга Лимма, вроде бы обещала научить его коптить мясо под жаркими солнечными лучами. Тогда можно будет на охоту и через пять дней ходить, а не через три, как теперь. Но за водой все-таки придется сходить, пока солнце не успело подняться высоко.

Для воды у него был прекрасный мех из шкуры гусеницы-мохнача, дар одной из воздыхательниц. Лимм улыбнулся. Эта одинокая вдовушка уже пятую луну намеками приглашает его к себе. Все какие-то предлоги выдумывает. В последний раз жаловалась, что подпорка в норе покосилась, грозит, мол, упасть, а ей, бедной, в одиночку, без помощи крепких мужских рук ну никак не справиться.

Он подхватил с каменной полки, служившей ему столом, пустой мех, не без труда вытащил притершуюся пробку, перевернул, потряс, будто надеясь, что каким-то чудесным образом воды все-таки еще немного осталось и не придется тащиться к источнику. Из костяного горлышка выкатилась последняя капля. Ничего не поделаешь, придется идти.

Оружие Лимму поначалу брать не хотелось – налегке и сбегать проще, и путь кажется вдвое короче. Но потом все же он взял копье, сунул за пазуху пращу: пустыня – не уютная родная нора, ошибок не прощает. А еще она не любит бесшабашных глупцов и часто наказывает их по всей строгости.

Однажды она преподала Лимму урок. Он шел в гости к Геале, нес ей два отреза превосходного мяса, даже, помнится, насвистывал что-то веселое. Идти недалеко – через две дюны перемахнуть, да потом полета перестрелов вправо. Тогда он решил не брать оружие. Зачем? Дело было ранним утром, краешек солнца еще только показался из-за горизонта, пауки-верблюды пока спали в своих норах, а лучшая защита от скорпиона всегда с собой – быстрые ноги.

В тот день Лимм вылез из своей норы, бодро прошагал немалую часть пути, даже не оглядываясь по сторонам. И тут из-за гребня дюны, откуда ни возьмись, выскочила фаланга. Эти зверюги любят охотиться по ночам, ближе к утру – но, похоже, эта не успела еще ничего добыть себе на завтрак, потому и забрела так далеко. Вот с ней тягаться в скорости человеку бесполезно – восемь ног всяко быстрее двух.

Лимму еще повезло – поблизости из песка торчали несколько древних-древних валунов. Ничего не оставалось, как метнуться на макушку одного из них и замереть. Фаланга, приметив движение, бросилась в сторону Лимма, но поймать не сумела. Жвалы щелкнули в двух пальцах от его ноги.

Лимм старался сидеть неподвижно, замереть и не шевелиться, даже не дышать. Почти сразу тварь потеряла его из виду. Этот нехитрый прием знает любой пустынник: у хищных насекомых так устроен глаз, что движение они примечают сразу и безошибочно, а вот спокойно сидящего в двух шагах человека не замечают, так что стоит перестать метаться из стороны в сторону – и зверюга, которая только-только собиралась тобой полакомиться, остается ни с чем. Но та фаланга попалась упорная – не спешила уходить, еще долго крутила по сторонам уродливой башкой, щупала воздух усиками. Только когда солнце взялось изрядно припекать и Лимм на своем каменном насесте едва не изжарился, фаланга удалилась восвояси. Потом у него полдня болела голова от перегрева, саднило кожу на колене, припеченную о раскаленный камень, да еще Геала устроила скандал: почему, мол, так сильно опоздал. Больше Лимм не выходил из дому без оружия. Даже если отправлялся, как сегодня, за водой.

Источник был сух, как знойный полуденный ветер, лишь стенки казались немного влажными. Лимма это не обескуражило – в такое время года так бывает всегда. Дожди прошли давно, скоро уж новые начнутся, вот вода и ушла глубоко вниз. Придется попотеть, чтобы добыть хоть немного.

Он присел на корточки, положил рядом мех и пращу. Потом снял с копья широкое костяное острие, вонзил его в песок, в паре ладоней от самого источника. Копать было не тяжело, только песок норовил осыпаться в только что выкопанную лунку. Наконец яма была готова, Лимм подождал пару мгновений и тут, как по команде, из влажных стен лунки стала сочиться мутноватая водица. Мех он наполнил наполовину: на пару дней хватит, а там можно и еще сходить.

Обратный путь показался короче. Лимм уже спускался с гребня последней дюны, как справа ему послышался какой-то шорох. Не иначе как у норы его поджидала какая-то тварь. Что ж выходи, поговорим! А что, если это кто-то из приятелей решил таким образом пошутить? Пришел за Лиммом – на охоту, скажем, с собой позвать, – дома не застал и решил устроить хозяину сюрприз. Шею свернуть надо мерзавцу! Шутка не из лучших… Не успел Лимм подумать об этом, как из-за края дюны на него бросилась стремительная рыжая молния. Однако охотника пустыни не так-то просто застать врасплох. Лимм отшвырнул в сторону мех, выставил копье и упал на одно колено, целясь набегающей твари в низ живота. Рыжий на полном ходу налетел на острие. Лимм поднатужился изо всех сил и отбросил от себя врага. Только сейчас он разглядел своего противника – муравей! Что это он? Озверел что ли? Где это видано, чтобы муравьи вне своих охотничьих угодий нападали на людей?

Потрескивание за спиной предупредило его о приближении нового врага. Лимм взмахнул пращой, раскрутил, и здоровенный камень ударил второго муравья точно в голову, между глазами и изогнутыми, словно крючья, жвалами. Хитиновая броня выдержала, но шестиногий как-то сник, сбился с шага, остановился и закрутился на месте. Лимм подобрался к нему поближе и всадил копье твари в затылок:

– Получай!

Муравей рухнул и остался недвижим.

В этот момент Лимм почувствовал какое-то болезненное прикосновение к своей правой руке. Он вскрикнул от боли, выпустил копье и развернулся. Третий муравей уже примеривался куснуть еще раз. Лимм попытался отпрыгнуть, но нога предательски завязла в песке, он упал, разодрав бедро об острые жвалы мертвого шестиногого. Охотник силился подняться, но рука уже попала в костоломный захват, боль взорвалась в ней, потом тиски словно исчезли, Лимм обрадованно взмахнул ею, пытаясь выдрать застрявшее копье, и недоуменно уставился на сочащийся кровью обрубок.

Тут набегающий муравей боднул его в грудь мощной хитиновой башкой, затрещали ребра, и Лимм провалился в спасительное забытье. Сознания он, правда, не терял. Охотник чувствовал, как его не самым ласковым образом прихватили поперек туловища жвалы, оторвали от горячего и такого приятного песка и куда-то понесли.

Переход длился долго. Страшно болела рука, ныли переломанные ребра, солнце, припекавшее уже вовсю, вытягивало из тела последние капли воды. Губы пересохли, язык распух и заполнил, казалось, уже весь рот. Несколько раз муравей швырял Лимма на землю – тело отзывалось взрывом боли – щупал сяжками, будто проверяя – как он там, этот двуногий, жив или нет? На второй или третий раз Лимма приложило так сильно, что он перестал понимать, что с ним происходит и куда его несут.

Очнулся он от человеческих голосов.

– Милвер, смотри – еще один. Ох, мертвые пески! У парня-то – начисто ноги откушены!

– Сейчас перевяжу. А то кровью изойдет, как Хорваг.

– Воды-то у нас осталось хоть чуть-чуть?

– Немного есть.

– Дай сюда.

Лимм осторожно приоткрыл глаз.

Темно, лишь слабенький, какой-то неживой свет струится от стен небольшой норы. Вокруг – плотный влажный воздух, как перед дождем, кажется, что его можно ухватить рукой. А еще резкий, неприятный, но немного знакомый запах. Где же так пахнет? А-а! На муравьиных тропах воняет точно так же.

В неверном свете на потолке норы дрожат и двоятся нечеткие тени. Лимм присмотрелся внимательнее. Кто-то шевелился у дальней стены. Люди. Двое склонились над неподвижным телом. Один, светловолосый крепыш, смачивал водой кусок грязно-белой ткани, второй, совсем еще мальчик, что-то делал с ногами раненого. И как ни мало было света, Лимму сразу бросилась в глаза их необычная для пустыни белизна кожи, упитанность и добротная, невиданная в песках одежда.

Так… Только паучьих рабов еще не хватало. Откуда они здесь? Раскорякам своим прислуживать надоело, решили теперь муравьям лапы лизать?

– Не пьет, бедняга. Не шевелится даже. Умрет он скоро, вот что я тебе скажу, Милвер. Не жилец он. С такими ранами разве живут? Что же эти твари делают, а? У того пустынника полруки отгрызли, этому – ноги! Эх, жаль бураков с нами не было! Они бы этим рыжим устроили веселую жизнь! Видел хоть раз, как бураки охотятся? Э-э, то-то и оно! А я видел. Быстрота, мощь, смерть. С любой стороны, откуда ни зайди…