Текст книги "Убийство-2"

Автор книги: Дэвид Хьюсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 36 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

Дэвид Хьюсон
УБИЙСТВО-2

Жизнь понимается с высоты прожитых лет, хотя двигаться она должна вперед.

Сёрен Кьеркегор

БЛАГОДАРНОСТИ

Снова я в долгу перед многими людьми, оказавшими мне содействие. Это Сёрен Свайструп, создатель серии; Сюзанна Бент-Андерсен и Ларс Рингхоф из Копенгагена – их помощь была огромной. Также я премного благодарен моему издателю Трише Джексон из Великобритании и ее коллегам из «Пан-Макмиллана» за их весьма полезные советы. Как и в случае с первой книгой, все отклонения от первоначального сюжета, которые легли в основу телесценария, следует отнести исключительно на мой счет.

Дэвид Хьюсон

ОСНОВНЫЕ ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Полиция Копенгагена

Сара Лунд —бывший инспектор отдела убийств

Леннарт Брикс —начальник отдела убийств

Ульрик Страте —заместитель начальника отдела убийств

Рут Хедебю– заместитель комиссара полиции

Мадсен —оперативный сотрудник отдела убийств

Свендсен —оперативный сотрудник отдела убийств

Эрик Кёниг– глава внутренней разведки, или службы безопасности, отдельного подразделения полиции

Фолькетинг, датский парламент

Томас Бук– вновь назначенный министр юстиции

Карина Йоргенсен —личный секретарь Бука

Карстен Плоуг —первый заместитель Бука, государственный служащий

Эрлинг Краббе —лидер Народной партии

Биргитта Аггер– лидер Прогрессивной партии

Флемминг Россинг —министр обороны

Герт Грю-Эриксен– премьер-министр

Фроде Монберг– бывший министр юстиции

Датская армия

Йенс Петер Рабен —бывший сержант

Луиза Рабен– жена Рабена, медсестра

Торстен Ярнвиг —полковник, отец Луизы Рабен

Кристиан Согард —майор

Аллан Мюг Поульсен– бывший сослуживец Рабена

Лисвет Томсен —бывшая сослуживица Рабена

Давид Трюйер —бывший сослуживец Рабена

Ян Арильд– генерал, заместитель начальника Главного штаба армии

Гуннар Торпе, по прозвищу Пастырь —бывший армейский капеллан, ныне священник в церкви

Торбен Сконинг —бывший капитан

Фредерик Хольст– военный врач

Петер Ленкхольм– бывший лейтенант

Другие

Анна Драгсхольм– адвокат

Стиг Драгсхольм– муж Анны Драгсхольм

Абдель Хуссейн Кодмани– активист исламистского движения

Конни Веммер– журналист, бывший пресс-секретарь министра обороны

1

Четверг, 3 ноября

23:42

Тридцать девять ступеней ведут вверх от оживленной улицы Туборгвей в мемориальный парк Минделунден с его тихими могилами и непреходящей горькой памятью. Леннарту Бриксу, главе отдела убийств копенгагенской полиции, казалось, что он шагает по этим ступеням почти всю свою жизнь.

Укрывшись от ледяного дождя под входной аркой, Брикс вспомнил, как впервые пришел сюда почти полвека назад. Было ему в ту пору пять лет, он крепко держал отца за руку и едва ли догадывался о том, что предстоит ему увидеть.

Для ребенка смерть столь же неосязаема, как страшный сон или сказка. Но здесь, в Эстербро, в этом пустынном парке, зажатом между автомобильной магистралью и железнодорожной веткой, смерть рядом; ее голодный призрак маячит за надгробиями и статуями, нашептывая имена, вырезанные в холодном мраморе.

Брикс, высокий серьезный мужчина, не имел склонности к галлюцинациям и фантазиям. Он утер лицо рукавом пальто. Вокруг своим чередом шел привычный ритуал осмотра места преступления: вверх и вниз по бетонным ступеням бегали полицейские в черной форме, нагруженные прожекторами и другим оборудованием, словно рабочие сцены перед спектаклем; трещали рации; подчиненные задавали предсказуемые вопросы, на которые ему приходилось давать предсказуемые ответы, сокращая их порой до взмаха руки.

Минделунден… Тягостное воспоминание, неотступный страх, который с тех пор поселился в его душе…

– Шеф?

Это был Мадсен. Хороший коп. Звезд с неба не хватает, зато увлеченный и молодой.

– Где она? – спросил Брикс.

– Там, в том самом месте. Вы хотите?..

Брикс двинулся вперед, достиг верхней ступени и вышел в ненастную черную ночь. По левую сторону, уходя вдаль, тянулись памятные таблички с именами. Сто пятьдесят один человек – лишь малая часть партизан, убитых нацистами за пять лет оккупации. Их было гораздо больше, сказал ему отец в солнечный день пятого мая полвека назад, когда в окнах каждого дома и каждой квартиры загорелась свеча в память о тех, кто погиб.

Перед его глазами снова стояло то яркое, спокойное утро. И снова он, сжимая в руке панамку, шел к статуе женщины, обнимающей убитого сына. Правда, маленькому Леннарту мало что было видно, кроме первых рядов одинаковых, тщательно ухоженных прямоугольников могил с каменными надгробиями и мемориальными урнами.

В тот далекий день мальчик, которым был тогда Леннарт Брикс, впервые столкнулся с этим мрачным чудовищем – смертью и понял, что ее вечная серая тень будет отныне всегда следовать за ним. И сейчас она по-прежнему была здесь, в невидящих глазах каменной женщины, оплакивающей свое потерянное дитя, в именах, вырезанных на мраморе. Диким хищным зверем притаилась она в тени деревьев, росших позади аккуратных, упорядоченных могил, и ждала, когда у нее случится возможность сбежать из тесных границ кладбища на городской простор.

– Шеф?

Мадсен терял терпение, и с полным на то основанием. Леннарт Брикс знал, что означают слова «то самое место», и, несмотря на долгие годы работы в отделе убийств, где он насмотрелся всякого, идти туда ему совсем не хотелось.

– Мы взяли мужа. Патрульная машина остановила его автомобиль на мосту по пути в Мальмё. Он был весь в крови и нес какую-то околесицу, как помешанный.

Нацисты обосновались в Минделундене в тысяча девятьсот сорок третьем, когда захватили расположенные рядом казармы. Мертвая хватка оккупации душила Копенгаген. В армейских строениях по другую сторону железнодорожной ветки нацисты устроили командный пункт, а сюда, на полигон, где когда-то проводились парады и учебные стрельбы, они пригоняли на расстрел бойцов Сопротивления.

Мадсен топал ногами и дул на покрасневшие пальцы.

– Можно сказать, половина дела сделана.

Брикс коротко взглянул на него.

– Я имею в виду мужа, – повторил молодой коп с явным нетерпением. – Он весь в крови.

Пару лет назад Брикс приводил в Минделунден жену. Тогда их брак, незаметно для них обоих, неумолимо приближался к черте развода. Это была тщетная попытка заинтересовать ее Копенгагеном, чтобы излечить от тоски по родине, куда она постоянно хотела вернуться. Она была из Лондона, поэтому страдания датского народа и их национальные святыни ее мало трогали. Для этого нужно быть датчанином, да еще вырасти под бдительным оком строгого родителя.

Да, англичане знали, что такое война, но не были знакомы с оккупацией и имели о ней самые наивные представления. Для них, как и для американцев, конфликты происходили где-то в других местах, вспыхивали, подобно далеким лесным пожарам, а потом, затушенные, оставляли после себя лишь золу и пепел все в тех же чужих краях. Для датчан все было иначе, но объяснить это жене Брикс не сумел. Они боролись как могли, когда в сороковом году немцы ворвались на датскую часть полуострова Ютландия. Но вскоре им пришлось уступить в обмен на некое подобие нормальной жизни – бутафорскую независимость в развороченной войной Европе, посреди беспощадного хаоса, созданного нацистами.

К тому времени, когда начали бесследно исчезать евреи и дерзкие вылазки партизан стали взывать к совести гражданского населения, отношение датчан к оккупации изменилось, и некоторые из них от мыслей и слов перешли к делу, не испугавшись пыток в подвалах полицейского управления, где теперь работал Брикс, и расстрела на полигоне в Минделундене у одного из трех столбов, врытых в землю под защитным валом для учебных мишеней.

В его памяти до сих пор звучал голос отца, когда он рассказывал о мае сорок пятого года. В те последние недели войны немцы стремились убить как можно больше пленных. Люди погибали мучительной смертью. Брошенные в спешке, едва присыпанные землей, трупы гнили на голых полях.

Раны, нанесенные стране оккупацией, не заживали десятилетиями. Эта смесь гнева, скорби и тайного стыда все еще жила в душе нации. Еще будучи ребенком, дрожа перед тремя столбами, оставленными в память о героях, Леннарт Брикс спрашивал себя: а хватило бы мне храбрости? Или я предпочел бы закрыть глаза и продолжать жить?

Каждый, кто приходил сюда, спрашивал себя о том же, не мог не спрашивать, пусть и не вслух.

Из задумчивости его вывел собачий лай. Брикс посмотрел на группу криминалистов в белых защитных костюмах и пластиковых шапочках, шагающих с угрюмым видом мимо рядов могил туда, где на ровной площадке в окружении деревьев уже собралась остальная команда.

Возможно, думал он, именно тогда, пятьдесят лет назад, он и стал детективом. Человеком, который ищет причины там, где их трудно найти.

– Шеф?

Мадсен рвался в бой. Именно такого поведения ожидал Брикс от своих подчиненных: они должны испытывать жажду преследования. Ведь сыщики – это охотники, все до одного. Кто-то лучше, кто-то хуже, хотя лучшая из всех, кого когда-либо встречал Брикс, сейчас тратила впустую свою жизнь и талант на пограничной заставе в богом забытом углу Зеландии. [1]1
  Зеландия —самый крупный из островов Балтийского моря, наиболее экономически развитая часть Датского королевства. На востоке Зеландии находится Копенгаген, столица Данни. – Здесь и далее примечания редактора.


[Закрыть]

Не отвечая, Брикс двинулся вперед, к неизбежному.

Ровный прямоугольник травы, истоптанный сапогами полицейских; по периметру с трех сторон – насыпь, растущая к дальней, узкой части.

Прожектора были такими мощными, что казалось, будто над полигоном взошло солнце. За пределами светового пятна тоже ходили люди, кропотливо исследуя прилегающую территорию при помощи высоко поднятых карманных фонариков.

Три столба, ставшие свидетелями расправ на полигоне, теперь хранились в маленьком музее движения Сопротивления в центре города, их заменили точные копии, отлитые из бронзы. Женщина находилась у центрального столба: она была на коленях, руки связаны за спиной, грубая веревка удерживала тело в неловкой позе. Светлые волосы промокли от дождя и крови, голова упала вниз, подбородком в грудь.

Зияющая рана на горле как тошнотворная улыбка второго рта. Голубой халат изрезан от горловины до пояса, обнажая плоть там, где его кромсало безумное лезвие. Лицо избито и в грязи. Кровь, вытекая из ноздрей, засохла по сторонам рта наподобие грима трагического клоуна.

– На шее и груди от пятнадцати до двадцати ран, – сказал Мадсен. – Убили ее не здесь. Муж позвонил нам сам. По его словам, он приехал домой и увидел, что там все залито кровью, а жены нет. После чего снова сел в машину и уехал. – Он сделал шаг к телу, чтобы рассмотреть получше. – Значит, так выглядит убийство из ревности.

Собака надрывалась все сильнее.

– Кто-нибудь может успокоить ее? – крикнул Брикс.

– Шеф?

– Допросите мужа. Послушаем, что он скажет.

Мадсен переминался с ноги на ногу.

– Вы как будто не очень уверены…

– Она юрист. Он тоже. Так?

– Ну да.

Брикс смотрел на изувеченное тело у столба.

– Почему здесь? – произнес он, качая головой. – Не вижу смысла.

– В убийстве вообще нет смысла.

Иногда есть, возразил про себя Брикс. В этом-то и состоит работа сыщика: разглядеть логику среди крови и увечий.

Его мысли то и дело возвращались к бывшей подчиненной. Сара Лунд теперь прозябала в Гедсере. Что бы увидела она, будь она здесь? Какие вопросы стала бы задавать, что стала бы осматривать в первую очередь? То детское потрясение после встречи со смертью не прошло для него бесследно, наградив пугающей способностью, которая, конечно, не шла ни в какое сравнение с талантом Лунд. Он разговаривал с мертвыми, пытаясь вообразить их ответы на свои вопросы. Но она…

Шеф отдела убийств копенгагенской полиции больше не мог здесь находиться. Это место подавляло его рассудок, мешало логически мыслить. Никогда ему не понять, как выдерживает Лунд – она ведь слышит их.

– Какие будут распоряжения? – спросил Мадсен.

– Только то, что я уже сказал: допросите мужа.

Он пошел обратно по узкой, размокшей от дождя тропе, через поле могил, мимо имен на стене, мимо статуи матери, сжимающей убитого сына, мимо памятной доски с патриотическими стихами Кая Мунка – пастора, казненного гестаповцами январской ночью под Силькеборгом в Ютландии целую жизнь назад.

Он спускался по ступеням, осторожно переставляя ноги, так же, как спускался пятилетним мальчиком, чувствуя тошноту и головокружение, осознавая впервые в жизни, что мир – вовсе не безопасное и счастливое место, как ему казалось, и что его, как и всех остальных людей, поджидает где-то мрачная тень.

В самом низу Леннарт Брикс огляделся по сторонам, убедился, что его никто не видит, склонился над тощими кустами, высаженными вдоль проезжей части, и с ним случилось то же, что и пять десятилетий назад: его вырвало на засыпанную мусором, пустыми бутылками и окурками землю.

Потом, подавленный и молчаливый, он сидел в своей машине с вращающимся синим маячком, слушал завывание сирен и переговоры на полицейской частоте и жалел, что, будучи неверующим, не мог молиться о том, чтобы Мадсен оказался прав. О том, чтобы увиденное оказалось лишь семейным делом, которое предстоит быстро и четко завершить.

Чтобы это было убийством из ревности, ничем большим.

2

Понедельник, 14 ноября

07:45

Крошечный городок Гедсер, стоящий на краю скучных вод Балтики, населяло восемь сотен душ. По большей части горожане жили за счет парома, курсирующего между Гедсером и Ростоком. Когда Германию поделили на Западную и Восточную, основным направлением контрабанды был вывоз политических беженцев от коммунистов. Двадцать первый век оказался более предприимчивым. Наркотики – сильные и легкие, торговля людьми с Ближнего Востока и из более дальних регионов. Изменилась сама природа контрабанды, и властям оставалось только надеяться, что они смогут хоть немного сдерживать поток.

Сара Лунд в синей форме пограничной службы, с длинными темными волосами, убранными под уставной головной убор, не утратила своего дара видеть и ничего не упускать. После катастрофы с делом Бирк-Ларсен и ранения ее напарника Яна Майера Лунд уволили из копенгагенской полиции и предложили это скромное, низкооплачиваемое место в глуши, где она никого не знала и ее не знал никто.

Она сразу же согласилась и поселилась в крошечном деревянном домике, где, даже по прошествии двух лет, так и не появилось никаких ее личных вещей, кроме кое-какой самой необходимой одежды и нескольких фотографий ее сына Марка, которому уже исполнилось четырнадцать и который жил в семье своего отца в пригороде Копенгагена.

Ее жизнь застряла, замерла в подвешенном состоянии неопределенности и пустоты, но в ней хотя бы не было гложущего чувства вины, которое не давало ей покоя в городе.

Это из-за нее дело об убийстве Нанны Бирк-Ларсен привело к стольким новым смертям. Это из-за нее Майер, энергичный, жизнерадостный человек и счастливый отец семейства, оказался прикованным к инвалидному креслу до конца своих дней. Вот почему она работала в Гедсере – следила, как грузовики один за другим выкатываются из массивных морских судов в порт, и вглядывалась в лица водителей, когда колеса их машин оказывались на суше. Очень быстро она научилась отличать тех, кто нервничал.

В прошлом году ни один пограничник не поймал нелегалов больше, чем она, но впечатления это не произвело. Какая разница? Главная сложность для беженцев состояла в том, чтобы пересечь узкую полоску воды между Ростоком и Гедсером. После того как она оставалась позади и человек ступал на датскую землю – все, дело было сделано, мало кого потом отправляли назад.

Поэтому она просто старалась выполнять свою работу как можно лучше. Между прибытиями паромов она читала редкие письма от Марка или сама писала ему или своей матери в Копенгаген.

На прошлой неделе ей исполнилось сорок лет, событие она отметила в одиночестве тремя банками пива и письмом Вибеке, ее матери, с рассказом о выдуманной вечеринке с ее новыми выдуманными друзьями. И еще она купила себе карманный радиоприемник.

Теперь она сидела одна в будке пограничной службы, поливаемой дождем из серого унылого неба, и слушала через наушники утренние восьмичасовые новости.

– Будущее правительственной антитеррористической программы оказалось под сомнением… – говорил диктор.

Зоркие глаза Лунд провожали отплывающий паром. Неповоротливое медлительное судно выворачивало из дока в открытое море.

– …после того как министр юстиции Фроде Монберг попал в больницу с сердечным приступом. О его нынешнем состоянии ничего не известно. На сегодня планировались парламентские дебаты о новом антитеррористическом законе. Премьер-министр Герт Грю-Эриксен заявил, что отсутствие Монберга не повлияет на переговоры правящей Центральной партии с партнерами по коалиции…

– Чертовы политиканы, – пробормотала Лунд, вспоминая, как они вели себя в ходе расследования убийства Нанны Бирк-Ларсен – беспокоились только о себе и своем имидже.

В ее наушниках зазвучал вкрадчивый голос премьер-министра. Грю-Эриксен так долго находился в высших кругах датской политики, что звук его голоса тут же вызвал в памяти образ: серебристая седина, лучезарная улыбка, искренний взгляд – человек, которому можно доверять, гордость нации.

– В настоящий момент комплекс новых антитеррористических мер является насущной необходимостью, – вещал Грю-Эриксен продуманно и уверенно. – Наша страна сражается с коварным врагом, который стремится стать невидимым. Борьбу с терроризмом необходимо продолжать как здесь, так и в Афганистане.

Нелегалы, пойманные Лунд, на ее взгляд, вовсе не были похожи на террористов. Всего лишь несчастные, нищие иноземцы, клюнувшие на красивую сказочку о добром, щедром Западе, готовом принять их с распростертыми объятиями.

От политики диктор перешел к местным новостям:

– Подозреваемый в убийстве в мемориальном парке все еще находится под стражей. С момента преступления прошло десять дней, однако глава отдела убийств Леннарт Брикс не сообщает никаких подробностей о ходе расследования. Источники в Управлении полиции предполагают, что задержанный является мужем жертвы и что вскоре его должны будут отпустить, если не обнаружатся твердые доказательства его вины…

Она сорвала наушники с головы. В очереди на следующий паром появился грузовик, вот что было причиной. И ничто иное. Не важно, что ее смена закончилась и что дежурный пограничник уже шагает к кабине, чтобы проверить документы. Копенгаген остался в прошлом, как и работа в полиции. Ее это не радовало. И не огорчало. Так уж получилось.

Поэтому она вышла, поговорила со сменщиком о графике дежурств, о новых сводках от руководства. И о том, как могут сказаться на их работе новые антитеррористические законы. Станет больше писанины, скорее всего, а так вряд ли что изменится.

Затем она отправилась в здание администрации пограничного пункта, чтобы поставить в журнале отметку об окончании своей десятичасовой смены, и по пути прикидывала, сможет ли заснуть, когда наконец доберется в маленький дом на краю сонного поселения.

У двери офиса стоял черный «форд». За лобовым стеклом виднелся знакомый талон – пропуск на стоянку возле управления полиции. Возле машины ходил мужчина примерно ее возраста, выше и более жилистый, чем Майер, но одетый в том же стиле: черная кожаная куртка и джинсы. И у него был такой же, как у Майера, усталый вид, свидетельствующий о ненормированном рабочем дне, бледное лицо, короткостриженые волосы и двухдневная щетина.

У Яна Майера были глаза навыкате и большие уши. Этот коп ничем таким не отличался. Он был красив, но его красота была не броской, а приглушенной, почти извиняющейся. Под маской холодной невозмутимости, к которой его обязывала профессия, чувствовался внимательный, вдумчивый человек. Полицейский до мозга костей, подумала Лунд. Такому и удостоверение ни к чему, и так все ясно.

– Здравствуйте! – произнес он громким, почти детским голосом, заходя вслед за ней в офис.

Лунд выключила рацию, убрала ее в ящик стола. Налила себе кофе.

Он стоял в дверях.

– Вы Сара Лунд?

Кофе, как всегда к концу смены, горчил.

– Ульрик Странге. Я вам много раз звонил. Оставлял сообщения. Наверное, вы не получили.

Она сняла форменную кепку, выпустив на волю темную массу волос. Он не сводил с нее глаз. Лунд даже показалось, что в его взгляде мелькнуло восхищение. В Гедсере такое случалось нечасто.

– В термосе кофе, если не боитесь, – сказала она, заполняя журнал: две строчки, никаких событий.

– Я заместитель начальника отдела убийств…

Детали, думала Лунд. Они всегда важны.

– Вы хотели сказать – заместитель начальника уголовной полиции?

Он рассмеялся, улыбка ему очень шла.

– Нет, за два года у нас многое изменилось. Сплошные реформы. Теперь в здании нельзя курить. У нас новые звания. И слово «уголовный» убрали из названия. Должно быть, сочли слишком… – Он провел рукой по коротким волосам. – Слишком резким.

Он поднял руку с чашкой кофе в шутливом тосте в ее честь. Лунд закончила заполнять журнал и захлопнула его.

– Мы хотели бы обсудить с вами одно дело.

Она направилась в раздевалку, Странге шел за ней по пятам.

– Десять дней назад была убита женщина. При очень странных обстоятельствах.

Лунд достала из шкафчика невзрачную куртку, синий свитер и джинсы.

– Я подожду, пока вы переоденетесь.

– Продолжайте. – Она отошла в тесный угол за шкафчиками и там стянула с себя холодную мокрую форму.

– Вы, вероятно, читали об этом. Убийство в Минделундене. Труп женщины нашли на мемориальном кладбище. Мы бы хотели, чтобы вы ознакомились с материалами дела, вдруг мы что-то упустили.

– Мы? – спросила Лунд из-за шкафчиков.

– Это личная просьба Брикса. Нам нужен свежий взгляд. Он считает, что вы нам в этом поможете.

Лунд села на стул и сунула ноги в высокие кожаные ботинки.

– У меня есть несколько часов, – сказал Странге. – Могу задержаться и рассказать вам все прямо здесь.

– Я работаю в пограничной службе. Делами об убийстве не занимаюсь.

– Мы почти уверены в том, что подозреваемый и есть преступник. Это муж жертвы, и он задержан. Но примерно через сутки нам придется отпустить его, потому что обвинения мы предъявить не можем. Вам заплатят за потраченное время. И здешнее руководство не возражает.

Она поднялась, не глядя на него.

– Передайте ему, что мне это не интересно.

Он стоял в дверном проеме и не собирался отходить.

– Почему?

Лунд смотрела ему в грудь до тех пор, пока он не освободил ей путь, и пошла к выходу, застегивая куртку.

– Брикс так и думал, что вы откажетесь. Он сказал, чтобы в таком случае я подчеркнул, что для нас это очень важно. И что нам нужна ваша помощь…

– Ну вот, – обернулась к нему Лунд. – Вы подчеркнули, теперь всё?

Странге растерялся и, не зная, что сказать, стал прихлебывать кофе.

– Захлопните за собой дверь, – добавила она и пошла к своей машине.

Когда Томасу Буку позвонили, он был один в своем кабинете в фолькетинге и бросал маленький резиновый мячик об стену. Эта привычка осталась у него с детства. Она раздражала людей, как раздражал и сам Бук. Некоторые считали его чужаком, незваным выскочкой, который проник в датский парламент за счет более достойного кандидата.

Буку было тридцать восемь лет. В свое время он успешно занимался фермерством в родной Ютландии, под Орхусом. Жизнь в сельской местности ему нравилась, и созданная его семьей компания набирала силы, обеспечивая работой более четырех сотен человек.

Потом началась иракская война. Йеппе, старший брат Томаса, гордость семьи, стройный, красивый, талантливый, решил снова вернуться в армию, хотя сделал блестящую карьеру в журналистике и уже готовился стать политиком.

Йеппе обладал большим авторитетом. И авторитет этот только усилился после того, как его убили повстанцы, напавшие на его подразделение, когда оно доставляло медикаменты в госпиталь рядом с Багдадом.

По не совсем понятным даже самому себе причинам Томас Бук согласился бороться за место в парламенте, обещанное его брату, и променял сложности единой аграрной политики стран ЕЭС на замысловатые, многословные тонкости датского парламентского права. Вскоре он понял, что между двумя этими отраслями не такая уж большая разница, и довольно легко дослужился до средних чинов от Центральной партии. По большей части к нему относились терпимо, хотя были и те, кто не воспринимал его всерьез, считая лишь «толстым братишкой Йеппе», и он всегда чувствовал это.

Он скучал по своей жене Марии, которая осталась дома в Ютландии с их двумя детьми, потому что ненавидела Копенгаген с его сутолокой и бездушной атмосферой большого города. Но долг есть долг, и он передал семейный бизнес в надежные руки профессионалов.

Мысль о карьерном продвижении внутри правительства никогда не приходила ему в голову. Тучный, с редкой рыжей бородкой и мягким добрым лицом, он немного напоминал моржа. Таких, как он, пресса и общество особо не жалуют, поэтому Бук тихо надеялся, что по окончании его нынешнего депутатского срока он сможет улизнуть обратно в спокойные поля родного края и вновь стать безвестным предпринимателем. Пока же он готов был заниматься выпадающими на его долю правовыми вопросами, нуждами избирателей, ежедневной рутиной парламентских обязанностей.

И стучать мячиком об стену, наблюдая за тем, как изменяется его траектория в зависимости от выбранного угла броска. Каким-то образом его эксперименты с этим маленьким предметом помогали ему думать. А после недавнего телефонного звонка думать пришлось усиленно. Его призывали – то ли на заклание, то ли во власть.

По такому случаю требовались пиджак и галстук. Поэтому Бук в последний раз бросил мяч, точно рассчитав точку, куда он вернется после удара о стену, сунул его в карман, стянул с себя тонкий джемпер и извлек из небольшого шкафа у окна свою лучшую одежду.

Галстук был заляпан яичным желтком. И единственная белая рубашка тоже. Бук соскреб капли засохшего желтка ногтем, но на ткани остались пятна. Тогда он надел под пиджак черную водолазку и вышел в холодный ноябрьский день.

Он пересек мощеный дворик, отделяющий здание фолькетинга от парадных помещений дворца Кристиансборг, и поднялся по длинной красной лестнице в кабинет Герта Грю-Эриксена, премьер-министра Дании.

В доме было холодно, хотя регулятор отопления Лунд выставляла на максимум. Она понимала, что заснуть не сможет. Поэтому пожарила бекон, сожгла несколько тостов, почитала расписание поездов.

Сначала доехать на автобусе до Фальстера, а там сесть на поезд. Два с половиной часа. Электрички ходят часто.

После закрытия дела Бирк-Ларсен она почти не бывала дома. Не город пугал ее, а воспоминания. И чувство вины. В Гедсере ее жизнь ограничивалась серыми водами Балтики, рутинной работой в порту, одинокими часами в маленьком неуютном коттедже, заполняемыми телевизором, Интернетом, чтением и сном.

В городе все было иначе. Там ее жизнь не принадлежала ей, а управлялась событиями извне, неподвластными ее контролю, уже свершившимися на темных улицах, куда ее неудержимо тянуло снова и снова.

Дело было не в ней, а в городе.

«Ты привела Майера к этому зданию поздним вечером. Ты выгнала Бенгта Рослинга из своей жизни. Оттолкнула Марка и его отца. Ты выбирала неверные повороты на развилках, пока пыталась понять, кто убил Нанну Бирк-Ларсен».

В последнее время этот голос реже беспокоил ее.

На дверце холодильника висела фотография Марка. Они не виделись уже пять месяцев. Должно быть, он стал еще выше.

В интернет-магазине она купила ему на день рождения толстовку. Дешевый подарок – все, что она могла позволить на свою жалкую зарплату.

Следовало бы иногда навещать мать. Непонятно почему, но давняя война между ними, когда-то яростная и непрерывная, утихла с тех пор, как Лунд уволили из полиции. Возможно, Вибеке все-таки обладала способностью сочувствовать или даже жалеть, которую ее дочь раньше никогда не замечала. А может, просто они обе старели, и им не хватало энергии на постоянные споры, которые разделяли их столько, сколько Лунд себя помнила.

Взгляд на календарь. До следующей смены трое суток, и совершенно нечем их заполнить.

Лунд села к ноутбуку, просмотрела новостные сайты. Прочитала то немногое, что журналистам удалось узнать об убийстве в Минделундене. Похоже, Леннарт Брикс теперь управлялся с прессой лучше, чем два года назад, когда половина копенгагенских политиков пытались избежать скандала из-за постоянных утечек информации о ходе расследования дела Бирк-Ларсен.

Брикс… Он не был плохим человеком, всего лишь честолюбцем. Он не уволил ее сразу, а предложил вариант, позволяющий ей остаться в полиции, только тогда ей пришлось бы проглотить свою гордость, признать ложь правдой, скрыть то, что следовало вытащить на свет.

Если она и согласится, то не ради Брикса и уж точно не ради его симпатичного «мальчика на посылках», Ульрика Странге. Может, ради Марка. Или даже ради матери. Но прежде всего она бы сделала это ради себя. Потому что ей хотелось.

На телефоне замигал сигнал напоминания: сообщение самой себе о том, что сегодня день рождения Марка.

– Черт, – обругала она себя и бросилась заворачивать дешевую толстовку в бумагу с рождественскими оленями – другой в доме не было.

Обматывая сверток скотчем, она набрала домашний номер матери. Вибеке не ответила, в последнее время ее часто не бывало дома.

– Привет, мам, – произнесла Лунд в трубку после сигнала автоответчика. – Я приеду сегодня на день рождения Марка, как обещала. Только до завтра, на один день. До встречи.

Затем она достала потрепанную дорожную сумку, засунула туда первое, что попалось под руку в шкафу, и пошла на остановку автобуса.

Как рассказал Буку встретивший его секретарь, когда-то здесь размещался кабинет короля. Роскошные кресла, большой письменный стол, настольные лампы датских дизайнеров. Из окна открывался вид на манеж, на котором одинокий конюх водил по кругу двух лошадей из конюшни королевы. Государство Дания управлялось в основном из зданий на крохотном острове Слотсхольмен, которые изначально были крепостью, заключавшей в своих стенах весь тогдашний Копенгаген. Дворец Кристиансборг, парламент, кабинеты различных министерств… все это умещалось в нескольких взаимосвязанных переходами и внутренними двориками строениях, воздвигнутых на руинах замка воина-епископа Абсалона. Дороги и тротуары между зданиями были открытыми для публики, дабы лишний раз подчеркнуть либеральную природу современного государства.

Вообще Буку здесь нравилось, только он очень скучал по семье и хотел, чтобы Мария с девочками навещали его почаще.

Вспомнив о резиновом мячике в кармане, он попробовал представить, каково было бы постучать о стены кабинета, построенного для самого короля Дании. Но в этот момент появился Герт Грю-Эриксен, и что-то в его лице подсказало Томасу Буку, что сейчас не лучший момент для игры в мяч. Один из министров правительства находился в больнице в тяжелом состоянии. Антитеррористический законопроект застрял в фолькетинге, опутанный сетью сложных отношений внутри коалиций. Грю-Эриксен был капитаном корабля государства, на штурвале которого лежало слишком много рук.