Текст книги "Пепел победы"

Автор книги: Дэвид Марк Вебер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 44 страниц)

Глава 31

Оглядев свой маленький кабинет, Хонор вздохнула. Она и сама не взялась бы определить, чего – облегчения или печали – было в этом вздохе больше. Облегчение, несомненно, присутствовало – хотя бы потому, что последние месяцы оказались куда более выматывающими, чем полагалось бы периоду «поправки здоровья». Причем главным образом по ее же собственной вине: ей следовало бы отклонить хотя бы одну из просьб сэра Томаса, но это показалось ей столь же невозможным, как преодоление Медностенных гор без дельтаплана.

Очень непростым было и решение отдать проект по обучению Нимица и Саманты языку жестов в руки доктора Ариф и Миранды. Ну и конечно же, МакГиннеса. На всех стадиях Хонор ощущала жгучую потребность личного участия, хотя прекрасно понимала, что, поручив кому-то какое-то дело, необходимо предоставить исполнителям свободу действий. В противном случае она бы тратила на это столько же времени, как если бы все делала сама, а исполнитель чувствовал себя обиженным недоверием. Не говоря уж о том, что научиться делать что-либо по-настоящему, можно лишь работая самостоятельно – и набивая шишки. Устранение препятствий с пути обучающегося ничего хорошего не сулит: в лучшем случае он просто лишается возможности учиться на своих ошибках, а в худшем – может и вовсе уверовать в собственную непогрешимость. А это дорого обойдется ему, когда придет время столкнуться один на один с настоящей проблемой.

Любопытно, что сама Хонор уже много лет руководствовалась этим принципом при обучении младших офицеров. Зачастую ей было куда легче сделать что-то самой, чем поручать юным неумехам, – тут она улыбнулась при воспоминании о молодом Рафе Кардонесе запустившем разведывательные спутники с неправильной программой, – но она хорошо знала, что если не бросить их в воду, они никогда не выучатся плавать. А передавать часть своих обязанностей тем, кто наверняка способен с ними справиться, тоже давалось ей в определенном смысле непросто, поскольку внутренне ощущалось как… отлынивание. Она была жадна до работы, и не удивительно, что в последний год пребывала в постоянном цейтноте.

Но вместе с облегчением Хонор испытывала вполне понятную печаль, ибо понимала, что оставляет в этом кабинете частицу своей жизни.

Как выяснилось, она любила преподавать.

Если поразмыслить, открытию удивляться не стоило. В конце концов, как командир она и по долгу, и по призванию занималась обучением подчиненных – и всегда радовалась их успехам и профессиональному совершенствованию больше, чем своим наградам, титулам и призовым деньгам. Молодые офицеры представляли собой будущее Королевского флота и Звездного Королевства, а обеспечить родине достойное будущее было самым высоким призванием, какое Хонор могла себе представить.

Что и делало ее возвращение на остров Саганами вполне естественным. Развившееся эмпатическое чувство одарило ее новым знанием – радостным осознанием того, что ее труды не напрасны, а ученики понимают, как много они для нее значат и как она ими гордится.

Ей будет недоставать мемориального зала адмирала д'Орвилль. Она будет скучать по всему острову Саганами, пусть даже в сравнении со временем ее собственной учебы Академия изменилась. В те годы война казалась лишь отдаленной угрозой, а теперь, обрушившись как лавина, она стала элементом повседневной реальности. Ее суровое дыхание сказывалось на учебных буднях, во многих отношениях превратив Академию в продолжение линии фронта. «В известном смысле, – подумала Хонор, – это не так уж плохо». В беседах с курсантами она постоянно подчеркивала, что им предстоит прямо из аудиторий отправиться на поле боя. Что еще важнее – ее понимали. Вместе с тем «воздух Саганами», как ей казалось, утратил нечто… Это касалось не былой незамутненности восприятия или благодушия, но… может быть, это выражалось в процессе ассимиляции. В том, как молодые люди врастали в ряды флота, и в том, как флот принимал их.

«Нет, – сказала она себе, – это слово не годится». Точного слова Хонор найти не могла и сомневалась, что когда-нибудь найдет. Возможно, его просто не было.

«А может быть, – с усмешкой подумала она, – я тоскую о том, чего никогда не было, о той золотистой дымке, какой оказываются подернуты в воспоминаниях добрые старые деньки, после того, как они остались далеко в прошлом». При этой мысли Хонор хмыкнула, и Нимиц тут же подал голос с насеста.

– Ладно, паршивец. С хандрой покончено! – заявила она и решительно задвинула ящик письменного стола.

Все нужные материалы были уже убраны. Проверив, не осталась ли по случайности забытой какая-то мелочь, Хонор протянула руки.

Кот с вновь обретенной ловкостью прыгнул ей на грудь и обнял за плечи. Все конечности, в том числе и пострадавшие от удара прикладом, работали нормально. Ощущение радости переполняло и кота, и его человека.

За время службы на флоте она твердо усвоила, что все меняется, ничто в мире не постоянно. Рано или поздно каждый офицер оставляет позади определенный этап своей карьеры и, закрывая за собой дверь, переходит к новому. Пришло ее время – в очередной раз.

Тихонько притворив дверь теперь уже не своего кабинета и козырнув в ответ на приветствие двух третьекурсников, видимо, оставшихся на каникулы в кампусе, она повернулась к терпеливо дожидавшемуся ее в коридоре человеку в зеленом мундире.

– Все в порядке, Эндрю. Можно идти.

– Вы уверены, миледи? – с лукавым участием спросил он.

– Уверена, – ответила Хонор и направилась к выходу.

* * *

– Да, ваша светлость, должен сказать, надежды, которые я возлагал на ваше пребывание на Мантикоре, более чем оправдались.

Сэр Томас Капарелли и Хонор сидели на балконе служебных апартаментов Первого космос-лорда на семьдесят третьем этаже скромного стоэтажного здания Адмиралтейства. Сверху прохожие казались цветными точками. Когда мимо, чуть превысив рекомендуемую скорость движения, проносились аэрокары, зонтик над балконным столиком хлопал полотнищем.

Хонор с Нимицем и Лафолле прибыли рано, и леди Харрингтон некоторое время забавлялась тем, что наблюдала за прохожими, используя все функции своего искусственного глаза в диапазоне от нормального зрения до максимального телескопического увеличения. У нее даже слегка закружилась голова, но ощущение было прекрасным – как будто играешь с калейдоскопом, столь любимым грейсонскими детишками. К тому же это было своего рода знаком успешного завершения лечебных процедур.

Конечно, по большому счету до завершения было еще далеко. Хонор довольно сносно владела новой рукой, однако пальцы пока оставались раздражающе неуклюжими: порой ей казалось, что лучше иметь одну руку, чем полторы. Однако она прекрасно понимала, что полный контроль над искусственной конечностью – лишь вопрос времени, и упорно заставляла себя пользоваться обеими руками даже тогда, когда ей казалось удобным отключить протез и сделать все, что нужно, здоровой рукой – к чему она привыкла, пока искусственной у нее просто не было.

Сейчас она обернулась и улыбнулась сэру Томасу Капарелли.

– Рада слышать, что вы так считаете, сэр, – сказала она. – Должна признаться, что у меня порой возникало ощущение, будто вы дали мне слишком много мячиков, чтобы я жонглировала всеми одновременно. Даже сейчас мне кажется, что лучше бы мне не нахлобучивать по несколько шляп разом и сосредоточиться на каком-то одном деле. А то ведь трудно не помнить, что с любым отдельно взятым заданием я в конечном счете справилась бы лучше.

– Поверьте, ваша светлость, флот глубоко удовлетворен результатами вашей деятельности. Правда, имей я представление о том, какое усердие вы приложите к выполнению всех моих поручений, мне было бы неловко наваливать на вас столько всего сразу. Но, боюсь, просить вас ровно о том же пришлось бы все равно: мы ведь действительно в вас нуждались.

Хонор, на сей раз левой рукой, отмахнулась, но Первый космос-лорд покачал головой.

– Нет, ваша светлость, к этому нельзя относиться снисходительно. Вы проделали огромную работу, причем при вашей-то загруженности! И не только в аудиториях. Чего стоят одни только ваши званые обеды! Сдается мне, еще никто не слышал о том, чтобы курсанты соревновались за приглашение к адмиралу. И вот что важно: четырнадцать из пятнадцати лучших по успеваемости за год тактиков – или, если считать иначе, тридцать семь из первых пятидесяти – это именно ваши ученики.

– Это их заслуга, сэр, – смущенно ответила Хонор, – я лишь сориентировала их в правильном направлении.

– В ваших словах, видимо, есть доля истины, – усмехнулся Первый космос-лорд, – но должен заметить, что вы сориентировали их чертовски правильно и сумели выработать у них сильную мотивацию. Должен сказать, что спрос на ваши лекции был велик еще до того, как вы приступили к чтению. Стоило курсантам прослышать, что тактику будет читать знаменитая «Саламандра», и от желающих записаться на курс не стало отбоя.

– А вот этот успех следует приписать не мне, а средствам массовой информации.

– Может быть! – сказал Капарелли, согласившись оставить за ней последнее слово, и отпил из бокала.

Хонор пригубила свой, а Нимицу предложила веточку сельдерея. Кот бодро захрустел лакомством.

– Однако, – продолжил Первый космос-лорд, поставив запотевший бокал на серебряный поднос, – работа, проделанная вами в ВТК, заслуживает даже большей благодарности, чем все, что вы сделали в Академии. Хочу отметить два ваших достижения. Одно – это изменения, которые вы внесли в само функционирование «дробилки», а второе – спасение карьеры коммандера Ярувальской. Чем, по правде сказать, следовало бы заняться мне самому.

– Вы – главнокомандующий всего Королевского флота, – возразила она, – у вас просто нет времени для того, чтобы лично вникать в дела каждого коммандера. Что до меня, тут случай особый. В самом начале моей карьеры мне довелось служить в подчинении у Сантино, и я, зная его характер, взглянула на Сифордские события иначе, чем большинство других офицеров. У Андреа теперь все наладилось, и меня это по-настоящему радует. Она отличный офицер. Это, конечно, мое личное мнение, но, по-моему, бюро кадрового состава пора задуматься о производстве ее в капитаны.

– Можете быть уверены, уже озаботились. Джексон Крайансак уже говорил с Люсьеном, и, как я понял, ее внесут в следующий список.

– Хорошо, – сказала Хонор с искренним удовлетворением.

Вообще-то сама идея патронажа и личного покровительства казалась ей изначально порочной и чреватой злоупотреблениями: убедительными примерами тому служили Элвис Сантино и Павел Юнг. Однако долгое время размышления на эту тему были для Хонор сугубо теоретическими, ибо она не занимала достаточно высокого положения, чтобы кому-либо покровительствовать. И вот теперь оказалось, что практика не так уж и плоха, ведь если бы не ее личное участие, флот лишился бы прекрасного офицера Андреа Ярувальской. Получалось, что такие флагманы, как Хэмиш Александер (воспоминание о нем на сей раз почти не пробудило в ней никаких чувств), бывают по большому счеты правы, когда помогают молодым офицерам, если, конечно, они вмешиваются не потому, что эти молодые офицеры – их родственники, дети их друзей или отпрыски влиятельных особ. Заметить действительно способного, одаренного человека и помочь его профессиональному росту – дело доброе, и не только (и не столько) по отношению к «облагодетельствованному» офицеру, но и по отношению к флоту и ко всему Звездному Королевству.

– Ну, а ваши нововведения, касающиеся ВТК, стали для меня, признаюсь, полной неожиданностью, – продолжил Капарелли. – Наверное, учитывая ваш опыт и профессионализм, мне следовало ожидать чего-то подобного, но всем нам порой недостает свежего взгляда. Мы часто не замечаем того, что лежит на поверхности.

– Я бы не стала делать далеко идущих выводов, сэр, но должна признать, что Королевский флот страдает от… хм., назовем это узостью восприятия. Нам свойственно определенное чувство превосходства, вполне, по моему разумению, оправданное в тех случаях, когда мы сравниваем себя с хевами или, например, с пиратами, действующими в Силезии. Мы и вправду лучше их. К тому же у нас больше опыта по части освоения глубокого космоса, чем у любого из наших союзников. Но мне кажется, нужно постоянно помнить, что одно и то же можно сделать по-разному, не только так, как делаем мы. И не только хуже, но и лучше.

– Полностью с вами согласен. И это особенно важно сейчас, когда мы стали пропускать через «дробилку» такое количество офицеров из иных миров. Следует помнить и о том, что нам тоже есть чему у них поучиться, и, главное, о том, что нельзя задевать их высокомерием и пренебрежением. Разумеется, определенный налет превосходства будет чувствоваться в любом случае, да и сами союзники готовы признать нас старшим партнером в Альянсе, но ваша идея привлечь к созданию учебных программ флаг-офицеров Альянса была просто гениальной! А другой блестящей находкой стала разработка сценариев обучения наших офицеров на основе иностранных доктрин и на технике союзников. Я понимаю, что некоторые наши честолюбивые командиры сочли это принижающим достоинство Королевства, однако, полагаю, многие из них стали скромнее, уразумев, что наше хваленое превосходство – это прежде всего превосходство техническое… Да и оно не абсолютно: мы уже позаимствовали немало полезных идей у грейсонцев. И я очень удивлюсь, если теперь, после того как мы научились присматриваться к чужим достижениям, мы не позаимствуем кое-какие новшества и у других флотов.

– Надеюсь на это, сэр Томас, – отозвалась Хонор, чрезвычайно серьезным тоном. – Нам есть чему у них поучиться, и официальное признание этого кажется мне хорошим стимулом, способным побудить их учиться у нас.

– Согласен, ваша светлость. Полностью согласен.

Капарелли энергично закивал, после чего откинулся в кресле и, глядя поверх залитой полуденным солнцем столицы, сказал:

– Как я понимаю, в скором времени вы вернетесь на Грейсон?

– Да, – с кивком ответила Хонор. – Я провела здесь почти год, и мне пора вернуться к обязанностям землевладельца. Да и у Уилларда накопилась гора бумаг, ожидающих моей подписи.

– Это я понимаю, ваша светлость. Но, насколько мне известно, спустя несколько недель после вашего возвращения состоится сессия Конклава Землевладельцев.

– И это еще одна причина, по которой мне нужно попасть домой, – подтвердила Хонор, осеклась и с мягкой усмешкой повторила: – Домой. Знаете, за последние годы это понятие приобрело для меня несколько значений.

– Само собой разумеется, – согласился Капарелли. – Но свой вопрос я задал потому, что интересуюсь вашими планами на будущее. В частности, тем, какие у вас соображения относительно возвращения на действительную службу?

– Мои соображения? – Хонор подняла бровь. – Мне казалось, сэр, что этот вопрос скорее входит в компетенцию бюро кадрового состава.

Капарелли пожал плечами.

– Ваша светлость, вы являетесь герцогиней Звездного Королевства, землевладельцем Грейсона и полным адмиралом обоих флотов, как Грейсонского, так и Королевского. Соответственно оба флота вправе претендовать на вашу службу, а в том, что претендовать они будут, сомневаться не приходится. Решение, учитывая ваш статус, остается за вами, но поскольку вы находитесь на Мантикоре, я решил воспользоваться этим и обратиться к вам первым.

– Но, сэр Томас… – начала было она. Первый космос-лорд остановил ее взмахом руки.

– Я не собираюсь давить на вас, тем более что адмирал Мэнкок из Медицинского департамента ни за что не позволит вам вернуться в строй раньше, чем через три-четыре месяца. Мне просто хотелось, чтобы вы подумали. Хотя бы о том, что ваше нынешнее положение дает вам гораздо больше возможностей распоряжаться собственным будущим, чем прежде.

– Я… – Хонор умолкла на полуслове и пожала плечами. – Наверное, вы правы, сэр Томас. Мне просто не пришло в голову рассмотреть свое положение в таком ракурсе.

– Не сомневаюсь, вы все равно оценили бы его верно, но я хотел обратить на это ваше особое внимание.

Первый космос-лорд сделал паузу, и Хонор уловила в его эмоциях некое подернутое налетом грусти, но возбужденное предвкушение. Он повернулся, вновь бросил взгляд на город и глубоко вздохнул.

– Помимо всего того, что мы уже обсудили, есть еще один вопрос, который я хотел затронуть, когда приглашал вашу светлость к себе.

Капарелли снова повернулся к ней всем корпусом, и она подняла брови в вежливом вопросе.

– Вчера я приказал приступить к выполнению операции «Лютик», – тихо сказал главнокомандующий.

Леди Харрингтон поймала себя на том, что напряженно выпрямилась в кресле. Она прекрасно знала, о какой операции речь, ибо приложила руку к ее разработке и вместе с Элис Трумэн отрабатывала на тренажерах различные варианты ее проведения.

– Элис Трумэн отбывает на звезду Тревора на следующей неделе, – спокойно продолжил Капарелли. – Ко времени вашего возвращения на Грейсон Восьмой флот должен быть готов к выступлению. На данный момент нам представляется весьма вероятным, что хевы планируют нападение на Грендельсбейн, и мне пришлось значительно усилить оборону станции. В принципе нами достигнута концентрация сил, соответствующая плану операции. Некоторые ЛАК-крылья подготовлены не так хорошо, как хотелось бы, но…

Он слегка пожал плечами, и Хонор ощутила печаль, какую испытывает любой командир, вынужденный посылать своих подчиненных навстречу смертельной опасности.

– Понимаю, сэр, – эхом откликнулась она, вспомнив лично знакомых ей мужчин и женщин, служивших на задействованных в операции «Лютик» кораблях.

О Скотти Тремэйне и Горацио Харкнессе. Об Элис Трумэн. О Рафаэле Кардонесе, командире одного из НЛАКов группировки Трумэн, и Красном контр-адмирале Алистере МакКеоне, командире одного из дивизионов. Страх за многих и многих друзей и соратников, каждый из которых мог не вернуться с рискованною задания, болью пронзил ее сердце.

– Спасибо, что сказали мне это, – сказала она. – Раньше я не задумывалась над тем, насколько труднее посылать людей в бой, если ты сама не можешь идти вместе с ними.

– Да, к этому трудно привыкнуть, – согласился он, снова переводя взгляд на город. – Вот я сижу здесь, в прекрасный летний полдень, – Капарелли подбородком указал на синее небо, – а сотни тысяч мужчин и женщин готовятся к смертельному бою, потому что в этот бой их послал я. И все, что в конечном счете с ними произойдет, будет на моей совести. А я, находясь здесь, в полной безопасности, совершенно бессилен и ничем не могу повлиять на их судьбу.

– Не знаю, сколько вам платят, сэр, – покачала головой Хонор, – но этого все равно недостаточно.

– Ваша светлость, никому из нас не платят достаточно, но, как говорится, «кто шуток не понимает, пусть штаны не снимает».

Боцманская шутка в устах Первого космос-лорда застала Хонор врасплох, а его усмешка – надо же, разыграл ее как школьницу! – лишь усугубила смущение. Ей понадобилось несколько мгновений, чтобы напустить на себя суровый вид и сказать:

– У меня, сэр Томас, тоже нашлось бы в запасе несколько матросских поговорок, и не уверена, что все они придутся вам по вкусу.

– Ну и ладно. Меня это не удивляет. Мне не привыкать. Похоже, мало кто понимает, какой я в действительности славный и простодушный малый.

– «Славный» и «простодушный» – совсем не те эпитеты, которые приходят на ум первыми, когда задумываешься о вас, – строго сказала Хонор и, когда он снова рассмеялся, добавила: – Однако мне все же хотелось бы пригласить вас на маленькую вечеринку, которую мы с матушкой собираемся устроить перед отбытием на Грейсон. Совсем скромную, не более чем на двести-триста персон. Ее величество обещала быть. Я надеюсь и на ваше согласие.

– Весьма польщен, ваша светлость, – ответил Первый космос-лорд. – Почту за честь.

– Очень рада, – сказала Хонор с ангельской улыбкой. – В частности, еще и потому, что я хочу попросить Нимица, Фаррагута и Саманту придумать подходящие приветствия для такого славного простодушного малого, как вы. А эта троица, сэр Томас, ой как хитра на выдумки. Я даже не знаю, не пожалеете ли вы о том, что не отбыли на «Лютик» первым же эшелоном…

Глава 32

– Как насчет маленькой прогулки, Деннис?

Вопрос был задан с легкомысленной небрежностью, словно бы мимоходом, но гражданин народный комиссар Деннис Ле Пик знал Тейсмана много лет и научился прекрасно понимать его. О подобной проницательности подчиненных начальство из БГБ могло бы только мечтать.

Другое дело, что именно такое взаимопонимание едва ли этому самому начальству понравилось бы, и прекрасно сознававший это комиссар не стремился снабжать их лишней информацией. Он пришел к этому решению не без колебаний, поскольку был искренним приверженцем нового режима, однако оно далось ему сравнительно легко. Сомнения в правильности политики Комитета, сперва незначительные – ему удавалось скрывать их даже от себя самого, – зародились у него задолго до того, как Корделия Рэнсом со злорадством обрекла Хонор Харрингтон на смерть и тем самым продемонстрировала презрение ко всем людям в военной форме. И к элементарным нормам порядочности.

Это оказалось нелегким испытанием для Ле Пика и его совести. Правда, он пытался убедить себя в том, что Корделия является отклонением от нормы, и остальные члены Комитета на нее не похожи. В какой-то мере это соответствовало действительности: в отличие от Рэнсом, наслаждавшейся мучениями своих жертв, Оскар Сен-Жюст и Роб Пьер садистами не были. Но злодеяния Рэнсом заставили комиссара взглянуть на руководство Республики по-новому, с открытыми глазами, и он внезапно понял, что страшится гражданина Сен-Жюста еще сильнее, чем раньше боялся Рэнсом. И как раз потому, что в жестокости шефа БГБ не было решительно ничего личного. Он никогда не выходил из себя, никогда не повышал голоса, но с ледяным спокойствием вычеркивал из числа живых тысячи и тысячи мужчин, женщин, а порой и детей. В сравнении с ним Корделия казалась испорченным ребенком, подстраивающим гадости сверстникам, обидевшим ее тем, что не захотели поделиться игрушками.

Заглянув в то, что заменяло Робу Пьеру душу, Деннис Ле Пик обнаружил чудовище, которому он верно и преданно служил с момента падения старого режима. И служба его заключалась в слежке за такими людьми, как Тейсман, не менее честными и преданными Республике, чем сам Ле Пик, но более дальновидными. Они распознали монстра намного раньше и оказались в смертельной опасности, ибо таящееся под обличьем слуги народа чудовище безжалостно убивало каждого, кто проник в его тайну.

Сделав для себя это открытие, Деннис поначалу собирался подать в отставку, но это вызвало бы у руководства ненужные вопросы, а правдивый ответ повлек бы за собой страшные последствия. Безжалостное ко всем без исключения, Бюро государственной безопасности проявляло особую жестокость по отношению к отступникам. Кроме того, увольнение со службы Деннис считал слишком простым выходом: он не хотел уподобляться древнему Пилату, умывшему руки, дабы объявить о своей невиновности.

Он остался на посту, продолжал с похвальной регулярностью посылать донесения, но научился осторожно смещать акценты, стараясь прикрыть уважаемых им людей. Так, Ле Пик знал, что после предсмертной эскапады Рэнсом недовольство Тейсмана по отношению к Комитету, допускавшему подобные эксцессы, переросло в холодную ненависть. Гражданин адмирал считал себя должником Харрингтон за то, как обращалась она с ним и его подчиненными, когда он был ее пленником. Его самого лишили возможности отплатить ей по достоинству, что вызвало ярость и стыд. Однако главной причиной перемены в Тейсмане стало даже не это.

Его ненависть была ненавистью честного человека к извращенной, человеконенавистнической системе, позволявшей злодеям вроде Рэнсом или Сен-Жюста проливать реки крови, и к власти, позволявшей себе отдавать заведомо невыполнимые приказы, а потом казнить людей за их невыполнение. Ко всему тому, что обрекало на гибель глубоко порядочных людей. Таких, как Лестер Турвиль и Уорнер Кэслет.

Турвиль уцелел лишь потому, что Рэнсом погибла раньше, чем успела отправить его «на обработку». Кэслет тоже остался в живых… но чудовищная система превратила одного из лучших офицеров Республики в изменника. Ле Пик знал, как глубоко ранила Тейсмана измена Кэслета. Гражданин адмирал не мог винить гражданина коммандера. Тейсман – и от этого ему было еще больнее – понимал, что заставило Уорнера сжечь за собой мосты. После содеянного путь на родину был закрыт для него навсегда, даже если бы Комитет каким-то чудом лишился власти.

А потом на них обрушились ошеломляющие известия: о спасении Харрингтон, о том, что ей удалось организовать побег с Цербера полумиллиона узников, среди которых оказались Уорнер Кэслет… и Амос Парнелл…

История которого стала последней соломинкой. Как и большинство кадровых офицеров, Тейсман уважал Парнелла почти так же глубоко, как Альфредо Ю. Однако переход Ю на сторону неприятеля не поколебал верности Тейсмана Республике хотя бы потому, что Томас знал: Альфредо обрек на изгнание не Комитет, а прежний режим, искавший козла отпущения после бездарно проваленной масадской операции. Но Парнелл публично указал истинных виновников убийства Сидни Гарриса – заговорщиков и преступников, оклеветавших флот, возложивших на честных офицеров вину за собственные злодеяния. Их властолюбие стойло многим близким Тейсману людям жизни, а ему самому – чести и чувства собственного достоинства.

Ле Пик видел, что творится в душе его подопечного, однако ни в одном из донесений и словом не обмолвился о произошедших переменах. Он серьезно рисковал: поступавшая в БГБ информация не ограничивалась докладами народных комиссаров, и умело состряпанный донос мог стоить жизни не только изменнически настроенному адмиралу, но и покрывавшему его гражданину комиссару. Однако, даже опасаясь за свою жизнь Ле Пик не жалел о принятом решении.

До сего дня.

Тейсман, судя по тому, какие высказывания он позволял себе в присутствии комиссара, догадывался, что Ле Пик на его стороне. Однако в нынешнем приглашении «прогуляться» Деннис сразу почувствовал что-то особенное.

«Настал час», – понял он. Сейчас Тейсман предложит ему перейти от укрывательства к активному сотрудничеству, а принять такое предложение равносильно самоубийству. В попытке противоборства с безжалостной машиной Госбезопасности гражданин адмирал неизбежно погибнет сам и обречет на гибель всех, кто за ним последует.

С бьющимся сердцем гражданин комиссар поднял глаза на невероятно спокойное лицо Тейсмана, сглотнул, глубоко вздохнул и ответил:

– С удовольствием, гражданин адмирал. Только накину китель.

* * *

Снаружи главного административного корпуса дул резкий ветер. Повсюду, сколько достигал взгляд, громоздились строения – казармы, склады, ангары, посадочные площадки, – но все это было лишь малой частью комплекса сооружений, именовавшегося базой «Дю Квесин». До нынешней войны эта база считалась третьей по величине в Республике и была построена после захвата Сан-Мартина как опорный пункт для дальнейших завоеваний. Помимо этой базы, в системе Барнетта не было ничего ценного, однако близость к звезде Тревора делала «Дю Квесин» естественным центром ведения операций против этого стратегически важного оплота противника. К сожалению, с начала войны инициатива принадлежала мантикорцам. Об атаке на звезду Тревора речи теперь и быть не могло, а вот Барнетт, система с развитой инфраструктурой, рассчитанной на миллион военнослужащих и в шесть или семь раз большее число гражданского персонала, мог стать для противника лакомой добычей.

Самым простым решением в такой ситуации было эвакуировать персонал, демонтировать все оборудование, кроме имеющего оборонительное значение, и уменьшить защитный пикет до величины, позволявшей при нападении врага унести ноги. Или хотя бы до таких размеров, что, если удрать все же не удастся, потеря пикета не станет для Народного флота чрезмерно тяжкой. Но вместо этого власти наращивали оборонительный потенциал системы, вкладывая в нее огромные средства и тем самым делая ее еще более желанной приманкой для врага.

«Враг, однако, так и не напал, а после того как Эстер МакКвин перехватила инициативу, ситуация изменилась во многих отношениях, но не с точки зрения уязвимости базы», – размышлял Ле Пик, поправляя ворот мундира. Недавний приказ об отзыве с Барнетта части кораблей делал угрозу для «Дю Квесин» со стороны врага еще более реальной. И почему-то комиссар чувствовал невеселую уверенность в том, что в этот холодный, ветреный вечер Тейсман пригласил его на прогулку не ради того, чтобы обсудить проблемы обороноспособности системы.

Вышагивая рядом с гражданином адмиралом, он ждал – не то чтобы с нетерпением, но с неким усталым ощущением неотвратимости. У него не было особого желания слушать предложение Тейсмана, но и не выслушать адмирала он не мог… если не хотел перестать уважать себя.

«Прекрасно, – сказал он себе, – я сохраню самоуважение и смогу, не стыдясь, смотреть в зеркало. И завтра, и послезавтра. Может быть, даже послепослезавтра. Но в конце концов кто-нибудь узнает об этом разговоре и как только это случится, мне уже никогда не придется смотреть ни в какие чертовы зеркала».

– Спасибо, что согласился пройтись, Деннис, – сказал наконец Тейсман, чей звучный голос почти заглушал свист ветра.

– Не рано ли ты меня благодаришь? – едко ответил Ле Пик. – Мне кажется, этот разговор вовсе не стоило затевать. Ты должен понимать, гражданин адмирал: гарантировать, что он останется между нами, я не могу.

– Ты говоришь так, будто уверен, что я хочу предложить тебе изменить делу народа, – подколол Тейсман.

Комиссар фыркнул.

– Конечно нет! Ты просто хотел рассказать мне о своей бесконечной преданности гражданам Председателю Пьеру и Секретарю Сен-Жюсту, которых считаешь величайшими вождями в истории человечества. Но поскольку тебе не хочется смущать их грубой лестью, ты решил сообщить мне все это на прогулке, а не в нашпигованном жучками кабинете.

Тейсман удивленно захлопал глазами и рассмеялся.

– Туше, гражданин комиссар! Но позволь задать вопрос: если ты подозреваешь меня в изменнических настроениях, то зачем вообще откликнулся на мою просьбу? Или ты решил застукать меня на компрометирующих разговорах, и у тебя в кармане записывающее устройство?

– Будь у меня такое намерение, я давно сдал бы тебя с потрохами, благо возможностей за последние три года у меня было предостаточно, – ответил Ле Пик, отводя взгляд.

Тейсман ощутил его неловкость, бывшую в какой-то мере отражением его собственной неуверенности. Им обоим сама мысль о неповиновении гражданским властям давалась непросто.