Текст книги "Война в небесах"
Автор книги: Дэвид Зинделл
Жанр:
Научная фантастика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 42 страниц) [доступный отрывок для чтения: 16 страниц]
Бертрам при всей своей мелочности и садизме был отнюдь не лишен проницательности. Он достаточно хорошо знал Данло, чтобы задеть его за живое или по крайней мере поселить в нем глубокие сомнения.
Это правда: Содружество грозит Ордену насилием не меньше, чем ивиомилы, подумал Данло. А я такая же часть Содружества, как палец – часть руки. Какой-то миг казалось, что Данло, пристыженный Бертрамом, замолк окончательно, однако он начал сызнова:
– Содружество никого еще не лишило жизни. Я… для того и прибыл в Невернес, чтобы никто никого не лишал больше жизни. Для людей должен существовать иной путь, помимо убийства.
Этим он выразил самую суть того, что собирался сказать.
Он намеревался, конечно, развить свою мысль, но тут одна из наиболее преданных Хануману лордов, Тизза Вен, выкрикнула из задних рядов:
– Беспутный смеет говорить нам о пути?
– Это верно: у человечества есть такой путь, – подал голос Главный Фантаст Седар Салкин. – Путь Рингесса.
– Новый путь для мужчин и женщин, – добавила Коления Мор, послав лорду Салкину улыбку. – Путь, помогающий им стать богами.
– Да, новый путь, – прозвучал золотой голос Ханумана, благожелательный, но полный огня. Хануман обвел взглядом лордов справа и слева от себя, привлекая к себе их внимание. – Мы должны помнить, что Путь Рингесса нов, – и сами должны обновиться. Мы должны проломить скорлупу старых взглядов, ограждающую нас от нашей судьбы, должны воспарить ввысь на золотых крылах, исполнив свое предназначение. Поэтому нам нужен новый закон. Закон Цивилизованных Миров был создан для людей – именно для того, чтобы они оставались людьми и ничем более. Отчего так? Оттого, что его создатели боялись наших бесконечных возможностей. Они были трусами, но кто упрекнет их за это? Чем выше, тем больнее падать, как говорится. Однако для каждого разумного вида приходит время, когда он должен осуществить самые заветные свои мечты – либо завязнуть в трясине эволюционного застоя. Теперь это время пришло для нас. Наш черед выбрать: облака и Золотые Кольцо вселенной – или трясина. Но разве мы не совершили уже свой выбор? Половина Цивилизованных Миров избрала для себя. Путь Рингесса. Мы, облаченные в золото, не намерены навязывать свою волю беспутным – но пусть и они не навязывают нам закон, которому мы будто бы должны следовать. Настало время принять новый закон для новых существ, которыми мы становимся. Закон для богов.
Хануман сделал паузу.
– Но я – только Светоч Пути Рингесса. У меня и в мыслях нет подсказывать лордам Ордена, что ответить этим послам, которые настаивают на слепом подчинении старым законам. Его глаза, устремленные на лорда Палла, переместились вправо, потом влево и дважды медленно мигнули. Тогда лорд Палл, повинуясь этим почти невидимым указаниям, сказал: – Было бы глупо делать вид, что Орден ничем не связан с Путем Рингесса. И если Орден прислушается к совету лорда Ханумана, в этом, на мой взгляд, не будет ничего неподобающего.
Бургос Харша открыл было рот, но, прежде чем он успел вымолвить слово, голос Ханумана прорезал воздух, будто серебряный нож:
– Мы живем в опасные времена, и опасность подстерегает нас на любом пути, который мы можем избрать. – Хануман склонил голову перед Бертрамом Джаспари и воином-поэтом, обмотанным витками блестящего волокна, а затем отдал такой же поклон Демоти Беде и, наконец, Данло. – Здесь перед нами находятся представители двух сил. Содружество требует, чтобы мы разобрали величайшее из наших сооружений и подчинились их закону. Ивиомилы требуют еще большего: они хотят править Цивилизованными Мирами, превратив нас в своих рабов. Да, таково их подлинное желание, и вы должны отдать себе в этом отчет. Но может ли сделаться рабом тот, кто почти уже стал богом? Я лично предпочел бы смерть подчинению чужой воле. Но даже если бы я – даже если бы мы все согласились стать рабами, нас бы это не спасло. Мы живем в опасные времена: я не устану повторять это. Боги ведут войну друг с другом, и сам Бог Эде, если верить Данло ви Соли Рингессу, пал на этой войне. Есть, кроме того, ивиомилы, уничтожающие звёзды своим моррашаром и угрожающие уничтожить нашу звезду. Как отнестись нам к подобной угрозе: с покорностью рабов или с величием богов? Я знаю, я видел: только став богами, обезопасим мы себя от богов. А также от ивиомилов, воинов-поэтов и прочих, убивающих всех, кто движется к божественному. Я понимаю, что это парадокс, но наиболее опасный путь есть также и самый безопасный. Нас миллионы миллионов; мы – золотая звездная пыль; разве под силу даже самым могущественным из богов помешать нам завоевать всю вселенную?
Сидящие в зале лорды отнюдь не желали становиться чьими-то рабами. Орден уже три тысячи лет был величайшей силой Цивилизованных Миров, и лорды привыкли верить в незыблемость своей власти, как богач верит, что его запасы еды и вина никогда не иссякнут. Но в этот критический момент истории они вдруг испугались, что могут потерять эту власть – и проиграть войну, угрожающую не только их жизни, но самому их миру.
– Что же нам делать с Содружеством? – спросил Бургос Харша. – И с ивиомилами? Ведь нельзя же ожидать, что они преисполнятся почтения к нашей мечте и тихо удалятся?
– Это верно, нельзя, – согласился Хануман. – Поэтому мы должны внушить им почтение иным способом.
– Каким, например?
– Мы будем охотиться на них, как талло на гладышей. Если даже Шиван ви Мави Саркисян равен в мастерстве Сальмалину, вечно бегать от лучших пилотов Ордена он не сможет.
– Ему и не надо бегать вечно. Чтобы уничтожить Звезду Невернеса, довольно одного раза.
– Я думал об этом. – Хануман прижал пальцы к вискам, и нейросхемы его шапочки вспыхнули миллионом пурпурных змеек – Вероятность того, что Шиван сумеет выйти к нашей звезде, пока ее будут охранять легкие корабли, близка к нулю. Значит, у ивиомилов есть какой-то другой стратегический план. Какой?
– Я историк, а не воин, – сказал Бургос Харша. – Откуда мне знать их планы?
– Я тоже не воин, – заметил Хануман, но Данло знал, что это не совсем так. Хануман с детства занимался боевыми искусствами, и война была для него столь же естественным делом, как охота для снежного барса. – Но я цефик – вернее, обучался цефике. Я смотрю на Бертрама Джаспари глазами цефика – и что же я вижу?
Бургос Харша и другие лорды тоже уставились на Бертрама, который прямо-таки излучал ненависть к Хануману.
– Что же вы видите, лорд Хануман? – спросила Коления Мор.
– Он выжидает, – сказал Хануман. – Коли флот Содружества нападет на нас здесь, близ Звезды Невернеса, мультиплекс будет сверкать огнями, как новогодний фейерверк. В этаком хаосе обнаружить выход единственного тяжелого корабля в реальное пространство будет почти невозможно.
Бертрам, услышав, как Хануман разоблачил его тайную стратегию, покрылся красными и синими пятнами. Он явно рассчитывал, что Орден уступит его требованиям, – иначе он никогда не рискнул бы явиться в Невернес. Теперь, когда его план провалился, он замкнулся в угрюмом молчании.
– Повторю еще раз: я не воин, – продолжал Хануман, – но сказанное мной предполагает, что мы должны атаковать Содружество до того, как оно атакует нас.
– Оставив Невернес и нашу звезду без всякой защиты? – осведомился Харша.
– О нет – разумеется, нет. Для ее защиты мы оставим пятьдесят легких кораблей. Еще двадцать пять будут охотиться за ивиомилами. Даже при этом условии кораблей у нас будет почти вдвое больше, чем у Содружества.
– Но что, если наш флот не обнаружит флот Содружества, пока тот не подойдет совсем близко к Невернесу?
Хануман помолчал, глядя в центр зала, где сидел Данло.
При свете из купола глаза Данло синели, как океан.
– Может быть, мы сумеем предугадать маршрут Содружества по звездным каналам, – сказал наконец он. – Мы попросим наших скраеров поискать их флот. В случае успеха мы нападем на врага внезапно и разобьем его.
Хануман перевел взгляд на лорда Палла, и их глаза вступили в безмолвный разговор. Данло почти не понимал этого тайного языка, но в холодном взгляде Ханумана читалась стальная воля. Лорд Палл, однако, сохранил еще остатки своей.
Данло угадывал это по миганию его розовых глаз. Оба цефика общались при помощи подрагивания пальцев и трепета век. Но и Данло, и Малаклипс, и Бертрам, и все остальные видели, что решающее слово в этом диалоге принадлежит воле двух этих сильных людей. Поединок закончился победой Ханумана. Старческие плечи лорда Палла затряслись от бессильного гнева, и он, пустив в ход заржавевшие голосовые связки, проскрипел:
– Лорды и коллеги, сейчас мы попросим послов удалиться, чтобы посовещаться между собой. Хануман ли Тош предлагает взять воина-поэта под стражу на время переговоров, и я нахожу это разумным. Лорд Хануман просит также о личной встрече с Данло ви Соли Рингессом и предлагает поместить его у себя в соборе. Переговорам это ни в коей мере не помешает: пилот сможет каждый день являться в Академию, чтобы участвовать в них наряду с лордом Беде. Почтенному лорду мы предоставим его старую квартиру в Упплисе. Бертрам Джаспари также останется в стенах Академии, и мы предоставим ему возможность связаться со своим флотом, если он того пожелает.
Выслушав это странное решение, многие лорды запротестовали одновременно. Против высказались Бургос Харша, Людмила Катарилл, и Бертрам Джаспари тоже присоединился к недовольным.
– Лорд Палл, – сказал он, – мы с Малаклипсом Красное Кольцо оба прибыли сюда в качестве послов, и разлучать нас недопустимо.
Лорд Палл чуть ли не улыбнулся, радуясь случаю проявить наконец свою волю.
– Напротив: мы просто обязаны разлучить вас. Вы даже не представляете, как опасен для вас этот воин-поэт. Вы сами объявили себя Святым Иви Вселенской Кибернетической Церкви, и Орден не может допустить, чтобы с вами случилось что-то дурное, пока вы находитесь в Невернесе.
Сказав это, лорд Палл взглянул на Ханумана, тот кивнул Ярославу Бульбе, Ярослав махнул четырем своим божкам, а они, кряхтя и отдуваясь, подняли за ножки стул с привязанным к нему Малаклипсом на высоту плеч.
– Благодарю всех лордов за то, что пригласили меня на Коллегию. – Хануман поклонился собранию и подошел к Данло, все так же сидящему на своем стуле. – Ты идешь? – тихо произнес он.
Данло снова потрогал свою пряжку, посмотрел на Ярослава и спросил: – Разве ты не прикажешь своим охранникам связать меня жгучей веревкой?
– А разве это необходимо?
– Нет. Я… пойду сам.
Пока он раскланивался с Демоти Беде и лордами Ордена, Хануман обратился к Коллегии с заключительным словом:
– Сейчас мы переживаем момент величайшей опасности, но в то же время и момент величайших возможностей. Мы не должны забывать, что Мэллори Рингесс скоро вернется и поведет нас навстречу этим возможностям.
Он сделал знак своей охране и Данло следовать за собой. Данло выждал три удара сердца, глядя на свое отражение в блестящем черном полу и думая, что было бы, если бы отец действительно вернулся в Невернес. Потом он взял свой компьютер-образник и зашагал за Хануманом к выходу.
Глава 7
ЗАКОН ДЛЯ БОГОВ
В сердце Старого Города, где поднималось к небу множество старинных зданий во всей красе и силе органического камня, стоял собор, принадлежащий божкам Пути Рингесса, – великолепный ансамбль из гранитных стен, летящих контрфорсов и витражей, изображающих события из жизни Мэллори Рингесса. Христианская секта построила его в форме креста, ось которого тянулась на восемьсот футов вдоль городского квартала, а концы перекладины отходили на север и юг. Там, где короткая земная линия соединялась с длинной, символизирующей путь к небесам, в этом средоточии огня и боли, высилась колокольня. Стрельчатые шпили и лепная работа придавали ей воздушную красоту, но Хануман ли Тош занял помещение на самой ее вершине не из-за одной красоты. Оттуда, с высоты, открывался великолепный вид на площадь Данлади, кладбище, Фравашийский сквер и другие кварталы Старого Города; говорили также, что Хануман любит смотреть на ту часть Невернеса, где рингизм набрал самую большую силу.
В самом деле, треугольник, вписанный между Старгородской глиссадой, Огненным катком на севере и Академией на востоке, манил к себе рингистов со всего города, и они прилагали все старания, чтобы там поселиться. В любое время суток, даже поздней ночью, божки в золотых одеждах наводняли улицы, направляясь в многочисленные кафе или на ежевечернюю службу в собор. Хануману было, наверно, очень приятно слышать, как постукивают коньки по льду, и видеть, как его божки в золотых одеждах струятся по красным ледянкам, частенько запруживая более широкие, зеленые и оранжевые глиссады, ведущие в другие кварталы Невернеса.
Вечером того же дня, когда состоялось заседание Коллегии, Хануман пригласил Данло к себе на башню. Данло отвели, комнату-келью – в одной из соборных пристроек, в часовне, примыкавшей к главному зданию с северной стороны. Он провел там несколько долгих часов, играя на флейте и порой перекидываясь несколькими словами с Эде. Когда последние лучи заката окрасили толстые клариевые окна кельи в бледно-желтый цвет, Ярослав Бульба с еще одним бывшим воином-поэтом пришли, чтобы проводить Данло к Хануману.
Отперев стальную дверь кельи массивным ключом, они поставили Данло между собой и повели его по длинному мрачному коридору.
В затхлом воздухе пахло маслом капы, которым душились воины-поэты; пряный, отдающий мятой аромат бил в нос, заглушая запах пыли, высохших насекомых и паутины. Этими помещениями в самом низу часовни, очевидно, давно никто не пользовался. Даже теперь, когда божки из тысячи миров охотно заселили бы пустующие кельи, заняты были только две из двадцати, куда поместили Данло и Малаклипса. У двери Малаклипса, которую Данло со своими спутниками миновал по пути, стояли еще двое бывших воинов-поэтов. Как видно, пустые кельи Хануман приберегал для других узников.
В том, что он узник, Данло не усомнился ни разу, он, конечно, остается послом Содружества, и Хануман, возможно, сдержит свое обещание и позволит ему посещать переговоры в Академии – но зависеть это будет только от Ханумана. Хануман принадлежит к людям, которых отчаянные времена толкают на страшные поступки, и он способен использовать его, Данло, как инструмент, который можно сломать и выбросить вон.
Поднявшись со своими конвоирами по лестнице и пройдя через несколько крытых переходов, Данло оказался в соборе. Они прошли по нефу высотой сто восемьдесят футов – казалось, что его стены из тесаного гранита удерживает в воздухе какая-то волшебная сила. Высокие витражные окна, догорающие последними отблесками дня, представляли разные сцены из жизни Мэллори Рингесса. Один из витражей показывал, как боголюди с Агатанге врачуют страшную рану Рингесса, стоившую ему жизни. На темных волосах Мэллори ярко светилось красное пятно, напоминая, как близок каждый человек к боли, крови и смерти. Но на соседнем витраже Рингесс выходил из аквамариновых вод Агатанге с ликом сияющим, как солнечный диск, и его голубые глаза звали каждого то ли внутрь, в мир звездного света и мечты, то ли в просторы вселенной, на путь богов.
Одетые в золото божки суетились, готовясь к вечерней службе, – можно было подумать, что более важной работы в мире нет. Одни зажигали свечи и ставили снопы огнецветов в голубые вазы на застланном красным ковром алтаре, другие начищали шлемы, обеспечивающие контакт с тем, что Хануман ли Тош называл записью Старшей Эдды. Эти блестящие шлемы устанавливались точно посередине красных ковриков, устилающих весь собор. Скоро рингисты со всего города наполнят собор, расположатся на этих ковриках, наденут на себя шлемы и растворятся в генерируемых ими кибернетических пространствах. Они увидят древние звезды и прекрасный священный свет, услышат золотые голоса, шепчущие им прямо в мозг заветные тайны. После, отсоединившись от “памяти богов”, эти люди расскажут своим друзьям, что им открылись глубочайшие истины вселенной.
Данло смотрел на эти шлемы, насыщающие сознание людей своей лживой виртуальностью. Смотрел на горделивых божков, верящих, что они ведут человечество к новой фазе эволюции, – а они смотрели на него. Известие о том, что сын Мэллори Рингесса вернулся в Невернес, распространилось среди рингистов, как огонь по сухой траве. Многие говорили, что это предвещает другое, куда более важное событие, то есть возвращение самого Мэллори Рингесса. Божки смотрели на Данло в черной пилотской форме, и их лица вместе с надеждой на будущее выражали обиду на прошлое, когда Данло их предал. Они могли только догадываться, о чем Данло будет беседовать с Хануманом, но полагали, должно быть, что Хануман попытается вновь вернуть Данло на Путь Рингесса. Ведь если кто-то и способен вернуть столь дикого и опасного человека к истине, то это Светоч Пути, Хануман ли Тош.
Данло, зажатый между двумя воинами-поэтами, подошел к началу лестницы, ведущей на башню. Четверо божков, охранявших вход, поклонились Ярославу Бульбе и пропустили их. Довольно долго они поднимались по извивам лестницы, не сказав за это время ни слова. Ботинки стучали по старому камню в такт ударам сердца. Здесь пахло пылью, маслом капы и электрическим жаром плазмы. Световые шары на каждой площадке бросали багровые и синие блики на лицо Ярослава, придавая еще более глубокий блеск его жутким искусственным глазам. Воин-поэт смотрел на Данло странно, то ли пытаясь разгадать по его лицу, не представляет ли он физической угрозы для Ханумана, то ли дивясь, как и все остальные, струящемуся из глаз Данло свету.
Лестница заканчивалась узким вестибюлем, где еще двое божков охраняли дверь из черного осколочника. Данло они встретили учтивым поклоном, и один из них, крупный парень с прыщавым лицом человека, употребляющего юк, постучал в эту дверь. Когда сердце Данло отстучало пять раз, она отворилась, и на пороге возникла крошечная женщина с красными, подозрительно глядящими глазами. В ней было что-то неприятное; казалось, что, если прорвать ее лиловато-смуглую кожу, наружу хлынет сладковатый запах гниющего плода. Держалась она властно, несмотря на маленький рост.
Данло хорошо знал эту женщину. Звали ее Сурья Сурита Лал, она доводилась троюродной сестрой Бардо и была летнемирской принцессой до того, как ее знатный род подвергся гонениям. Теперь, целиком посвятив свою жизнь служению Хануману ли Тошу, она снова изображала из себя принцессу.
Видя, что воины-поэты намереваются войти в святилище Ханумана, она выставила им навстречу свою птичью лапку и распорядилась: – Только пилот. Наш Светоч сказал, что Данло ви Соли Рингесс для него не опасен. Подождите за дверью.
Сказав это, она важно взяла Данло за руку, чтобы провести его в комнату, занимавшую весь верх башни, если не считать вестибюля и примыкающей кухни. Над Данло вырос купол, составляющий и стены, и кровлю этого просторного помещения.
Купол, однако, был сделан не из клария, как следовало бы ожидать, а из какого-то матового материала с пурпурным оттенком.
По всей его окружности были прорезаны от самого Пола восьмифутовой вышины окна, но в этот вечер их закрывали ставни, как будто Хануман не желал отвлекаться на городские огни.
Хануман лучше всех известных Данло людей умел фокусировать свою волю, как увеличительное стекло фокусирует солнечные лучи. Облеченный всей силой этой воли, в своем золотом одеянии, он ждал Данло, стоя у западных окон. Когда пилот и Сурья вошли, он низко поклонился и сказал:
– Здравствуй, Данло.
– Здравствуй, Хануман. – Данло уже бывал в этой комнате, когда ее занимал Бардо, бывший в то время Светочем Пути. – Я вижу, ты произвел здесь большие перемены.
В самом деле, Хануман, сместив Бардо и выгнав его из Невернеса, постарался убрать из башни все следы его пребывания. Исчезли деревца бонсай и комнатные цветы, которые так любил Бардо. Их место заняли фравашийские ковры, светильники и старые шахматы Ханумана, расставленные на доске. Присутствовала здесь, разумеется, и всевозможная кибернетика – не только обычные мантелеты и голографические стенды, но и сулки-динамики, ранее запрещенные. И компьютеры. Хануман собирал их, как другие собирают произведения искусства или старые вина. Самые разные компьютеры: электронные, оптические, один газовый, счетные машинки с бронзовыми шестеренками и хромовыми рычажками, квантовые устройства. Над одним из окон висел ярконский ковер, сотканный из нейросхем и других компьютерных деталей. При всей объемности комнаты эти музейные экспонаты занимали ее почти целиком. Данло заметил единственный обеденный стол из осколочника, за которым могло разместиться восемь или десять человек; больше никакой мебели в комнате не было – ни платяных шкафов, ни кровати или иного места для спанья. Глядя на блестящую шапочку, покрывающую бритую голову Ханумана, Данло подумал, что он, возможно, не спит больше так, как все люди. Такие персональные компьютеры могут генерировать тета-волны, вызывающие периоды микросна не дольше пяти секунд. Данло видел, что глаза Ханумана время от времени пустеют, как ледовое поле, а затем снова возвращаются к прежней холодной дьявольской пристальности.
– Мы с тобой прошли долгий путь от площади Лави. – Хануман говорил о том давнем холодном дне, когда они с Данло впервые встретились на испытаниях при поступлении в Орден. – Извини, что заставил тебя ждать так долго. Ты, наверно, голоден, поэтому я заказал ужин. Давай пока сядем.
Хануман грациозным жестом пригласил Данло к столу, накрытому на двоих. Данло хорошо помнил последнюю трапезу, которую разделил с Хануманом: закрывая глаза, он все еще ощущал запах поджариваемого заживо снежного червяка и чувствовал боль в обожженных руках. Он хорошо помнил ту давнюю горькую ночь, однако наклонил голову, принимая приглашение.
– Знаешь, я очень рад, – сказал Хануман и добавил, обращаясь к Сурье: – Я сожалею, но ужинать мы будем одни. Будьте так добры, скажите Садире, что мы ждем.
Сурья, воображавшая себя хранительницей и советницей Светоча, надулась. Сжав свой крохотный ротик, она смотрела на Данло с недоверием, явно не желая оставлять его наедине с Хануманом, еще больше ей не понравилось, что ею распоряжаются, как посыльной. Однако, возведя послушание в добродетель (и дорожа властью; которой пользовалась, исполняя приказания Ханумана), она с поклоном ответила: “Как будет угодно моему Светочу”, и вышла в боковую дверь.
– Вот уродина, – повторил Хануман слова, сказанные им при первом знакомстве с Сурьей. – Но преданность Пути придала некоторую красоту ее душе, ты не находишь?
Данло стоял, держа в левой руке образник, а правой касаясь флейты в кармане.
– Я думаю… что она предана тебе. И сделает все, о чем ты ее ни попросишь. – Как же иначе – ведь я Светоч Пути, а она человек верный.
– Кому и чему она верна? До тебя Светочем был Бардо, а она его предала, хотя он ей родственник.
Холодные глаза Ханумана сверкнули гневом и старой обидой. Посмотрев на Данло долгим взглядом, он сказал: – И это ты, бросивший Путь своего родного отца, говоришь о предательстве?
– Я не стал бы говорить с тобой вовсе, если бы не был вынужден.
– Мне жаль, что тебе приходится это делать. И жаль слышать такую ненависть в твоем голосе.
– Мне… тоже жаль.
– Но сегодня ты перед всей Коллегией сказал, что любишь меня по-прежнему. Где же правда, Данло?
Ненависть – левая рука любви, вспомнил Данло, закрыв глаза, а потом взглянул на Ханумана глубоко и открыто и сказал: – Думаю, ты сам знаешь.
Они долго смотрели друг другу в глаза, и старое понимание переходило от одного к другому. Потом Хануман пригласил Данло сесть за стол. Он знал, как Данло не любит стульев, и неудобство, которое тот испытывал, одновременно беспокоило его и доставляло ему удовольствие.
– Я вижу, ты принес с собой архитекторский образник, – сказал Хануман. – Хочешь подарить его мне? Пополнить мою коллекцию?
Данло взглянул на его шахматные фигуры. Белого бога по-прежнему недоставало. Когда-то под Новый год Данло вырезал из моржовой кости замену и подарил этого бога Хануману, но Хануман сломал его и вернул назад.
– Нет, – ответил Данло, – я больше ничего не буду тебе дарить.
– Я сказал глупость, предположив, что ты это сделаешь.
– Это все, что осталось от другого бога, – сказал Данло, указывая на голограмму.
– Я слышал эту историю, – кивнул Хануман. – Ты хочешь таким образом напомнить мне, как опасно для человека стремиться стать богом?
– А разве ты нуждаешься в напоминании?
– Вижу, ты все так же любишь отвечать на вопрос вопросом. – Хануман нашел в комнате сложенную серебристую ткань и накрыл ею компьютер, который Данло поставил на стол. Спрятав образ Эде с глаз долой и заставив его умолкнуть, он снова посмотрел на Данло долгим странным взглядом. – Ты все тот же Данло, правда? Несмотря на все твои подвиги и успехи, ты все тот же.
– Я – все тот же я. Это точно. А ты – это ты.
– Судьба… При всей несхожести моей и твоей я когда-то думал, что судьба у нас одна.
– Ну что ж – вот мы сидим и собираемся поесть вместе, как в послушниках.
– Судьба, – почти шепотом повторил Хануман. – Как странно.
– Ты… всегда любил свою судьбу, правда? Во всей ее красоте, во всем ужасе.
Хануман, не отвечая, закрыл глаза, словно перед ним предстало личное видение будущего. Данло смотрел на пурпурные огни его кибершапочки, в тысячный раз поражаясь страшной красоте Ханумановой судьбы.
– Я должен был предвидеть, что ты будешь голоден, – открыв глаза, сказал Хануман. – Раньше ты всегда хотел есть.
Словно по сигналу – а может быть, Хануман действительно подал какой-то сигнал через свой компьютер, – открылась кухонная дверь, и куртизанка в золотой шелковой пижаме внесла поднос с горячими блюдами. Золотом волос и красивой фигурой она напомнила Данло Тамару. Хануман представил ее как диву Садиру с Темной Луны. Садира сказала, что служить им в этот вечер для нее удовольствие, и стала разливать горячий бобовый суп по двум голубым тарелкам.
– Ешь, – сказал Хануман Данло, который сидел, рассеянно глядя на плавающие в бульоне маленькие зеленые бобы минг. – Яда там нет.
Оба взяли ложки и принялись за еду. За супом последовали курмаш, овощное рагу и другие пряные блюда, которые, как помнил Хануман, Данло любил. Они не разговаривали – слышалось только постукиванье палочек для еды и позвякиванье бокалов. Данло, переставая жевать, слышал еще свистящее дыхание Ханумана и думал, что выглядит тот неважно. Несмотря на кажущуюся энергию, которую Хануман вкладывал во все свои движения, даже беря перечный орех или наливая Данло вина, в нем, подобно кавернам под тонкой почвой, чувствовалось страшное напряжение. В юности он страдал раком легких, от которого почти вылечился в своем жгучем стремлении стать выше обыкновенных людей. Теперь, между двумя глотками вина, он снова покашливал – с закрытым ртом, чтобы Данло этого не заметил; Но Данло чувствовал его боль в собственных легких и морщился каждый раз, когда живот Ханумана напрягался и нездоровое дыхание вырывалось из серых губ. Он заметил, что тонкое лицо Ханумана целиком приобрело серовато-белый оттенок, как мясо мертвого тюленя. Глаза смотрели сумрачно, изможденно, и левый постоянно подергивался. Пальцы, очищая орех от скорлупы, дрожали. Наблюдая за точно рассчитанными движениями Ханумана, Данло понял вдруг одну вещь о нем и о судьбе. Хануман сознает, на какой невообразимый риск он идет, строя свой Вселенский Компьютер и вовлекая рингистов в войну. Он знает, что в случае проигрыша скорее всего погибнет, и предчувствие смерти преследует его. Он, как и все люди, страшится черноты несуществования, но еще больше его пугает что-то другое, то, что Данло начинает различать только теперь…
– Тебе бы поспать, – сказал Данло. – Сон дает душе новую жизнь.
– Ничего подобного. Когда человек спит, он умирает, – возразил Хануман с быстрой и уверенной улыбкой, как будто эти смелые слова разогнали худшие из его страхов.
Сон, вспомнил Данло, это первая фаза сознания, когда ты погружаешься в суть бытия, не ведая об этом погружении.
Только во сне, согласно учениям, считавшимся древними еще двадцать тысяч лет назад, способен человек познать блаженство истинного покоя. Есть, однако, и другие учения, поновее, отливающие вековую мудрость в более современные формы. Некоторые кибернетические секты утверждают, что во сне разум и память человека загружаются в бесконечную вычислительную машину вселенной. Хануман, так и не избавившийся до конца от своих детских верований, боится, что этот процесс может обокрасть или забрать целиком его душу. Его воля полагается на себя, и только на себя. Он никому не позволит покуситься на свою душу: ни сну, ни вселенной, ни самому близкому другу.
– Я думал, тебя будет беспокоить нечто другое, кроме моего сна, – сказал Хануман.
– Разве мое беспокойство что-то значит?
– Я думал, ты прочтешь мне проповедь относительно зла, которое мы творим, сооружая Вселенский Компьютер.
– Что я могу сказать тебе такого, чего ты сам не знаешь? Этот компьютер – шайда, и его строительство нарушает Закон Цивилизованных Миров.
– Ты же слышал: я сказал, что новым существам, которыми мы становимся, требуется новый закон.
– Чей же это закон, Хану? Твой?
– Нет, – тихо ответил Хануман. – Наш. Закон для богов.
– Каким же он будет, этот закон?
Хануман, словно не в силах сдержать распирающую его энергию, встал и прошелся по комнате. Его странная легкая походка создавала впечатление, будто он ступает по горячим углям – или боится прочно ступать на землю. На ходу он то и дело прикасался к своим компьютерам – то ли подправляя их программы, то ли просто лаская их. Данло дивился точности движений его ловкого тела – Хануман двигался так, словно от этого зависела судьба всей вселенной.
– Ты в самом деле хочешь знать, каков этот закон, Данло? – спросил он внезапно, глядя Данло прямо в глаза. – Следуй собственной воле – это и будет закон.
– Хану, Хану.
– Собственной воле, Данло.
– Вот что, значит, ты говоришь своим божкам?
– Я говорю это себе. И тебе.
– Не понимаю.
– Сейчас я тебе объясню. Много ли людей способны стать богами? Очень мало. Очень, очень.
– Но твоя религия обещает…
– Она обещает, что каждый, идущий путем твоего отца, может стать богом. Но стать им может не каждый. Только немногие, Данло, очень немногие.
– А что же остальные?
– У них будет надежда сделаться богами, и в ней, в этой надежде, они обретут счастье.
– Понятно.
– Тебе правда понятно? Видно тебе, как сжигает их боль существования? Видно, как нуждается человек в избавлении от этих страданий?
