Текст книги "Реквием по Homo Sapiens. Том 1"

Автор книги: Дэвид Зинделл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 66 (всего у книги 85 страниц)

– Нет пока. Ты передай Бардо привет от меня. Я найду тебя… после.

Он по-прежнему не сводил глаз с Тамары и потому не видел бешенства, мелькнувшего на лице Ханумана. Ему не пришло в голову, что Хануман тоже мог влюбиться в Тамару с первого взгляда, как и он. Данло даже не подозревал, что Хануман может быть способен на такое всепоглощающее чувство.

Хануман вышел из комнаты, и Данло признался Тамаре:

– Иногда ему нравится причинять людям боль, это верно. Но я не вижу, зачем он мог бы захотеть сделать больно вам.

Кто-то толкнул Данло сзади, заставив приблизиться к Тамаре. Народу в комнате прибывало, и становилось очень душно. Многие курили семена трийи, семечки громко щелкали, и под всеми тремя люстрами клубился лиловатый дым, щиплющий глаза и дурманящий голову. Тамара стояла под самой люстрой, и электрический свет, отражаясь в хрустальных подвесках, одевал ее в сиреневые тона. Данло она представлялась статуей богини, изваянной на планете Гемина. Но тут ее гибкие мускулы дрогнули под голубовато-сиреневой пижамой, и он остро осознал, что она живая, из плоти и крови, и дыхание у нее сладкое и горячее.

– Иногда мне кажется, что у куртизанок и цефиков слишком много общего, – сказала Тамара. – И они, и мы слишком хорошо сознаем силу слов.

Они стояли теперь так близко, что Данло ощущал влажность ее дыхания и мог говорить, не повышая голоса.

– Я слышал, что куртизанки мастерски владеют искусством вести разговор.

– Беседа – это третье из величайших удовольствий.

– Но я еще ни разу… не разговаривал с куртизанкой.

– А я еще ни разу не встречала таких, как вы, – улыбнулась Тамара.

– Но, наверно, слышали обо мне, да?

– Хануман рассказал мне, как вы добирались до Невернеса. Как вам пришлось съесть собак, чтобы выжить. По-моему, он питает к вам некоторое почтение.

– А не рассказывал он вам, как и где я родился?

– Я слышала эту историю. Нелегко, мне думается, быть сыном Мэллори Рингесса.

– О, это не так уж трудно. Жить в городе, где люди способны поклоняться человеку, ставшему богом, – вот что тяжело.

– Я думаю, что люди во всех городах примерно одинаковы.

– Цивилизованные – да. Но есть люди, которые живут по-другому.

В ее взгляде он увидел понимание.

– Вы говорите об алалоях?

– Да.

– Но разве вам нельзя когда-нибудь вернуться к ним? К их образу жизни?

Данло потер лоб и потрогал перо в волосах.

– Я никому об этом не говорил, но я часто мечтаю о том, чтобы вернуться.

– Потому что алалои живут проще, чем мы?

– Нет, не в этом дело. Не только в простоте. Всю жизнь я ищу красоту, которую называю «халла». Халла – это… гармония жизни. Связанность всего сущего, паутина, то, как каждая вещь становится собой только во взаимодействии со всеми другими. Я видел эту красоту… пару раз, в детстве, в тихие звездные ночи.

Тамара протянула руку в пространство между ними там, где ее пижама почти соприкасалась с камелайкой у него на бедре, и переплела свои длинные пальцы с его.

– Несколько лет назад я слышала в записи один из алалойских диалектов, и этот язык показался мне красивым.

– Вы знаете много языков?

– Я впечатала себе, если правильно помню, четырнадцать и выучила обычным способом еще три.

Тамара, как и многие куртизанки, предпочитала общаться с клиентами на их родном языке. Знающие об этом иногда отзывались о куртизанках – обычно с непристойным подтекстом – как о мастерицах языковедения.

– А из алалойского вы что-нибудь помните?

– Нет, но мне нравится, когда на нем говорят.

Данло сжал ее пальцы. Она стояла совсем близко, глаза в глаза, и он впивал чистый запах ее волос.

– Халла лос ли девани ки-шарара ли пелафи нис ни мансе.

– А что это значит?

– Халла та женщина, которая зажигает в мужчине благословенный огонь.

Тамара засмеялась с откровенным восторгом.

– Ты красивый мужчина, и мне нравится говорить с тобой. Но хорошо, что ты не сказал этого при своем друге. По-моему, он чувствует к тебе сильную ревность.

– Кто, Хануман?

Тамара со вздохом кивнула.

– Мне думается, он уже собирался предложить мне контракт, когда ты подошел к нам.

– Но он кадет – разве ваше Общество заключает контракты с кадетами?

– Общество нет. Но некоторые кадеты, несмотря на свой обет – надеюсь, я никого этим не оскорблю, – имеют при себе деньги, и некоторые куртизанки тайно заключают с ними контракты.

– Чтобы заработать, да?

– Не делясь при этом с Обществом. Таких куртизанок, конечно, наказывают, если поймают, но тем не менее это случается.

– Не знаю, откуда у Ханумана могли взяться деньги.

– Это не так уж важно. Боюсь, мне пришлось бы разочаровать его, с деньгами или без.

– У такой красивой женщины, как ты, должно быть много контрактов.

– Мое Общество обеспечило меня контрактами на пятнадцать ночей вперед.

Данло высвободил свою руку, снял, не заботясь ни о чем, перчатки и сунул их в карман. А после осторожно снял тугие шелковые перчатки с рук Тамары. На среднем пальце левой руки она носила золотое кольцо в виде змеи, кусающей собственный хвост, но Данло почти не обратил на это внимание.

Соприкосновение их горячих обнаженных пальцев привело его в восторг, и он дерзко осведомился:

– Но на эту ночь у тебя контракта нет?

– На эту нет. – Она сжала его пальцы и улыбнулась.

– У меня нет денег… и никогда не было.

– Иначе ты предложил бы их мне?

– Деньги – это ведь просто символ, правда? Бессмысленно предлагать их в качестве подарка. Если бы я мог подарить тебе что-то, это была бы жемчужина, чтобы носить ее на шее. Ты видела те, которые находят в раковинах палыгульвы? Они красивые и очень редкие.

– Данло, не нужно обещать невозможное.

– Что же мне тогда тебе подарить?

Вместо ответа Тамара притянула его руки к своему животу.

– Как ты красив. Я еще ни разу не заключала контракта с мужчиной из-за одной красоты.

Тогда он засмеялся, легко и радостно, как иногда случалось едим в моменты наивысшего восторга. Этот звук среди смеха десятков людей, куривших психоделические семена трийи, мог бы остаться незамеченным, но Тамара засмеялась тоже, и их взаимная страсть привлекла многочисленные взгляды. Данло было все равно – он не видел никого, кроме Тамары. Они смотрели друг другу в глаза, как будто были одни в этой комнате, а может быть, и во вселенной. Они смотрели иглубоко понимали друг друга умом и сердцем: им обоим казалось очень забавным стоять вот так, на виду, держаться за руки и влюбляться все больше. Это понимание было как нельзя более реальным – реальнее даже, чем даже запах Тамариных мускусных духов и едкого пота Данло. Оно уводило его в блистающее дикое будущее, которое осуществлялось прямо сейчас, в ее прекрасных глазах.

– Побыть бы вдвоем, – сказал он.

– Да, хорошо бы. У меня дом на Северном Берегу – можно пойти туда.

– Слишком далеко. Долго идти.

– Куда же нам тогда податься? – засмеялась она.

– Я слышал, что в этом доме тридцать спален. Не могут же они все быть заняты в этот час.

– Ты предлагаешь осуществить наш контракт прямо здесь и сейчас?

– Да – а что?

– Это неосмотрительно. Мне нужно подготовиться.

Данло внутренне поморщился при слове «подготовиться». Со времени своего поступления в Борху он соблазнил немало молодых женщин Ордена, а девушки похрабрее – акашики, холистки, скраеры и даже пилоты – соблазняли его. Они перед сексом тоже занимались приготовлениями. Каждая из них носила пессарий, вкладыш, предохраняющий от беременности и заболеваний. Как он ненавидел эту холодную противную штуку! Но цивилизованные женщины опасались инфекции пуще смерти и предохранялись, как только могли. А многие, как женщины, так и мужчины, вообще отказывались от секса. Предполагалось, что кадеты всех специальностей должны получать удовлетворение путем мастурбации или виртуальной реальности. Данло презирал оба этих способа, как шайду, ведущую к ложному экстазу. Оба актатребовали насыщения мозга обманными образами, и не имело особого значения, что их порождает – собственная фантазия или компьютер. Данло ценил естественное совокупление не меньше, чем саму жизнь, и искал его, где только мог.

– Побудем неосмотрительными хоть один раз, – сказал он Тамаре.

– Ты хочешь, чтобы я забеременела.

– Значит, таков будет результат нашего контракта.

– А тебе бы хотелось?

Данло коснулся ее длинных волос.

– Я слышал, что куртизанки всегда следят за своим циклом и способны его контролировать, да?

– Некоторые из нас способны, это верно.

– Тогда ты должна знать, опасный у тебя сегодня день или нет.

– Конечно, опасный. Он всегда опасный.

– Да, но насколько опасный?

– Ты хочешь знать процент? – Она улыбнулась, вся эта беседа явно развлекала ее. – Этой ночью наш шанс зачать ребенка очень невелик.

– Если это случится, я выйду из Ордена, и мы заключим брачный контракт.

Она посмеялась и сказала:

– Не надо обещать того, что ты не готов сделать.

– А если я правда хочу на тебе жениться? Я пообещал себе это, как только увидел тебя.

– Какие сладкие слова – но не будем пока говорить о браке.

– О чем же тогда? О любви?

– Ну нет, это еще хуже.

– Тогда не будем говорить совсем и проявим неосмотрительность.

Он коснулся ее лба, и трепет пробежал по его пальцам. Он коснулся век, щеки, длинной шеи, а потом сила жизни, стремящейся к новым горизонтам, охватила их обоих, как пожар, и она сказала:

– Хорошо.

Держась за руки, они стали пробираться к выходу. На пути им встречалось много женщин: поэтесса-хариджанка, чье старое морщинистое лицо было смутно знакомо Данло, толстая жена торгового магната, тощая курильщица тоалача с умными, но будто выжженными глазами. Данло в своем любовном тумане в каждой из них находил какие-то милые черты. Все женщины прекрасны, думал он – он мог бы жениться почти на любой, будь он свободен. Так он говорил себе, проходя через нарядную толпу в недра дома Бардо. Они миновал я большой зал с высокими сводами и окнами и поднялись по лестнице в северное крыло. Здесь потолочные окошки были алмазными и стены переливались бликами органического камня.

Комнаты для гостей тянулись по обе стороны коридора, и все двери, вытесанные из цельных плах дерева джи и натертые лимонным воском, были закрыты. Данло выбрал одну наугад, взглянул на Тамару и постучал костяшками пальцев по блестящему, гулко резонирующему дереву. Стук, показавшийся ему очень громким, разнесся по'всему коридору, но ответа на него не последовало, и Данло открыл дверь. В комнате уже явно кто-то побывал этим вечером: окна были открыты, и в камине еще тлели угли. Пахло лимоном, семенами трийи и снежными далиями, растущими на лужайке внизу, и эти чудесные запахи побудили Данло войти. Смеясь, он втянул за собой Тамару, захлопнул ногой дверь и почувствовал запах хороших вещей; дыма, чистого нового меха и густых волос Тамары, Ему все нравилось в этой комнате, хотя из-за темноты он почти ничего не видел. Здесь были красивые алмазные окна и сундуки из ценного дерева. На лакированных столиках чего только не было: трубки, чаши с семенами трийи, графины с вином, коробки с черным тоалачем и еще полдюжины наркотиков, которые нюхают, курят или пьют. Перед камином лежал огромный футон, покрытый шкурами шегшея. Данло стал над ним, ища во мраке глаза Тамары. Он ни на миг не отпускал ее руки и теперь притянул ее к себе, чтобы видеть ее лицо.

– Давай подышим вместе, – сказала она. И коснулась его губ своими.

Данло никогда еще не целовался с женщинами – у алалоев, как и у большинства цивилизованных людей, это не практиковалось. Игру ртов и быстро скользящих языков он нашел странной, но очень возбуждающей. У него даже дыхание перехватило от этого нежданного удовольствия. Тамара прижалась к нему, и их тела слились воедино. Ее шелковая пижама терлась о его шерстяную камелайку, заряжая электричеством ту или другую ткань. Когда Данло расстегнул пижаму и отбросил ее прочь, во мраке комнаты вспыхнули голубовато-зеленые искры. Камелайка снялась не настолько легко – не из-за разрядов, покалывающих пальцы, а из-за того, что очень туго обтягивала мускулы, вздувшиеся от прилива крови. Но наконец оба остались нагими и самозабвенно отдались объятиям и поцелуям. Она провела пальцами по его члену и удивленно ахнула, ощутив на нем твердые маленькие шрамы. Они долго стояли так, лаская друг друга, а потом Тамара потянула Данло вниз, и они упали на застилающие футон шкуры. Они тяжело дышали, стонали и обливались потом в неистовом порыве любви. Тамара, совсем еще юная, всего на пару лет старше Данло, была сильной и дикой, как молодое животное. Подложив под нее руки, он чувствовал, как играют мускулы на ее спине и ягодицах, чувствовал тугое, напряженное кольцо ануса.

Она не надела пессария, и ее шелковистый, восхитительно влажный захват увлекал Данло все глубже и глубже. Они двигались в такт, и он уже не знал, где кончается его тело и начинается ее. Было так, будто его клетки любят ее клетки – или, вернее, будто они вспомнили какое-то давнее блаженство и наконец-то обрели его вновь. Тамара, вскрикивая, крепко обнимала его и погружала все глубже в эту кипучую радость, в наивысший риск жизни. Был момент, когда Данло полностью подчинился и умер для себя самого, как будто стал маленьким, одиноким атомом сознания, завершающим какой-то вселенский план. Потом он вскрикнул, дрожь пронизала его, и это был истинный союз, истинное возвращение. Их голоса слились в один протяженный вопль – ему хотелось бы продолжать это вечно, но удовольствие перешло в боль, и пришлось перестать.

Некоторое время они лежали в изнеможении. Струящийся в окно холодок остудил их потные тела и заставил укрыться меховым одеялом. Он спросил, не разжечь ли огонь. Она сказала «да», и Данло, положив поленья на тлеющие угли, разворошил трескучее рыжее пламя. Скоро им стало жарко, и они откинули меха прочь. Лежа в обнимку перед огнем, они говорили о всяких пустяках вроде хорошей погоды и отменного ужина, который подал гостям Бардо. Постепенно их разговор стал более серьезным. Данло рассказал о причинах, побудивших его прийти в Невернес, и попытался объяснить, почему он подружился с Хануманом ли Тошем. Но слушать он умел лучше, чем говорить, рассказ Тамары о ее нерадостном детстве в семье астриеров и посвящении в секреты искусства куртизанок захватил его целиком. Ему открылся блеск ее ума. Она вполне могла бы вступить в Орден и стать цефиком или мнемоником, но ее родители, как хорошие астриеры и Архитекторы, не позволили ей получить школьное образование – поэтому она еще в ранней юности ушла из дома и была принята в Общество Куртизанок. Она считалась талантливой гетерой, и многие прочили ей карьеру дивы. Все свои способности, мыслительные и чувственные, она подчинила одной цели: делать жизнь, свою и чужую, полнее и ярче. По тому, как она смотрела на Данло, ему вскоре стало ясно, что больше всего она любит в нем его дикость и его собственную пламенную любовь к жизни.

– Какой ты горячий. – Она провела пальцами по черной поросли на его животе и лобке, коснулась жемчужной капли на конце его члена, поласкала открытую головку и насечки на стволе. Голова ее лежала у него на груди, и она рассматривала разноцветные шрамы внизу. – Тебе, наверно, было очень больно, когда это делали.

Данло вспомнил, как лежал на спине под звездами, пока Трехпалый Соли кромсал его, и ответил:

– Да… очень.

– Алалои все украшают себя таким образом?

– Только мужчины.

– Как странно. Это для того, чтобы доставить женщине больше удовольствия?

– Нет, причина не в этом.

– В чем же тогда?

Он погладил ее волосы.

– Я не хочу секретничать, но не могу тебе этого сказать. Мне нельзя. – Обрезание и татуировка мужского члена описывается в двадцать девятом стихе Песни Жизни, который запрещено открывать кому бы то ни было. Данло, казалось, давно уже отрекся от верований своего детства, но глубинная его часть приказывала ему хранить молчание.

– А может быть, они хотят понизить свою чувствительность?

– То есть как?

– Я знала нескольких мужчин, сделавших себе обрезание, – в основном червячников. Кожа на головке потом высыхает, и это снижает чувствительность – так они по крайней мере думают.

Данло стиснул челюсти.

– Но зачем кому-то надо делать себе обрезание… из-за этого?

– Чтобы продлить любовный акт. Чтобы и женщина успела испытать оргазм тоже.

– Но таким способом ничего продлить нельзя. Я, как видишь, обрезан, и все взрослые алалои тоже. Все знают, что мужчина достигает оргазма раньше женщины.

– Оставляя ее неудовлетворенной?

Данло, глядя, как пляшут блики огня на ее нагом теле, провел пальцами по ее бедру.

– Нас еще мальчиками учат, как ласкать женщину, чтобы она испытала экстаз. Если бы мое мгновение настало раньше твоего, я не оставил бы тебя неудовлетворенной.

Она улыбнулась и поцеловала его в пупок.

– Есть разные степени удовлетворения.

– Может быть – но вселенная устроена так, а не иначе, правда? Мужчины так устроены. Все самцы. Ты видела когданибудь, как шегшей кроет самку?

– Нет, не пришлось.

– Весь акт продолжается около десяти секунд. Десять секунд трения и рева – вот и все. Ты хотела бы изменить то, что установлено природой?

– А ты – нет? – Она улыбнулась так, словно прочла его мысли, и они оба рассмеялись.

– Я часто думал об этом. Почему мужская и женская страсть так не совпадают? И если и он, и она – дети природы, разве это не доказывает, что вся вселенная – шайда?

– Шайда – это противоположность халлы?

– Не совсем. Шайда – это… левая рука халлы.

– Понимаю. Ты признаешь только то, что естественно. – Она села, выпрямив спину и поджав под себя ноги, и сжала своей левой рукой его правую.

Немного погодя он спросил:

– Ты думаешь, мужчине нужно задержать свой оргазм, чтобы добиться синхронности с женщиной?

Она с улыбкой потрогала шрам у него на лбу.

– Некоторые мужчины считают, что такая задержка только усиливает экстаз. А потом один экстаз умножается на другой – возможности между мужчиной и женщиной бесконечны, так говорят.

– Не знаю, как это может быть еще сильнее.

– Моя страсть не всегда поспевает за твоей – да я и не хотела бы догонять, даже если могла бы.

– Но как это возможно – сдержать такую силищу? Когда момент настает, это все равно что помешать звезде взорваться.

– Показать тебе как?

– А ты можешь?

– И с большим удовольствием.

Она снова стала целовать его – губы, глаза, все тело от шеи до колен, а он целовал ее. После долгих поцелуев и ласк он лег на нее, как раньше, но она уперлась ладонями ему в грудь и уложила его на спину. Став над ним на колени, она стиснула его грудь, опустилась на него и стала двигаться вверх и вниз. Этим она не помогла ему замедлить оргазм – просто Тамара, как куртизанка, подчинялась правилам Общества, предписывающим постоянную смену (и равенство) поз. Ей было бы даже проще показать Данло нужную технику, лежа снизу, но она не собиралась нарушать правила ради своего удобства. Она скользила туда-сюда все быстрее, нажимая на него своим лоном.

Данло пытался управлять их общим ритмом. Он весь вспотел, часто дышал, и ему казалось, что он сейчас лопнет. Ему не терпелось достичь своего момента, и он был на грани, но Тамара внезапно надавила пальцами на туго натянутую кожу у него под мошонкой. Она показала ему, на какие точки нажимать, показывала, как нужно дышать, остудив его бурлящую кровь и умерив слепое желание. Трижды она делала это и каждый раз доводила его пыл до накала, которого он никогда не испытывал прежде. Наконец она сжалилась над ним и привела в действие другие точки, тут же вызвавшие у него оргазм. Дремлющая энергия, туго свернувшаяся у основания его позвоночника, стремительно развернулась, наполнив его чресла чудодейственной силой. Он видел, что та же сила наполняет и Тамару, зажигая огонь в ее блестящих глазах. Что-то огромное прошло между ними из глаз в глаза, из руки в руку, из клетки в клетку. Она закрыла глаза и стала раскачиваться, по-прежнему сжимая его своими коленями, своим лоном, своими искусными пальцами. Он был юн и полон соков, которые выжимало из него ее нежное сжатие.

Жизнь бурлила в нем, как огненная река, – в животе, у сердца, позади глаз. Пока он мог ее видеть, он смотрел, как Тамара, запрокинув голову и зажмурившись, ловит ртом воздух. Ее лицо при свете камина казалось маской блаженства. Тогда он тоже зажмурился, и давление у него в паху сделалось таким сильным, что он закричал, вцепившись в ее бедра. Разряд энергии, как молния, пробил его от паха до темени, и в этот миг чистейшей, слепящей радости между ними совершилось что-то необычайное. Жизнь хлестала из него в нее быстрыми толчками, пока Тамара не упала на него, задыхаясь, целуя его в шею, прильнув головой к его виску. Он лежал под ней в полном изнеможении, совершенно опустошенный и в то же время полный, как никогда, сознающий все, что происходит вокруг. Он слышал голоса в дальней части дома и ветер за алмазными окнами; он чувствовал, как распускаются огнецветы у Бардо в саду, и запах семян трийи, и сладкий аромат секса. Дыхание Тамары щекотало ему ухо, ее сердце билось рядом с его – никогда еще он не ощущал себя таким сильным, таким цельным, таким живым.

Через какое-то время они оба повернулись на бок, постепенно приходя в нормальное, всегдашнее сознание, а потом и дар речи обрели. Тамара запустила пальцы в волосы Данло, потрогав белое перо.

– Такие, как ты, мне еще не встречались.

– А я до тебя ничего не смыслил. Сколько всего мы еще не знаем, да? – Она кивнула и засмеялась.

– Есть мужчины, которые общаются с куртизанками много лет, прежде чем змей воспрянет.

– Змей?

– Ты разве не знал, что мы называем свое искусство «Путь Змея»?

Он взял ее за руку и нащупал кольцо на среднем пальце – толстую золотую змею с двумя рубинами вместо глаз. Змея впилась в собственный хвост, словно собравшись проглотить саму себя. Золотые зубы, вошедшие в золотое тело, образовывали правильный круг.

– Я заметил, что ты носишь кольцо в виде змеи. Это ведь древний символ, да?

– Значит, тебе и про змея известно?

– Не совсем. Просто я изучал разные религии и понимаю значение некоторых символов. Змея, глотающая собственный хвост, – символ самой природы, да? И бессмертия всего сущего. Жизнь пожирает другую жизнь, то есть саму себя, однако продолжается. Великий круг жизни и сознания, постоянно сбрасывающих смерть, как старую кожу, и возрождающихся заново.

Тамара перевела взгляд с кольца на него.

– Твое истолкование мне нравится больше того, которому меня учили. Оно проще и глубже.

Данло с улыбкой склонил голову.

– Для тебя этот символ означает нечто другое, да?

– Ты когда-нибудь слышал о змее по имени Кундалини?

– Нет, такое имя мне неизвестно.

– Но о тантрической йоге ты слышал?

Он покачала головой.

– Нас обучают многим видам йоги, но тантрической – нет.

– Тантра – очень древнее название. Это йога секса и жизненной энергии. Многие ее технические приемы вошли в другие йоги.

– И куртизанки специализируются в ней?

– Не совсем так. Наше искусство прошло долгий путь развития и во многом отличается от тантры, как в практике, так и в теории.

– Что же такое Кундалини – теория или символ?

– И то и другое. Согласно древней теории, энергия Кундалини свернута у основания позвоночника подобно большому змею. Есть разные виды техники для…

– Я испытал нечто похожее! – заявил Данло. – У основания позвоночника, точно – только это был скорее разряд молнии, чем змей.

– Да, он похож на молнию, если его разбудить. Пробужденная энергия, разворачиваясь, пронзает позвоночник, как молния, и проходит через все чакры. Чакра есть за пупком, и в области сердца, и…

– Это энергетические центры, да?

– А ты откуда знаешь?

Он сел, глядя в огонь и думая о своем испытании на площади Лави, когда жар лотсары, загоревшись у него за пупком, спас его от замерзания. Данло рассказал об этом Тамаре, заметив:

– У алалоев тоже есть свои теории.

– Я думала, твой народ слишком занят борьбой за выживание, чтобы заниматься пробуждением своих чакр.

– Это самое и делает Кундалини? И куртизанки?

– Я говорила о древней теории, – засмеялась она. – Согласно ей, Кундалини прожигает себе путь через все семь чакр. Это в идеале – но порой дорогу ему преграждают старые раны, телесные или душевные, и энергия блокируется.

– Как свет в каменном сосуде?

– Можно и так сказать.

– И тогда потока нет. Нет освобождения, нет… связи.

– У большинства людей так и получается. Но у некоторых Кундалини прожигает чакры одну за другой. И проходит через лотос с тысячью лепестков до самого темени.

Он повернулся спиной к огню, подогнув ноги, а Тамара приложила ладонь к его копчику, где тот соприкасался с мягким мехом, и волнообразно повела рукой вверх вдоль позвоночника и затылка. Ее пальцы проникли ему в волосы, пронизав сладким трепетом кожу на голове.

– А потом? – спросил он.

– Потом устанавливается связь. Кундалини взвивается в небо, осуществляя древнюю связь между ним и разумом.

Он поцеловал сгиб ее локтя.

– Ты говоришь, это старая теория?

– Да, очень старая.

– И куртизанки больше ее не придерживаются?

– В большинстве своем нет, хотя мы сохранили Кундалини как символ жизненной энергии. Кундалини, пробудившись, пронизывает каждый нерв и каждую клетку, и они тоже пробуждаются.

Своим мелодичным голосом Тамара вкратце изложила ему современную теорию куртизанок. Каждая клетка организма, объяснила она, обладает собственным сознанием, заложенным в электронных передаточных цепях, белковом синтезе и ДНК. Когда клетки пробуждаются полностью, осознавая заключенные в них секреты, то никогда не включавшиеся прежде участки ДНК – та ДНК, которую иногда называют «спящим богом» – оживают, чтобы исполнить свое истинное предназначение. Только так возможна настоящая эволюция человечества. Сознательная эволюция к новой симметрии тела и духа, о которой лишь немногие смеют мечтать. Она начнется – в далеком будущем или завтра, – и тогда мужчина и женщина соединятся, чтобы дать жизнь первому настоящему человеку.

– Замечательная теория, – сказал Данло. – Вот только верна ли она?

– Никто не знает по-настоящему, что побуждает ДНК включаться и эволюционировать. Некоторые ваши эсхатологи толкуют о формополях и супергенах, что почти так же старо, как тантра. Ты не поверишь, но некоторые мастера по-прежнему считают генотипическую изменчивость движущей силой эволюции. Лучшую теорию, на мой взгляд, предложила рианская школа. Ты слышал о Киприане Риа?

– Нет. Кто это?

– Сто лет назад она была Главным Эсхатблогом. Она заявила о существовании поля сознания, изоморфного генетическим полям, будто бы открытым биологами. Но это, конечно, только теория. Ваш Орден уже пять тысяч лет пытается понять природу сознания и материи.

Тамара назвала еще несколько эсхатологических школ, подкрепляя свои аргументы примерами из других дисциплин – таких как цефическая теория о круговой редукции сознания.

– Все, что было до сих пор известно о материи и сознании, следует пересмотреть в свете открытия, сделанного твоим отцом.

– Ты говоришь о Старшей Эдце?

Она кивнула.

– Говорят, что твой отец открыл математику сознания.

– И эта математика, это сознание… заключены в памяти?

– В клеточной памяти. Пробудив свои клетки, мы обрели бы эту память вновь.

– Вот почему куртизанки так интересуются мнемоническими сеансами Бардо?

– Некоторые да.

– А ты?

Она пристально посмотрела ему в глаза ответила:

– Я хочу пробуждения человеческой натуры. Всей – и тела, и разума. И если это пробуждение затрагивает клеточную память, то меня этот мнемонический процесс чрезвычайно интересует.

– Ты очень много знаешь о самых разных вещах. Тебе бы холистом быть. Не знал, что куртизанки обладают такой эрудицией.

Тамара расчесала пальцами свои светлые волосы, вся засветившись от его комплимента. Куртизанки любили получать похвалы, как некоторые любят шоколад. Она была откровенно, беззастенчиво тщеславна и гордилась не своей красотой, которую принимала как должное, но своим мастерством куртизанки, а больше всего – своим умом и памятью.

Многие куртизанки имели поверхностное представление о разных дисциплинах Ордена, что помогло им вести умные беседы с мастерами и главными специалистами, но мало кто мог похвалиться столь глубокими знаниями, как Тамара Десятая Ашторет.

– А я не знала, что пилот может обладать таким талантом в любви.

– Я тоже, – засмеялся он.

– Кундалини редко пробуждается с такой легкостью, с помощью самой простой техники.

– Ты называешь то, что происходило этой ночью, «простой техникой»?

Она стала перед ним на колени, лучась счастьем и юмором.

– Мы даже азы с тобой не прошли. Мы не слушали, как бьется сердце другого, не синхронизировали дыхание, не…

– Давай подышим вместе. – Он взял ее руку, холодную от льющегося в окно ночного воздуха. Его лицо, руки и все другое, обращенное к окну, тоже остыло, но спину согревал огонь, и жар по-прежнему струился вверх по позвоночнику.

– Поздно уже. – У нее было превосходное чувство времени, куда лучше, чем у него. – Сейчас, наверное, где-то около полуночи.

– Значит, до рассвета еще три часа. Подышим вместе до утренней зари.

– Я думала, ты пришел на мнемоническую церемонию.

– Нет, я пришел, чтобы встретиться с тобой – просто не знал этого заранее.

– Ах ты, красавец мой – у нас будут и другие ночи.

– А как же твои контракты?

– Контракты всегда можно расторгнуть.

– Правда?

Она засмеялась и поцеловала его руки.

– Вступая в Общество, мы не отказываемся от свободы распоряжаться собой.

Он посидел еще немного, глядя на нее, и сказал:

– Но на церемонию мы пойдем вместе?

– Хорошо, пойдем.

– Мне, пожалуй, следует поздороваться с Бардо – и поблагодарить его за то, что предоставил нам эту комнату.

Они оделись медленно и лениво, как будто тяжесть времени, давящая на других, для них не существовала. Потом поцеловались, засмеялись и отправились обратно на вечер.