Текст книги "Убийство в долине Нейпы"

Автор книги: Дэвид Осборн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 11 страниц)

Дэвид Осборн

Пролог

Мексиканец был не молод и, как ни приказывал себе прибавить шагу, идти быстрее не мог – усталые ноги не повиновались. Тощие его плечи зябко сутулились. Холодный туман начинал уже, как всегда по ночам, заполнять долину Нейпы. Узкая дорога, по которой мексиканец спускался с холма, засаженного рядами виноградных кустов, тонула во тьме. Дважды он, оступившись, оказывался в кювете. Он знал, что скоро выйдет на шоссе, ведущее к югу через долину, а там снуют машины, и в свете фар он будет шагать, по крайней мере, не вслепую.

Звали его Хулио Гарсиа-Санчес. С сотнями таких же пришлых батраков, с документами, выданными Союзом сельхозрабочих, он приехал с месяц назад из Гвадалахары – сначала поездом до границы в Мехикали, потом грузовиком до Фресно в Центральной долине. Там две недели работал на прополке салата, затем подался до Санта-Елены в долине Нейпы, что к северу от Сан-Франциско, где босс одной местной конторы по найму рабочей силы завербовал его в числе группы таких же мексиканцев собирать урожай на местном винограднике.

Начинали они в долине и постепенно поднимались по холму. От этой работы разламывалась спина. Выходили в пять утра, в холодном рассветном тумане, медленно продвигались между длинными рядами виноградных кустов. Острыми ножами с изогнутыми зазубренными лезвиями срезали нижние гроздья, прятавшиеся в листве, и кидали в желтые пластиковые контейнеры, затем из наполненных доверху контейнеров виноград пересыпали в кузов тракторного прицепа, и трактор отвозил собранное на винзавод. Там гроздья ссыпали в давильню, где машина отделяла гребни и листву и давила ягоды.

Работа останавливалась только с наступлением темноты, но он был рад и такой работе.

Через неделю его бригада, вкалывая не разгибаясь, оказалась на высоком склоне холма, откуда долина была видна как на ладони. Сейчас он бежал с плантации.

Бригадир предупреждал, что, если кто-нибудь сбежит, другой работы ему не видать как своих ушей. Но не это пугало сегодня Гарсиа-Санчеса. Он понимал, что нужно спасать шкуру, он должен был бежать из-за того, что произошло два года назад, когда он работал на том же винограднике. Погода тогда стояла холодная, в общежитии, где они спали, не топили, выданные им реденькие одеяла грели плохо. Куртку же он оставил в цехе винзавода, куда зашел днем, чтобы помочь разгрузить тракторный прицеп. Туман уже испарился, солнце пекло нещадно, и он, сняв с себя куртку, повесил ее прямо у дверей в помещении, которое гринго [1]1
  Гринго – в Латинской Америке презрительное прозвище американца или англичанина. ( Здесь и далее примечания переводчика.).


[Закрыть]называют «кувьер», – там они закачивают виноградную мезгу в большие стальные бродильные чаны. Он знал, что сборщикам в нерабочее время вход в это здание категорически запрещен, но в ту ночь, два года назад, он тем не менее без опаски вышел из общежития и направился в темноте к кувьеру. Дверь была не заперта, и первое, что он увидел там, – свет электрофонаря, а затем заметил человека, стоявшего на крыше огромного чана емкостью в две тысячи галлонов. Человек что-то лил из канистры в люк чана. В отраженном от стальной поверхности чана свете фонаря мексиканец отчетливо разглядел лицо этого человека. Человек с канистрой тоже заметил незваного гостя и направил на него луч фонаря. С дьявольской быстротой Гарсиа-Санчес повернулся, выскочил из цеха и бросился опрометью к общежитию, так и не взяв куртку.

На следующий день босс их всех рассчитал. Прошел слух, будто в один из чанов попал яд. Так что весь урожай погиб и собирать оставшийся виноград поэтому нет смысла. На грузовике их перебросили на другой виноградник, куда больший, в другом конце долины. Там он проработал десять дней, а затем вернулся в Мехико к жене и троим своим ребятишкам.

И вот сегодня на том же самом винограднике на горе он увидел того же гринго. Американец уставился на Гарсиа-Санчеса, причем не так, чтобы один раз взглянул и что-то приказал сделать, как обычно, нет, он молча сверлил взглядом мексиканца. И что-то в его глазах подсказало Хулио, что ни минуты долее здесь оставаться нельзя. Страх ледяным ветром просквозил душу мексиканца.

Сейчас, нагнув голову и ссутулившись, он буквально чувствовал спиной свет автомобильных фар – желтоватое мерцание, рассеянное в тумане, и слышал шум приближающегося мотора. И когда понял, что машина совсем рядом, проворно спрыгнул в кювет.

Машина притормозила, миновала его и остановилась. Ему стало совсем не по себе. Гринго никогда не подсаживали по пути мексиканских батраков. Машина дала задний ход, опять проехала мимо него и остановилась в нескольких ярдах позади. Он услышал, как открылась дверца, донеслись голоса из кабины, и в свете фар возник силуэт мужчины. Хулио не мог разглядеть его лицо, свет слепил ему глаза, но автомат в руке человека был виден отчетливо, и холодный страх снова прошиб мексиканца, вытеснив все прочие чувства и мысли. Он хотел нырнуть в туман, но не мог сдвинуться с места. Перед ним стоял тот самый тип…

– Подойди сюда, – приказал он.

Мексиканец шагнул из кювета на дорогу.

– Повернись спиной ко мне.

Мексиканец не двигался, но жестокий удар стволом автомата по лицу заставил его повиноваться.

– На колени!

– Сеньор, моя ничего не видел. Я вам плохо не делать. Я сейчас иду домой в Мехико.

Дикая боль от удара дулом автомата по позвоночнику заставила его взвыть.

– На колени.

Он повиновался. Опускался он медленно. Его ждала смерть, и теперь он это понимал. Выстрел снесет ему полголовы. Он подумал о жене и детях там, дома, в деревне под Гвадалахарой. Сидят сейчас, наверное, за столом, обедают в общей комнате, там же, где все они и спят и живут. Наверное, никогда не узнают, что с ним случилось. Жена небось подумает, что он остался насовсем в Лос-Эстадос-Унидос. Решит, что он завел себе другую, будет плакать, и дети – тоже. И придется ей выйти на панель, чтобы заработать детям на еду, или рыться на городской свалке. Коленками он ощущал покрытие дороги – твердое и мокрое. Он снял шляпу и, прижав ее к тощей груди, начал молиться:

– Иису…

Продолжить он не успел. Приклад автомата проломил ему затылок, и он упал лицом на дорогу, все еще сжимая в руках шляпу.

Человек с автоматом вернулся в машину, а затем тщательно и расчетливо проехал по неподвижному телу – один раз по груди, затем задним ходом – по голове, раздавив ее, как дыню. Потом вышел из машины и, осторожно обойдя ручейки крови, бежавшие по дороге, убедился, что Хулио никогда уже больше не заговорит. Удовлетворенный делом рук своих, он снова вернулся за руль, еще раз переехал труп и скрылся в темноте.

Мертвое тело было обнаружено ранним утром – им уже кормилось воронье.

Глава 1

Смерть бедного мексиканца, сборщика винограда, в калифорнийской долине Нейпы, сбитого каким-то скрывшимся с места происшествия водителем, не удостоилась внимания прессы, если не считать нескольких маловразумительных строк в местной газетенке. Так что я вряд ли могла бы узнать об этом происшествии, хотя находилась тогда в Калифорнии, всего лишь в нескольких милях от места убийства. Впрочем, если бы я каким-то образом и узнала о драме на дороге, то не придала бы ей какого-то особого значения.

Двумя днями позже я присутствовала в числе гостей на многолюдном коктейле, устроенном владельцем роскошного особняка, среди холмов в южной оконечности долины, неподалеку от старого, викторианской архитектуры городка под тем же названием, что и река, – Нейпа. Поводом для коктейля послужило завершение ежегодных соревнований по воздухоплаванию на шарах-монгольфьерах. Я приехала в Нейпу из Нью-Йорка десятью днями раньше для участия в полетах.

И вот наконец-то, сбросив с себя отнюдь не дамскую летную экипировку – порядком попачканный нейлоновый комбинезон и солдатские бутсы, я с удовольствием приняла ванну, распушила феном волосы, надела купленное в Италии миленькое льняное неприталенное платьице без пояса, жемчужное ожерелье и серьги с жемчугом и бриллиантами, надушилась любимыми духами и старательно накрасилась. Чувствуя себя совершенно преображенной, я в отличном настроении отправилась на коктейль.

В зале было множество народу, пианист наигрывал ностальгические мотивчики – шлягеры минувших дней. Я потягивала первый бокал шампанского, когда передо мною возник симпатичный мужчина лет сорока с лишним, которому весьма шел простецкий, отнюдь не парадный костюм из букле. В глазах его прыгали веселые чертенята. Он представился, хотя имени его я не расслышала из-за гула голосов в зале. Однако мое имя и фамилию – Маргарет Барлоу – он ухватил сразу, после чего немедля принялся восхищаться моей особой с таким хорошо отработанным донжуанским красноречием, что дальше я уже встречала смехом каждый его очередной комплимент.

По всеобщему признанию, я выгляжу неплохо для моего возраста, о котором я, перевалив за пятьдесят, предпочитаю не распространяться. В моих русых волосах совсем немного седины, а на лице почти нет морщин. Благодаря ежедневному бегу трусцой и теннису по уик-эндам фигура у меня сейчас значительно лучше, чем была в тридцать лет. Но при всем том я, конечно, не заслуживала таких его вопросов, как: «Не та ли вы знаменитая манекенщица (имярек), которую на днях показывали по телевидению?»

– Послушайте, – сказала я в конце концов. – Успокойтесь. Вопросы должна задавать я.

– Вот как?!

– Именно так. – Я извлекла из сумочки свое служебное удостоверение, выданное Американской журналистской лигой. На карточке было самое существенное: фамилия, профессия – фотожурналистка, чудовищная, как обычно на документах, фотография и слово «бессрочный» в графе «дата истечения срока документа». Почему-то вид моего удостоверения секунды на две ошарашивает публику, а я тем временем решаю, стоит ли сообщать о себе дополнительные сведения – например, что я живу в Манхэттене, в квартире, из которой открывается изумительный вид на город, а лето провожу с двумя внучатами на острове Марты, чудесном местечке неподалеку от полуострова Кейп-Год. Или что я уже несколько лет вдовствую после кончины чудесного человека, с которым прожила долгие годы в счастливом браке. Кроме того, предъявив удостоверение, я сама получаю право задавать вопросы.

– А теперь, – сказала я твердо, когда он с некоторым недоверием протянул мне удостоверение обратно, – еще разок представьтесь, пожалуйста, а затем расскажите, чем занимаетесь, как ухитрились обзавестить таким шикарным загаром и где изволите жить-поживать?

Я догадывалась, что он быстро возьмет себя в руки. И действительно, он тут же с наигранным комическим недоумением воскликнул:

– Как, разве вы не знаете? – А затем сказал тихо и скромно: – Работаю продавцом.

Я изучала его. А он в ожидании моей реакции улыбался чарующей улыбкой. Я почувствовала, что меня «берут на пушку». Этот тип был больше похож на гималайского скалолаза или яхтсмена-кругосветника, чем на труженика прилавка. Но я подыграла ему:

– Продавец! О, как это прекрасно! И чем же вы торгуете?

Он опасливо огляделся, будто боялся, что кто-то подслушает его тайну, и прошептал:

– Вином.

– Неужели в долине Нейпы такие вещи надо держать в секрете?

Он утвердительно кивнул.

– Ага. Тут собрались сплошь покорители неба, а я – подпольщик.

– Понимаю – живете в винных подвалах. Отсюда и загар. В таком случае позвольте еще только один вопрос. Скажите откровенно, какая муха кусает вас по утрам, заставляя вскакивать и браться за дело?

Он засмеялся и бросил притворяться.

– Вот что, мадам, – сказал он. – Ответы на все ваши вопросы вы получите за обедом. – Он взглянул на часы и уточнил: – Ну, скажем, в восемь часов во Фриско. Таким образом, у нас хватит времени налакаться здесь хозяйского шампанского.

– Извините, но наш обед не состоится. Мне нужно работать. – Говоря это, я изо всех сил старалась не выдать своего искреннего огорчения.

На сей раз, судя по его виду, он был непритворно озадачен.

– Работать?

– Да, я собираю материал для очерка о местных виноделах – как они делают вино, как им торгуют. Фото и текст.

Помимо удостоверения, я всегда ношу в сумочке миниатюрную фотокамеру – на всякий случай. Не успел он отреагировать на мою последнюю фразу, как я выхватила камеру и зафиксировала крупным планом изумленное выражение на его физиономии.

– А вот и портрет виноторговца!

Он не успел ничего возразить, – рядом выросла массивная медвежья фигура президента Клуба воздухоплавания на монгольфьерах. Тучный старик с животом, разбухшим как воздушный шар, загрохотал у меня над ухом:

– Ах вот вы где, молодая леди! А я как раз и хотел познакомить вас с моим другом.

С добродушным рычанием он шлепнул по спине моего ухажера – ясно было, что они старые приятели.

– Ты совсем затерроризировал даму, – сказал он и буквально поволок меня прочь сквозь толпу, прежде чем я смогла вымолвить слово.

Честно говоря, меня это не очень обрадовало. Я хотела все же выяснить, что собою представляет мой игривый собеседник. Но больше он мне не повстречался, не считая того, что издали я заметила, как он обхаживал особу лет на двадцать младше меня, что, признаюсь, подпортило мне настроение.

Дольше оставаться на коктейле я не могла. Меня действительно ждала работа. После окончания полетов я должна была по заданию редакции сделать очерк о процветающей винодельческой фирме в долине Нейпы, для чего редакция заранее организовала мне визит в поместье «Аббатство Святой Денизы» в северной части долины. Хозяин предприятия, Джон Сэлдридж, был женат на кинозвезде Лиз Майклз, которая лет пять назад променяла Голливуд на виноградники и успела стать заметной фигурой в винном бизнесе. Сразу по прибытии в Калифорнию я позвонила ей.

– Ждем, ждем! – подтвердила Лиз. – Будете жить у нас столько, сколько захотите, чтобы вы смогли сфотографировать и изучить все, что вам надо. Мы как раз приступили к сбору урожая, так что вы действительно сумеете разобраться от начала и до конца, откуда берется вино. – И уточнила: – Ждем вас к обеду вечером в пятницу.

Конечно, я очень обрадовалась. Мой шеф сообщил мне, что «Аббатство» было основано французскими иезуитами, изгнанными из Мексики испанцами, и что это – едва ли не самое очаровательное местечко в Америке. Да и познакомиться с Лиз Майклз тоже полезно – она заслуживает отдельного очерка.

Растянувшаяся на тридцать миль почти точно с севера на юг долина Нейпы названа по имени реки Нейпы, протекающей вдоль долины. Свое начало река берет в десяти милях от болотистого северного выступа залива Сан-Франциско. Географию долины я неплохо изучила с воздуха, когда накануне утром мой монгольфьер плыл в ясном синем небе на высоте в шесть тысяч футов и сквозь быстро испаряющуюся под лучами солнца пелену накопившегося за ночь белого тумана я видела бесконечные виноградники и могла различить даже каждый отдельный бледно-зеленый кустик на фоне бурой земли.

К востоку, где высились Майакамские горы, зеленело еще больше виноградников, резко контрастировавших с темной зеленью сосновых и дубовых лесов. На некоторых холмах выделялись бурые проплешины невозделанных земель.

В ту пору все увиденное было для меня лишь красивым пейзажем, не более того. Мне еще предстояло изучить продолжительный и сложный процесс от сбора винных сортов винограда до закупоривания бутылок, скажем, каберне совиньон. Около семи вечера, в машине, взятой напрокат, я выехала из Нейпы. По двадцать девятой магистрали я ехала на север. Дорога шла посреди долины, и меня поразил дух коммерции, так и прущий со всех сторон, – бесконечные рекламные щиты, закусочные, придорожные сувенирные магазинчики. Я ожидала увидеть полусонное сельскохозяйственное захолустье, но убедилась, что такового больше не существует. У меня быстро сложилось впечатление, что виноделие в долине Нейпы стало более важным бизнесом, нежели просто выращивание винограда. Когда сразу после городка Ионтвиля дорога сузилась, мне стали все чаще попадаться, буквально дюжинами, щиты с названиями виноградников и винзаводов – «Маркхэм», «Мон дави», «Беренже», «Рефетен»… Прежде я весьма смутно помнила названия этих вин и вот теперь оказалась на их родине.

В пяти милях к северу от города Санта-Елена знак, меньший по размеру и более старомодный по шрифту, чем прочие, указывал налево и текст гласил по-французски: «Аббатство Святой Денизы – Джон Сэлдридж, винодел». Следуя инструкциям Лиз, я свернула на узкую, вымощенную щебенкой проселочную дорогу вдоль большого виноградника, защищенного от ветра стеной тополей, перемежаемых кое-где гигантскими пальмами. Затем дорога резко ушла в сторону от долины и, извиваясь, потянулась вверх по каньону, заросшему секвойей, эвкалиптом, дубом и орешником. Чуть ниже сбегала горная речушка. Неожиданно дорога выскочила в широкую седловину между двумя округлыми холмами.

Солнце уже стояло низко и било в глаза, пришлось опустить щитки, и потому я не сразу заметила высившиеся над каменным забором справа от дороги верхние этажи и черепичные крыши нескольких зданий. Подъехав к огромным двустворчатым воротам с узорами из кованого железа, я увидела на них табличку: «Аббатство Святой Денизы».

Итак, я приехала.

Глава 2

Ворота были заперты. За ними – ни души. Но я заметила в углублении в каменной колонне у ворот медную кнопку. Я вышла из машины, нажала на кнопку и стала ждать, что будет дальше. Тем временем я разглядывала «Аббатство» сквозь кованый железный ажур ворот.

С первого взгляда я убедилась, что мой шеф не ошибся – это и впрямь было славное местечко. Я повидала в своей жизни немало красивых уголков, но почти ни одно из них не могло бы сравниться по очарованию с романтическим пасторальным пейзажем, открывшимся моему взору.

Слева от меня кучно стояли четыре здания, составлявшие, судя по табличке на одном из них, винзавод. Оттуда тянулась вымощенная утрамбованным гравием дорога, огибавшая обширную зеленую лужайку, на которой здесь и там росли огромные эвкалипты и живописные оливковые деревья – их кривые и шишковатые стволы свидетельствовали о солидном возрасте. Еще дальше цветущие олеандры составляли одну-две рощицы, а на фоне живой изгороди из зеленеющего самшита пестрела цветочная клумба – большая и яркая. Подъездная дорога обрывалась у крыльца старинного красивого двухэтажного особняка. Дом стоял у подножия пологого склона холма, засаженного рядами виноградных кустов, тянувшихся почти до самой вершины холма, увенчанной еловым леском.

Дом был сложен из крупных, грубо обтесанных каменных блоков, когда-то облицованных необожженным кирпичом, теперь частично раскрошившимся, а там, где и уцелел, то за долгие годы, как и черепичная крыша, выцвел под калифорнийским солнцем почти до белизны. Тут и там стены между окнами были увиты глицинией и вьюнком.

Несколько машин стояли у входа в дом, широкие ступени вели к массивной дубовой парадной двери, честно прослужившей явно не один десяток лет. На полпути между домом и вин-заводом, у самого края виноградника, стояло несколько на отлете еще одно здание, поменьше. Частично заслоненное дубовой рощицей и такое же старое и полинявшее от непогоды, как и главный дом, оно когда-то скорее всего служило амбаром или конюшней, а теперь, судя по нескольким грузовикам и тракторам, припаркованным у стены, видимо, использовалось как гараж и склад сельскохозяйственного инвентаря.

Я повернула голову, чтобы рассмотреть сам винзавод – четыре здания под выгоревшей на солнце черепицей. Они, как и особняк, были сложены из тесаного камня, облицованного местами обвалившимся кирпичом, и увиты вьющимися растениями. Между домами было квадратное пространство, вымощенное брусчаткой, основательно исхоженной и изъезженной, что очень напоминало монастырский двор. Сквозь арку ближайшего ко мне здания и в самом деле было нетрудно заметить множество признаков бывшего монастыря. А маленький лепной фонтан в центре двора, стройные каменные колонны лоджии, тянувшейся вдоль первого этажа одного из домов, заставляли вспомнить монахов, которые в далекую старину в этот же час безмолвно шествовали к вечерне в часовню аббатства. Здание часовни, самое дальнее от меня, превосходило высотою три других дома, двери часовни выходили на дорогу внутри поместья.

Мои раздумья над всем увиденным прервал внезапный громкий щелчок. Огромные ворота начали медленно распахиваться. И, только вернувшись в машину, я заметила телекамеру, нацеленную на меня с забора, и колючую проволоку над забором и воротами. Удивившись таким мерам безопасности, я въехала в поместье и в зеркальце заднего обзора увидела, что ворота за моей спиной закрылись, отчего ощутила некоторое смутное беспокойство.

Подъехав к дому, я припарковалась рядом с заляпанным грязью фургоном, довольно обшарпанным джипом и элегантным новехоньким серебристо-серым «феррари».

Я еще не успела вытащить чемодан из багажника и сумку с фотокамерами и моей летной экипировкой, как парадная дверь открылась и на пороге возникла стройная брюнетка чуть старше тридцати. На ней были облегающие вельветовые брюки, сапоги для верховой езды, яркая хлопчатобумажная рубашка. Кто бы не узнал будто прямо сошедшую с экрана Лиз Майклз!

– Маргарет Барлоу? – спросила она. И прежде чем я успела это подтвердить, она с очаровательной улыбкой доброй, гостеприимной хозяйки пошла мне навстречу. – Хэлло, Маргарет! Я – Лиз. Прошу прощения за то, что ворота были заперты. Я просила Джона специально для вас оставить ворота открытыми. Видимо, он забыл. Заходите. Помочь вам?

И раньше, чем я ее остановила, она с изумившей меня легкостью подхватила мою тяжеленную сумку и взбежала с ней по ступеням.

Прежде всего на меня произвели впечатление в доме две вещи – дух старины и прохлада. Как будто дом был населен не только Селдриджами, но и множеством аббатов и епископов, некогда здесь обитавших. Из обширного холла две лестницы, правая и левая, вели наверх на общий балкон второго этажа.

Вся мебель была чудесной старинной работы. Длинный трапезный стол примыкал к стене. «Испанский стиль восемнадцатого века», – определила я и подумала, что этот стол тоже, быть может, привезли с собой отцы-иезуиты из Мексики. На столе стояли два высоких чугунных подсвечника, взятых, как я заподозрила, из алтаря часовни, а по бокам у стола – два больших, георгианского стиля кресла [2]2
  Времен одного из четырех королей Георгов, правивших в Великобритании с 1714 по 1830 гг.


[Закрыть], обитых парчой. На стене висел большой и красивый гобелен, изображавший сбор винограда в средневековой Франции. На другой стороне зала стояла дубовая скамья с высокой спинкой, как я определила, работы XVII века. Два ковра ручной работы не полностью прикрывали пол, вымощенный плитняком. Открытая дверь рядом со скамьей вела в небольшую библиотеку. На стене была развешана коллекция старинных орудий виноградарства, почти сплошь деревянных.

Лиз указала на лестницу и бодрым тоном пояснила:

– Жить вы будете наверху, в Голубой комнате – сразу направо, в конце коридора, напротив нашей с Джоном комнаты, рядом с комнатой Лурины, падчерицы Джона. Не хотите ли сразу сейчас подняться? Мы с Джоном и его братом Брайантом сидели на террасе, когда вы подъехали. Они и сейчас там. Обедать будем через полчаса – надеюсь, вы еще не умираете от голода?

Я заверила, что не умираю и наверх не рвусь. Поэтому, поставив чемодан рядом с сумкой, принесенной Лиз, я последовала за ней на террасу. Сначала мы прошли под балконом, мимо телефонного столика, стоявшего как бы в нише, затем через распахнутые двойные двери попали в гостиную. Тут стояли глубокие кресла, книжные шкафы, фортепиано, телевизор и радовали глаз занавески и чехлы из веселого, цветастого ситца в сельском духе. Из гостиной через застекленные створчатые двери мы вышли на просторную террасу, выложенную плиткой. Прямо с террасы можно было спуститься в плавательный бассейн. Едва мы появились, из кресел навстречу мне поднялись два джентльмена и любезно приветствовали меня. Один из них представился: «Джон Сэлдридж, муж Лиз, винодел». Другой: «Брайант, брат Джона, адвокат из Сан-Франциско».

Обоим было немного за сорок, оба сильные, хорошо сложенные, особенно Джон. Тем не менее, несмотря на их близкое родство, я не обнаружила в них черт семейного сходства. Джон, с копной черных волос, был старше брата, как мне показалось, года на два-три. Он был явно склонен к мрачным раздумьям, иметь с таким дело наверняка непросто, подумала я. Брайант же, начинающий лысеть шатен в очках, определенно был человеком из другого теста – чуть что, он разражался заразительным смехом и вообще производил впечатление дружелюбного малого, общаться с которым – одно удовольствие. Люди такого типа немедленно располагают вас к себе. Я удивилась, узнав, что он холостяк.

Одеты были оба брата без затей – в джинсах. Джон поверх майки носил старый замшевый пиджак, Брайант – довольно потертый свитер. На Джоне были рваные теннисные туфли, на Брайанте – высокие кроссовки. На фоне этих скромняг я почувствовала себя прямо-таки расфуфыренной, с моими драгоценными побрякушками и платьем, в котором я щеголяла на коктейле. Впрочем, совсем уж парадным вид мой назвать было нельзя, ибо на случай вечерней прохлады я накинула на плечи скромную вязаную кофту. Да и на ногах у меня были отнюдь не лодочки на высоком каблуке, а тапочки на плетеной веревочной подошве, которые я всегда надеваю, садясь за руль перед неблизкой дорогой. Когда Лиз представила меня братьям, я укрепилась в подозрении, что прервала какой-то бурный спор между ними. Еще проходя с Лиз по гостиной, я услышала сбивающийся на крик мужской голос, принадлежавший, как я поняла, Джону, хотя меня он приветствовал спокойно и даже церемонно. Я почувствовала, что Брайант, вопреки его внешней приятной улыбчивости, тоже пытается незаметно утихомирить свои разгулявшиеся нервы. Лиз немедленно взяла бразды правления в свои руки. Она помогла мне сесть поудобнее и велела Брайанту угостить меня бокалом холодного белого вина, что он и сделал, принеся бутылку из ближайшего холодильника. И сразу же Лиз принялась расспрашивать, как это обычно делают хорошие хозяйки дома, особенно если гость у них впервые.

– Расскажите, как вы добрались до нас. Вы впервые в Калифорнии? Летали на воздушных шарах? Ого! Да вы просто обязаны рассказать нам о своих ощущениях. Ведь это ужасно интересно!

Все это время я не забывала, что имею дело с кинозвездой. Она не была такой уж дивной красавицей, хотя впечатление производила сильное. Она завораживала той огромной уверенностью в себе, которую дают слава и деньги. И в то же время она излучала особую душевную теплоту – профессиональное качество многих актрис, часто не свидетельствующее об искренних чувствах. Любопытно, думала я, насколько ее внешние повадки и манеры служат прикрытием другой, настоящей Лиз, прячущейся за отработанными улыбками. Да уж, она не из тех женщин, чей характер – открытая книга.

Ответив на все вопросы, я выразила восхищение изумительным видом виноградников, поднимающихся по холму сразу за плавательным бассейном. Теперь, когда солнце садилось, зелень виноградников словно медленно выцветала, уступая место малиновому отсвету наступающих сумерек.

– Отец – Саймон Сэлдридж – купил это местечко, будучи еще молодым человеком, – стал рассказывать мне Брайант. – С молодой женой он переехал в Калифорнию из Чикаго, но до того он провел медовый месяц в окрестностях Бордо, во Франции, – была у него мечта постичь секреты виноделия. Добравшись до долины Нейпы, он свернул с шоссе, поднялся по каньону и оказался в «Аббатстве», проделав тот же самый путь, что и вы. Это было пятьдесят лет назад. Место было дикое, и он начинал с восьми акров виноградников, располагая таким допотопным оборудованием, какое сегодня даже представить себе трудно. Вообще тогда в долине винзаводов было раз-два и обчелся.

– Саймон не заботился о количестве вина, – сказала Лиз. – Его единственной мечтой было производить поместное марочное вино, не уступающее по качеству лучшим французским сортам. Поместное – значит, что вино сделано целиком из винограда, произрастающего в данном поместье. Во Франции для этого имеется термин «шато» – замковое вино. – Она уверенно, по-хозяйски, положила ладонь на руку Джона. – И вот этим-то мы и продолжаем заниматься.

– Джон и Лиз производят лучшее в Америке поместное каберне совиньон, – добавил Брайант, – а возможно, даже и в мире.

– А вы? – спросила я.

Брайант усмехнулся.

– Я? Они, как вы убедились, – специалисты по виноделию, а я – по винопитию. Пропускаю бокальчик-другой, когда приезжаю сюда из Сан-Франциско по уик-эндам. Ну, и между глотками иногда оказываю «Аббатству» мелкие юридические услуги.

– Не верьте ему, – сказала Лиз. – Он почти целиком занимается нашими делами, и делает это блестяще.

Ничего более существенного тогда я не узнала. Появился Хозе, их дворецкий из латиносов, и объявил, что обед будет подан через десять минут. Тотчас же появилась Лурина, падчерица Джона. Я ожидала увидеть хорошенькую девчонку, но тем не менее изумилась. Ей было лет двадцать на вид, пылающие глаза, чувственные полные губы, хорошо очерченные скулы – короче, ослепительная красавица, на ее фоне померкли бы многие женщины. И к тому же она старалась подать себя как можно эффектнее. Подстриженные «под мальчика» волосы, никакой косметики и украшений, не считая серег в виде больших золотых колец. В облипку обтягивающий ее костюм дерзко и самым выигрышным образом обрисовывал гибкое, упруго-мускулистое и в то же время поразительно женственное тело, ничего не оставляя воображению. «И зачем она так вырядилась для обычного спокойного домашнего вечера?» – невольно подумала я.

Нас представили друг другу, и она вежливо приветствовала меня низким, хрипловатым, но привлекательным голосом, как-то гармонировавшим с ее внешностью. У меня было чувство, что вежливость ее – чисто формальная, на деле же она испытывает весьма малый интерес к кому бы то ни было, кроме круга ее друзей – вероятно, таких же молодых и красивых, как она сама. С ее приходом в атмосфере возникла дополнительная напряженность. Джон, Лиз и даже Брайант, казалось, стали тщательно выбирать слова. Я вздохнула с облегчением, когда мы пошли обедать. В освещенной свечами столовой, обставленной столь же старинной и изысканной мебелью, как и зал, надо всем бесспорно доминировал портрет патриарха, основателя поместья. Ничто как будто не могло укрыться от суровых серых глаз Саймона Сэлдриджа. Портретист почему-то предпочел изобразить его не на фоне виноградников или дубовых винных бочек, а в охотничьем костюме с ружьем в одной руке и ковбойской шляпой – в другой, стоящим над тушей сраженного им барса. Сэлдридж был красив особой бычьей красотой, в каждой черточке его лица чувствовалась сила, целеустремленность и железная воля. Тем не менее портрет занимал меня недолго. Я только подумала, что он вряд ли успокоительно действовал на взрослых детей старика, ибо под всевидящим и недобрым оком такого папаши оба сына должны были чувствовать себя нашкодившими мальчишками. И еще мне подумалось, что не хотела бы я в молодости оказаться на их месте.