Текст книги "Кровь мага"

Автор книги: Дэвид Хаир

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 13 страниц)

5. Почтительная дочь
Лакх

К югу от пустынь лежит обширный, густонаселенный край. Его жители называют себя лакхийцами – имя, происходящее от слова «лак», которое ныне означает в их языке «сто тысяч», однако раньше значило просто «много». Они – Те, Кого Много… И воистину это является правдой! В этом краю вы увидите все: добродетель и порок, любовь и ненависть, благочестие и деспотизм. Вы увидите как богатство и блеск, так и самую ужасающую нищету. Яркие ощущения, которые вы испытаете там, останутся с вами навсегда.

Визирь Дамукх из Миробеза, 634

Аруна-Нагар, Баранази, Северный Лакх, континент Антиопия

Рами 1381 (сентинон 927 на Юросе)

10 месяцев до Лунного Прилива

На левом запястье у Рамиты Анкешаран был браслет из красной нити с вплетенными в него шипастыми семенами бычьего ореха – подарок Казима Макани в честь их помолвки. Тихо напевая, она жарила арахис на продажу. От солнца ее темную кожу и волнистые черные волосы защищал бледно-желтый платок-дупатта, достаточно тонкий для того, чтобы видеть сквозь него, что, однако, не мешало ему скрывать лицо девушки. Ее шаровары и блуза тоже были желтыми, хотя их осыпал пепел от костра. Ее ладони уже взялись мозолями от долгих лет ручного труда, а босые подошвы стали твердыми как камень. Рост девушки был меньше пяти футов – не низкий и не высокий по местным меркам. Напевая песню о любви, она думала о Казиме.

Стоя у прилавка, брат Рамиты Джай продавал их товар: травы, специи и жареные орехи, паан[3]3
  Традиционная южноазиатская жвачка из семян арековой пальмы с известью, завернутых в листья бетеля; имеет стимулирующий эффект за счет содержащегося в семенах алкалоида ареколина.


[Закрыть] и пирожки с семенами, которые мать испекла утром. Доход от торговли отца был непостоянным, потому именно продажа товаров на рынке позволяла им зарабатывать на повседневную жизнь. Их окружали тысячи человек: покупатели, продавцы, воры, наемные работники, солдаты и даже группка амтехских женщин в накидках-бекирах, так что они не замолкали ни на минуту. Джай тараторил без умолку, торгуясь за каждое зернышко:

– Здравствуйте, сахиб, хотите взглянуть? Смотреть можно совершенно бесплатно!

Продавцы все время переговаривались друг с другом. Рамита в данный момент ругалась с мальчишкой за соседним прилавком, который был недоволен дымом от ее костра; он уже один раз пытался потушить его.

Мимо нее все время проходили знакомые: женщины с детьми на руках; юноши, изображавшие, что ищут работу, хотя взаправду просто бездельничавшие. Все они спрашивали Рамиту, когда она выйдет замуж.

– Скоро! – отвечала она. – Отец пообещал, что начнет заниматься приготовлениями к свадьбе после Ай-Ида. Очень скоро!

Так обещал отец. Ей уже исполнилось шестнадцать, и Рамита сгорала от нетерпения. Казим был таким красивым и внимательным. Он наполнял ее жизнь смыслом. Они все время украдкой целовались, но девушке хотелось большего.

Она воздела глаза к небу, молясь, чтобы время ускорилось, однако вскоре ее внимание привлекло едва заметное движение.

– Эй! – крикнула Рамита на маленькую макаку-резуса, подкравшуюся к углу ее циновки. – Даже не смей!

Она махнула кулаком, тем не менее наглая маленькая тварь, обнажив зубы, схватила пригоршню арахиса и была такова. Молнией промчавшись по рынку, она запрыгнула на плечи к уличному артисту.

– Эй, держи свою мелкую воровку под контролем! – крикнула девушка ему. – Верни сейчас же! – заорала она вновь, увидев, как тот отбирает у мартышки орехи.

Однако артист лишь самодовольно ухмыльнулся и положил их себе в рот.

– Эй, сестренка, еще перцев чили! – позвал ее Джай, не оглядываясь. С ним одновременно говорила целая толпа старух. Подняв мешок, Рамита забросила его на тележку, служившую им прилавком. Боги, как же жарко! У них, по крайней мере, был навес. Температура повышалась, и вид торговавших с покрывал бедняков становился все более и более измученным.

– Рамита, – услышала она, и ее сердце подпрыгнуло.

Она увидела опершегося на тележку Казима, державшего в руках биту для игры в каликити. Казим сверкнул зубами, ослепительно-белыми на фоне короткой бородки и усов, придававших ему столь восхитительно-распутный вид.

От одного взгляда на него кожа девушки стала влажной, а в животе у нее все перевернулось.

– Казим.

Его глаза были темными, серо-черными, красивыми, как эбен. Он подбрасывал биту в руке.

– Я иду играть в эту лакхскую игру, которую вы так любите. Можешь одолжить мне своего брата?

Джай с надеждой посмотрел на Рамиту.

– Ну…

– Ты уже закончила готовить, – выпалил Джай. – Теперь тебе остается лишь торговать, пока товар не закончится. Уже почти время обеда. Гурия тебе поможет. – Гурия была сестрой Казима и ее лучшей подругой. – Прошу, сестренка…

Казим с надеждой улыбнулся, и Рамита не смогла им отказать.

– Ой, ну хорошо. Идите же, идите! – Хлопнув в ладоши, она посмотрела на лицо любимого. – Идите развлекайтесь. Мужчины со своими непонятными играми.

Впрочем, говоря это, Рамита хохотала.

Казим благодарно коснулся ее руки. От этого потаенного знака близости девушка запылала и взмокла одновременно. Казалось, сам воздух пел. Двое юношей побрели прочь.

– Только посмотри на них, – рассмеялась Гурия. – Мальчишки что, никогда не взрослеют? Даже твой отец любит махать этими дурацкими битами. Кстати, ты видела, как он уходил с Викашем Нурадином?

Гурия была выше Рамиты и более пухленькой. Некоторые мальчишки постарше плохо к ней относились из-за того, что она была чужестранкой, исповедовала амтехскую религию и имела больного отца, однако Казим яростно ее защищал, а дважды с ним не решался связываться никто. На Гурии была накидка-бекира, полностью скрывавшая ее тело.

– Почему мы, женщины амтехской веры, должны носить на себе эти нелепые душные палатки, в то время как вы, омалийки, можете ходить полуголыми, и никто вам ничего не скажет? – пожаловалась она, хотя сегодня ее капюшон был отведен назад, открывая чувственное лицо.

Она быстро обняла Рамиту, и обе обернулись к толпе покупателей. Пора было браться за дело.

Так они провели весь день, отправившись подремать, едва солнце начало припекать особенно сильно, а ряды покупателей поредели, и вернувшись, когда светило стало клониться к горизонту. Пришло время убирать товар, а Казим и Джай все еще не воротились. Беззлобно ругая их, девушки взялись складывать в тележку то, что не успели продать за день, и кухонную утварь. Грязная земля была усыпана мусором, а каждая стена на рынке, у которой ничего не стояло, – мокрой от мочи. Сгущались сумерки. Наступая на жеваный паан, девушки возвращались домой, катя тележку по остывающим улицам. Вокруг носились игравшие в догонялки дети. Мимо них проплелся запряженный в большую телегу старый верблюд; погонщик спал у него на спине. Солдаты выкрикивали им грубые предложения, в ответ на которые Гурия едко огрызалась. Догоравшие факелы наполняли переулки дымом. Рамита мысленно подсчитывала выручку за день: около шестидесяти рупалов – по меньшей мере, в три раза больше, чем обычно. Накануне фестивалей торговля всегда шла хорошо. Отец будет доволен. Возможно, он ушел, чтобы купить у Викаша подарки? Он всегда находил на рынке безделушки, которые их радовали, а торговаться так, как он, не умел никто.

Пробираясь сквозь толпу, они наконец оказались у невысоких ворот, которые вели в маленький дворик, заваленный всяким барахлом. Отец Рамиты был настоящим скопидомом. Над этим хламом возвышалось узкое каменное жилище Анкешаранов. Оно было высотой в три этажа и имело подвал, однако ширина его не превышала десяти футов. С обеих сторон дом был зажат соседними. Дед Испала сначала снял, а затем выкупил его. Их семья постепенно обживала этот дом, пока сама не стала его частью. Они чинили и обновляли свое жилище каждый сезон, упорно трудясь и смешивая собственный пот со строительным раствором. Когда Рамита и Казим поженятся, они займут вторую спальню на верхнем этаже, пока не отстроят еще один этаж для себя. В этом доме они проведут всю свою жизнь, как в ней провели ее дед и отец Рамиты. Пока что она делила вторую спальню с Гурией, а юноши спали на крыше. О собственном уголке не приходилось и мечтать.

Этим вечером дом казался каким-то странным. Обычно мать Рамиты была на кухне с детьми, с аппетитом ужиная и ворча, пока Испал с Разом курили и пили на заднем дворе. Девушки с любопытством переглянулись. Войдя на кухню, Рамита прикрикнула на младших, призывая их к порядку. Гурия, забрав из тележки кухонную утварь, принялась ее мыть. Затем она стала кормить детей, а Рамита, прихватив ведро, отправилась в переулок за водой.

Когда она вернулась, в доме уже восстановилось подобие порядка. Гурии удалось уговорить девочек убраться, а мальчики повторяли слова, выведенные на принесенных ими из школы аспидных досках, – фразы об уважении к родителям из омалийской священной книги.

«Ха! А мои-то родители где? – подумала Рамита. – Уединились наверху? А где Раз? А Джай с Казимом? Что вообще стряслось?» Поднявшись по узкой лестнице, она несмело постучала в дверь родительской спальни.

– Отец? Матушка? Вы там?

Рамите показалось, что она слышит плач матери, и девушка в растерянности схватилась за сердце.

– Матушка? Что происходит?

Дверь распахнулась, и открывший ее Испал обнял дочь своими большими мягкими руками. Рамита посмотрела на него и на мать, рыдавшую на кровати.

– Отец?

Отец крепко прижал ее к себе, а затем отстранил, держа на расстоянии вытянутых рук. В его ласковом взгляде читалась неуверенность, а губы двигались так, словно он мысленно спорил сам с собой. Наконец он заговорил, и от его слов Рамите стало по-настоящему страшно.

– Лучше тебе войти, дочь, – произнес он.

Спустя час Рамита, шатаясь, вышла из спальни родителей и, оказавшись в их с Гурией комнате, рухнула на свою кровать. Заливаясь слезами, она едва не визжала. Эту комнату она должна была разделить с Казимом. Однако теперь они не разделят ее никогда. Гурия кричала на ее отца, пытаясь заставить его изменить свое решение, а соседи, перепуганные шумом, орали на них на всех. Прекратив бесполезные попытки что-то объяснить, Испал просто прижал ее к себе так сильно, что она едва могла дышать.

Почему отец так с ней поступил? Разве она не была хорошей девочкой? Разве Казим не был ей обещан? Обещан! А теперь его у нее отбирали. И ради чего? Разве у них не было столько денег, сколько им хотелось? Разве все это золото принесет им еще больше счастья? Пусть его и было очень много, больше, чем она могла себе даже представить… Омалийским девушкам полагалось давать приданое, а не быть купленными за него самим. Да еще и стариком, чье имя отец отказывался даже назвать.

Соскользнув с кровати, она упала на колени и стала засыпать богов вопросами. Ее надтреснутый шепот все время прерывался всхлипами. Боги обитают в тишине, всегда говорили их гуру. Так где же они теперь? «А может быть, ты просто эгоистка? – с укором задавала Рамите вопрос какая-то крошечная ее частичка. – Чувствовала бы ты что-то подобное, если бы тебе сказали, что Гурии велели вступить в ужасный брак, чтобы сделать нас всех богатыми? Почтительная дочь должна покорно выходить замуж, чтобы улучшить положение своей семьи».

Но она так мечтала – мечтала о любви на веки вечные. Отец обещал!

Когда Рамита услышала, как Казим и Джай входят в дом, было уже совсем поздно. Она лежала на своем тюфяке, не обращая внимания на тихое похрапывание Гурии и стараясь перестать чувствовать вообще что-либо. Девушка как раз мечтала о том, чтобы у них в комнате оказался кальян с гашишем, который она бы курила до тех пор, пока мир не исчезнет, когда до ее ушей донесся звук задвижки и тихий смех.

Испал ждал их, и вскоре в доме вновь поднялся крик. Когда Казим злился, его нельзя было спутать ни с кем иным; он изливал свою ярость, и его не волновало, слышал ли это кто-нибудь посторонний. Рамита почти видела его пылающие глаза и распахнутый рот. Казим всегда был вспыльчив, но обычно легко отходил. Однако ничего подобного ей раньше слышать не доводилось – он просто обезумел, сыпля проклятиями и швыряясь вещами. Соседские мужчины сбежались посмотреть, что стряслось. Завязалась драка. Девушка видела в окно, как Казима выкинули в переулок и он ринулся прочь, все еще размахивая кулаками. Это было ужасно.

После такого Рамита заснуть уже не смогла. Шли часы, а она, шокированная, так и лежала в неверии. Перед самым рассветом в дверь негромко постучали и в комнату вошел гуру Дэв. Гурия выскользнула наружу, оставив подругу наедине со старым мудрецом, который был ментором и духовным наставником их семьи. Несмотря на весь гнев, который Рамита ощущала, она опустилась на колени у его загрубевших ног и уважительно выслушала его слова. Дэв говорил о жертвенности, о маленьких каплях воды, наполняющих океаны, о бытии частью чего-то большего. Почтительная дочь подчиняется, напоминал он. Гуру говорил о посмертной награде за добрые дела, которая в Раю ждет даже самую простую из девушек. Говорил о трудах ее родителей и их предков, о том, как горды они будут, глядя с небес на нее, обеспечившую будущее своей семье и возвеличившую ее.

– А этот старый феранг – он ведь не сможет прожить долго. Кто знает, как повернется твоя жизнь после этого? Представь, как через несколько коротких лет разлуки ты вернешься богатой вдовой, укутанной в шелка. Представь счастливое воссоединение.

В устах говорившего успокаивающим голосом старика это звучало разумно. Так, словно она действительно могла это сделать и что поступить подобным образом было правильно. Однако затем ей вспомнились полные боли глаза Казима, его окровавленное лицо со следами от кулаков соседей. Она слышала его безумные, полные тоски крики. Девушка задумалась, где он сейчас, одиноко бродящий в холодной тьме с мыслью о том, что его будущее разлетелось на тысячу осколков.

Утром Рамита обнаружила, что заснула у ног гуру Дэва, который и сам задремал, сидя в кресле. Она ощутила на себе взгляд Гурии. Рамита слабо улыбнулась ей, и их глаза встретились. В животе у девушки урчало, а ее мочевой пузырь требовал, чтобы его опорожнили. Жизнь не желала останавливаться. Осторожно встав, Рамита сняла браслет, подаренный ей Казимом в день помолвки, и бережно отложила его. Гурия молча взяла ее за руку, и они тихо отправились вниз, чтобы умыться и встретить новый день.

Прошло два дня, а празднование Ай-Ида все продолжалось. В Северном Лакхе многие исповедовали амтехскую веру – даже здесь, в Баранази, на священной реке. По всему городу раздавался бой барабанов. Гурия отправилась помогать отцу. Казим домой так и не вернулся; его никто не видел уже два дня.

Перед рассветом детей помыли под водокачкой в переулке. Танува принесла душистое мыло, и Рамита с привычной грацией помылась на улице, не показывая обнаженного тела. Помыв голову, она выжала воду из волос. Мать и тетушка Пашинта нанесли на ноги, кисти и предплечья Рамиты рисунки хной, после чего одели в ее лучшее сари. Затем вся семья отправилась на священную реку Имуну, чтобы благословить всходившее солнце и бросить в темные воды цветы календулы. Вокруг них возносили утреннюю молитву другие горожане. На Джае были его чистейшая белая курта[4]4
  Традиционная южноазиатская свободная рубашка без воротника.


[Закрыть] и тюрбан, однако выглядел он усталым и угрюмым, то и дело мрачно поглядывая на отца. Рамите хотелось, чтобы он смягчился: его злость все равно не могла ничего изменить, зато поддавала жару и без того накалившимся отношениям в семье. Она и так едва сдерживалась, чтобы не разрыдаться, а от гнева ее брата становилось только хуже.

Омыв пальцы в священных водах Имуны, Рамита прикоснулась ими к своим лбу, губам и груди. Я смогу.

Ночью она смирилась с судьбой, на которую ее обрекли. Ей будет трудно – она все еще не могла думать о Казиме без слез, – но она выдержит. Она взойдет на этот костер, как повелели ей боги. А когда старик умрет, она вернется к любимому Казиму. Ожидание не будет долгим. Она выдержит.

Рамита понимала, что все соседи украдкой поглядывали на них. Отец никому не назвал имя жениха, поэтому пошли слухи. Каждый знал, что Анкешараны подрались с Макани, а теперь расторгли помолвку, которая могла связать их навсегда. Будущий муж Рамиты должен был прибыть сегодня в полдень, и каждая хозяйка, из чьих окон не просматривался их двор, найдет повод для того, чтобы выйти в переулок в назначенный час. Догадок звучало множество, произносимых как шепотом, так и вслух. Какой-то могольский принц увидел Рамиту на рынке и влюбился? Или у нее просто был другой ухажер? Предположений было столько же, сколько соседей, однако правду знали лишь Испал, Танува и Рамита. Этот секрет точил девушку изнутри, хотя, по правде говоря, имя ее будущего мужа было для нее лишь далекой легендой, в которую она с трудом могла поверить.

Шум снаружи перерос в галдеж, когда Джай впустил солдата, пришедшего из дворца бараназийского раджи узнать, из-за чего переполох. Девушка смотрела, как отец успокаивает его и дает ему денег. К облегчению Испала, солдат ушел. Живот Рамиты продолжало сжимать, пока она не направилась к отхожему месту и не вытошнила весь свой завтрак. Она представляла, что думают соседи: «А, уже потеряла невинность, маленькая шлюшка. Кто бы сомневался, что от нее нельзя ждать ничего хорошего». Это было так несправедливо. Казим, мой принц, где же ты? Забери меня из всего этого!

Наконец, когда солнце, встав над домами, залило светом их двор, в переулке раздался топот сапог. Разговоры снаружи зазвучали громче, а затем стихли, как и шаги. С пепельно-серым лицом Испал встал и махнул Тануве рукой, чтобы та выпроводила из комнаты детей, пока Джай возился с воротами. Ощущая во рту горький привкус желчи, Рамита вцепилась в руку отца, не в силах сдвинуться с места.

Вошедший в ворота человек выглядел настоящим гигантом. Он был больше шести футов ростом, а из-под его синего плаща выглядывали шлем и доспехи. Лицо мужчины было мрачным, и на нем виднелся шрам, однако кожа его сохранила отчетливо белый цвет. Феранг! Рамита задрожала от страха. Она никогда до этого не видела белых людей, и он показался ей… уродливым. Странным. Грубым. Человек обвел взглядом полный народу двор, окна, из которых глазели зеваки, и Рамита прочла на его чужеземном лице недовольное выражение – реакцию телохранителя, озабоченного безопасностью. Он махнул рукой, и во двор вошли еще несколько солдат. Затем человек впустил Викаша Нурадин-сахиба, друга отца Рамиты. А вслед за ним во двор вошла фигура в капюшоне, очень высокая, но худая и согбенная.

Трясясь, девушка не выпускала руку отца, с которого ручьями лился пот. Она не могла оторвать глаз от человека в капюшоне. Это он? На нем была кремовая мантия, а вот лицо под его капюшоном разглядеть было невозможно. Кремовый и белый были цветами траура, а он надел их на обручение. Что это – оскорбление или просто невежество? В руках он держал эбеновый посох с металлическим набалдашником, украшенный серебром. Был ли он волшебным? Правда ли этот человек – ядугара, волшебник? Правда ли он – Антонин Мейрос из легенд? С каждым мгновением страх девушки усиливался.

Когда Испал повел ее вперед, она почувствовала, что на них устремлены взгляды всех соседей. Испал обменялся с человеком в капюшоне несколькими словами, однако они говорили так тихо, что она не могла ничего разобрать. Если старик ей что-то и сказал, то Рамита этого не услышала. Убрав с ее лица вуаль, сухая рука приподняла ее подбородок. Девушка глядела в капюшон, под которым красный драгоценный камень пульсировал подобно глазу демона. Она издала тихий вздох. Ей захотелось броситься бежать так сильно, что она чуть не упала, однако рука Испала крепко держала дочь.

Хорошая девочка.

Говоривший в ее разуме чужой голос звучал тепло и одобрительно, однако Рамита едва не закричала от страха.

– У нее красивое лицо, – сказал человек вслух на лакхском. Его голос казался древним и увядшим. – Ты делаешь это добровольно, девочка?

– Ага-а, – выпалила Рамита.

Она сумела разглядеть под капюшоном бледное, покрытое морщинами лицо и клочковатую белую бороду. Жутковатое зрелище.

Капюшон повернулся к ее отцу, и Рамита смогла вдохнуть.

– Очень хорошо, мастер Анкешаран. Она подойдет. Начнем церемонию.

Похоже, этот человек считал, что все произойдет сейчас.

Испал покачал головой:

– Ох нет, сахиб. Нужно все подготовить. Моему гуру были посланы знаки. Все произойдет за день до Священного Дня.

– Исключено! – просипел ядугара. – Я должен немедленно вернуться на север.

Лицо Испала приняло беспомощно-извиняющееся выражение, которое Рамита часто видела, когда он торговался на рынке, и девушка внутренне подивилась выдержке отца.

– Ох нет, сахиб. Церемония должна пройти так, как сказал гуру Дэв. Это традиция.

Мейрос повернул свой казавшийся пустым капюшон к Викашу.

– Это так?

– О да, сахиб.

Мейрос раздраженно фыркнул.

– «О да, сахиб, ох нет, сахиб», – пробормотал он, а затем тяжело вздохнул. – Очень хорошо. Мастер Викаш, займитесь приготовлениями. Все должно согласовываться с капитаном Кляйном. Это ясно?

– О да, сахиб.

Вновь фыркнув, Мейрос огляделся:

– Есть ли еще какой-то ритуал, который следует провести здесь?

Испал, похоже, был в смятении. Он сделал знак гуру Дэву. Они вполголоса о чем-то поспорили и затем во двор вынесли поднос с изображением Парвази и Сив-лингамом[5]5
  Лингам – символ божественной производящей силы в шиваизме и некоторых других течениях индуизма.


[Закрыть]. Гуру Дэв окунул палец в чашу с киноварью и, прикоснувшись ко лбу Рамиты, оставил на нем знак бинди. Затем он в нерешительности замер при виде рубина на лбу Мейроса.

– Довольно, – послышался свистящий голос. – У меня нет на это времени. Я считаю нас помолвленными. Ты согласна, девочка?

Вздрогнув, Рамита поняла, что он обращается к ней.

– Ага-а. В смысле, да, господин, – пролепетала девушка, не смея ему возразить.

– Значит, мы закончили? – спросил Мейрос вялым, но в то же время раздраженным голосом.

Испал поклонился.

– Да, мастер, – ответил он, запинаясь. – Выпьете с нами чая? Мы приготовили…

– Думаю, нет. Хорошего дня, мастер Анкешаран.

С этими словами он удалился так же быстро, как и пришел. На улице осталась лишь толпа любопытных, обсуждавших увиденное и задававших вопросы: «Кто он? Как выглядит? Ты его видел? А я – видел. Он – принц из Локистана, как я тебе и говорил! Ну, я видел…»

Какое-то мгновение Испал стоял, пошатываясь и покусывая губу.

– Ну, полагаю, он привык к чему-то получше, – сказал он Тануве, которая с обиженным видом стояла с другой стороны стола, ломившегося от сказочных яств, приготовленных ею, Рамитой и Пашинтой в течение двух дней. – Как вскоре привыкнешь и ты, – добавил он шепотом, обращаясь к дочери.

Рамита вся тряслась, пылая гневом из-за того, что старик просто ушел, проявив неуважение к чувствам ее семьи и даже не задумавшись о том, сколько души и труда вложено в поистине райские кушанья. Эти феранги вообще способны к сопереживанию? Какое бесстыдство! Рамита сверкнула на отца глазами.

– Мне он показался грубым, – сказала она прямо, и Испал поморщился. – Грубым и невежественным. Он мне не нравится.

Раздосадованная девушка удалилась прочь, ища уединения в своей комнате.

Где же ты, Казим? Разве ты не прилетишь ко мне, взмыв над крышами домов подобно Хану-Обезьяне, чтобы спасти меня от злого короля демонов? Где ты, Казим? Почему не придешь ко мне?