Текст книги "Ковчег"

Автор книги: Дэвид Мэйн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 12 страниц)

– Наше путешествие близится к концу. Мы бороздим воды уже шесть месяцев. Я уверен, что Господь подверг нас этому испытанию не для того, чтобы сейчас оставить.

Никто не произносит ни слова. Никто не осмеливается посмотреть Ною в глаза, даже Сим.

Глава одиннадцатая
СИМ

И остановился ковчег в седьмом месяце, в семнадцатый день месяца, на горах…

Бытие 8:4

Я становлюсь опытнее и благодаря этому меняюсь. Я чувствую, что раньше находился в тени отца, сейчас я выхожу из нее. Я начал за всем присматривать. Кто-то ведь должен был это делать, особенно после того как отец заболел. Остальные оказались не готовы. Я не жалуюсь. Все ложится на плечи старшего. Но стать за старшего означает еще и ответственность, этого нельзя отрицать.

Я признаю, что многие из моих надежд оказались на поверку наивными. Я думал, что дождь прекратится через семь дней. Или семнадцать, или двадцать семь… Потом я решил, что он будет лить семижды по семь дней, а дождь перестал на сороковой. Это меня озадачило. А потом я понял, что сорок – это семь на пять плюс пять, на два меньше чем семь на шесть, а пять плюс два равно семи. Так что все снова встало на свои места.

Потом я задумался, когда спадут воды. По моим первоначальным расчетам, на это должно было уйти столько же, сколько при обычных штормах, что наглядно показывает все мое невежество. Проходят семь дней, затем двадцать семь, а потом семьдесят плюс семижды на семь. В итоге я приготовился провести на лодке семижды семьдесят дней. Почти полтора года. Что ж, если такова воля Бога, я готов ей покориться.

* * *

Мы все на нервах. Илия вытворяла с бочками с водой что-то невероятное. Эта дурочка выливала воду за борт, а потом смотрела, как бочка заполняется снова. К счастью, она уже бросила это занятие. Можете мне поверить, она со странностями. Поведение птиц на верхней палубе тоже внушало беспокойство. Я своими глазами видел, как две синицы катались верхом на фламинго. Не приходится и говорить, что я чуть не свалился от такого зрелища. Когда я вспугнул синиц, они быстро взлетели в воздух… Не думаю, что остальные это заметили.

По крайней мере, ястребы и соколы перестали выстраиваться в противостоящие ряды. Так что мы можем пока перевести дух.

* * *

Хам все время был просто невыносим. Взял и оторвал меня от вознесения молитв за здоровье отца. Ради чего? Ради какой-то грязной работы, с которой вполне мог справиться Яфет. Или, коли на то пошло, Мирн. Я абсолютно убежден, что Илия оказывает на Хама дурное влияние. Моя уверенность окрепла, когда я услышал, как грубо она говорила с отцом. Хотя это отдельный разговор. Так или иначе, мы стали держаться обособленно и собираемся вместе только к трапезе. Отец снова на ногах. Он толкует знаки, что нам ниспосылает Яхве, но, похоже, я единственный, кто его еще слушает.

* * *

С того несчастного случая Яфет стал еще более непоседливым и резким, если такое вообще возможно. Я ему сказал, что, по крайней мере, у него пострадала правая рука, а не левая. Он посмотрел на меня как на сумасшедшего. Иногда он взбегает по лестнице с нижней палубы до самого верха, а потом съезжает по перилам вниз. И так несколько раз. Потом он носится по верхней палубе, распугивая птиц, вереща и выкрикивая ругательства. Я знаю, мы все на пределе, а у него еще и рана, но выпустить пар – одно, а вести себя как безумный – другое. Я стараюсь держаться от него подальше. Я начинаю нервничать от одного только его вида. Пусть с ним общаются другие. Пусть им занимается его несчастная жена.

Я стал грызть ногти. Такого со мной никогда не было.

* * *

Я смотрю на воду и пытаюсь найти в ней ответ на вопрос, что нас ждет. Это непросто – ветер меняет направление, волны сталкиваются, а вода все время разного цвета: она то серая с синим, то серая с зеленым, иногда сине-зеленая, а порой просто серая. В изменении цвета воды какого-то особого смысла я не вижу. Корабль бороздит эти воды, волны то вздымают его вверх, то, наоборот, накрывают. Мне ниспослано испытание – разгадать тайну происходящего. Это как раз понятно. Но иногда меня посещает чувство, что такое испытание мне не по силам.

И все же я не отступлю. Лучше упасть замертво прямо здесь, чем отступить.

* * *

Бера проводит время с детьми. Насколько я понимаю, нашими детьми. Шутят: мальчик пошел в меня, а девочка в Яфета, так что, может быть, я и не настоящий отец. Очень смешно.

* * *

Корабль начинает сыпаться. На верхней палубе среди птиц греются ящерицы. В одной из бочек с водой находим утонувшего кролика. Утром в каюте обнаруживаем черепаху, как минимум два локтя в поперечнике. Интересно, как черепахе удалось вскарабкаться по лестнице?

Мы пытаемся удержать животных там, где им полагается быть. Задача не из легких. Во всех углах пауки, между досками – саламандры, в питьевой воде – головастики. В курятнике обосновались еноты, а Яфет и Мирн теперь спят в каюте с куколками. Что будет дальше? Думаю, Хам и Илия переберутся в слоновник, мать и отец поселятся у бабуинов. Все приходит в негодность, барьеры рушатся. Как ни гляди, повсюду дурные знаки.

* * *

И вот момент настал. Как-то вечером я моюсь на верхней палубе и вдруг замечаю выступ, торчащий из воды. Он вдалеке, вокруг него бьются волны. В облаках появляется крошечная дырка, из которой на выступ падает стрела золотисто-желтого света. Совершенно ясно, что это не солнечный свет. Я готов грохнуться в обморок, но понимаю, что сознания не потеряю. Через мгновение за моей спиной вырастают отец и братья, они тычут пальцами, кричат и ведут себя как сумасшедшие. Наверное, в тот момент ими мы и являемся. На наши крики сбегаются женщины. Они, как и мы, без одежды, но это никого сейчас не волнует.

Тучи начинают расходиться, и мы видим небо. Клянусь, я успел забыть, как выглядит синий цвет, а теперь он вновь предстает перед моими глазами. Тут я начинаю плакать. Мы все плачем.

Корабль на что-то натыкается. По всему корпусу проходит судорога, и судно замирает. Мы стоим на месте… Птицы разноцветным облаком взмывают в воздух, мечутся вокруг, потом вновь садятся.

Мы смотрим друг на друга. Я жду, когда отец встанет на колени, и, когда он начинает опускаться, я сам падаю как подкошенный. Мои колени глухо ударяются о доски. Другие будто пробуждаются ото сна и поспешно следуют нашему примеру. Происходит кое-что забавное. Отец, кажется, потерял дар речи. На моей памяти такое с ним впервые.

* * *

Молчание затягивается. Неожиданно я понимаю, что отец превратился в изможденного старика. Его кожа побелела и покрылась морщинами, как рука, если ее надолго погрузить в воду, белки глаз пожелтели. Он облизывает губы, словно бы собираясь что-то сказать, но не произносит ни слова.

Все ждут. Во-первых, становится неловко, во-вторых, молчание в такой ситуации – знамение не из лучших. Меня охватывает нетерпение.

– Спасибо Яхве… Хвала Ему… спасшему нас от потопа, – начинаю я.

Отец кидает на меня взгляд, но на этот раз он не кажется мне таким угрожающим, как прежде: на моей памяти отец никогда так не трясся. Он снова облизывает губы.

– Господи, – продолжаю я, – мы приложили все силы, чтобы исполнить волю Твою. Помоги нам, чтобы и впредь мы могли вершить Твой святой труд. Аминь.

– Аминь, – повторяют за мной все, кроме отца.

Я гляжу на воду, уровень которой успел упасть так, что обнажилась еще одна скала. Та груда валунов, которую я увидел первой, в два раза увеличилась в размерах.

– Аминь, – произносит отец.

Я встречаюсь с ним глазами. Сейчас он смотрит на меня спокойно. Он больше не дрожит, не облизывает губ. Он отставляет локоть.

– Помоги мне встать, – приказывает он, что я и делаю.

* * *

Сложно сказать, что нам делать. Дождь перестал, небо расчистилось, но вода отступает медленно. Мы не можем, распахнув двери, просто взять и выпустить животных. Куда они пойдут? Лодка сидит в глине между двух скал. Впереди и позади – вода… Мы ждем.

* * *

Сейчас нам хуже всего. Два месяца мы остаемся среди горных вершин. Корабль недвижим, отчего еще больше напоминает тюрьму. Животные на нижних палубах становятся беспокойными. Мы тоже.

Яфет, как дурак, прыгает с кормы и оказывается у края воды. Он по колено погружается в ил и грязь. Потом по пояс. Он мечется, грязь доходит ему до груди, а мы стоим и смотрим, как он, беспомощно размахивая руками, уходит все глубже и глубже. Пока мы смотрим, его почти целиком поглощает земля. Если бы Бера не кинула ему веревку, с помощью которой мы все его вытянули, его бы сейчас с нами не было.

Ждали знака? Вот вам и знак.

* * *

Происшествие с Яфетом нас отрезвило. Мы принимаемся за дело. Мать постоянно ворчит о продуктах, которых почти не осталось. Илия говорит, что и животных скоро будет нечем кормить. Мы даем им сено, но оно тоже на исходе. Спорить не буду – дела идут не блестяще. Тучи исчезли, греет солнце, но воздух очень влажный. Ничего нельзя высушить. Кожа шелушится и покрывается пятнами. Я читал по звездам, но выходит путаница. Отец говорит, что скоро все кончится, и я не возражаю ему вслух. Мы устали от обещаний, увещеваний и молитв. Да, даже я устал от молитв. Может, это и грех, но с учетом того, что мы все пережили, его мне простят.

* * *

Отец выпустил ворона. Не уверен, что я поступил бы так же. Точнее, наверняка я бы поступил иначе. Но отец так ослаб, что нет смысла с ним спорить.

Он, похоже, владеет собой, хотя и погружен в молчание. Птицы, уступая ему дорогу, взлетают, нервно хлопая крыльями. Все, кроме ворона, который смотрит на него, вызывающе задрав голову. Отец наклоняется и хватает его. Ворон крупный, больше детей Беры, и черный как смоль. От клюва отходит некое подобие бородки, глаза горят злобой. Я бы выбрал другую птицу.

Я стою рядом и слышу, что шепчет ему отец:

– Лети. Найди осушившуюся землю и вернись, принеся нам знак.

Он подбрасывает ворона в воздух. Ворон делает над нами широкий круг, а потом устремляется на юг. Мы долго смотрим вслед этой большой коренастой птице, черной точкой несущейся над волнами. Окружающий мир кажется неуютным, и мне становится интересно, далеко ли он залетит.

Мы ждем ворона неделю. Он так и не возвращается.

Глава двенадцатая
НОЙ

Потом выпустил от себя голубя, чтобы видеть, сошла ли вода с лица земли…

Бытие 8:8

Совершенно очевидно, что выбор, павший на ворона, был неудачным.

Ной бродит по палубе. Он в смятении, в голове хаос мыслей. «Где же Ты, Господи, и зачем нас здесь покинул? Неужели вид наш столь омерзителен взору Твоему, что Ты возжелал оставить нас здесь разлагаться, подобно гнилому яблоку?»

Чтобы прогнать от себя богопротивные мысли, требуется физическое усилие. Ной закрывает глаза и прижимает к вискам ладони. Через секунду он чувствует, как тяга к богохульству покидает его – через уши, нос или какое другое отверстие. Когда он открывает глаза, ему кажется, что все снова встало на свои места. Под его ногами теплая неподвижная палуба. Ной чуть ли не начинает тосковать по качке потопа.

Он внимательно смотрит на птиц. Нет смысла посылать еще одного ворона. Но кого же тогда? Какую-нибудь маленькую птицу, которая, если ничего не найдет, быстро вернется назад? Нужна птица, в которой нет упрямства и гордыни, которая предпочтет возвращение гибели в волнах. Нужно найти птицу, которая абсолютно не похожа на черного как сажа, пронзительно каркающего ворона. Ответ приходит к нему сразу со всей очевидностью.

Нежно воркуя, в воздух поднимается голубь, чистый, как сама мысль.

– Принеси нам знак, – просит Ной взлетевшего голубя, похожего в небесной лазури на клочок белой шерсти. – Возвращайся и принеси знак, что испытание подошло к концу.

Голубя нет уже день. Ной все время обшаривает глазами небо, у него снова начинает потрескивать шея. Он пританцовывает на месте, кидая окрест выжидательные взгляды. Его охватывает ликование, когда ему удается разглядеть на западе приближающуюся к кораблю точку. Он вздымает руки к небесам. Птица летит у самой воды, ее мотает из стороны в сторону. Ной медленно опускает руки. Голубь садится Ною на плечо, но он смахивает его на палубу, словно насекомое. Голубь измотан, но никаких знаков не принес.

Ной упирает руки в боки. На мгновение его охватывает такая злоба, что он хочет свернуть мерзкой твари шею. Гнев проходит, но он все еще не смеет двинуться с места. К счастью, он здесь один. Домочадцы внизу – погружены во всеобщую апатию. Это хорошо. Было бы только хуже, если бы они всё увидели.

Внутри у Ноя что-то поднимается и оставляет его естество. Гордыня или какое-то другое чувство. Ной тяжело выдыхает и выхаркивает мокроту. Он настолько устал, что не в состоянии даже сплюнуть.

– Господи, – взывает он, – я почти погиб. Я стою у пропасти отчаяния и гляжу в глубины ее. Долго мне не выдержать. Моя чаша пуста.

Лишь волны смеются ему в ответ.

Рядом с ним оказывается Яфет. Он берет Ноя за локоть левой рукой, а не правой, покалеченной:

– Пошли, па. Спустимся, поедим.

Ной медлит, а потом спускается вниз вслед за младшим сыном. «Словно в глубины преисподней», – думает он, тщетно силясь отогнать от себя этот образ. На палубе за своей спиной он оставляет едва живого голубя. На него набрасываются голодные вороны и сойки и рвут его на части.

Глава тринадцатая
ЖЕНА

Сам засыпает, а остальные садятся кружком и говорят о нем. «Да какой смысл в ваших разговорах! – хочется мне крикнуть. – Зачем зря языком молоть! Он будет делать то, что считает нужным, а ваши слова ничего не изменят».

Кричать бесполезно, они не знают его так хорошо, как я.

Сим: – Он снова себя доводит. Измотает себя и опять сляжет.

Бера: – Иначе он не умеет.

Хам: – Он много чего не умеет.

Илия: – Оставьте его, он же старик.

Яфет: – А какая разница? Что, у кого-нибудь есть дельные предложения, как выбраться отсюда?

Хам: – Можешь снова прыгнуть с лодки.

Яфет: – Да пошел ты.

Мирн: – Кажется, меня сейчас вырвет.

Она убегает, а когда возвращается, выглядит просто ужасно. Эта Мирн за последние несколько месяцев не раз меня удивляла. Она крепче и, не исключено, умнее, чем кажется. Напоминает мне меня. Не жалуется, принимает все как есть, хотя, похоже, наше путешествие донельзя измотало ее. Я спрашиваю, не хочет ли она чего-нибудь (мой вопрос не означает, что у нас много чего осталось), но она отрицательно мотает головой.

Разговор мужчин идет по кругу, словно бык, бредущий по дороге на рынок, бредущий смело, потому что это единственный знакомый ему путь.

Сим: – Он еще не оправился. Нам надо убедить его быть поспокойней. Нелегкая задача.

Яфет: – Он скорее умрет. К худу или к добру, но он считает, что жить можно только так.

Сим: – В данной ситуации скорее к худу.

Хам: – И чего вы так о нем беспокоитесь? Он провел на боку больше времени, чем все мы вместе взятые.

Яфет: – Он прожил долгую жизнь. Может, наш старик знает пару-тройку вещей, которых не знаем мы. Тебе эта мысль никогда не приходила в голову?

Слова Яфета меня удивили: он в первый раз лестно отозвался об отце. Но вдруг разговор круто меняется.

Мирн: – Кажется, я беременна.

Пауза.

Илия: – Я тоже.

Пауза.

Бера: – И я.

Можно ли было придумать более удачный способ завести разговор в тупик? Все три – беременны. Мне очень хочется вставить слово, но я молчу. Будет ошибкой, если я сейчас раскрою рот. Судя по выражениям лиц мальчиков, они никогда не слышали о детях и отцовстве и не подозревали о естественных последствиях тех плотских утех, которым предавались со своими женами. Да, эта новость неожиданна, спору нет. Но, мальчики, скажите уж, пожалуйста, что-нибудь!

И тут начинается. Первым вступает Яфет; его реакцию предсказать несложно: он вопит и вообще ведет себя как дурак, кажется, на несколько мгновений даже забывает о своей руке. Он заключает Мирн в объятия, и, клянусь, бедную девочку вот-вот снова стошнит. Хам, плача, нежно обнимает Илию. Такого от Хама не ждешь, но он вечно преподносит сюрпризы. Илия пожимает плечами, а в ее улыбке читается «ну что я могу еще сказать?». Сим кажется ошарашенным, или, скорее, его охватывает легкий ужас – у него уже двое детей, которые непонятно откуда взялись, что он будет делать еще с одним? Ведь мы всё еще не сошли на землю. Лицо Беры похоже на глиняную маску, на которой застыло удивление. Бера умная и своего не упустит. Сим сидит на другом конце каюты и смотрит на нее с испугом, словно боится, что она его укусит.

И тут просыпается Сам, чмокает губами и озирается по сторонам. Я подношу ему воды, но он отмахивается, встает на нетвердые ноги и обводит всех решительным взглядом. Я знаю этот взгляд. Ох, как же хорошо я знаю этот взгляд. Мы все его знаем, разница только в том, что на этот раз на него никто не обращает внимания. Мысли заняты совсем другим.

Останавливаясь после каждого шага и хрипло дыша, он взбирается по лестнице и выходит на верхнюю палубу. Я иду за ним. Ветер снаружи овевает мои щеки и треплет давно не чесанные волосы. За последние шесть месяцев я практически не выходила наружу, поэтому мне нужно время обвыкнуться. От яркого света слезятся глаза, и пока я к нему привыкаю, несколько раз чуть не наступаю на зверушек. Наконец я понимаю, что сияние исходит от палубы, покрытой слоем птичьего помета в палец толщиной. Часть помета высохла на солнце и сошла с палубы, часть смыло волнами, но птицы продолжали и продолжают гадить.

И что же я думаю, оглядываясь вокруг? Я думаю: «Как много помета».

Привыкнув к свету, в ста локтях от себя вижу Самого, перегнувшегося через перила. У него в руках голубь. Оперение птицы, особенно на фоне сжимающих его грязных пальцев с обломанными ногтями, сияет белизной. Уже не в первый раз я удивляюсь, как некоторым животным удается сохранять чистоту, когда другие такие грязные.

Сам смотрит на меня:

– Это уже третий.

– О первых двух я слышала, – киваю ему. – Считаешь, выпускать их – удачная мысль?

Он молчит. Бедная птичка дрожит в его руках. Потом я понимаю, что на самом деле трясутся его руки. Увиденное заставляет меня задуматься над тем, сколько еще протянет мой муж. И меня словно палкой по животу бьют: «Может, он и упрямец, но жизнь без него опустеет». У меня в душе возникает резкий порыв укрыть его, уговорить не жертвовать больше собой.

Я осознаю всю глупость своего порыва: Сам расцветает от одной мысли о самопожертвовании. Готовность принести себя в жертву – его пища, его воздух и кровь, питающая его мозг. Если Господь перестанет требовать от него жертвы, он растеряется, не зная, что с собой делать.

Но есть разница: жертвовать собой или намеренно доводить себя до отчаяния.

– Первая птица пропала, вторая погибла, – говорю я. – Может, с третьей подождать?

– Ждать нельзя, – тихо отвечает он, – мы превращаемся в животных. Так дальше продолжаться не может.

Он прав, в ответ сказать нечего.

– К тому же ты сама слышала: у нас будут внуки.

– Слышала.

– Значит, нам надо выбраться с лодки.

Я чувствую, как на глаза наворачиваются слезы. Я этим не горжусь, я к такой ерунде не склонна, но в сложившихся обстоятельствах меня можно простить. Буду счастлива убраться с этой лодки, и если Сам найдет способ это сделать, Господь свидетель, еще раз упаду на ноющие колени.

Птица взмывает в воздух.

– Лети и принеси нам знак, – наказывает Сам.

«И побыстрее», – мысленно добавляю я. Мы смотрим, как голубь исчезает вдали – крошечная точка на фоне бескрайнего неба и огромного, раскинувшегося под ним моря. Не скажу, что преисполнена верой в успех этой затеи.

Мы стоим с Самим на палубе – старик и старуха в окружении птиц. Дети все еще внизу, заняты разговорами. О чем? О своих мечтах? О будущем? Каком будущем? Пока у нас только прошлое.

Сам выглядит помято. Он смотрит на меня. Старый-престарый старик и старуха.

– Ну, – произносит он, – кое-что нам все же удалось. Тебе и мне.

И что же нам конкретно удалось? Я не осмеливаюсь задать этот вопрос. Я уже сказала, сейчас я испытываю прилив нежности. Я устала. Я стану бабушкой, у меня будет как минимум трое внуков или внучек. Любая другая на моем месте оглянулась бы назад, на прожитую жизнь, но мне невыносимо хочется спать. Я мечтаю об одном: свернуться где-нибудь в тепле и укрыться овечьей шкурой. Мне надо сказать ему, что припасы почти закончились, но я молчу. Пусть об этом беспокоится кто-нибудь другой.

Впервые за долгие годы он берет меня за руку. Для меня это такая неожиданность, что я с удивлением смотрю на его пальцы. Может, ему сейчас тоже неспокойно и впервые захотелось плакать.

Его рука сухая и грубая, как кожа у змеи на брюхе.

– Я чуть не отправился к Богу в те несколько недель, – говорит он. – Навсегда.

Я молчу. Что тут скажешь? Я пыталась поддерживать в муже жизнь, и, быть может, поэтому он до сих пор с нами. Так поступила бы любая женщина. Но Сам напомнил мне, что выжил, потому что так пожелал Бог. Бог, а не я.

Моя маленькая коричневая ладошка зажата в его лапе, будто только что родившийся зверек в пасти матери. Или как жертва в клыках хищника. Я закрываю глаза, я слишком устала, чтобы предаваться этим мыслям.

Но его голос обрушивается на меня, словно буря.

– Я знал, что ты не даешь мне умереть, даже когда был в беспамятстве, – говорит он. – За мной приходила смерть, но ты прогнала ее.

– Ты и Яхве – все, что у меня есть и будет, – говорит он.

– Ни один мужчина не смеет мечтать о лучшей жене, чем ты, – говорит он.

Эти слова заставляют меня слегка улыбнуться. Может, мне тоже нужно сказать ему что-нибудь хорошее, но буду ли я искренна?

– Как ты себя чувствуешь, жена?

Я молчу, и тогда он называет меня по имени. Я открываю глаза.

– Что ты сказал?

Он выглядит озадаченным:

– Назвал тебя по имени.

– Назови меня так еще раз.

Что он и делает. Он берет меня за руку, и палуба вздрагивает под ногами. Мы смотрим друг на друга, мы, два древних ископаемых в этом все еще влажном новорожденном мире. На его щеках появляется румянец. Его бледно-голубые глаза смотрят на меня с легкой тревогой.

Лодка снова вздрагивает, продолжая оседать в грязь и ил.

– Еды почти нет, а я должна что-нибудь приготовить девочкам. Им всем надо кушать.

Он кивает и отпускает мою руку:

– Что мне делать?

И тут меня будто волной обдает: мы живы и скоро сойдем с лодки. Наверно. Нет, точно, я уверена. Ко всему прочему мой муж помнит, что у меня есть имя, и даже то, как оно звучит.

Я разражаюсь громким смехом. Когда я смеялась такв последний раз?

– Ты уже сделал все что нужно, – отвечаю я ему.