Текст книги "Убийство на острове Марты"

Автор книги: Дэвид Осборн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 16 страниц)

Дэвид Осборн

Пролог

Все началось восемь лет назад. В самый что ни на есть обычный вечер я встала на ту стезю, которая семь лет спустя привела меня к ужасным происшествиям, имевшим место минувшим летом.

Мне было одиноко, и посему я пошла на лекцию «Советы одинокой неработающей женщине» в Нью-йоркском университете на Вашингтон-сквер. Помню все так отчетливо, будто вчера: большая неуютная аудитория, жесткие стулья, расставленные как попало, жара и духота в помещении, где обогреватели работали в тот мартовский вечер на полную силу. (Снаружи, надо признать, было довольно-таки прохладно.)

Так же хорошо запомнился лектор, невысокий лысеющий человек, перешагнувший за пятидесятилетний возрастной рубеж и, казалось, не имеющий пола. На афише перед его именем красовалось указание на докторскую степень, а после имени стояли не менее претенциозные буквы, обозначающие какие-то там титулы и звания. Лекция была на редкость скучной: он бубнил себе под нос что-то невразумительное. У него получалось, что любую одинокую женщину и вообще любого одинокого человека, после того как они оставят работу, надо списать в обоз.

Мне было важно получить ответ на один-единственный вопрос: как быть женщине, которая осталась одна? Однако эта проблема его, по-видимому, не интересовала вообще, он не сказал о ней ни слова.

Лектор показывал много слайдов, и в те промежутки, когда он включал свет, чтобы перезарядить проектор, я окидывала взглядом слушательниц, старательно, слово в слово конспектирующих лекцию. Это были мои подруги по несчастью – вдовы за пятьдесят или около того, разведенки, оставившие службу старые девы. И хотя были они очень разные, все лица объединяло одно выражение: ни одна из них уже не надеялась испытать в своей жизни что-то необыкновенное, романтическое. Я вдруг поняла, что все они «вышли в тираж»: у них есть свой клуб, клуб седовласых дам, заполняющих туристические автобусы, гурьбой следующих за гидом, ведущим их по Уильямсбургу, и так же скопом заказывающих билеты на летние концерты в Тангвулде. И все! И что самое страшное, я была одной из них.

Меня зовут Маргарет Барлоу. Я – вдова. Признаюсь по секрету, что мне всего лишь пятьдесят пять или капельку больше (какая женщина будет афишировать без необходимости свой возраст, предпочитая остановиться на отметке «пятьдесят»). Некогда я была натуральной блондинкой, но с тех пор как, к своему ужасу, обнаружила у себя седые пряди, доплачиваю парикмахеру, у которого делаю стрижку, еще и за выборочную окраску волос. Ростом я несколько выше среднего, фигура у меня всегда была стройная и гибкая – о таких говорят «как тростинка» – с тонкой талией, развитым бюстом и красивыми ногами. Я и сейчас еще смотрюсь недурно: благодарение Богу, первая половина жизни, лишенная трудов и забот, сказалась на мне не худшим образом. Правда, со временем у меня слегка раздались бедра и немного опустилась грудь, не говоря уже о досадных морщинках, особенно вокруг глаз. Разумеется, я делаю все от меня зависящее: следование моде в одежде, насколько позволяют мне мои средства, комплексы упражнений Джейн Фонда, уход за кожей рук, умеренная косметика. Губную помаду я исключила раз и навсегда.

К тому времени, о котором я веду рассказ, прошел год со смерти моего мужа Джорджа. Мне стало ясно, что женщина, прожившая, подобно мне, двадцать пять лет в счастливом браке, овдовев, встречается, помимо печали о муже, и с другими проблемами, независимо от того, сколько ей лет. Подходящих мужчин оказывается пугающе мало, и все они – либо женаты, либо убежденные холостяки, либо волочатся за смазливыми девушками (я уж не говорю о тех, кто вообще ни на что не пригоден). Более того, овдовевшая женщина сталкивается с установившимися предрассудками касательно ее нового статуса. Если она ведет себя степенно и скромно, все начинают думать, что подойти к ней во время траура значит оскорбить ее чувства. Руки прочь от вдовы почившего! Излишне говорить, что «период траура» в этом случае может затянуться до бесконечности. Если же вдова, напротив, общительна и жизнелюбива, ей выносят не менее суровый приговор: она объявляется легкомысленной и ветреницей, презревшей священные узы брака, преступившей через саму смерть.

Вдова проигрывает в любом из этих случаев, ее жизнь превращается в непрестанную борьбу: она стремится занять себя с утра до вечера и к ночи валится с ног от усталости, тем острее чувствуя свое одиночество; женщина старается поддержать старые связи, чувствуя, что они все более ослабевают: семейные пары ищут общества себе подобных; она боится быть навязчивой, кому-то помешать – и всюду оказывается лишней.

Она кончает тем, что предпринимает отчаянные усилия, чтобы оградить себя, насколько это возможно, от мертвящей скуки унылого существования, которое избрали своим уделом однополые женские группы вроде той, к которой я присоединилась в тот достопамятный вечер. И хотя я еще не вполне освоилась с положением вдовы и не могла считать себя совсем одинокой, при виде моих сестер по несчастью я решила по крайней мере сохранить себя как личность и дала себе клятву, что никто никогда не причислит меня к разряду людей, для которых жизнь позади.

Я не дослушала лекцию до конца. Было нестерпимо видеть эти ученические позы, эти головы, послушно склонившиеся над тетрадками. Я встала и вышла наружу – без единой мысли в голове, без всякого плана. Мне повезло: довольно быстро подвернулось такси, доставившее меня домой. В этой милой квартирке на Восточной стороне я прожила свыше пятнадцати лет; однако все в ней напоминало мне о жизни вдвоем, тогда как теперь я была одна. «Надо ее продать, и как можно быстрее», – подумала я, направляясь в ванную.

Приняв душ и почистив зубы, я надела самую красивую ночную рубашку, взяла, помнится, томик Пруста, чтобы почитать на ночь, и улеглась в постель с полным сознанием своей независимости и неповторимости.

Я читала и ждала одиннадцатичасовой программы новостей, когда зазвонил телефон.

– Добрый вечер, мам, – сказала трубка голосом моей замужней дочери. Она служила юрисконсультом в одной из нью-йоркских фирм. Занятая с утра до вечера, она не имела возможности вывезти своих детей – трех– и пятилетнего возраста. Дочь попросила меня поехать с ними в наш загородный дом, который мы с Джорджем купили уже достаточно давно в Эдгартауне, красивейшем селении во всей Новой Англии, расположенном на острове Марты. Этот сказочно живописный остров находится в трех милях к югу от мыса Кейп-Год. Дом, построенный еще в 1803 году, был большой – четыре спальни, – добротный, обшитый тесом. На выкрашенных белой краской стенах выделялись зеленые ставни. Позади дома был сад, аллеи для одиноких прогулок с видом на закрытую гавань Эдгартауна, где швартовались десятки яхт и парусных шлюпок. Я планировала продать и дом вместе с городской квартирой, а самой отправиться в путешествие и посмотреть по возможности весь мир – в этом я видела способ активного сопротивления своему новому социальному статусу.

Но когда я взяла телефонную трубку, материнский инстинкт возобладал во мне над мятежными чувствами, и я, хотя и без особого энтузиазма, согласилась выполнить просьбу дочери, поставив, однако, жесткое условие: она должна запретить детям называть меня «бабушкой». Этот титул и роль бабушки никак не вписывались в мои планы.

С этого и началось. А чем дело кончилось, вы узнаете в конце романа. Я считаю, что именно это послужило началом, потому что, будучи связана обещаниями, я в тот год поехала на остров Марты в таком настроении, которое заставило меня, в порядке компенсации за несбывшееся путешествие, идти на риск, забывая об осторожности, – до тех пор пока не пришло мое время.

Жалею ли я об этом? Сожалеть о том, что прошло, не имеет смысла. Что было, то было. Однако, думая о будущем и восстанавливая в памяти все пережитые ужасы, я начинаю думать, что теперь поступила бы иначе.

Глава 1

Убийство, как поняла я в результате жутких происшествий, случившихся на острове Марты прошлым летом, – наиболее подлое и гнусное преступление. Жестоко оборванная до времени жизнь – это вам не сюжет романтизированной таинственной истории, которую вы хладнокровно прочитали в утренней газете, не связывая ее с каким-либо конкретным человеком. Синюшная бледность лица, черты, зачастую искаженные гримасой боли и обезображенные, неестественная поза застывшего тела, отвратительный вид свернувшейся буро-коричневой крови и, сверх всего, самая мысль о насильственной смерти – все производит ужасное впечатление, в особенности если вы близко знали убитого или убитую.

Однако в то чудное июньское утро, когда я, сидя в своем вместительном автомобиле, в гавани Вудс-Коул, расположенной на мысе Кейп-Год, в Новой Англии, ожидала парома, который должен был перевезти нас на остров Марты, я менее всего думала о преступлениях, не позревая о том, что в самом ближайшем времени окажусь втянутой в историю, связанную с убийством, отвратительнее которого трудно даже вообразить.

Со мной были мои внучата. С того дня, когда я впервые согласилась взять их с собой на остров Марты, прошло семь лет, и Кристофер успел стать непоседливым десятилетним мальчишкой, а Нэнси – рассудительной двенадцатилетней леди. Пугавшая меня перспектива превратиться в пожилую хлопотливую бабушку счастливо меня миновала. Я и сама удивляюсь, что с самых первых дней все пошло совсем иначе. За исключением старых знакомых, знавших истинное положение дел, все посчитали, что Кристофер и Нэнси – мои собственные поздние дети. Продавцы местных магазинов, полицейские, работники водной спасательной станции – все наше окружение пришло к такому заключению. Даже близкие друзья по истечении недолгого времени стали называть моих внучат не иначе как «ваши славные малышки».

В это трудно поверить, но очень скоро я почувствовала, что заново переживаю ранний период своего замужества: я организовывала игры «своих детей» с детьми «других матерей», вдруг ловила себя на том, что взахлеб обсуждаю публикации РПА[1]1
  РПА – ассоциация родителей и педагогов, занимающаяся вопросами улучшения образования.


[Закрыть], даже детские телепередачи, подвиги сказочных героев – все то, что делают и о чем говорят молодые мамаши. После первого сезона я, неожиданно для самой себя, согласилась на второй, в конце которого я буквально разревелась, когда пришло время возвращать детей их настоящей матери. Оставалось ждать следующего сезона.

Еще пять лет пролетели с непостижимой быстротой. Скоро я устроилась на работу в магазин художественных изделий Дорис Кеттеридж в Эдгартауне, где была занята неполный день. Кристофер и Нэнси теперь уже не посещали по утрам детскую площадку – они занимались в секции парусного спорта, занятия которой проходили на морском берегу. Одним словом, я жила полной, интересной жизнью.

Однако главный жизненный стимул, который я здесь получила, не был связан с детьми, это произошло в самый первый сезон моего совместного с ними отдыха, в тот незабываемый день, когда я повстречалась с Эсси Пекк, постоянной местной жительницей, с которой мы пустились в невероятную авантюру, вознамерившись стать воздухоплавателями. Да-да, летать на воздушном шаре, ни больше ни меньше! Можете вы представить себе нечто подобное? Две одинокие женщины, молодые не по годам, а только духом, парят над землей, на высоте десяти тысяч футов! Есть о чем поразмыслить автору лекции «Советы одинокой женщине». Немного позже я расскажу об этом во всех подробностях: как мы познакомились, как возникла у нас идея заняться воздухоплаванием, круто изменившая нашу жизнь за прошедшие семь лет…

Оставив Кристофера и Нэнси сторожить наш перегруженный автомобиль, я пошла в ближайшую булочную купить пирожков и апельсинового сока на завтрак – было уже полдесятого утра.

На обратном пути еще издали я услышала их возбужденные крики:

– Скорее, Маргарет! Паром уже здесь!

Я посмотрела вниз; там, где десятью минутами раньше меж двух высоких стен из потемневших от времени свай было чистое водное пространство, теперь стоял большой пароход «Островитянин», извергающий из своего чрева целый поток грузовых и легковых машин, возвращающихся с острова Марты на материк.

Дети схватили меня за руки и потащили к нашей машине, зажатой между другими автомобилями, раскалившимися на жарком июньском солнце в ожидании погрузки. Разом взревели моторы, захлопали дверцы, заботливые мамаши начали скликать детей, отцы семейств – свистом подзывать собак. Спустя несколько минут я въехала в прохладное чрево корабля, в его опрятный упорядоченный мир – белые стояки, переборки, розовая, обитая жестью, нижняя палуба. Оставив машину, мы взбежали наверх. Не заботясь о том, чтобы захватить, как это делали другие пассажиры, сидячие места, мы подбежали к перилам, чтобы бросить прощальный взгляд на Вудс-Коул, где стоял знаменитый корабль Океанографического института, только что вернувшийся из научной экспедиции, на маленькие островки у входа в гавань, на красные с черным буи и бакены, обозначающие фарватер.

Легкая рябь от налетевшего утреннего бриза замутила местами зеркальную поверхность серо-голубой воды. Где-то внизу сквозь равномерное гудение машины улавливался знакомый скрип уключин на лодке ловца омаров, возвращавшегося после осмотра ловушек. Пригревало ласковое солнышко, воздух был напоен ароматами цветов.

Я прижимала к себе внучат, слушая, но не воспринимая их болтовню. Не думала я и о предстоящей приятной прогулке по морю – до гавани на северном берегу острова Марты, а затем – пятнадцать минут в автомобиле на восток, к Эдгартауну. Это был один из таких моментов, когда разум парит где-то высоко, в заоблачных высях, и вы целиком отдаетесь во власть собственных ощущений; когда кажется, что время остановилось и ничто уже не может измениться. Такие моменты я бережно храню в своей памяти, как драгоценность.

Переезд до острова Марты обошелся без приключений, если не считать того, что Кристофер опрокинул целую чашку кока-колы на свежевыстиранную блузку Нэнси, из-за чего разгорелась шумная ссора. «Островитянин» причалил к острову Марты где-то в начале одиннадцатого. Мы сразу же выехали в Эдгартаун по береговой дороге, ведущей от старого летнего курорта Оук-Блафс с его пышной викторианской архитектурой, а затем – вдоль восточного побережья, мимо Сенигеконтьюкет-Понд, представляющего собой длинный – с милю длиной – и мелкий резервуар соленой воды, отделенный от пролива Нантьюкет лишь набережной и дамбой. Сезон только начинался, и дорога еще не перегружена.

Для тех, кто не имел удовольствия бывать здесь, скажу, что этот остров имеет восемнадцать миль в длину, а его максимальная ширина – что-то около десяти миль. К востоку от него расположен остров Нантьюкет, вместе они образуют нечто вроде последнего бастиона, прикрывающего материк от океанских бурь.

Остров Марты был заселен англичанами в 1602 году. Индейцы были настроены к ним дружественно, остров процветал, и в XIX веке его суда участвовали в морских путешествиях бесстрашных янки из соседних портов Новой Англии, таких как Нью-Бедфорд, Фолл-Ривер, Глостер и Нантьюкет. Теперь это популярнейший летний курорт с высокоразвитой курортной индустрией – особенно это относится к рыболовецкому порту Менемша, расположенному в западном, возвышенном районе острова, а также – к деловой части гавани и к Эдгартауну, где затейливые мини-паромы, поднимающие три автомобиля, снуют взад-вперед вдоль узкого прохода в Чаппакуиддик все лето напролет. Этот почти-остров связан с остальной площадью острова Марты только цепочкой дюн. Район заселен относительно редко; его пустынные пляжи, заросли сосен и низкорослого дуба тянутся на несколько миль, лишь изредка перемежаясь редкими хижинами. Все вместе это составляет дикий, замечательно красивый ландшафт.

Остров Марты, или просто Остров, как называют его местные жители, представляет собой равнину, местами холмистую. Самая высокая его точка – 300 футов – находится на западе, в довольно большом поселке Чилмарк; в Гэй-Хеде, на западной оконечности Острова, стоит знаменитый маяк, возвышающийся над скалами из разноцветного глинозема и предупреждающий навигаторов об опасных мелях. Его южные пляжи, такие, например, как Чаппакуиддик, очень живописны: многие мили девственно белого песка принимают на себя натиск Атлантического океана. На расположенных между взморьем и плато перемещающихся дюнах и в мелководных заводях обитают всевозможные птицы – от материковых ястребов до морских бакланов. Ландшафт в основном сельский: редкие деревушки, фермы, окруженные лесами и лугами, где некогда паслись овечьи стада; кое-где попадаются развалины старинных каменных стен; заросли дикого винограда чередуются с болотами, полными черники и голубики; тонкий аромат «кружева королевы Анны», златоцвета, «горькой сласти», «черных глаз Сюзен» и полевой гвоздики смешивается со свежестью соленого ветра, запахом водорослей и морского песка, создавая неповторимый букет запахов. И ко всему этому добавьте непередаваемые ощущения при взгляде на небо, на широкий простор, сознание изолированности от остального мира, восхитительное, ни с чем не сравнимое чувство единения с природой.

Наш дом стоял на берегу Южной Уотер-стрит, на почтительном расстоянии от широкой главной улицы Эдгартауна, которая в летний сезон бывает забита людьми и экипажами. Его построил Амос Сэмуель, капитан китобойного судна, и мой покойный муж в шутку называл его «Хижиной дяди Сэма».

Еще из Нью-Йорка я позвонила Эсси, чтобы сообщить о времени своего прибытия, и она приехала из своей Менемши, чтобы распечатать наш дом и заполнить холодильник провизией. Я не застала ее в доме и была очень этим огорчена. В передней лежала оставленная мне записка: Эсси писала, что занята оформлением продажи земли – в Чилмарке ей принадлежали два небольших участка, граничащих с усадьбой Грейс Чедвик, той самой особы, вокруг которой вращается мое повествование. Освободиться Эсси должна была только после полудня.

Я слишком хорошо знала, на что понадобились Эсси деньги. Мне тоже предстояло восполнить свою половину расходов, даже если для этого придется повысить проценты по закладной на дом – я заложила его годом раньше.

Меня не покидало чувство вины за этот мой поступок, будто я украла что-то. Аэронавтика становилась все более дорогим удовольствием, а склонность эта становилась непреодолимой. И Эсси и я во всем прочем были экономны, но здесь тратились безо всякого удержу. В минувшем году мы наконец собрали сумму денег, необходимую для покупки собственного снаряжения: красный шар объемом в 77 тысяч кубических футов, отделанный небесно-голубым, лимонно-зеленым и бледно-желтым; гондола, сплетенная из ивовых прутьев, рассчитанная на двоих, и пропановая горелка для нагревания воздуха, потребляющая 60 литров топлива и обеспечивающая давление в сто фунтов на квадратный дюйм. В эту осень мы планировали лететь во Францию, до Луары, совершать посадки, где нам понравится, останавливаться в лучших гостиницах, пробовать изысканные блюда французской кухни…

Не без усилия заставила я себя оторваться от мыслей о заманчивых перспективах и заняться устройством быта. Как всегда, это потребовало времени и труда. Приходилось только удивляться, почему это дом, оставленный осенью в полном, казалось бы, порядке, за несколько месяцев, когда в нем никто не живет, принимает такой вид, что все нужно начинать сначала. Дети, вместо того чтобы помочь мне, кинулись открывать для себя заново все, что успели забыть за зиму. Их влекла мансарда со старыми игрушками, телевизор, изрядно потрепанный футбольный мяч, который забыли убрать перед отъездом и который чудом уцелел, валяясь в задней части лужайки. Они разбирали сваленные в чулане принадлежности для пляжа и рыбалки: маты, зонты, весла, удочки – и только усиливали беспорядок.

– Оставьте все это в покое! – прикрикнула я на них. – У нас столько дел!

– Ну, Маргарет…

– Я кому сказала! Несите чемоданы в мансарду.

– Ладно уж…

Заправив постели и приготовив бутерброды на ленч, я поспешила в ресторан на Верхней Мэйн-стрит, чтобы заказать обед на сегодня и завтрак на утро, после чего зашла в книжную лавку Гарбора, чтобы купить ежедневную «Нью-Йорк таймс», а также ее воскресный выпуск. Настроение мое было из рук вон. Смена места всегда действует на меня угнетающе: даже если приезжаешь в знакомое место, появляется чувство неуверенности. Ощущение такое, будто тебя вырвали, точно дерево, с корнем и пересадили на другую почву. Последние три года эти летние поездки на остров Марты стали казаться мне все более утомительными. Пока я не освоюсь окончательно и не обживусь на новом месте, неизбежно испытываю некий дискомфорт.

В магазине за кассовым аппаратом сидел Питер Деборд, который вернулся сюда и устроился менеджером – на период летних каникул. Боюсь, что я уставилась на него во все глаза, просто до неприличия: так неузнаваемо изменился он всего за один год: не далее как прошлым летом он был симпатичным мальчуганом, а теперь я увидела перед собой красивого молодого человека с целой копной вьющихся темных волос, крупными, резко очерченными чертами лица, выразительным взглядом синих глаз и фигурой тренированного пловца. Местные девушки, наверное, заглядываются на него, подумалось мне. Высокий, в рубашке для поло, в шортах, открывающих сильные, бронзовые от загара ноги, он был неотразим. Такой заставит тайно вздыхать о себе любую женщину.

– Я окончил мичиганский колледж, миссис Барлоу, – сказал он. – А в январе отправлюсь в Нельский университет сдавать экзамены на магистра искусств. Как ваши малыши?

– Все отлично, Питер! – Я поздравила его с окончанием колледжа и попросила называть меня просто по имени. Он усмехнулся, сказав, что это ему подходит, и сделал мне комплимент.

– Вы, как всегда, выглядите на шестнадцать лет. Этот цвет вам очень к лицу.

Я вспыхнула, словно провинциальная девчонка, которой и впрямь шестнадцать. Домой я летела будто на крыльях, от депрессии моей не осталось и следа.

Едва я принялась за разборку вещей, как зазвонил дверной звонок. В руках у меня были пакеты с апельсинами.

– Откройте кто-нибудь! – крикнула я детям, но они, должно быть, не услышали, возясь у себя в мансарде. «Вот разбойники!» – подумала я и, на ходу вытирая руки кухонным полотенцем, поспешила к входной двери. Однако до нее я не дошла: Хедер Микель надоело ждать, она вошла в дом и остановилась в дверях кухни, худенькая, большеглазая, немного, как всегда, грустноватая; ее темные глаза приветливо лучились; позади нее стояли хорошенькие девочки-двойняшки в чистеньких летних платьях и весело мне улыбались.

Я широко раскинула руки, и все трое вмиг оказались в моих объятиях.