Текст книги "Сумерки людей"

Автор книги: Дэймон Найт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 32 страниц)

Бесславный конец, или Дверями не хлопать [9]

Через десять месяцев после того, как пролетел последний самолет, Рольф Смит уже нисколько не сомневался, что кроме него на земле уцелело только одно человеческое существо. Существо звалось Луизой Оливер – оно сидело как раз напротив Смита в кафе при универмаге в Солт-Лейк-Сити. Они угощались консервированными венскими сосисками и пили кофе.

Сквозь разбитое окно, будто Божья кара, бил солнечный свет. Ни внутри, ни снаружи не раздавалось ни звука – разве что душные шорохи небытия. Ни грохота посуды на кухне, ни тяжелого громыхания автомобилей на улице – ничего этого уже никогда не будет. Только солнечные лучи, только безмолвие – и водянистые, бессмысленные глаза Луизы Оливер.

Смит подался вперед, пытаясь хоть на миг уловить в этих рыбьих глазах каплю внимания.

– Дорогая, – начал он, – клянусь, я уважаю ваши взгляды на жизнь. Но просто обязан вам заметить, что в данном случае они совершенно непрактичны.

Луиза посмотрела на него с легким удивлением и снова отвернулась. Затем едва заметно мотнула головой:

– Нет-нет, Рольф, я не стану жить с вами во грехе.

Смит с тоской думал о француженках, русских, мексиканках, таитянках. Три месяца он просидел в разрушенных студиях радиостанции в Рочестере, слушая радиоголоса, пока все они не умолкли. Большая колония была в Швеции – там оказались и члены английского кабинета министров. Оттуда сообщили, что Европе пришел конец. Конец – и точка. Не осталось там ни акра, который не вымела бы начисто радиоактивная пыль.

У них нашлись два самолета и достаточно топлива, чтобы добраться в любую точку континента, но сесть было негде. Чума сначала окрутила троих из той колонии, затем еще одиннадцать, а затем и всех остальных.

Был еще пилот бомбардировщика, упавшего неподалеку от правительственной радиостанции в Палестине. Сломав при аварии несколько костей, он долго не протянул, но сообщил, что ему довелось увидеть лишь воду на том самом месте, где полагалось находиться островам Тихого океана. Именно летчик первым высказал идею, что ледяные поля Арктики подверглись бомбардировке.

Не приходило никаких вестей ни из Вашингтона, ни из Нью-Йорка, ни из Лондона, Парижа, Москвы, Чунцина, Сиднея. И попробуй теперь разберись, кого прикончила болезнь, кого – радиация, а кого – бомбы.

Сам Смит пристроился лаборантом в исследовательскую группу, которая пыталась создать лекарство от чумы. Его начальникам удалось изобрести одну штуковину, которая иногда помогала, – но было уже слишком поздно. Покидая лабораторию, Смит прихватил с собой все запасы лекарства – сорок ампул. Вполне достаточно, чтобы протянуть не один год.

До войны Луиза работала санитаркой в благотворительной больнице неподалеку от Денвера. По ее словам, когда она спешила на работу в утро первой атаки, в больнице произошло нечто странное. Рассказывала она совершенно спокойно, но глаза ее при этом становились полностью отсутствующими, а физиономия – совсем унылой. Смит положил за правило впредь на эту тему не заговаривать.

Луизе тоже удалось найти действующую радиостанцию, и, когда Смит выяснил, что чумы она не подхватила, он договорился о встрече. По всей видимости, Луиза обладала природным иммунитетом. Наверняка были и другие, подобные ей, но тех не пощадили бомбы и радиация.

Для Луизы самой большой нелепостью во всей этой истории оказалось то, что в живых не осталось ни одного протестантского священника.

Причем такое отношение к браку у Луизы было совершенно искренним. Смит далеко не сразу поверил, но все оказалось чистой правдой. Эта швабра не стала бы спать с ним не то что в одном номере, но даже в одной гостинице; она постоянно ждала от него только предельной вежливости и благопристойности. И Смит хорошенько усвоил урок. Ходил он исключительно по краю тротуара; открывал для нее двери – там, где они еще оставались; настойчиво предлагал стул; мучительно удерживался от проклятий. Короче, ухаживал за ней как мог.

Луизе было уже за сорок – по меньшей мере лет на пять больше, чем Смиту. Временами ему становилось даже интересно, что же она сама думает о своем возрасте. Потрясение, которое Луиза испытала после всего, что произошло с больницей и с ее подопечными, стремительно отправило ее разум обратно в детство. Луиза молчаливо соглашалась, что все, кроме них двоих, погибли, но, похоже, считала неприличным об этом упоминать.

Сотни раз за последние три недели Смита охватывало почти неодолимое желание свернуть ее тощую шею и отправиться куда глаза глядят. Только что толку? Луиза оставалась последней женщиной в мире, и Смит отчаянно в ней нуждался. Вздумай она подохнуть или бросить его, Смиту крышка. «Старая сука!» – мрачно подумал он и напряг все силы, чтобы не выразить эту мысль на лице.

– Луиза, солнышко, – нежно обратился он к ней, – ведь я как могу стараюсь щадить ваши чувства. Вы же знаете.

– Да, Рольф, – подтвердила она, глядя на Смита с видом загипнотизированного цыпленка.

Волевым усилием Смит заставил себя продолжить:

– Нам придется считаться с фактами – какими бы неприятными они ни могли показаться. Голубушка, ведь мы тут единственные мужчина и женщина. Как Адам и Ева в Эдемском саду.

Луиза выразила на лице некоторое неудовольствие. Явно вспомнила о фиговых листках.

– Подумайте о нерожденных поколениях, – с дрожью в голосе произнес Смит. «Подумай для начала обо мне, крыса. Тебя-то, может, и хватит еще лет на десяток. И то вряд ли». Затем он с ужасом вспомнил о проявлении второй стадии болезни – беспомощной оцепенелости, которая могла возникнуть совершенно внезапно и настичь его в любой момент. Один такой приступ у него уже случился, и тогда Луиза помогла ему выкарабкаться. Не будь ее, он так и остался бы стоять столбом, а спасительный шприц лежал бы в нескольких дюймах от недвижной правой руки Смита до самой его смерти. «Если повезет, – отчаянно подумал он, – то до того, как ты, сволочь, загнешься, у меня окажется пара ребятишек. Тогда все будет в порядке».

Он продолжил:

– Бог никоим образом не предназначал человеческому племени подобный конец. Он пощадил нас двоих ради… – Смит запнулся. Как бы выразиться, чтобы Луиза не оскорбилась? Слово «родители» тут не годились – слишком вызывающе. – Чтобы мы несли факел жизни дальше, – закончил он. Ну вот. Достаточно ясно и обтекаемо.

Луиза рассеянно глазела куда-то поверх его головы. Глаза ее регулярно моргали, а рот, будто у кролика, в том же ритме изображал слабые жевательные движения.

Смит опустил взгляд на свое истощенное тело. «Нет сил, чтобы с ней справиться, – подумал он. – Черт побери, если бы у меня были силы!»

Он снова ощутил прилив бессильной злобы и снова его подавил. Надо держать себя в руках – этот шанс мог оказаться последним. Недавно Луиза упомянула – на языке намеков, которым она пользовалась все время, – что хорошо бы уйти куда-нибудь в горы и молиться о Божьем наставлении. Она не сказала «уйти одной», но такой вариант недвусмысленно вытекал из ее слов. Смиту пришлось спорить до посинения – а в результате ее намерение только окрепло. Теперь он лихорадочно сосредоточился и решил попытаться еще разок.

А до Луизы его словеса доходили будто отдаленный рокот. То тут, то там она выуживала отдельную фразу; каждая из таких фраз порождала цепочки мыслей, которые вплетались в ее мечту. «Наш долг перед человечеством…» – так частенько говаривала Мама в их старом доме на Уотербери-стрит – до того, конечно, как к Маме пришла болезнь. Еще она тогда сказала: «Дитя мое, твой долг – быть чистой, благовоспитанной и богобоязненной. Хорошенькой быть вовсе не обязательно. Множество некрасивых женщин нашли себе добрых христианских супругов».

Супругов… Иметь и хранить… Флердоранж и подружки… Органная музыка… Будто в тумане, Перед ней висела худая, волчья физиономия Рольфа. Конечно, только такой и мог стать ее суженым – это она хорошо знала. Боже милостивый, когда девушке минет двадцать пять, выбирать ей не приходится.

«Но порой все же берут сомнения, вправду ли он достойный мужчина», – подумала Луиза.

«…Пред очами Господа…» Ей пришли на память витражные окна старенькой Первой Епископальной церкви. Луиза всегда думала, что Бог смотрит на нее сверху вниз через эту сверкающую прозрачность. Как знать, может, Он и теперь смотрит на нее, хотя временами начинало казаться, что Он ее забыл. Конечно, обряд бракосочетания теперь должен быть совсем другим – если даже нельзя пригласить настоящего священника… Но если Луиза и в самом деле собирается выйти за этого мужчину, будет просто позором, чуть ли не вызовом общественной морали, не насладиться всей прелестью… Нет-нет, речь не о свадебных подарках. Совсем не то. Но все же Рольф должен как-то устроить все необходимое. Луиза снова увидела его лицо, обратила внимание на узкие черные глазки, что сверлили ее со свирепым желанием, тонкогубый рот, который постоянно подергивался от нервного тика, мочки ушей под лохматыми прядями черных волос.

«Не следовало ему так отпускать волосы, – подумала она. – Совсем уж неприлично». Что ж, в ее силах все изменить. Если она выйдет за него замуж, то, вне всякого сомнения, вынудит его изменить свои привычки. Таков ее долг.

Смит говорил теперь о ферме, которую присмотрел за городом, – славный домик с амбаром. Никаких запасов, по его словам, там не было, но они могли бы раздобыть все необходимое. И выращивать всякую всячину, чтобы питаться дома, а не шляться по ресторанам.

Вдруг Луиза почувствовала, как он коснулся ее руки – ее вяло лежащей на столе бледной руки. Короткие смуглые пальцы Рольфа, покрытые густыми черными волосами, коснулись ее. Ненадолго Смит замолчал, но вот – заговорил снова, еще настойчивее. Луиза отдернула руку.

Он говорил:

– …и у тебя будет самое лучшее свадебное платье в мире. И обязательно огромный букет. Все, что пожелаешь, Луиза, все-все…

Свадебное платье! И цветы – пусть даже никакого священника! Ну почему же, дурачок, ты не сказал всего этого раньше?

Рольф умолк на середине фразы, разобрав, как Луиза вполне отчетливо произнесла:

– Да, Рольф, я выйду за тебя, если пожелаешь.

Совершенно обалдевший, он захотел было услышать подтверждение, но не осмелился переспросить из боязни получить какой-нибудь дурацкий ответ – или вообще никакого. Тогда Смит перевел дыхание и спросил:

– Сегодня, Луиза? Она ответила:

– Можно сегодня… Вообще-то я не знаю… Конечно, если ты считаешь, что успеешь все приготовить… хотя все это как-то…

Смита охватило торжество. Теперь инициатива принадлежала ему, а уж он-то ее не упустит.

– Скажи, что согласна, дорогая, – стал он убеждать Луизу. – Согласись и сделай меня счастливейшим из смертных…

Даже в такую минуту язык его отказался произнести остальную подобную чушь. Впрочем, это уже не имело значения. Луиза смиренно кивнула:

– Как тебе угодно, Рольф.

Смит вскочил из-за стола, и Луиза позволила ему поцеловать свою бледную дряблую щеку.

– Мы отправимся прямо сейчас, – воскликнул он. – Если только ты, дорогая, позволишь мне на минутку отлучиться.

Смит дождался ее утвердительного кивка, а затем вышел, оставив до самой двери следы на пушистом ковре пыли. Еще пару часов в том же духе – и она будет предана ему навеки. А потом он сможет делать с ней все, что заблагорассудится. Не так уж плохо остаться последним мужчиной на Земле – совсем неплохо. А если эта швабра родит ему дочь…

Смит отыскал дверь туалета и вошел. Сделал лишь шаг внутрь – и застыл, успев взмахнуть рукой и сохранить равновесие – остался стоять, но в полной беспомощности. Ужас застрял у него в глотке, когда он попытался повернуть голову – и не смог; попытался крикнуть – и не смог. А позади раздался едва слышный щелчок гидравлического стопора двери, что захлопнулась навсегда. Нет, она была не заперта – но с другой стороны грозным предупреждением горела большая буква «М».

Рипмав [10]

На планете Веегль в системе Фомальгаута мы обнаружили любопытную расу целлюлозных вампиров. Вееглиане, как и все высшие формы жизни на их планете, являются растениями, при этом следует заметить, что вееглианские вампиры сосут из них сок.

Одна из аборигенок – секретарша нашей торговой миссии, девушка по имени Ксиксль – жаловалась на утомляемость и имела нездоровый розовый цвет в течение нескольких недель. Корневая система девушки заподозрила вампиризм; мы были настроены весьма скептически, хотя пришлось признать, что два зеленых по краям прокола у основания ее главного стебля указывают на что-то неладное.

В связи с этим мы следили за ее спальной коробкой три ночи подряд. (Вееглиане спят в коробках с почвой, сделанных из твердомякотного дерева, или вуугля,– по виду эти коробки весьма напоминают гробы.) И в самом деле – на третью ночь переводчик по имени Ффенгль, здоровенный, голубоволосый парень, прокрался в комнату Ксиксль и склонился над спальной коробкой.

Мы бросились, чтобы схватить негодяя, но он с невероятным проворством вывернулся и буквально взлетел по беломякотной лестнице. (Мясо единственной на Веегле животной формы жизни, «мякотных деревьев», или вууглей,быстро застывает на воздухе и широко используется в строительстве.) Мы обнаружили беглеца в совершенно неожиданном месте – у самой вершины старого здания, где он пытался спрятаться под покрывалами на какой-то древней кровати. Дело было жуткое. Мы прошили его вспышками из протонных ружей, и все же в самом конце, с какой-то совершенно невееглианской живучестью, он отчаянно пытался дотянуться до нас своими усиками.

Позднее он казался мертвее мертвого, но местные знатоки посоветовали нам соблюсти определенные предосторожности.

И тогда мы похоронили его с куском вуугля в сердцевине.

Красотка на заказ [11]

Просачивавшийся сквозь жалюзи солнечный свет Лазурного Берега рождал в комнате золотистую дымку. На зеленом парчовом шезлонге лежала стройная блондинка в теннисном костюмчике, покачивая зажатой в руке ракеткой. Каждый взмах сопровождался глухим ударом по полу.

– Прекратила бы ты, – раздраженно заметил бородатый молодой человек. – Я уже второй раз порчу эту проклятую открытку. – Он швырнул в мусорную корзину кусочек цветного картона и положил перед собой на письменном столе другой.

– А ты прекратил бы пялиться в барах на стареющих брюнеточек, – отозвалась девушка. Во взгляде ее больших голубых глаз пылала злость.

– Стареющих! – машинально повторил молодой человек, отрываясь от своего занятия.

– Да ей наверняка все тридцать, если не больше, – заявила девушка. Бум– подтвердила теннисная ракетка.

– Ммм… – глядя на нее, промычал молодой человек.

– Ммм,ч-черт! – передразнила девушка. Выражение лица ее сделалось определенно отталкивающим. – Вот возьму, да и…

– Что? – опасливо спросил молодой человек.

– А ничего. – Через некоторое время она сказала: – Вот мать знала бы, что с тобой делать. Она была ведьмой.

Не поднимая взгляда, молодой человек неодобрительно цокнул языком.

– Тебе не стоит так говорить о своей старой матушке, – заметил он.

– Она была ведьмой,– упрямо повторила девушка. – Она могла превратиться в волка, в тигра – в кого ей хотелось.

– Разумеется, могла, – согласился молодой человек, подписывая открытку. – Ну вот – то, что нужно. – Он отложил открытку, закурил сигарету и несколько озабоченно взглянул на часы. – Все, Яна, шутки в сторону… Мы превосходно провели время…

– Но все подходит к концу? – угрожающим тоном спросила девушка. – Мы оба взрослые люди? Нам следует быть реалистами? Так, что ли? – Она встала и подошла к стенному шкафу.

– Ну, знаешь… – сконфуженно произнес молодой человек. Затем лицо его прояснилось. – Что ты делаешь?

Девушка достала чемодан из свиной кожи и открыла его с излишней поспешностью. Порывшись в одном из отделений, она вытащила замшевую сумочку.

– Кое-что ищу, – ответила она через плечо.

– А-а, – разочарованно отозвался молодой человек. Он смотрел, как девушка расстегивает ремешки и достает из сумочки небольшой предмет, завернутый в грязную красную тряпку и перевязанный бечевкой. Затем он снова посмотрел на часы; когда он поднял взгляд, в руках у девушки была бутылочка необычной формы.

– Что это?

– Матушкино наследство, – ответила девушка. Ногти её неприятно царапали по стеклу, когда она соскребала воск и вынимала пробку. Красотка одарила молодого человека быстрым взглядом. – Так ты по-прежнему настаиваешь на своем?

– Послушай, Яна…

– Тогда за удачу. – Она поднесла к губам бутылочку и, запрокинув голову, сделала глоток. – Ну что ж, – сказала она, опуская пустую бутылочку, – посмотрим… – Затем согнула руку, разглядывая длинные ногти.

Молодой человек опять изучал свои часы.

– Уже без малого три, – пробормотал он. – Слушай, Яна, разве ты не говорила, что собираешься после обеда к парикмахеру?

– Я передумала. – Она внимательно посмотрела на него. – А что… ты кого-то ждешь?

– О нет, – поспешно ответил молодой человек и энергично встал. – Яна, хочу у тебя спросить – ты не обиделась? Давай пойдем искупаемся.

– Понятно, – отозвалась девушка. – Скажи, как насчет сегодняшнего вечера – никаких планов? Никто к нам не собирался?

– Нет, никто.

– Значит, мы будем наедине – только вдвоем. – Она улыбнулась, показывая острые зубки. – Стало быть, у меня будет достаточно времени, чтобы решить. Решить, кем я буду, дорогой: твоей большой полосатой кошечкой… или твоей верной голодной собачкой?

Молодой человек, стаскивающий через голову футболку, не расслышал. Голос его был не совсем отчетлив:

– Слушай, если мы собираемся купаться, то надо поторапливаться.

– Ладно, – отозвалась девушка. – Подожди минутку, я переоденусь в бикини.

Появляясь наконец из футболки, молодой человек сказал:

– Рад, что ты все же решила не… – Он огляделся, но девушки в комнате не было. Он прошел по комнате, заглянул в спальню, затем в ванную. Пусто.

Когда молодой человек повернулся, от застекленной двери донесся легкий стук. Дверь открылась, и прелестная молодая брюнетка просунула голову в комнату:

– Роберт? Я не помешаю?

– Гизель! – радостно улыбаясь, воскликнул молодой человек. – Нет-нет, входи – ты как раз вовремя. Я только что собирался пойти искупаться.

С чарующей улыбкой молодая женщина вошла; фигура ее в коротком голубом платьице также была прелестна.

– Ах, ничего не выйдет, – сказала она, – у меня нет купального костюма.

– Вот он! – бодро воскликнул молодой человек, схватив с шезлонга два кусочка полосатой материи. – Примерь.

– Но ведь это бикини твоей… твоей подружки. Она не станет возражать?

– Нет-нет – о ней и не думай.

Когда они выходили из комнаты, молодой человек со странным выражением на лице взглянул на полосатое бикини, соблазнительно обтягивавшее фигурку брюнетки.

– В чем дело, что-нибудь не так?

– Просто я подумал о том, что сказала Яна перед уходом… Нет, не может быть. Ну, пойдем же!

Смеясь и держась за руки, они вышли на солнце.

Времени хватит на всё [12]

На фоне серых стен и панели управления сиял обзорный экран. Лето. Полдень. Листва.

– Вот то самое место, – прозвучал в ушах Фогеля мальчишеский голос.

Старик слегка тронул ручку управления, и точка обзора замерла футах в двадцати над землей. Кленовая листва на экране покачивалась под легким ветерком. Лежавшая внизу тропа едва различалась в густой тени.

Изображение на небольшом экранчике выглядело столь реально, что казалось – можно пролезть в рамку и опуститься под залитые солнечным светом деревья. В комнату проникало теплое дыхание ветерка.

– Я смог бы пройти там с завязанными глазами, – снова услышал старик голос Джимми. Мальчик ерзал на стуле, руки у него на коленях то и дело сжимались в кулаки. – Помню, мы все стояли кружком перед деревенской аптекой, и кто-то из ребят предложил: пойдем купаться. Тогда мы пустились бегом через весь поселок, и первое, что я сообразил, – направлялись мы не на пляж, а к старой каменоломне.

Листва заплясала перед их глазами, когда ветер дунул сильнее.

– Сейчас они появятся, – сказал Джимми. – Если, конечно, время выбрано верно. – Джимми обратил взгляд к индикаторам на приборной доске, и высокий мальчишеский голос прочел: – Двадцать восьмое мая тысяча девятьсот шестидесятого года. Одиннадцать ноль девять тридцать две секунды. Утро.

И неожиданно взвизгнул:

– Вот они!

На экране под деревьями замелькали бегущие тела. Фогель увидел голые загорелые спины, майки, футболки. В стайке было восемь или девять мальчишек, все лет до двенадцати; тащившийся позади худой темноволосый мальчуган казался немного младше. Он помедлил, его обращенное вверх бледное лицо стало ясно различимо в это мгновение сквозь листву. Затем повернулся и исчез в трепещущей на ветру темно-зеленой листве.

– Вот и я. – Голос Джимми срывался. – Теперь мы карабкаемся вверх по склону к каменоломне. Там темнотища кромешная, а старых елей столько, что неба не видно. Мох там как холодная грязь, а мы босиком.

– Постарайтесь расслабиться, – осторожно посоветовал Фогель. – Или, может, отложим?

– Нет, сейчас, – судорожно выговорил Джимми. Затем голос его выровнялся. – Я немножко волнуюсь, но кажется, я смогу. Я ведь тогда не то чтобы взаправду испугался. Просто так получилось. Мне не дали времени приготовиться.

– Для этого и существует машина, – успокаивающим тоном заметил Фогель. – Времени у нас вагон – хватит на все, что пожелаешь.

– Я знаю, – как-то неуверенно отозвался Джимми.

Фогель вздохнул. Дневные часы утомляли его. Да и в работу свою старик уже не особенно верил. Работа есть работа, тем более, кто знает, может, кому-то и удастся помочь. Только все не так просто, как казалось этим самонадеянным юнцам.

На экране что-то промелькнуло. Джимми так и впился в него взором.

В поле зрения ворвался мальчик – тот самый, что бежал последним. Он неловко размазывал слезы по щекам, исцарапанным в подлеске, и мотал головой. Вскоре качающиеся ветви сомкнулись за ним.

Джимми медленно разжал кулаки.

– Вот и я, – раздался полный горечи голос. – Убегаю. И реву, как малое дитя.

Паучьи пальцы Фогеля потянулись к ручкам управления. Точка обзора медленно сползла вниз. Целые галактики зеленой листвы прошуршали мимо, будто яркий дым, а затем все замерло – теперь они смотрели на тенистую тропу, нависая над ней в пяти футах от земли.

– Ты готов? – осторожно спросил Фогель.

– Конечно, – отозвался Джимми – как прежде, тонким, слабым голоском.

После встряски он зашатался в поисках равновесия и в конце концов уцепился за небольшое деревце. Мир завертелся вокруг него, успокоился – и Джимми расхохотался. Ствол дерева прохладен и гладок; льнувшая со всех сторон листва роилась сплошным зеленым великолепием. Он снова оказался в келлогских лесах тем самым майским днем, когда все пошло не так. Все как прежде. Те же листья на деревьях. Тот же воздух.

Джимми пустился вверх по тропе. Через несколько мгновений сердце бешено заколотилось. Как же он ненавидел их – всех этих пацанов с самодовольно ухмыляющимися рожами! Сейчас они там, наверху, поджидают его. Но в этот раз он им покажет. А потом, когда все закончится, ненависть понемногу отпустит. Это точно. Только, Боже милостивый, как же он их теперь ненавидит!

Джимми карабкался во мраке под елями, утопая ногами в густом мху. На какое-то мимолетное мгновение он пожалел, что пришел. Но послать его сюда обошлось родителям в тысячу долларов. Джимми предоставили великолепный шанс – и он ни за что его не упустит.

Теперь уже слышны были глухие и призывные голоса мальчиков – и холодный всплеск, когда кто-то из них нырнул.

В ожесточенной ненависти Джимми взобрался туда, где открывался вид на глубокую мрачную пропасть старой каменоломни. Видел он и крошечные фигурки детей – там, на другой стороне, и оползень на склоне – единственное место, где можно выбраться из воды. Мокрые, мальчики расселись на камнях, дрожа от холода.

Он увидел мертвую ель, что лежала наклонно на краю каменоломни; спутанные корни ее висели в воздухе. Ствол казался серебристо-серым; у основания – наверное, в фут толщиной. Упала она вертикально вниз на стену – старое дерево с торчащими обрубками ветвей – а макушка застряла в трещине. Ниже ели был целый ряд уступов, которые позволяли спуститься до самой воды.

Но сначала требовалось пройти по мертвому дереву.

Джимми взбирался по толстым искривленным корням, стараясь не думать о жуткой пропасти. А там, на другой стороне, маячили бледные пятна лиц. Они поднимали глаза, они смотрят на него!

Теперь Джимми живо припомнил, как все было тогда: цепочка мальчиков спускается по дереву, руки раскачиваются в поисках равновесия, босые ноги осторожно ступают по шершавому стволу. Если бы только его не оставили последним!

Джимми шагнул на ствол. Затем, сам того не желая, бросил взгляд вниз – и увидел разверзшуюся пропасть: черную воду и скалы.

Дерево покачивалось. Джимми попытался сделать следующий шаг и понял, что не может. Все было в точности как тогда – и теперь до него дошло, что по этому дереву просто невозможно пройти. Обязательно поскользнешься и упадешь вниз, мимо скалистого утеса – вниз, в холодную воду. Прикованный к стволу меж небом и каменоломней, он мог сколько угодно втолковывать себе, что у него все получится, как и у остальных мальчишек, – это ни капли не помогало. Но что толку в уговорах, когда совершенно ясно – когда каждому должно быть ясно – это невозможно.

А там, внизу, холодно и безмолвно ждали мальчики.

Джимми медленно отступил. Как горели на его щеках слезы ненависти к самому себе! Джимми перелез через выгибающиеся дугой корни и пустился прочь от каменоломни, отчетливо слыша далекие крики за спиной – они звенели ему вслед, пока он, спотыкаясь, ковылял по тропе.

– Не стоит так расстраиваться, – безразлично произнес Фогель. – Может, в этот раз ты просто был не готов.

Джимми ожесточенно вытер ладонью глаза.

– Не готов, – пробормотал он. – Мне казалось, что смогу, но… Наверное, слишком нервничал – вот и все.

– А может… – Фогель заколебался. – Некоторые люди считают, что лучше забыть о прошлом и решать наши проблемы в настоящем.

Джимми изумленно раскрыл глаза.

– Теперь я уже не могу сдаться! – воскликнул он и возбужденно встал. – Иначе вся моя жизнь будет разбита… Знаете, мистер Фогель, никогда не думал, что услышу от вас такое. То есть я хочу сказать, что сама суть машины… и всего остального…

– Знаю, – отозвался Фогель. – Прошлое можно изменить. Школьник может пересдать экзамен. Влюбленный может еще раз сделать предложение. Слова, о которых вспомнили слишком поздно, могут быть сказаны. Раньше и я так думал. – Старик изобразил на лице улыбку. – Как в карточной игре. Если не нравятся карты, которые имеешь на руках, можно взять другие, потом следующие…

– Верно, – кивнул Джимми, успокоившись. – И если так подойти к делу, то как я могу проиграть?

Фогель не ответил – лишь учтиво поднялся с места, собираясь проводить Джимми до двери.

– Значит, увидимся завтра, мистер Фогель, – бросил Джимми напоследок.

Фогель взглянул на календарь, висевший на стене; там стояло двадцать первое апреля 1978 года.

– Да, конечно, – ответил он.

Уже в дверях Джимми обернулся к нему – бледный, худощавый тридцатилетний мужчина, в безвольных глазах которого светилась безмолвная просьба…

– Ведь там всегда завтра – правда, мистер Фогель? – спросил Джимми.

– Да, – устало согласился Фогель. – Там всегда завтра.