Текст книги "Ковчег"

Автор книги: Дэвид Мэйн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 12 страниц)

Глава пятая
ИЛИЯ

И лишилась жизни всякая плоть, движущаяся по земле, и птицы, и скоты, и звери, и все гады, ползающие по земле, и все люди…

Бытие 7:21

Больше всего меня напугал не дождь с наводнением и даже не вид людей, тонущих как крысы. Конечно, это было жуткое зрелище – ни один нормальный человек не смог бы смотреть без ужаса на гибель мира. Больше всего меня потрясла реакция Ноя на происходящее. Он ликовал.

Я быстро усвоила, что он необычный свекор. Ной играет по своим собственным правилам – либо ты им следуешь, либо выходишь из игры. Ладно, я решила сыграть. Я даже подвергла свою жизнь немалому риску и отправилась собирать животных. Я никому не рассказала о том, что мне пришлось пережить. Странно, что меня никто об этом не расспрашивал. Даже Хам. Беру тоже никто ни о чем не спросил. Еще я быстро поняла, что все они глубоко погружены в себя.

Буду честной, я была потрясена, когда начался дождь. Я считала свекра чокнутым, хотя, чего греха таить, он умел убеждать. Мне и в голову не приходило, что он прав.

А он был прав.

Толпа отступников разошлась рано утром. Они вернулись в свои лачуги и принялись за то, чем обычно занимаются отступники. Вернее, занимались. Дождь все лил К полудню бочонки на палубе заполнились на треть, значит, меньше чем за день осадков выпало на целый локоть. Корабль, по мере того как земля под ним раскисала все больше, начал давать ощутимый крен. На горчичном поле в бороздах появились лужи глубиной по колено. В первую ночь на корабле пришлось туго – в каюте было тесно и дымно. Когда наступило утро, мы обнаружили, что земля покрылась ровным, как зеркало, слоем воды, по которому расходились мелкие круги от падающих капель дождя. В воде отражалось небо цвета потускневшего серебра. Бочонки на палубе заполнились на две трети.

У лодки столпились люди, они выли, поднимали над головами детей, умоляя пустить их на корабль. Предсказать ответ Ноя было несложно:

– У вас уже был шанс.

Ну был, и что теперь? Я не могла не вспомнить пройденный мной путь, что привел меня на борт этой лодки. Мать умерла, когда я была маленькой. Отец стал брать меня в свои странствия, и я худо-бедно научилась объясняться на дюжине языков побережья. Когда отец погиб в кораблекрушении под Киттимом, случай свел меня с Хамом, и я получила возможность духовного развития. Я шла по этому пути нетвердым шагом, ошибаясь и спотыкаясь. Потом мы с Хамом поженились. Сложись жизнь иначе, и меня бы на этой лодке не было. Стояла бы в толпе и умоляла не бросать меня на погибель.

Я говорю о чувстве уязвимости, о котором забыл мой свекор. Впрочем, возможно, он никогда его не испытывал.

Ной бросил толпе:

– Молитесь Яхве.

Ну да. А к чему такое самодовольство? Клянусь, он даже губами причмокнул, словно смаковал отчаяние людей.

– Может, для малышей найдется место? – спросила я.

Он повернулся и смерил меня ледяным взглядом.

– Ты не смеешь такого предлагать. Не тебе судить.

– А кому? Тебе, что ли? – невольно вырвалось у меня.

– Яхве, – абсолютно спокойно ответил он.

– А как же дети?

Его глаза были как синие угли.

– У нас будет достаточно своих детей.

Отлично. Теперь, помимо всего прочего, всплывает вопрос о моем или моем с Хамом бесплодии. Может быть, Бера поделится и отдаст мне одного из двух детей, которых она где-то нашла, купила или откопала.

Вряд ли.

И тут я услышала рокот. Сначала я подумала, что это либо ветер, либо дождь пошел сильнее. Потом я решила, что это гром, а несколько мгновений спустя поняла, что ошибалась. Я кинулась в каюту позвать Хама, но он уже карабкался по лестнице, за ним Мирн и все остальные. Они, ежась под дождем, хлынули на палубу как кровь, пытаясь понять, откуда идет рокот.

Ной махнул рукой. На западе показалась толстая темная полоса, с каждой секундой она становилась все толще и толще. Темнее. Выше.

– Боже Всемогущий! – в ярости закричал Хам.

Лодка была обращена на запад, а значит, удар воды – этой стены, наводнения, приливной волны, потопа, как хочешь, так и называй – придется на нос корабля. Тут и я все поняла. Если бы удар пришелся по всей длине, нас бы перевернуло как чурбан, сокрушило и растерло как скорлупку. Очень страшно стоять на носу лодки и смотреть, как навстречу несется вал. На верхушке вала видны барашки грязной пены и серебристые вспышки света.

Меня обхватила рука Хама, он в бешенстве:

– Вниз!

– Но…

Хам со мной всегда был нежен и чуток. В тот день в первый и последний раз он применил силу. Он схватил меня и швырнул к люку.

– Не спорь!

Конечно же, он был прав. В нашу сторону катилась стена воды выше лодки. Вообще-то она была ниже, но тогда мы об этом не знали. Перспектива обманчива как страх. Мы были уверены, что волна сметет нас с палубы, словно метла. Мы рванули к люку, как вдруг до нас донесся крик, и я вспомнила о тех несчастных внизу.

Я ничего не могла с собой поделать. Я кинулась к перилам и глянула вниз. О Господи, лучше бы я этого не делала. Никогда раньше мне не доводилось смотреть в лица людей, которые знали, что через несколько мгновений погибнут. Надеюсь, больше я подобного зрелища не увижу.

На плечо легла рука Хама.

Я подняла взгляд. Казалось, вода так близко, что до нее можно дотронуться, стоит только протянуть руку. Рев стоял такой, что Хаму пришлось заорать мне в ухо:

– Илия, умоляю, вниз!

И даже когда я кубарем катилась вниз по лестнице, одна мысль, подобно собаке, гоняющейся за собственным хвостом, крутилась в моей голове: «Почему я, а не они? Почему они, а не я?»

Я боялась, что на мой вопрос нет ответа.

* * *

Внизу было несколько тише, но гораздо теснее. Страх обрел физическую форму, о него можно было споткнуться. Яфет в истерике нес какую-то околесицу, и я была рада, что шум, доносившийся снаружи, его немного заглушал.

Когда лодку накрыла волна, шум перестал нас беспокоить. По всей лодке прокатился удар, нос так резко задрало вверх, что я почувствовала, как желудок куда-то проваливается. Потом он качнулся назад, но не остался в положенном ему месте и продолжил свой путь, пытаясь выскочить наружу, тогда как я сама рухнула на пол. Так продолжалось некоторое время.

Придя в себя, я обнаружила, что лежу ничком, втиснувшись в проход, который вел к загонам с животными. Сквозь шум дождя и волн я слышала гам, поднятый зверями. Мои пальцы сомкнулись на чем-то волосатом – оказалось, что в меня упирается голова Мирн.

Мирн лежала без движения, пока я не спросила:

– С тобой все в порядке?

– Думаю, да, – спокойно ответила она. – Мы плывем?

– Похоже.

– Мы не тонем?

– Насколько мне известно – нет.

– Это хорошо. С папой все нормально или его смыло за борт?

Вопрос меня озадачил. Я села:

– Пошли поглядим.

На палубе стояли Ной и Сим. Глядеть было особенно не на что, если не считать воды, верхушек пары высоких деревьев и нескольких водоворотов. Хотя, признаться, в гибели всего живого было нечто завораживающее, она приковывала к себе взгляд как всепоглощающее, разрушительное пламя. Повсюду плавали обломки – солома с крыш, палки от изгородей, тонущие петухи. Вода, покрытая пеной, была скорее коричневой, нежели синей. Мы плыли, и позади оставались холмы, что были рядом с домом. Они наполовину погрузились в воду.

Сим встретил меня вопросом:

– Где Хам?

– Наверно, внизу – ищет протечки.

Сим кивнул, а Ной с загадочным спокойствием произнес:

– Их нет.

– Ну да, – говорю. – Странно, что тебя не смыло.

– Одно из многих чудес, явленных Яхве.

– Да и волна не была такой уж большой, – вставил Сим. – Каких-то локтей двадцать. Достаточно, чтобы поднять корабль и при этом его не опрокинуть.

Ной кинул на него взгляд.

– Что уже само по себе чудо, – промямлил Сим.

Палуба под ногами качалась и кренилась. Я надеялась, что качка вскоре прекратиться, одновременно подозревая, что этого, скорее всего, не случится. Шел косой дождь, а среди туч не было видно ни малейшего просвета.

– Эти бедолаги, у корабля… – начала я.

– Ну и чего с ними? – резко спросил Ной.

– Они утонули?

– Слава Богу, да. Надеюсь, – пробурчал он в ответ.

Сим помедлил, а потом, соглашаясь, кивнул.

– Это отвратительно, – сказала я.

Ной посмотрел на меня. В его взгляде ясно читалось: «Хочешь к ним присоединиться – могу помочь». Вслух же он произнес:

– Они были грешниками.

– Все мы грешны, – напомнила я ему.

– Они были нечисты пред очами Господа, – с нажимом ответил он. – Пятно, которое нужно было смыть. Мир стар, ему тысяча лет, может, больше. Он исполнился мерзостью и устал от грехов. Сейчас он омыт и чист.

Старик, сияя, смотрел на воду, на очистительные волны, смывающие грех. Каждая черточка его лица дышала счастьем. У меня подкатило к горлу. Причиной тому была не только качка.

– Мужчины.

Он посмотрел на меня, и улыбка на его лице померкла.

– Только мужчина может назвать ребенка мерзостью. Ни одна женщина не сможет взглянуть на мертвого ребенка и испытать такое счастье.

– Илия, – сказал Сим.

– И только бог мужчин может продемонстрировать любовь к своим творениям, уничтожив их.

Ной помрачнел, его лицо стало похоже на небо, затянутое тучами.

– Не навлекай на себя гнев Божий, женщина.

Мне хотелось спросить: «Что еще Он может сделать после того, что уже сотворил?»

Хотя ответ был известен: Он призовет меня на Свой суд и ввергнет во тьму бескрайнюю, и так далее, и тому подобное.

Глаза Ноя сощурились и скрылись в морщинах, бескровные губы сжались. Он весь сморщился, как неспелый плод. Мне не оставалось ничего, кроме как повернуться к этим фанатикам спиной и пойти вниз.

* * *

Это было десять дней назад. Ной оставался на верхней палубе около недели, корабль несло по волнам, а дождь все лил. Несколько раз на глаза попадались торчащие из воды верхушки гор, но такое мы видели редко. А дождь все лил.

Мне стало интересно, сколько же воды на нас выливается. Я выбрала одну бочку, и когда она наполнялась, выливала воду за борт. Бочка высотой в три локтя заполнялась за полдня, иногда даже быстрее. Осмыслить масштабы такого ливня было выше моих сил. Естественно, дело не в одном дожде – уровень воды растет не только из-за ливня. Может, поднялся уровень морей?

Что обо всем этом сказал бы капитан-финикиец, предсказавший затмение? Смог бы он объяснить происходящее, допустим, на примере лимонов? Каждый раз, когда я вспоминаю его, моих дядьев и женщин глав родов, меня терзает мука. Все погибли. Но я не могу позволить себе скорбеть о них: если начну, то уже не остановлюсь – слишком много людей сгинуло, целые народы, целые цивилизации. Я загоняю в глубь себя воспоминания о них и, вместо того чтобы скорбеть, измеряю уровень осадков или силюсь разобраться в происходящем.

Если происходящее вообще можно постичь.

Наконец Ной спустился вниз, его колотила лихорадка, и он впал в беспамятство. Он упал на пол в каюте, где и продолжает лежать, накрытый парой одеял. В то же время, похоже, только я и Хам обратили внимание на то, что корабль полон навоза, который надо регулярно выносить. Таскаться по палубам с корзиной, полной антилопьего навоза, на плечах не совсем соответствует моим представлениям о приятном. Однако я занята делом и часто выхожу на верхнюю палубу. Хотя, если кто вдруг решит помочь, возражать не буду.

Сим молится у тела Ноя. Удачи им обоим. Бера занята своими детьми. От Яфета пользы никакой – он страдает от качки, а Мирн играет с цыплятами. Следует отдать ей должное, она еще кормит домашних животных. Господи, благослови мать Хама, она весь день крутится у очага. Без нее нам бы пришлось голодать.

Иногда мы сталкиваемся с Хамом в коридорах на нижних палубах, и он, совсем как прежде, шепчет «Попалась!» и прижимается ко мне или хватает за попу. Хотя обычно такого не происходит. Хам изменился и б о льшую часть времени ищет трещины и протечки, взяв на себя всю полноту ответственности за то, чтобы удержать корабль на поверхности и не дать нам утонуть. Мне очень хочется ему хоть чем-нибудь помочь, но я абсолютно ничего не понимаю в кораблях. Поэтому я убираю за животными и кормлю самых злобных из них, тех, что боится Хам. Удивительно, но волки, крокодилы, львы и прочие хищники ведут себя очень тихо и спокойно, будто качка и вонь смолы притупили их инстинкты. Все что я могу сделать, это сдержать собственные инстинкты до того момента, когда все уснут. Я опускаюсь на Хама и нахожу под его туникой единственный в этом водном мире твердый и надежный предмет. Он дергается и двигается рывками подо мной, меня качает, словно лодку, но меня, как и ее, не опрокинешь. Все во мне содрогается в унисон бушующей за бортом стихии.

Эти ночи с Хамом мне помогают. Очень помогают. Но ими не остановишь льющий день за днем дождь. Они не избавляют меня от воспоминаний о тех несчастных, что утонули утром на второй день потопа, не спасают меня от мыслей, которые стервятниками кружатся в голове: «Почему я, а не они? Почему они, а не я?»

Ответа, конечно нет. Его никогда нет.

Глава шестая
НОЙ

…И лился на землю дождь сорок дней и сорок ночей.

Бытие 7:12

Было бы неверным назвать это забытье сном. Ной мечется в лихорадочном бреду, и ему видятся изгнание и спасение, Бог карающий и Бог милосердный, исключительные добродетели и страшные грехи. Ноя заливает холодный пот. Он бормочет слова, обрывки слов, издает бессвязные звуки. Лодку швыряет волнами, и Ноя швыряет вместе с ней. Бред целует его в щеку, а Галлюцинация гладит брови. Они верные спутники.

* * *

– Внемли мне, ибо я Господь твой. Никогда не поклоняйся лживым богам.

Ной одиноко стоит в саду, обнесенном каменными стенами. В саду много фонтанов, его пересекают дорожки, усыпанные цветным гравием. Ной вдыхает аромат незнакомых цветов. Он ищет источник гласа Божьего и видит перед собой на дорожке муравья – черного, меньше ногтя, который упорно вершит свой путь. Каждый раз, когда глас Божий наполняет голову Ноя, муравей прижимает заднюю часть туловища к земле и шевелит жвалами.

– Я повелеваю. Подчиняться же или нет – решать, тебе.

Что-то с этим Богом не так, но что именно, Ной понять не может. Он мнется.

– Ужель усомнился ты в мощи Моей?! – громко кричит муравей.

– Конечно же нет, Господи, – выдыхает Ной. – Я всегда верно служу Тебе.

Он падает на колени и нечаянно давит костлявой коленкой Господа Бога Яхве.

– Господи?..

От муравья осталось только мокрое место. Ной вытирает размазанного муравья со своей коленки, и тут его рука замирает.

– Бог умер! – издает Ной скорбный вопль. – Я убил его!

– Правда?

Ной поворачивается. Теперь он не в саду, а на берегу огромного горного озера. Его окружают мрачные скалистые вершины, мечами вздымающиеся в небо. Чистый горный воздух щекочет нос. По озеру плавает белый как шелк черноголовый лебедь.

– Я Яхве, Господь Бог твой, – гнусаво произносит лебедь. – Взгляни на Меня и отринь лживых богов.

– Я так и сделал, – с трудом произносит Ной. Ему кажется, Богу должно быть об этом известно. – Я давно отринул их и с тех пор навеки принадлежу Тебе.

Господь Бог Яхве некоторое время плавает на мелководье, топорща перья. Его шея грациозно выгнута. Вокруг Ноя невиданные деревья густо покрываются листвой, потом листья желтеют, скручиваются и опадают на землю.

– Если ты говоришь правду, покажи Мне свою преданность. Сослужи Мне последнюю службу.

– Все что попросишь, Господи, – говорит Ной.

– Боюсь, что ты неискренен, – гундосит Бог. – Душа желает, но ты…

– Я сделаю все что угодно! – кричит Ной. Он никогда не был так искренен, желание исполнить волю Бога наполняет все его естество. – Все что попросишь!

– Тогда оставь Меня в покое. Я не желаю, чтобы ты Меня впредь беспокоил.

Лебедь дает Ною мгновение осмыслить прозвучавшие слова, после чего мощным взмахом крыльев медленно, неуклюже поднимается в воздух, как будто ему больше нравится водная стихия, чем высота небес. Некоторое время лебедь кружит над замершим в одиночестве Ноем, потом улетает прочь, исчезая среди вздыбленной выси гор.

– Господи! – кричит Ной, воздев руки. – Не оставляй меня!

Над ним смеется эхо:

– Не оставляй меня!

– Я исполнил все, что Ты повелел, но Ты оставил меня! Что же Ты тогда за Создатель?

– Видать, ненадежный.

Ной в смятении. Теперь он стоит в пустыне, его окружают пески, нещадно палит солнце. Перед ним выгибается львица, ее морда упирается в лицо Ноя, желтые глаза горят злобой.

– Внемли Мне, своему Господу Богу. Поклонишься не Мне, а иным богам, и будешь уничтожен.

– Я никогда… – заикаясь, произносит Ной. – Я бы не…

– Приведи хотя бы одну причину, почему Мне не следует убить тебя прямо сейчас.

В голове у Ноя помутилось:

– Господи?..

– Ты слышал, что Я сказал.

Ной собирается с духом:

– Я не совершил ничего дурного, Господи. Я невинен как агнец.

– Все мы знаем, что происходит с агнцами, – зевает Бог. Клыки сверкают на солнце как сабли. Ной чуть не падает от изнуряющей жары, в пустыне ни былинки, ни пятнышка тени. – Агнцев едят волки. Или люди. Так или иначе, их приносят в жертву.

– Я исполнил все, что Ты повелел, – говорит, запинаясь, Ной. Он пытается унять поднимающуюся в нем волну негодования. – Все, что Ты хотел. А теперь Ты мне угрожаешь? Не очень-то справедливо.

– Как смеешь ты говорить мне о справедливости?! – ревет Господь Бог Яхве голосом, влажным от слюны и крови. – Справедлива ли тварь, живущая в джунглях? Справедливы ли люди, утверждающие, что властвуют над всеми животными, обитающими в лесах, воздухе и море? Когда ты говоришь о справедливости, ты молишь об особом отношении к тебе, но ты его не заслуживаешь.

С этими словами львица кидается на горло Ною.

Ной кричит и размахивает кулаками, но у Бога сильные челюсти.

Глава седьмая
ХАМ

…Вода же усиливалась и весьма умножалась на земле, и ковчег плавал по поверхности вод.

Бытие 7:18

Занятие отвратительное, но оно заставляет меня сконцентрироваться и помогает успокоиться. Мне никогда не нравилось постоянно жить среди людей, особенно сейчас, здесь, среди этих. Словно я никогда не уезжал из дома. Я знаю, они моя семья, но от этого не легче, а только хуже. Кощунство так думать? Грязные тела, множество глаз с одним и тем же немым вопросом: «Мы из-за тебя погибнем?» Естественно, вслух они задают его иначе: «Ну как, Хам, она держится?» или «Течи есть?» или, мой любимый, «Она выдержит?», хотя на самом деле в мыслях у каждого: «Мы выживем? Или нам придется погибнуть, потому что ты, Хам, плохо сбил балки или неправильно подогнал брусья на носу?»

Поэтому я спускаюсь вниз и осматриваю корабль. Он набит обезумевшими тварями, которые могут меня разорвать или переломить мне хребет. На осмотр уходит немало времени, я пробираюсь мимо клетей с обезьянами, которые кидают в меня дерьмом, не обращаю внимания на фыркающих и топочущих газелей, которые опускают рога, целясь мне пониже спины. Да уж, работка – не позавидуешь! Я спускаюсь вниз, щурясь от мерцающего света лампады в руках, чтобы найти протечку между стыками, или лужу там, где ее быть не должно, или трещину, которая появилась, оттого что гиппопотамы слишком сильно двинули задницами по переборке. Если я не успею заделать щель деревом или замазать ее липкой смолой, нас ожидает быстрая смерть. Пока я работаю, меня обдает вонючим дыханием какая-то из многих омерзительных тварей, толкущихся за моей спиной. Приятно, сил нет. Время от времени я прохожу мимо каюты с больным отцом, стонущим Яфетом и остальными домочадцами, готовыми осыпать меня вопросами. Я иду мимо них и карабкаюсь наверх, выбираюсь на свежий воздух под дождь и ветер. Постояв там хотя бы немного, я начинаю верить, что, может быть, все будет хорошо.

Мы в плавании целый месяц. Несколько дней назад ливень унялся, и сейчас накрапывает мелкий дождь. Вокруг нас вода, много воды, и она находится в постоянном движении, однако буря, бушевавшая, как раненый зверь, уже в прошлом, поэтому можно спокойно бродить по палубе, не опасаясь падения, если, конечно, удастся не поскользнуться на птичьем помете. Никогда в жизни не видел столько птиц. Я думал, их сотни, пока не решил в качестве эксперимента посчитать тех, что сидели на поперечном ограждении в пятьдесят локтей длиной. Я обнаружил, что на нем уместилось больше двух сотен чаек, крачек, мухоловок, зимородков, перевозчиков, уток, зябликов – названий остальных я просто не знаю. Теперь помножьте эти две сотни на длину палубы – триста локтей, и вы получите представление о том, что за птичник мы везем.

Я вытягиваю вперед палец, и на него садится крошечная птичка, размером не больше кузнечика, ее перья отливают зеленой медью. У птички нелепый длинный клюв.

– И что же ты ешь? – спрашиваю я.

Она ерзает у меня на пальце и молчит.

Стайка птиц взмывает в воздух и снова садится – на палубу выбралась Илия. Она подтаскивает к борту ведро с навозом и опрокидывает его в воду.

Интересно, чей это был навоз? Верблюда? Муравьеда? Антилопы-гну?

Мою жену напугать сложно, нет такого животного, к которому она боялась бы подойти. После того как началась эта кутерьма, я обнаружил в ней такие черты характера, о которых раньше даже не подозревал. И они мне нравятся.

– Попалась!

– Только не надо меня целовать, – улыбается она, – от меня несет навозом.

– От меня тоже, любимая, – отвечаю я. – От меня пахнет даже хуже.

Так продолжается некоторое время. Наконец я выпрямляюсь и говорю:

– Ты хорошенькая.

Она словно статуя, вырезанная из мрамора и отполированная нежными руками. Однако на ее лице лежит тень усталости. Илия никогда не показывает, что у нее на душе, ее можно согнуть, но не сломать. За последние несколько недель она осунулась, сделалась тоньше, ее скулы заострились, а серебристые глаза стали еще больше, и меня начинает беспокоить ее самочувствие. Нам всем пришлось многое пережить.

– Посмотри на птиц, – говорит она.

– Смотрю, и что?

В ее глазах мелькает растерянность. Такое обычно происходит, когда она начинает о чем-нибудь думать.

– Их надо как-то рассортировать.

– Рассортировать? – повторяю я вслед за ней. Я осматриваю птиц – их страшно много. – Хочешь сказать, их надо рассадить в ряд?

– Не в этом смысле, – устало улыбается она. – Их надо рассортировать по типам: болотных и лесных, питающихся насекомыми и зерном, хищников и падальщиков. Ну и так далее.

Что она несет? Я люблю свою жену больше всех на свете, но иногда она говорит такое, от чего у меня глаза лезут на лоб. Уже не в первый раз я задаюсь вопросом: откуда она взялась? Что за инструмент огранил ее ум? У меня на родине женщинам просто не могут… не могли приходить в голову такие мысли. Их уделом было кормить детей, готовить похлебку, шить одеяла – и ничего больше. Да и мужчины занимались охотой и возделыванием земли и ни о чем другом не помышляли.

Наверное, все, о чем я подумал, отразилось на моем лице, потому что жена подхватывает ведро и говорит:

– Надо идти работать. Еще чистить и чистить.

– Займешься этим позже.

– Позже работы будет больше, – морщит она нос.

– А что другие делают? – спрашиваю я скорее для поддержания разговора, а не оттого, что мне интересно.

– Да как обычно, – она закатывает глаза. – Хам, я понимаю, что приехала издалека, но меня потрясает, как они могут с удовольствием сидеть неделями в маленькой комнатенке. Хотя бы Бера и Мирн?

– Не знаю, любимая, ведь потому я от них и ушел. Они такие: если надо, будут сидеть, пока не наступит конец света.

– Прошло всего несколько недель, – говорит она, ее серые глаза кажутся особенно усталыми, – но я думаю, все это кончится не скоро. Надеюсь, я не сойду с ума.

– Может, привыкнешь.

– Именно это я и имела в виду, когда говорила про сумасшествие, – вяло улыбается она.

Нас свел случай. Она хотела попасть домой, на север, после того как ее отец погиб в крушении. По ошибке она забрела на верфь. Я был единственным, кто пытался понять, что она хочет сказать, страшно коверкая слова акцентом. Когда же я наконец понял, было уже поздно. Я был захвачен врасплох, меня пленили ее скулы, то, как они двигались, когда она задавала вопросы, то, как она чесала лодыжку. Эти лодыжки были словно выточены гениальным скульптором. Я улыбался как идиот и все спрашивал: «Чем могу помочь?» Больше ничего не мог из себя выдавить. Если честно, я приложил все усилия, чтобы она не нашла ни одного корабля, держащего путь на север, одновременно пытаясь показать, какой я очаровательный, учтивый и обходительный.

Когда мы поженились, я думал, что люблю ее. Свадьба была скромной: несколько друзей и представители местных властей. Родственников у нее не было, а мои жили в нескольких днях пути. К тому же я не хотел, чтобы приплелся отец и напугал ее своими речами. Однако только сейчас я понимаю – тогда я еще не имел ни малейшего представления о любви. Конечно, ради нее я мог сигануть с моста или врезать любому обидчику. Делов-то. Я проводил с ней ночь, а потом вкалывал целый день, чтобы дать ей то, чего она хочет. И что? Это не любовь, а торговля. Ты заботишься о своей собственности, о том, чтобы вложения приносили доход. От таких отношений до любви далеко. Так что же такое любовь?

Может показаться странным, но любовь – это чувство, которое вы испытываете, когда видите, как ваша жена вываливает за борт корзину дерьма из-под волков или львов, а потом торопится за новой порцией – такая худая, что сквозь нее просвечивает солнце. И все то же самое, когда солнца нет. Ты понимаешь, что она будет безропотно делать свою работу, потому что знает – ее надо выполнить. Ты тоже готов за нее взяться, вернее, ты должен требовать, чтобы тебя допустили к этой работе, – ради нее, своей любимой, чтобы хоть как-то облегчить ношу, которую она на себя взвалила.

Когда Илия снова поднимается на палубу, я беру у нее из рук ведро и сам опорожняю его.

– Любимая, останься ненадолго.

– Потом, – устало улыбается она.

– Сейчас. Здесь.

Я взмахиваю руками, поднимая в воздух птиц, чтобы она села спиной к бочонкам с водой и могла смотреть сквозь перила на волны и тучи. Зрелище не особенно вдохновляющее, но воздух чист, а щеглы и лебеди куда как приятней зверья с нижних палуб.

– Еще много работы, – напоминает она.

Я даю ей чашку с водой:

– Этой работой займусь я.

Как вы думаете, что делает Сим в каюте? Стоит на коленях перед отцом. Он от него не отходит с того самого момента, как старик свалился, – молится и трескает все, что мать пускает в пищу. Хорошая же у него работенка, мне бы такую. Уж кто-кто, а мой старший брат точно не похудел за наше путешествие.

Пока не похудел.

Я трясу его за плечо, и он смотрит на меня глазами, полными благочестия.

– Я молюсь.

– Молиться можно по-разному, – говорю я ему и сую в руки ведро. – Ступай вниз и принимайся чистить клети. Мы тонем в дерьме.

Он начинает отнекиваться, но я вздергиваю его на ноги. Когда беседуешь с Симом, есть один фокус – надо говорить быстро, чтобы он не успевал соображать.

– Слушай, Господу приятны не только слова, но и действия. Веру надо подтверждать делами. Сам посуди, видишь, что Он приказал построить отцу.

Сим хочет возразить, но не знает как – в голове ни одной мысли. Мать смотрит на нас, но не произносит ни слова. Я говорю:

– Если хочешь восславить Яхве, славь, делая что-нибудь полезное. Очисть эту лодку от навоза, и воздух станет чище, отцу станет легче дышать.

Сим крутит ведро в руках:

– Думаешь, Бог поймет, если я перестану молиться?

– Конечно. Бог знает, что ты прервал молитвы, потому что любишь Его. И отца.

Он кивает.

«А главное, – думаю я, но не произношу вслух, – потому что я люблю свою жену».