Текст книги "Фонтан"

Автор книги: Дэвид Скотт Хэй

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 6 страниц)

– Алоха!

– Заткнись, Тимми, – говорит великан.

– Хорошо, папа.

– И верни этому мужчине деньги.

– Э-э, пусть оставит себе, – лепечет Дакворт, осознавая, что все кончится хорошо.

– Очень мило с вашей стороны. – Великан протягивает руку. – Я Большой Тим. Отец Тимми. Не желаете выпить?

Ꝏ

Дакворт рассказывает отцу Тимми о выставке «Быть художником™». О Тимми и Табби. О статье, которую он собирается посвятить Тимми. Про позитивную заметку критик не упоминает. Заметка, не имеющая никакого значения, уже написана. И скоро будет опубликована.

– А как насчет этой Табби? – осведомляется Большой Тим. – Она крутая?

Дакворт делает паузу. Заканчивает вытирать поцарапанное лицо влажной салфеткой.

– Скажем так, у меня большие виды на Тимми. Его работа как-то связана с работой Тимми. – Он кашляет. – То есть Табби.

– Я вытер козявку о птичий мобиль Табби, – сообщает Тимми. – Она была с кровью.

– У меня в машине есть принадлежности для рисования, и я хотел бы посмотреть, на что Тимми способен, – говорит Дакворт. – Если у вас найдется сегодня время.

– Конечно, – говорит великан. – Эй, Дакман, что пить будешь?

– Воды, пожалуйста, – говорит Дакворт, желая проявить дружелюбие, но без обязательств.

Они проходят через дом Большого Тима О’Доннелла (в нем пахнет тостами с сыром и сигарами). Великан наливает себе на три пальца охлажденной водки и, явно желая проявить гостеприимство, но без формальностей, наливает гостю розового лимонаду, за что страдающий от похмелья Дакворт весьма ему признателен[21]21
  Несмотря на то, что лимонад – основной ингредиент «Пиммс кап».


[Закрыть]. Он делает глоток. Вздыхает. На втором глотке он замечает с гордостью вывешенные на холодильнике дурацкие детские рисунки. Красочные, но совершенно бездарные.

– Это Тимми рисовал?

– Угу.

– Впечатляет, – говорит Дакворт, не успев прикусить язык. – Сколько ему было? Три, четыре?

– Э-э, он нарисовал это сегодня утром, Дак-ман, – отвечает Большой Тим. – Тимми немного аутичный, так вроде говорят, да?

О господи.

Подъезжает Тимми на воображаемых коньках. Наклонившись, мультяшным движением стряхивает с головы пластиковый шлем викинга.

– Эй, педик, надеюсь, у тебя есть страховка, – говорит он. – Потому что твой внедорожник сейчас катится по улице.

Ꝏ

Дакворт снова пускается бежать по улице вдогонку за прокатным внедорожником. У него теснит в груди, крутит живот, и его рвет кисло-сладкой массой с привкусом розового лимонада и двух французских пышек.

Тимми, бегущий позади, прыгает в блевотину с криком «Акира жив!». Он проносится мимо Дакворта и хватается за задний бампер катящегося внедорожника.

– Пошевеливайся, кляча!

Дакворт проносится мимо заднего бампера, открывает водительскую дверцу, удивленный тем, что у него не подкосились ноги и он не споткнулся на потрескавшемся асфальте. Он открывает дверцу и поворачивает руль влево, чтобы обогнуть припаркованную машину. Вишневый «кадиллак» 1967 года выпуска. Он опускает взгляд и видит на пассажирском сиденье неподписанный бланк страховки на этот внедорожник.

Блин.

Внедорожник ведет влево, Дакворт вскакивает на водительское сиденье и жмет на тормоза. Автомобиль резко останавливается. Коробка с художественными принадлежностями слетает с заднего сиденья, и принадлежности разлетаются. Дакворт слышит, как под сиденьем с хлюпким «буль-буль» вытекает из бутылки тушь. Сквозь паутину трещин, оставленную на лобовом стекле мячиком Тимми, виднеется местный житель, который улыбается и машет рукой.

– Козявки с кровью!

Дакворт берет себя в руки. Заводит внедорожник. На приборной панели загорается прямоугольный экран, и до Дакворта впервые доходит, что это навигатор. Он сдает назад. Машет соседу, жмет на газ, косится на панель, видит, что навигатор сменила трансляция с камеры заднего вида, и наблюдает, как…

Бам! Бам!

Оглушенный Тимми исчезает под задними колесами внедорожника.

Дакворт паникует, переключает рычаг управления и проезжает вперед.

Бам! Бам!

О, Тимми!

Дакворт видит, как потрясенный местный житель изумленно разевает рот.

Дакворт видит, как к ним, разинув рот, мчится потрясенный Большой Тим.

Разинув рот, потрясенный Дакворт выходит из машины.

Потрясенный Тимми лежит с разинутым ртом, и на лбу у него вырастает гусиное яйцо. Пластиковый шлем треснул и теперь бесполезен. Сломанный нос, улыбка профессионального хоккеиста и две ноги с торчащими из них зазубренными обломками розовых костей. Глаза у Тимми побелели. Он произносит:

– Fyllisk fjörvi

feigra manna,

ryör ragna sjöt

rauöum dreyra.

Svört veröa sólskin

um sumur eptir,

veör öll válynd.

Vituö ér enn – eöa hvat?^{20}

Но во всей этой. суматохе и шуме слова Тимми уносит пригородный ветерок.

Ꝏ

Словно в каком-то сонном мороке Джаспер П. Дакворт переходит от бланка к бланку, от протокола к протоколу, без конца повторяя одно и то же: адрес, место работы и т. д.

Офицер полиции Арчи Рино, составляющий рапорт, встает на сторону Дакворта. Тимми был маленьким дерьмом, дебилом, умственно отсталым, панком и, судя по горке обгоревших трупов животных, найденных этим летом в поле за его домом, психопатом-поджигателем. Ничего этого в официальном рапорте нет, но офицер, который уже подумывает об уходе из полиции, в знак поддержки вручает Дакворту свою визитку. Сразу после того, как выдвинул против Дакворта обвинение в ряде нарушений, которые, без сомнения, окажутся в его досье.

– Надеюсь, у вас хороший адвокат, – говорит офицер Рино, уезжая домой, к семье.

Ꝏ

Дакворт, пребывающий в шоке, молчит, а Большой Тим восхищается больницей. Он никогда в них не бывал. Даже родился он в питьевой лохани для скота, переделанной в бассейн, тяжело плюхнувшись в воду сразу при появлении на свет. Вышедший из дальнего кабинета врач объявляет Дакворту и Большому Тиму, что Тимми мертв, не желают ли они, чтобы провели вскрытие?

Тимми мертв.

Док сразу выкладывает правду. У него билеты на «Чикаго Кабс», а это единственная возможность увидеться с любовницами. Врач взглядом советуется с Даквортом, но Дакворт, который не является членом семьи, колеблется.

– Да, я бы хотел, чтобы провели вскрытие. – Отец Тимми опускает голову, с носа скатывается слеза. Он всхлипывает и поворачивается к Дакворту: – Ты убил моего сыночка.

Дакворт сидит понурившись.

– Ты убил моего сыночка.

Дакворт опускает голову еще ниже.

Большой Тим вытаскивает откуда-то из воздуха сигару и спрашивает:

– Каково это было?

Вёльва^{21}

На заре, просачиваясь в трещины между снами и томлениями, к Дакворту приходят странные слова. Возможно, это последние слова Тимми. Возможно, они дают ключ к тому, о чем все мы знаем в нашем коллективном бессознательном. Что бы это ни было, Дакворт их записывает:

vindold, vargold

adr verold steypiz

Mun engi madr

odrom pyrma

И, после нескольких попыток онлайн-перевода на английский, в том числе с клингонского, у него получается:

Век ветра. Волчий век.

Пока не рухнет мир,

ни один человек не пощадит другого.

Дакворт долго смотрит на написанные им фразы. Утреннее солнце тускнеет, окутанное облаком водяного пара. Он выключает компьютер. Сжигает бумажку и развеивает пепел во дворе своего многоквартирного дома, прежде чем кучевые облака превратятся в кучево-дождевые.

Вороньё

– Мы никогда больше не увидим художественного гения, равного Тимми, – произносит Дакворт.

Он, Джаспер П. Дакворт, еще минуту назад хранивший гробовое молчание, сидит на лестнице в вестибюле Музея современного искусства. На нем темный тренчкот, и хотя о его фалды кто-нибудь может споткнуться, они живописно раскинуты на ступенях, словно плащ павшего супергероя. Вам он этого не скажет, но Дакворт прекрасно знает, какую меланхолическую картину бесконечной печали он собой являет. (Жаль, что Уэйлона здесь нет, чтобы запечатлеть этот момент на черно-белой пленке.)

Но Музей современного искусства – это музей современного искусства, с ним состязаться Дакворт не может.

Уэйлон, где ты? А твой фотоаппарат и твоя пленка с шедевром Тимми? Где тот снимок?

Хотел бы он иметь эту фотографию при себе, когда офицер Рино и его коллеги в конце концов заберут его в участок за непредумышленное убийство в результате ДТП.

Охранник с рацией, получающий минимальный оклад, из соображений безопасности ногой отодвигает фалды тренчкота в сторонку. Его кроссовки стоят дороже, чем даквортовский тренчкот.

Ꝏ

Мимо проходит молодая женщина с розовыми волосами, кольцом в носу и в обтягивающей черной футболке с надписью, сделанной стразами: «Туалетное искусство». В руках она держит книгу о Дюшане.

Дакворт говорит:

– Мисс, вы знали, что Дюшан в одиночку разорвал связь между искусством и качеством?^{22}

На что та с неприязненной сухостью в голосе отвечает:

– Как реклама пива? – Девица фыркает и идет дальше.

Ее место сразу же занимает орава харкающих школьников и та самая учительница Тимми. Застенчивая.

– Держитесь, Этель? – спрашивает Дакворт.

Женщина его не слышит, поэтому он повторяет вопрос уже громче, но тем же театральным тоном глумливого смирения.

Учительница останавливается и оборачивается.

– Идите, ребята, – произносит она. – Я вас догоню. Выставка там. Меня зовут Эмма, мистер Дакворт.

Он кивает:

– Прошу прощения, что забыл ваше имя. – (Но, возможно, дело еще и в том, что сегодня она одета немного по-другому. Ее непритязательное, похожее на мешок из-под картошки платье намекает на пышные бедра. А эти локти как выпирают!) – Это весьма невежливо с моей стороны. Я размышлял о Тимми и его художественном произведении. Оно блистательно и гениально. У меня была глупая фантазия, что я представлю его миру и прославлюсь вместе с ним. Поверьте, дорогая Эмма. Мы никогда больше не увидим равного ему. В этом поколении уж точно. Поверьте мне. Я когда-то был драматургом. А теперь у нас даже нет фотографии его шедевра. – Он поднимает голову вверх и смотрит мимо нее на окна МСИ. – Боюсь, приближается тьма…

– Я прощаю вас за то, что вы задавили Тимоти, – говорит Эмма.

Ꝏ

Эмма берет голову Дакворта в свои руки и запечатлевает поцелуй на его ободранном подушкой безопасности лбу, потом на щеке, ощущая губами щетину.

Интересно, там он бреется?

Арчи ее заставил.

– А как же Табби? – спрашивает она.

Удивительно, но Дакворт целует ей руку. Нежно. Искренне. Но этого недостаточно. Ей нужно больше, нужно подобраться к его уязвимости. Попробовать ее на вкус. Эмма целует его прямо в губы.

Расставаясь, они пристально смотрят друг на друга.

На вкус он как пахта.

– Ну-ка, быстро, – шепчет Эмма. – Что вы думаете об этой африканской скульптуре на третьем этаже? У фонтана. – Женщина сглатывает и затаивает дыхание. Она определенно поделится этой историей с Арчи на заднем сиденье его патрульной машины.

– О, – несколько рассеянно произносит Дакворт, – я не любитель этнического искусства. Все эти «уга-чака» и тому подобное.

Эмма легонько, успокаивающим жестом касается его спины. Он что-то бормочет себе под нос.

– Табби. Табби. Да, конечно. Табби.

Затем учительница извиняется и идет в туалет, во вторую кабинку, где шокирует саму себя тем, как легко ей вызвать в воображении фантазию, как этот охранник со своей рацией имеет ее в зад.

Ꝏ

Дакворт стоит в вагоне поезда красной ветки. Он раскачивается вместе с вагоном, ни за что не держась и гордясь отличной координацией. Не нуждаясь в страховке. Все остальные цепляются за поручни и подоконники. Критик оглядывает вагон. Подростки уткнулись в телефоны. Вместо того чтобы общаться друг с другом.

Тимми указал бы им путь.

Эх, Тимми…

Дакворт понимает, что вечно обречен помнить мальчика с хрипловатым голосом. Но он архивирует это для последующей обработки, возможно для статьи, эссе или даже мемуаров, потому что в настоящее время он движется в другом направлении. Поезд везет его к Табби.

В самом деле, милая Эмма, а как же Табби?

Ꝏ

– Следующая станция «Говард». Выход на правую сторону, – вещает мужской голос без определенного акцента (это называется североамериканским нормативным произношением). Приятный, безликий, но внятно объявляющий станции. Этот актер родом из Милуоки, а не из Чикаго. Турист, направляющий туристов.

Писк телефона возвещает о пришедшей эсэм-эске: «Вы уволены».

«Блестяще», – думает Дакворт. Хотя теперь жалеет, что не устроил сцену в кабинете-аквариуме. Не продемонстрировал уход, достойный соцсетей.

Критик еще раз сверяется с адресом. Выйти на станции «Говард», повернуть налево, проследовать мимо супермаркета «Каб фудс». Квартира на Линден. Третий этаж. Будучи человеком воспитанным, он попытался позвонить перед приходом, хотя Тимми заранее не звонил. И, разумеется, номер Табби откликнулся голосом другого актера, сообщившего Дакворту, что ее телефон «отключен или больше не обслуживается». В конце концов, так, вероятно, лучше всего, ведь о подобных вещах надо беседовать лицом к лицу.

Здравствуйте, Табби Мастерсон, я пришел посмотреть, действительно ли вы художественный гений. Я должен убедиться, что вы не фуфло. Я должен уговорить вас позволить мне открыть вас. Руководить вашей карьерой, направлять вас в таком беспощадном и непостоянном мире искусства. О, к тому же я уже не могу представлять Тимми, и не только потому, что он юн, глуп и не поддается контролю, но и потому, что он мертв. Я переехал его. Дважды. (Пауза.) Теперь вы для меня потеряны?

И как на это отреагирует семидесятитрехлетняя женщина? Дакворт предполагает, что она не поверит, будто ее искусство способно вызвать такие эмоции. В МСИ она показалась ему слегка неотесанной.

Но она нужна ему.

А ей нужен защитник. Пропагандист.

Они всем покажут: и Лесу, и музейному совету или комитету, или как там он называется, этот просиживающий задницы комитет из бизнесменов, хиппи и прихлебателей трастового фонда, редакторов и недоумков со вкусами, воспитанными на глянцевых журналах и стрижках, которые посоветует им стилист. К последнему Дакворт, надо сказать, более чувствителен, чем большинство людей; он оплатил два сеанса пересадки волос, прежде чем у него закончились деньги. Вышло так ужасно, что студенты беззастенчиво пялились на него. Девицы ржали или хихикали, и неестественная линия роста волос лишала всякой возможности серьезной беседы или лекции. Чертовы пересадки. Поэтому Дакворт и начал брить голову. Сверху побольше, на боках поменьше, иногда давал подкове подрасти, спуститься по щекам и превратиться в бородку. Типично профессорскую.

Ему нужно… что ему нужно? Ах да, ему нужна Табби, нужно, чтобы она была рядом. Поглядит он тогда на этих кретинов, скептиков и маловеров, посмотрит, как загорятся у них глаза. Когда они увидят искусство Табби. И его. Потому что это он ее обнаружил. Взрастил. И раскрутил.

Ꝏ

Поворачивая на Хилл-стрит, Дакворт сталкивается не только с не по сезону холодным ветром, но и худшим из своих кошмаров: студентами-искусствоведами. Многие держат в руках свечи. Что это – бдение, манифестация? Намалеванные вручную плакаты и транспаранты с надписью «Мы любим тебя, Бита» освещены мерцающим светом тысяч свечей, прикрываемых ладонями: художники-любители наконец приняли вызов своих надменных коллег.

НАША БОГИНЯ.

МЫ МИГРИРОВАЛИ.

ЛЕПИ НАС.

ВАЯЙ НАС.

ТВОРИ НАС.

К тротуару подъезжает автомобиль со световым коробом «Искусство пиццы». От толпы отделяется розововолосая девица (та самая), забирает у водителя пиццу, быстро сует ему купюры. Дожидается сдачи. Направляется к зданию. Открывает картонную коробку, но вместо того, чтобы взять кусок себе, перекладывает пиццу в неглубокое ведерко. Парень с длинными волосами и ангельскими крыльями за спиной прицепляет ведро к веревке и тянет. Ведерко поднимается на третий этаж.

Как только оно равняется с краем окна, створка открывается. Появившийся в окне мужчина достает ведерко и втягивает его внутрь. Вынимает пиццу, после чего снова вешает на крючок. Слегка разочарованный, он небрежно машет толпе рукой. И кричит:

– Еще пива! И травки!

И ведерко почти в свободном падении скользит вниз.

По толпе разносится вопль:

– Еще пива! Еще пива! И травки!

Несколько студентов садятся на велосипеды и отправляются выполнять задание; у каждого через плечо перекинута армейская сумка израильского десантника с приколотой английскими булавками нашивкой.

Дакворт снова смотрит в окно, на мужчину. Ему требуется некоторое время, чтобы опознать его (контекст совсем не тот), и наконец в мозгу щелкает: это арт-критик из «Лос-Анджелес таймс». Иа-Иа или как там его.

Ꝏ

Дакворт пробирается сквозь освещенную свечами толпу. Люди смотрят на него снизу вверх. Гул нарастает.

– Посланник. Это посланник.

Кто-то сует ему в руки экземпляр газеты с его заметкой и маркер. Дакворт, видевший немало кинопремьер, расписывается на заметке и улыбается. Посланник?

К нему, низко опустив голову, подходит розововолосая девушка.

– Простите меня, – лепечет она, – за слова про рекламу пива. – Вместо футболки с надписью «Туалетное искусство» на ней теперь футболка с надписью «Бита» (тоже из стразов). По лицу девицы текут слезы. – Пожалуйста.

Дакворт оглядывается, чтобы выяснить, не нужны ли еще автографы.

Ꝏ

Он звонит в дверь.

– Звонок отключен, – сообщает парень с ангельскими крыльями.

– Не могли бы вы сказать ей… э-э… что посланник здесь, – говорит Дакворт.

Парень с крыльями кивает в сторону ведерка, в которое уже загружают пиво «Гус айленд» и десятидолларовые пакетики с вонючей травкой. Дакворт вынимает потрепанную визитку и пишет маркером: «Я здесь. Я хотел бы увидеться с Табби». И, спохватившись, добавляет: «Пожалуйста». Бросает карточку в ведерко и достает оттуда пиво. Отечественное, ледяное. Быстрый рывок за веревку – и ведерко снова поднимается.

У самого уха Дакворта раздается мучительно громкий неприятный дребезг и звон. Он до конца дня будет плохо слышать этим ухом, зато дверь теперь открыта. Пока он входит, парень с крыльями говорит:

– Она будет наказана, – и кивает в сторону розововолосой девушки. Она рыдает, и слезы образуют две лужицы у ее ног. Теперь у парня с крыльями в руке ракетка для пинг-понга. Он просверлил в ней дырки.

Дакворт оглядывает толпу. Все смотрят на него, ожидая вердикта. Дакворт приветствует толпу; розововолосая девушка уже стоит на коленях, выпятив зад.

– Положитесь на здравый смысл, – произносит Дакворт, потягивая пиво.

Ꝏ

Дакворт дует на чай и наблюдает за поднимающимся от него паром. «Эрл грей». Табби не такая уж неотесанная, может даже, вполне культурная. В конце концов все может сложиться. Он ставит чашку на блюдце и еще раз опускает в нее чайный пакетик, наслаждаясь этим простым жестом. Чай согревает его и прогоняет холод из ушей, хотя левое ухо (оглохшее) теперь болит.

– Надесьдесьнеслишкмжрк, – говорит Табби.

– Прошу прощения? – говорит Дакворт и поворачивается к ней здоровым ухом.

– Надеюсь, здесь не слишком жарко.

– Вовсе нет. – Дакворт поднимает чашку и снова дует. Табби – взрослая женщина, нельзя обращаться с ней как со студенткой. Как в покере: вы же не можете блефовать, когда на вас не обращают внимания.

Квартира старинная, с тремя огромными спальнями, в центре вы таких просторных комнат не найдете. Повсюду вырезки из журналов, коврики для резки, эскизы более крупных работ, миниатюрные модели скульптур. Очевидно, после того как Дакворт позвонил и пока он, отдуваясь, поднимался на третий этаж, тут не было предпринято никаких попыток навести порядок.

Табби извиняется и выходит, чтобы налить себе еще кипятка. Критик снова разглядывает комнату. На стенах в рамках висят статьи, фотографии и эссе из малоизвестных художественных сборников и журналов. Все они посвящены ее «Миграции». Объемы статей и круг читателей растут. Последняя вышла в журнале, основанном чикагцем и ведущим ток-шоу, вкусы которого… В общем, экспозиция хорошая. Прошел всего месяц. Дакворт находит свою заметку под чьей-то работой, прикнопленной к стене. Очевидно, что, пока Дакворт в поте лица подбирал слова, в действие была приведена огромная махина. И все лишь за какой-то месяц? Чтобы выпустить один номер журнала, требуется… постойте, критик из «Лос-Анджелес таймс»! У него есть связи.

Но ведь это я ее открыл!

Руки у Дакворта дрожат, чашка позвякивает о блюдце. Он напоминает себе, что он посланник. И сейчас он здесь, в башне. Глубокий вздох, и чашка с блюдцем остаются целыми и невредимыми.

Он слышит доносящийся из дальней комнаты шорох – нет, этот звук больше похож на шум борьбы или грохот мебели, передвигаемой в каком-то узком коридоре.

Должно быть, это в ее студии.

Табби возвращается. Круги у нее под глазами кажутся еще темнее, точно она накрасилась, а потом забыла снять макияж. По всему лицу какие-то пятна. Она подливает гостю кипяток. Руки у нее грубые, заскорузлые, в пятнах туши и порезах и к тому же дрожат. Табби отходит и садится на обычную скамеечку для ног. Она выглядит усталой и неудовлетворенной. Изможденной. Смертельно вымотавшейся.

– Ну, – произносит Дакворт, указывая на ее руки, но игнорируя статьи и вырезки, – вы выглядите так, будто были очень заняты.

Табби вздыхает и кивает в сторону коридора, в направлении еще одного отвлекающего фактора.

Она ерзает на скамеечке для ног, словно ей неудобно сидеть.

– Я претендую на Макартуровский грант для гениев^{23}, – сообщает она. – Меня включили в список финалистов. Ускорили подачу заявки. Члены комитета передрались.

Дакворт кашляет в свой чай. Все еще очень горячий. Озирается по сторонам. Табби небрежно бросает ему грязную тряпку, пролитый чай волнует ее меньше всего.

– Это фантастика, – говорит Дакворт. На его носу повисает готовая вот-вот сорваться капля чая. Он вспоминает слезу Большого Тима.

Табби поднимает взгляд на критика. Осматривает его с ног до головы.

– Вы весь в черном.

Дакворт смотрит на себя. Потом снова на нее.

– Я в трауре, – говорит он. И думает: «Идеальное начало, чтобы обратить историю Тимми себе на пользу». «Все это очень прискорбно и грустно, но есть вы, Табби. Я знал, что вы – нечто особенное», – скажет он.

Но Табби не спрашивает: в трауре по кому? Она говорит:

– Фонд хочет увидеть мое следующее произведение.

– Это, должно быть…

– Они хотят видеть вторую работу.

– Надо думать, у вас несколько вариантов на выбор. – Он произносит это с размашистым жестом.

Табби вздыхает.

Дакворт наклоняется вперед, сплетает пальцы рук. Кивает.

– Я знаю, как трудно художнику выбрать из множества работ репрезентативное произведение – ведь каждое как ребенок, да? Каждое знаменует собой этап или несколько этапов, каждое воплощает собой свою сущность, свои стадии роста – разных влияний, разных мыслительных процессов, разных техник. Разных настроений, измененных внутренним пейзажем, – это как реакция на мир, его настроение или отсутствие такового. Попытка вычленить одно-два репрезентативных произведения художника для чего-то очень важного, вроде «Макартура», – должно быть, это очень, очень трудно. Не завидую вашей задаче.

Дакворт касается плеча Табби. Это несексуальный жест, в нем нет ни искусственности, ни драматизма.

– Возможно, я мог бы помочь вам выбрать, – говорит он, кивая в сторону коридора. – Позволите взглянуть?

Табби моргает в знак согласия.

Взволнованный критик следует за женщиной по коридору, слава и богатство, связанные к погасшей звездой Тимми, тускнеют с каждым шагом. Воздух словно заряжается электричеством; до Дакворта доносится высокочастотный шум работающего где-то поблизости телевизора.

Они входят в комнату. Радиатор в углу шипит, точно кот, защищающий свою территорию. Дакворт расстегивает пальто. Тут беспорядок еще хуже. Повсюду валяются клочки бумаги, пролитая тушь, засохшая глина, недописанные холсты, незавершенные наброски.

Дверь позади распахивается. Дакворт оборачивается. По коридору рыскает обнаженный главный арт-критик «Лос-Анджелес таймс» Эяль с оползшими под тяжестью плоти ягодицами. В руке у него портативная видеокамера, ее мягкая черная ручка обхватывает тыльную сторону ладони, словно ремень безопасности. Эяль входит в ванную комнату в конце коридора и прикрывает за собой дверь.

До Дакворта доносится тихий писк камеры. Мысленным взором он видит, как загорается красная лампочка записи и раздается звук льющейся в унитаз мочи.

Он поворачивается к плачущей Табби.

– Им нужна вторая работа, – бормочет она. – Разве «Миграция» недостаточно хороша?

Взгляд Дакворта скользит по незаконченным проектам. Волосы у него на загривке не шевелятся. Ни электрических разрядов, ни восторга. Ни даже волнения.

Никакого потенциала.

Ничего особенного.

Его взгляд останавливается на пластилиновой скульптуре из МСИ. Тимми! Но это не работа Тимми. Это отчаянная неудачная имитация, жалкая тень шедевра Тимми. В ней нет ничего примечательного. Ничего ценного. Ничего достойного внимания. Ничего стоящего бумаги, туши и потраченного времени. Времени, которое семидесятилетней старухе уже не вернуть.

Дакворт смотрит на Табби, Их взгляды встречаются, и женщина прочитывает в глаза критика свое будущее. Она не выдерживает и разражается плачем. Дакворт обнаруживает, что обнимает ее. Ее спина содрогается от рыданий, и мужчина обнимает ее еще крепче. Он утешает ее. Утешает себя.

Наконец они отстраняются друг от друга.

– Что со мной было?

Не ответив, Дакворт придвигает более удобный на вид табурет с мягким сиденьем. Жестом приглашает Табби сесть. На табурете стоит незавершенная статуя из дерева, бумаги и глины. Она напоминает харрихаузеновского кентавра из стародавнего английского фильма^{24}. Табби садится на скульптуру. Та трескается и разваливается на части, превращаясь в серый пепел. Ей все равно, а критик так не ответил на ее вопрос.

– Что со мной было?

Дакворт садится на корточки и заглядывает ей в глаза.

Табби смотрит на него сквозь слезы.

– Дело в воде, – произносит она. – Правда? – Что?

– Это все вода из МСИ. В нее что-то подмешали, правда? Я поняла это, когда выпила ее. По телу побежали мурашки, я ощутила кайф и уныние одновременно и почувствовала, что способна на все.

– Табби, дело не в воде. Это абсурдно и совсем не в дадаистском духе. Это просто глупо, – возражает критик, но тут замечает страдание в ее взгляде. Он кладет руку ей на плечо. И сжимает его. – Вы, и только вы, создали «Миграцию». Ваш предел – это небо. Нет, ваша цель – звезды.

– Но посмотрите вокруг, – восклицает женщина. – Сплошная дрянь.

Дакворту не нужно смотреть вокруг. Действительно, сплошное дерьмо.

– Это просто этап, – говорит Дакворт. «Просто этап», – твердит он про себя. Впрочем, в глаза ему бросается раздавленная скульптура. Это не кентавр, а Уэйлон в миниатюре, верхом на лошади. Его глаза темны и пусты. Черты лица искажены гротескной гримасой. Лошадь серовато-белая. Но сквозь пепельный налет проглядывают оттенки красного, черного. У Дакворта сосет под ложечкой. Он ожидает, что, пока он смотрит на призрачное, искаженное лицо своего фотографа, на него снизойдет откровение.

Но ничего не происходит.

– Мне нужно выпить еще воды, – говорит женщина, выводя Дакворта из задумчивости. – Я не могу вернуться к прежней жизни.

Взгляд ее на минуту стекленеет, а потом проясняется. Табби встает и выходит из комнаты.

Дакворт ногой заталкивает разбитую скульптуру под скомканные газеты, убирая ее с глаз долой. Он следует за Табби на кухню, где тоже настоящий свинарник, расставаясь с раздавленным всадником Апокалипсиса.

Ꝏ

Табби выливает в раковину кувшин скисшего двухпроцентного молока. Обматывает шею шарфом и нахлобучивает на голову русскую ушанку.

– Мне нужно в МСИ. – Она вынимает из раковины опустевший кувшин. На его стенках еще осталась тонкая молочная пленка. – Мне нужно выпить еще. Из фонтана. Еще один стакан – это все, что мне нужно, верно?

– Э-э… ну, да, вероятно, это сработает, – почти убедительно произносит Дакворт. – Вероятно, это позволит вам разблокировать… э-э… творческий запал, на который только способны ваши синапсы.

– Думаете, я смогу? – спрашивает Табби.

– Смо-же-те, – нараспев отвечает Дакворт.

Иначе она – гений одного шедевра?

Раздается чей-то хриплый голос. Показывается Эяль, делающий глоток пива из бутылки. Дакворт мысленно видит силуэты выброшенных окурков, кружащих на дне унитаза. Но куда больше его беспокоит капля мочи, до сих пор свисающая у Эяля с кончика пениса. Критик безо всякого смущения проходит мимо Дакворта. Наклоняется, одной рукой приподнимает подбородок Табби и долго, взасос целует ее.

Звонит мобильник.

– Не обманывайте себя, думая, что вода из фонтана создает нечто из ничего. Проводник – вы, Табби, – произносит Дакворт с бравадой шекспировского актера, но пафос несколько снижает непрерывно трезвонящий телефон.

– Пожалуйста, принесите мне еще глоток воды, Джаспер. – Табби смотрит на него снизу вверх. – И прошу вас, ничего не говорите людям из «Макар-тура». Пусть это будет наш секрет. И ребятам внизу тоже. Им нужно во что-то верить.

Эяль отвечает на звонок.

– Это тебя, любовь моя, – говорит он.

Она смотрит на Эяля, который смотрит на свой телефон. Она переводит взгляд с Эяля на телефон.

Он протягивает ей телефон. Табби смотрит на Эяля, целует его в щеку. Он пожимает ей руку и снова принимается сворачивать суперкосяк из пакетиков с вонючей травой.

Дакворт в замешательстве. Он прищелкивает языком.

Происходит короткий приглушенный разговор. Табби вешает трубку. Эяль подносит зажженный косяк к ее губам.

– Это был доктор Ясса, – говорит Табби и затягивается.

Эяль придвигается к ней.

– Я тебя не оставлю.

Выпуская дым, она сообщает:

– Я умираю от рака мозга.

Дакворт ощущает головокружение. Его сердечная чакра вспыхивает и тускнеет.

– Прошу вас, мне нужна вода, – говорит Табби. – Пожалуйста, принесите мне еще глоток воды. Пока не стало слишком поздно.