Текст книги "Цыпочка"
Автор книги: Дэвид Генри Стерри
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 10 страниц)
И я вошел в 3-Д.
Ядовито-оранжевое кресло, стоявшее посредине комнаты, жалобно крякнуло, подобно старой шлюхе, когда Санни плюхнулся в него. Я опустился на огромный стул, когда-то бывший зеленым. Квартирка выглядела жалко. Я удивился, почему Санни не перенесет кровать в Моби Дик и не живет там.
Санни спросил, не хочу ли я чего-нибудь поесть, и предложил достать из морозильника куриные крылья.
– Если ты заставишь меня еще раз посмотреть на курицу сегодня, у меня не будет иного выбора, кроме как убить тебя, – усмехнулся я, и Сани рассмеялся.
Потом он поднялся и вышел из комнаты, оставив меня наедине с моим злейшим врагом – собой.
Внезапно мне стало страшно: ужасные существа выползают из шкафов и из-под пледов, из ванной доносится зловещий шепот, сообщающий мне о том, что Санни собирается подвесить меня за ребро и заставить визжать как поросенка. Я вижу себя голым, а моя мертвая голова лежит на подушке, плавая в луже крови.
* * *
Несколько недель назад, когда я должен был лететь в Голливуд, чтобы поступить в колледж Непорочного Сердца и жить с моими сестрами, братом, матерью и ее новой любовью, я позвонил маме, чтобы договориться о встрече. Мой звонок вывел ее из равновесия. Помявшись, она сообщила, что решила остаться в Орегоне, потому что там очень красиво. А раз уж меня приняли в колледж и за него уже уплачено, я просто должен поехать в Голливуд и жить там.
Телефонная трубка в моей руке стала холодной и тяжелой, а сердце глухо застучало в груди.
Удачи и да поможет мне Бог.
Санни, переодевшийся в длинную блестящую робу и снова усевшийся в громко скрипящее оранжевое кресло, здорово смахивал на новоявленного Говарда Джонсона.[2]
Он принес с собой какую-то длинную цилиндрическую трубу, на три четверти заполненную водой, с торчащими из нее трубками и маленькой чашечкой, прикрепленной сбоку. Он положил это сооружение на жалкое подобие журнального столика, достал какую-то зеленую субстанцию, покрытую листиками, запихнул ее в чашку и поджег, прижимая одним пальцем клапан на задней части цилиндра. Когда цилиндр наполнился дымом, Санни убрал с дырки палец и глубоко всосал в себя дым. Отклонившись назад, он смачно причмокнул губами, словно пробуя прекрасное вино, и задержал дыхание. Затем он медленно выдохнул дым и, улыбаясь, протянул кальян мне.
Повторяя движения Санни, я закрыл пальцем дырку в цилиндре, затянулся и, когда дым проник в цилиндр, отпустил палец и вдохнул дым. Меня словно обволокло облаком или внутри меня кто-то надул воздушный шарик. Задержав дыхание, насколько мог, я выпустил дым. Перед глазами запрыгали зайчики, мне стало хорошо и легко, и я наконец-то полностью расслабился.
– Почему бы тебе не подойти, мальчик? У меня есть кое-что для твоей задницы, – неожиданно произнес Санни.
Я так и знал! Я знал, что так будет, и оказался прав – он хочет трахнуть меня.
– Значит так, – я сжал кулаки и принял боевую стойку, – я благодарен тебе за работу и… ты знаешь… за все, но… если ты попытаешься… ты знаешь… я… я тебя отделаю… хорошо…
Я тщетно пытался убрать из голоса панические нотки, но эти попытки были такими же бесполезными, как неподнявшийся бисквит. Я уже готов был рвануться к дверям, когда Санни вдруг расхохотался:
– Я надеюсь, ты не собираешься драться на публике, сынок, потому что тебя могут прилично отделать.
Санни ржал так, что мог разбудить соседей, и я, конечно, не смог удержаться, чтобы не присоединиться к нему. Потом мы оба завывали от хохота, как пара гиен, и казалось, что нас омывают теплые волны солнечного света, как это бывает в летний полдень.
Санни сказал, что может отсосать мне так, как не сумеет ни одна женщина. И то, как он об этом рассказывал, наводило на мысль, что, похоже, так и было. Он поведал мне о том, что любит мальчиков с тех пор, как сам был мальчиком. Бессчетное количество женщин пыталось переубедить его. Они говорили, что он просто не встретил еще «ту единственную». Но Санни любил мужчин. Всегда любил… И будет любить впредь.
– Пока я не получу солнечный удар или пока Иисус не пожалеет мою задницу. Только я не думаю, что он захочет, – со смешком проговорил Санни.
Я сообщил Санни, что не хочу, чтобы он мне отсасывал, и спросил, могу ли я остаться на таких условиях. Он ответил, что да. Я поинтересовался, не будет ли он приставать ко мне, пока я буду спать. В ответ он осведомился, нравится ли мне, когда отсасывают во время сна. Я уверил его, что нет. Тогда он пообещал, что в таком случае никаких посягательств не будет.
Ночь я спал вполглаза, устроившись на костлявом каркасе его софы, прислушиваясь к звукам из комнаты Санни и опасаясь, что он все-таки начнет домогаться меня.
Когда я проснулся утром, меня сразу же охватила паника. Где я? В интернате? Нет. В доме отца в Далласе? Доме моей матери и ее новой любви? Нет, нет. Я лихорадочно пытался определить свое местонахождение и заставить мозги работать.
Тут я услышал храп из соседней спальни. Храп. Санни. Я у него в доме. Он меня не домогался. Моя задница цела. Я вздыхаю с облегчением. Дышать тяжело, но по крайней мере я дышу.
Пока что.
* * *
Вцепившись в телефонную трубку, я пытался сосредоточиться на одной из тысячи мыслей, промелькнувших в моем мозгу в ту секунду, когда моя мать сообщила мне, что не хочет меня видеть.
«Не могу ли я приехать и жить с тобой? – хотел спросить я. – Как ты можешь поступать со мной так?.. Что происходит?.. Акакжеяакакжеяакакжея? Как же я?»
Но я не мог заставить себя произнести все это.
– Да ладно, – пробормотал я и положил трубку.
Кажется, эти слова становились моей бессменной мантрой.
Дырка в моем ведре увеличилась. Меня бросили. В Голливуд.
* * *
Я пришел в колледж, чтобы заняться расписанием. Я записался на различные уроки: экзистенциализм, гуманитарные науки, поэзия, математика для поэтов. И еще на парочку других предметов.
В руководстве колледжа Непорочного Сердца состояли только монахини. Мне нравились монашки. Несмотря на то что они были католичками, а я нет, казалось, что они ненавидят религию так же, как и я. Значит, скоро они будут изгнаны или уволены, или как там это называется, когда папа отлучает монахов от церкви.
Я продолжал поджаривать цыплят и есть их. Я так и не разговаривал больше с матерью. Я хотел бы, но меня просто вычеркнули из ее жизни. Я снова пытался просить денег у отца. Он не проявил желания помочь мне. То ли он не интересовался мной, то ли ему не нравилась идея, что ему придется тратить на меня деньги. Поразмыслив, я пришел к выводу, что я не нуждаюсь в таких отношениях, а следовательно, и в отце. Кажется, так даже лучше. Я был слишком одинок и растерян, чтобы рассказать кому-нибудь о своей заднице.
Санни относился ко мне гораздо лучше, чем мои собственные родители. Конечно, он все еще не оставлял надежды заняться когда-нибудь со мной сексом. К тому, что Санни был геем, я относился нормально. Честно говоря, моя мать бросила отца ради другой женщины и ушла с ней в мир отверженных обществом людей.
Я проработал в «Голливудских жареных цыплятах» несколько недель. Однажды, перед самым закрытием, я заканчивал наводить порядок на кухне. Сковородка была отдраена так, что я видел в ней собственное отражение. Мне не нравилось, как я выглядел. И вот, когда я критически рассматривал свою физиономию в этом подобии зеркала, Санни подошел ко мне и долго всматривался мне в лицо. Я почувствовал себя не в своей тарелке: меня уже тошнило от «Голливудских жареных цыплят».
Я устал жрать хрустящих цыплят. Я устал быть брошенным. Я устал от боли в заднице.
Я устал.
– Ты готов, мальчик? – неожиданно спросил Санни.
– Готов к чему? – удивился я.
– К настоящим деньгам, – улыбнулся он в ответ.
На этой неделе я поджарил около миллиона цыплят и заработал семьдесят восемь долларов после вычета налогов. На цыплятах далеко не уедешь. По правде говоря, чем больше я об этом думал, тем сильнее утверждался в намерении добывать настоящие деньги.
Санни рассказал мне, что у него есть богатые похотливые друзья. Они, объяснил Санни, будут платить хорошие деньги за то, чтобы устроить вечеринку с таким парнем, как я. Я смогу хорошо зарабатывать и иметь всех «кисок», которых пожелаю. Не то чтобы мне хотелось оттрахать каждую «киску», но предложение все равно было очень заманчивым.
Я начал заниматься сексом с тринадцати лет и втянулся в это дело, как морковка в плодородную землю. Я был хорош в сексе и умел хорошо выбирать направление. Мне нравилось доставлять женщинам удовольствие, и я быстро постиг основные моменты – медленно водить рукой, уделять внимание всему телу и работать ртом.
Я услышал зов судьбы, выкликающей мое имя.
3. Моя девственная плева и фарфоровое яйцо
Если любовь – это ответ, не могли бы вы задать другой вопрос?Лили Томлин
Франни… Она стала моей первой сексуальной работой и, надо признаться, задала мне жару. Она любила слушать, а у меня никогда не возникало проблемы с тем, чтобы молоть языком. В общем, с такими делами я справлялся неплохо.
Наслаждаясь быстрой ездой на мотоцикле по обсаженной пальмами улице, я чувствовал себя как дома. Произошло чудесное превращение гадкого утенка в прекрасного лебедя. Я представлял себя богатым и великим, поднявшимся из грязи в князи, как и почти каждый уважающий себя американец.
Я припарковал мотоцикл на улице, как и было велено, и украдкой проскользнул через задние ворота, мимо скульптуры толстого ангела, на половину слуг, где ждала меня Франни.
Санни проинструктировал меня, как черн ый Генри Хиггинс:[3]
1) не опаздывай;
2) ничего не воруй;
3) не разговаривай, пока не попросят;
4) будь опрятным;
5) говори поменьше;
6) если сомневаешься, говори еще меньше;
7) клиент всегда прав;
8) если что-то кажется странным, скорей всего, так оно и есть;
9) ДЕНЬГИ ВСЕГДА БЕРИ ВПЕРЕД!
Санни заставил меня посмотреть ему в глаза и повторить: ДЕНЬГИ ВПЕРЕД! Он знал все хитрости клиентов. А моей задачей было обхитрить их.
* * *
Марион, старшеклассница, учила меня гипнотической силе куннилингуса, когда мне было пятнадцать. Я был влюблен в Джину, мою сладкую крошку, которая в конце концов разрешила мне овладеть собой двумя способами – и внизу, и внутри. Я также дружил с Шейлой, девушкой с-неправильной-стороны-дороги, которая имела на меня большое влияние, так как я хорошо к ней относился. А это было легко, потому что она была веселой, умной и симпатичной. Я знал, что если эти девушки узнают друг о друге, все рухнет. Поэтому я делал все, что было в моих силах, чтобы они ничего не заподозрили. Мне нравилась тайная жизнь. Она делала секс еще более классным. А хранить секреты быстро стало привычным делом.
Внебрачные связи постепенно становились в нашем мире синонимом любви. Счастье заменялось удовольствием.
Все это было прекрасной тренировкой для будущей цыпочки.
* * *
Я ловил на себе взгляды Франни, рассматривающей меня, надеясь на лучшее и ожидая худшего. Стану ли я героем-любовником или обычной прислугой? Это был отчаянный миг, но я принял стойку и терпеливо ждал.
И вот мы отправились в голубую спальню Франни, с огромной кроватью и креслами в цветочек. На стене висела картина, в которой я узнал работу Моне «Водяные лилии». Я дрожал, как напуганный сопливый мальчишка, которого послали делать мужскую работу.
Франни была жутко худой. Ее густые каштановые волосы были подстрижены под пажа. На пальце сверкало рубиновое кольцо с бриллиантами. Тощие руки. Прекрасно наманикюренные ногти того же цвета, что и красное вино в бокале, который она держала в тонких, как прутики, пальцах. Миленькие трусики и слишком дорогая рубашка, которая полностью окутывала ее тело. Тонированные солнечные очки сидели на костлявых скулах, словно седло на крупе драной козы. Экзотические сандалии охватывали ноги подобно инфракрасным лучам.
Франни – не жуткий ночной кошмар, но и не влажная мечта. Она было просто Франни, похожая на аноректичную птицу с ярким плюмажем, шествовавшую на тонких ножках к зеркальному столику, где лежали хрустящие новенькие сто долларов. Мое сердце словно прыгало через скакалку. Я старался выглядеть спокойным и обходительным, когда брал деньги. Они приятно грели мой карман. Это был приз за желание, которое я вызывал у женщин, весомое доказательство того, что я не «никто» уже хотя бы потому, что мне платят, чтобы заняться со мной сексом.
Похоже, Франни прошла через все, что называется «быть богатой женщиной». Но это было не единственным пунктом в ее биографии. Она не слишком много рассказывала и хотела, чтобы говорил я. Позже, когда мы встретились уже не в первый раз и трепались обо всем, словно близкие приятели, она намекнула, что в ее жизни было какое-то ужасное происшествие. Что-то очень страшное – такое, что может выбить любого из колеи.
Чем больше Франни слушала меня, тем старательнее я пытался понять, зачем эта симпатичная богатая девушка заказала проститутку, семнадцатилетнего мальчика по вызову. Месяц спустя я спросил у нее о той ужасной вещи, на которую она намекала пытаясь догадаться, что же произошло. Она посмотрела на меня и сказала: «За это я тебе не плачу!»
Я почувствовал себя грязным паразитом. Но я хотел быть профессионалом, поэтому безжалостно казнил ту часть себя, которая еще способна была переживать.
Да ладно.
* * *
Моя мать вела наш семейный фургон. Мы болтали с ней о том о сем, но ни о чем серьезном или важном. Просто легкий треп. Мать стала более раскованной. Она наконец освободилась от вечного прозябания на кухне и медленно поднималась по лестнице в спальню. Чем она собиралась там заниматься, можно было только догадываться.
Мне льстило, что мы с ней превратились в настоящих друзей.
Я точно не помню, как повернулся разговор, но мы перешли на девушках, с которыми я занимался сексом. Маме было интересно, и она хотела знать, нравится ли мне это. Я признался, что очень и очень нравится. Затем я тоже спросил, любит ли она это, но она только фыркнула и бросила на меня испепеляющий взгляд. Однако джинн был выпущен из бутылки. До этого он сидел внутри и царапал стенки, чтобы вырваться наружу, но я не позволял ему выбраться из плена, чтобы поиграть со мной.
* * *
Франни хотела знать все о девушках, с которыми я когда-либо спал: какие у них были груди, ноги, животы, вагины и клиторы, как они пахли, какие звуки издавали, как предпочитали заниматься этим. Мне показалось, что Франни на самом деле хочет переспать с женщиной, но я и рта не раскрыл. Не хотелось подталкивать к гомосексуальности хорошую клиентку.
Франни не знала, что с профессиональной точки зрения я еще девственник, а я не собирался раскрывать карты.
Немного поколебавшись, она велела мне снять одежду.
Много-много раз за мою карьеру цыпочки женщины хотели видеть меня нагим, в то время как сами оставались одетыми. Некоторым людям не нравится ощущать себя голыми. Мне нравилось.
Когда я видел свое отражение в зеркале – плоский живот семнадцатилетнего парня, длинные ноги, ноль жира и сильные руки, – я любовался великолепием своей молодой плоти.
Шутливым тоном Франни дала мне детальные инструкции о том, что она хочет, чтобы я сделал с ней, и о том, что хочет сделать со мной. Я был готов. Я родился для этой работы и хотел стать профессионалом.
Франни сбросила шлепанцы, а потом спустила трусики. Рубашку она снимать не стала. После этого легла на спину, закрыла глаза и плотнее сдвинула ноги. Ни дать ни взять – живой труп. Я медленно опустился на кровать рядом с ней, пристроился между ног и начал удовлетворять ее старым, как мир, способом.
В общем, как она и просила.
За сто долларов в час я готов был изображать страсть, сколько угодно. Только я не играл роль, я был главным персонажем этого фильма. Мне нравилось удовлетворять загадочную и богатую Франни. И я делал это очень долго, шепча ей на ухо, какая она сексуальная и шикарная девушка.
Как она и заказывала.
* * *
– Вы с отцом когда-нибудь занимались оральным сексом? – спросил я.
– О, нет… нет-нет… – покачала головой мама.
Она смотрела на меня так, будто я только что спросил, сколько чешуек на плавниках орангутанга.
– Ты хоть знаешь, что такое «шестьдесят девять»? – снова спросил я.
– Нет, не совсем, – ответила она.
Моя мать никогда не боялась признаться, что она чего-то не знает.
– Это синхронная оральная стимуляция гениталий, – выдал я то, что где-то вычитал.
Я видел, как мать пыталась собрать информацию воедино, выполняя математические действия: синхронное + оральное + стимуляция + гениталии = «шестьдесят девять».
– О нет, нет! – воскликнула она после недолгой паузы.
– Мам, тебе действительно нужно побольше пробовать, ты пропускаешь все праздники жизни, – улыбнулся я. А она улыбнулась в ответ.
Как мало мы тогда знали.
* * *
Коматозница. Это кличка, которую я дал Франни. Она не дрогнула ни единым мускулом и не издала ни звука. Я знал, что ей хорошо, потому что ее тело реагировало, как у любой возбужденной женщины: потело, сжималось и выделяло смазку. Но она не шевелилась.
Но вот она потрогала меня пальцем за ухо – это было сигналом для меня перевернуться на спину. Я подчинился, и она оказалась сверху. Глаза ее все так же были плотно закрыты. Франни сидела прямо на мне, и я обнимал ее за костлявые бедра.
О господи, чем я занимаюсь? Я хочу домой. Я не смогу сделать это.
Смени пластинку, парень!
Девчонка из Беверли-Хиллз заплатила тебе сто баксов за секс. Ты любовник.
Чтобы хоть как-то взбодриться, я прокрутил в голове свой собственный порнофильм: «О, крошка… дай мне это, маленькая крошка… тебе это нравится, моя сладкая? О, крошка, крошка, крошка…»
Через несколько минут я был готов вернуться к работе.
Когда все закончилось, я решил сосчитать до десяти. Зажмурившись, я начал отсчет: раз Миссисипи, два Миссисипи, три Миссисипи… а когда я досчитал до десяти и открыл глаза, Франни уже не было в комнате. Ее сменили страх и беспокойство. Я чувствовал себя грязным и оскверненным. Мне нужно было подышать воздухом.
Даже не помывшись, я натянул свои шмотки, схватил двадцать долларов чаевых, оставленных под фарфоровым яйцом, и выскочил в дверь, опустив голову и пытаясь унять трясущиеся поджилки.
Я резко завел мотоцикл, стараясь заглушить голос, раздающийся в моей голове, который милостиво сообщил мне о том, что я мерзкий тип.
Когда я уходил, я чувствовал себя нехорошо. Но я упрямо запоминал любую информацию, бережно пряча ее в закромах памяти и надеясь, что это сможет хоть чем-то помочь мне, когда дырка в моем ведре станет еще больше.
4. Супермен и любимчик
Вы можете научить проститутку культуре, но вы никогда не научите ее думать.Дороти Паркер
Над «Голливудским агентством по найму» на бульваре Сансет висел огромный плакат с изображением ковбоя с пачки сигарет «Мальборо», который заарканивает корову, посасывая сигарету. В это агентство меня послал Санни, велев нацепить модные расклешенные брюки и футболку. Был вторник, три часа дня пополудни. В то время я еще не знал, что Франни была для меня своеобразным экзаменом, который я успешно сдал. А вместо оценки я получил приглашение на большое шоу.
Я вошел в дверь, на которой была вывеска «Голливудское агентство по найму». Надпись меня слегка повеселила – это было похоже на горшок с бобами, на котором было бы написано только одно слово «бобы». По-простецки. Обстановка внутри здания тоже оказалась незатейливой – ни картин на стенах, ни объявлений, ни плакатов, ни музыки, ни кондиционера. Только незаметное кресло с одним журналом на нем, стол с телефоном и безликая секретарша. Такое лицо забывается даже в тот момент, когда вы смотрите прямо на него.
Я представился, и мне предложили сесть. В зале ожидания больше никого не было. Я взял журнал. Это был один из женских журналов с полезными советами, как сохранить остатки красоты, и тестами, чтобы проверить совместимость с вашим занозой-в-заднице мужем. Я попытался читать его, но никак не мог сосредоточиться.
Что ты делаешь? Иди отсюда, черт побери, сейчас же. Нет, парень, теперь ты мальчик по вызову, ты здесь, чтобы заработать настоящие деньги. У тебя будет больше «кисок», чем ты можешь употребить. Но это же дикость! Дикость? Так позвони матери и скажи ей, что ты хочешь домой. Да, правильно. Только она уже велела тебе однажды убраться с глаз долой. А тут тебе хотят платить деньги.
Так что заткнись и будь американцем.
* * *
– Кем ты хочешь, чтобы я стал, когда вырасту? – спросил я свою мать, когда мне было четыре. Вопрос удивил ее. Она на минуту перестала быть домохозяйкой и задумалась.
– Я не знаю, – ответила она.
В ту пору ей было двадцать восемь лет, и у нее было четверо детей дошкольного возраста, но она каждый день старалась уделить внимание каждому из нас. Тогда еще не изобрели термин «воспитательное время», но моя мать уже проводила его со своими детьми.
– Кем ты хочешь, чтобы я стал, когда вырасту? – повторил я с упрямством четырехлетнего ребенка, готового твердить один и тот же вопрос снова и снова, хоть тысячу лет.
– Я думаю, ты должен заниматься тем, что сделает тебя счастливым, – ответила моя мать.
* * *
Мистер Хартли был одет в офисный бронзово-серый костюм и восседал за стерильно чистым столом. Он действительно выглядел как консультант по найму и совершенно не был похож на сутенера.
– Расскажи мне о себе, – сказал мистер Хартли.
– Хм…
«Правило номер четыре: говори как можно меньше. Просто прими такой вид, будто у тебя большой член, мальчик», – голос Санни зазвенел у меня в голове как колокольчик.
Я попытался состроить мину уверенного в себе парня, но боюсь, что выглядел как страдающий запором идиот.
– … я учусь. В колледже Непорочного Сердца. И играю в футбол…
Это все, что я смог выдавить из себя.
Мистер Хартли наклонил голову и пристально изучал меня, будто я какой-то негр на аукционе работорговли. Я даже удивился, что он не засовывает руки мне в рот и не проверяет зубы. Но я не обиделся, что меня оценивали как кусок мяса, я воспринял это как лишний шанс доказать всем, что я принадлежу к первому сорту.
– Я только хочу уверить вас… я очень хочу работать, – подался я вперед и улыбнулся так, будто я занимаюсь сексом с женой мистера Хартли и делаю это лучше, чем он, – и я буду прекрасно работать.
Мистер Хартли на секунду утратил контроль над собой, и я догадался, что он из тех парней, кто скорей всего не слишком силен в сексе. Понятно, что он не найдет такой работы для себя. Расстановка сил в этой комнате переменилась, и теперь обстоятельства были на моей стороне.
– Есть ли что-нибудь такое, чего ты не хотел бы делать? Ну, например… Согласен ли ты работать с мужчинами?
Хм. Может, он подумал, что я флиртовал с ним? Я попытался представить себя с членом во рту. Или свой член во рту другого мужика. Мне это не понравилось.
– Ну, на самом деле я не слишком заинтересован в работе с мужчинами, – сказал я.
– Ты уверен? Просто у меня полно таких заказов, и тебе не надо будет ничего делать, кроме как разрешать им доставлять тебе удовольствие.
Доставлять мне удовольствие? Как-то не слишком заманчиво звучит. Может, лучше вернуться к своим цыплятам?
– Эй, если не хочешь, то нет проблем. Наша политика очень строгая – мы не заставляем никого делать что-то такое, что им не нравится. Мы уверены, что так люди работают лучше, а клиенты больше удовлетворены. Так что скажи, что именно ты согласен делать.
Какие половые акты я согласен выполнять за деньги и что мне нравится? Внутренний голос, который никогда не ошибался, кричал мне, чтобы я уходил и больше никогда не возвращался в это место. Но я не мог пошевелиться. Мои мозги и мои ноги поперетягивали канат, и мозги выиграли.
– Я думаю, что единственное, что мне не нравится, это секс с мужчинами, – кое-как выговорил я.
Раз уж я принял тот факт, что буду заниматься сексом за деньги, в общем-то, все становится возможным. Но спать с мужчинами – это перебор.
– О’кей, а теперь я расскажу тебе, как мы работаем, – промурлыкал мистер Хартли. – Мы даем тебе пейджер. Мы требуем, чтобы ты всегда носил его с собой, потому что наш бизнес – это первоочередный бизнес, – гордо ухмыльнулся он. – Когда мы позвоним тебе на пейджер, мы опять же требуем, чтобы ты немедленно перезвонил нам. Иногда работа будет срочной, иногда ты будешь получать уведомление за неделю. Когда ты звонишь нам, мы сообщаем тебе время, адрес, телефон, сумму и все необычные детали, которые тебе потребуется знать.
Если ты принял работу, ты обязан ее выполнить. Мы очень строги в этом вопросе. Если ты принял работу и не выполнил ее, тебе больше не позвонят. Алкоголь и наркотики строго запрещены. С тобой будут расплачиваться наличными на месте, нам клиент платит отдельно. Если ты договариваешься с клиентом еще об одной встрече, ты обязан сообщить нам.
Если ты нарушаешь правила, то сразу исключаешься из нашего списка. Все понятно? У тебя есть вопросы?
Я задумался на минуту:
– У меня только один вопрос – когда мне приступать?
* * *
Когда мне было семь, я получил задание написать сочинение на тему «Почему я люблю Америку?».
И вот что я написал: «Я люблю Америку потому, что она самая великая страна на Земле. В Америке вы можете делать все, что хотите, если вы уважаете закон. Президент Джонсон – великий президент. Губернатор Уоллес – великий губернатор, и я очень его уважаю. Я люблю Америку потому, что каждый свободен уважать другого и любой человек может стать президентом. Я уважаю своих учителей и своих родителей. Я уважаю Алабаму. И я люблю ее».
* * *
Напротив меня сидит парень, который выглядит так, будто у него классный член. Это вид, который я тоже должен выработать. Нечто вроде «пошли-вы-все-к-черту и посмотрите-как-классно-я-выгляжу». Пока секретарша выдавала мне пейджер, я изучал потенциального соперника, сидящего в зале ожидания «Голливудского агентства по найму»: черные волосы, черная кожа, черная футболка, черные трусы, черные глаза. Когда он посмотрел на меня, я улыбнулся ему. Он не улыбнулся в ответ. Я делаю заметку в уме: не улыбаться слишком много. Когда ты не улыбаешься, ты выглядишь так, будто твой пенис больше, чем есть на самом деле.
На первый взгляд парень кажется старым. Трудно определить, сколько лет ему в действительности: тридцать, сорок, пятьдесят или шестьдесят? Все они одного возраста для меня. Я хорошо различаю только действительно старых и тех, кто уже на пороге смерти. Но краем глаза я продолжаю изучать. И внезапно понимаю, что он не старый. Он приблизительно моего возраста. Его старость – это просто состояние души.
– Мистер Хартли встретится с вами сейчас, – обращается к нему секретарша.
Он не улыбается. Он не улыбается. Мне тоже надо перестать улыбаться.
Я смотрю на этого мужчину-ребенка, который, без сомнения, станет черной проституткой. Когда он встает, я замечаю, что этот старо-молодой парень, по меньшей мере, на голову выше меня. Может, это моя фантазия, но я клянусь, что видел его член, выпирающий из чересчур обтягивающих брюк. И я внезапно почувствовал шок и зависть.
Разглядывая этого проходящего мимо чернокожего супермена, я понял, что должен быть таким, как он. Таким же легким, таким же тяжелым, голодным и сытым, таким горячим и таким холодным.
Теперь я понял, что моя фирменная павлинья походка была абсолютным убожеством… Так что, покинув агентство, я зашагал совершенно по-другому – походкой накачанного подростка с ракетой в штанах и глыбой угля в цыплячьем сердце.
* * *
Однажды, когда мне было три года, в доме царило волнение, потому что вечером должны были прийти гости. Нас с младшим братом нарядили в белые накрахмаленные рубашки, шорты с голубыми подтяжками и белые носочки. Наши волосы были причесаны, лица умыты, а туфли сияли чистотой. Мать сделала более высокий начес, чем обычно. У нее обострился псориаз, и она пыталась скрыть некрасивые пятна под прической.
Мой отец ежеминутно шутил, а из его легких с шумом вырывался сигаретный дым, будто в его голове внеурочно работала фабрика.
Сейчас моя очередь вставать и петь для гостей и я вспоминаю «Музыканта». Большие лица зрителей окружают меня влажным теплом, пока я пою и танцую.
Слово за словом, нота за нотой, как на пластинке, – трехлетний Янки Дудль показывает весь свой репертуар. Гости улыбаются, смеются и хлопают, а мои мама с папой сияют, как лучезарная Америка.
* * *
Я сидел на уроке экзистенциализма, пытаясь слушать сестру Тиффани, объясняющую, как мы можем заставить свою жизнь стать такой, какой хотим ее видеть.
Она учила нас этому на основе мифа о Сизифе. Однажды Сизиф сделал какую-то гадость богам, за что его послали тащить огромный камень на какую-то здоровенную гору. Он был обречен делать это каждый день, до конца жизни. Только, когда он затаскивал его наверх, тот скатывался, превращая его бесполезный труд в неизбывное наказание.
В мои семнадцать мне нравилось думать об этом. Я хотел найти наслаждение в своем страдании. Но сегодня мне трудно было сосредоточиться. Все, что я чувствовал, это пейджер в кармане, огромный, как пульт от гаражной двери. Лежащее в кармане приглашение в ад. Я хочу, чтобы он загудел. Я надеюсь, что он никогда не загудит.
Сестра Тиффани вернула мои мысли обратно в класс. У этой женщины поразительный ум – глубокий и цепкий. Неудивительно, что католическая церковь дала ей от ворот поворот.
Действительно ли я могу сделать свою жизнь такой, какой хочу? Почему-то я почувствовал себя попавшим в ножницы между своим членом и встречей, которой я лихорадочно боюсь.
А потом я посмотрел на Кристи. Мне это помогало – просто смотреть на нее. Она была такая маленькая, с носиком-пуговкой и большими голубыми глазами, сверкающими из-под волнистых каштановых волос. Когда я любовался ею, я мысленно обнадеживал себя: «Эй, может, я и свободен, в конце концов». Я проводил ее из класса. Она так улыбнулась мне один раз на уроке, что я был уверен – она хочет заняться со мной сексом. Похоже, я начал думать, что все только и мечтают заняться со мной сексом.
Она сидит на зеленой скамейке. В лучах голливудского солнца она выглядит, как на импрессионистском рисунке. Может, я смогу заставить ее влюбиться в меня. Может, я смогу пойти с ней. А она познакомит меня со своими родителями. Я помогу ей достичь женского оргазма.
Я остановил поток своих мыслей и выдохнул воздух. Я хотел Кристи так же, как когда-то хотел цыпленка из мусорного контейнера. Я жаждал ее.
А вообще, я стоял рядом с ней, строя из себя крутого и старясь не выдать, что у меня душа в пятках. В этом был весь я – профессиональный любовник, испуганный девочкой Кристи.
И вдруг она почувствовала, что кто-то стоит рядом, и открывала глаза.
Долгий взгляд, в котором я не смог прочитать – хочет ли меня Кристи или хочет, чтобы я свалил. И, кажется, она наслаждалась происходящим.
