Текст книги "Живая планета"

Автор книги: Дэвид Эттенборо

Жанры:

Биология

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 19 страниц)

Вот когда наблюдаешь драконов, собравшихся возле туши, их свирепость и сила проявляются много нагляднее. Крупный дракон без труда может забрать в пасть труп козы и унести его. Если на добычу претендует еще один, они оба вцепляются в тушу и рвут ее дергающимися движениями головы и плеч. Если молодежь неосмотрительно покусится на обед старших, дерзких прогоняют стремительным наскоком. И это не простая угроза: анализ экскрементов показывает, что молодые особи постоянно служат пищей взрослым. Дракон еще и каннибал.

Возможно, одной из причин, почему эти вараны стали гигантами, был их корм. На Комодо нет других крупных хищников, никто другой не охотился на оленей и свиней в зарослях. Представляется вероятным, что предки дракона питались падалью, насекомыми и мелкими зверьками, как прочие вараны и молодые драконы. Но со временем некоторые стали достаточно крупными и сильными, чтобы нападать на травоядных животных, и таким образом открыли для себя источник мяса, который до тех пор оставался нетронутым. В конце концов это превратилось в видовое свойство, и комодский варан развился в самую большую из современных ящериц.

Теперь драконы обитают не только на Комодо, но и на соседних островах Падаре и Ринтдже, а также на западной оконечности большого острова Флорес. Они отличные пловцы и постоянно отправляются через узкие проливы обшаривать островки у берегов Комодо, однако нельзя с уверенностью утверждать, что по упомянутым островам они расселились именно так. Не исключено, что в геологически недавние времена в этой вулканической области произошло опускание суши и большой остров, родина этих варанов, разделился на современные нам малые острова.

Почти все островные виды обитают только на родных клочках суши и нередко служили материалом для сенсационных историй, которые рассказывали по возвращении из экспедиции немногие путешественники, побывавшие там. Именно такому романтическому преувеличению комодский дракон обязан своим названием и репутацией: в начале века, когда мир впервые прослышал о его существовании, он описывался как семиметровое чудовище, то есть его величина удваивалась. А пятьсот лет назад некое островное растение породило совсем уж чудесные небылицы.

В те времена, как и теперь, волны изредка выбрасывали на берега Индийского океана колоссальные орехи, точно два сросшихся кокоса, обычно в плотной волокнистой оболочке, формой напоминающей лодку. Находившие их на берегу арабы относились к ним с большим почтением. Так же, как индийцы и обитатели Юго-Восточной Азии. И никто не знал, как и на каком дереве они растут. Сами орехи ответа не давали, так как все без исключения уже не могли прорасти. Довольно широко утверждалось, что это плоды какого-то подводного дерева, а потому европейцы назвали их коко-де-мер – морской кокос.

Люди с фантазией усматривали в их сдвоенной форме с глубокой ложбинкой посредине сходство с женским телом. Во всяком случае, их считали могучим любовным зельем, и настою на их затвердевшем ядре приписывались магические свойства. Как и скорлупе. Чаши из нее, по поверью, обезвреживали самый сильный яд. А потому эти орехи ценились более чем на вес золота, и по всему Востоку, как и при европейских королевских дворах, их покрывали искусной резьбой и оправляли в драгоценные металлы.

Лишь в конце XVIII века нашли деревья, с которых они опадали. Ими оказались пальмы, росшие на островах Праслен и Кюрьёз в Сейшельской группе. Пальмы эти не менее эффектны, чем их плоды. На Праслене они образуют густую рощу. Возраст многих из них насчитывает столетия. Стволы у них поднимаются прямыми и гладкими колоннами на высоту в тридцать метров. Листья – огромные гофрированные веера с поперечником в шесть метров. Каждое дерево несет либо женские, либо мужские цветки. Женские деревья выше мужских, и кроны их увешаны гроздьями громадных орехов, которые созревают семь лет. Мужские деревья выбрасывают длинные шоколадно-коричневые стрелки соцветий. И почти на каждом сидит ящерка, словно сделанная из драгоценных камней – изумрудно-зеленый геккон весь в блестках нежно-розовых чешуек. Он тоже уникален. Семейство его, Plelsuma, происходит с Мадагаскара, но на Праслене, как и на прочих Сейшельских островах, есть собственный подвид со своей особой окраской.

Семя сейшельской пальмы – самое большое в мире. В отличие от кокосового ореха, который при созревании становится частично полым, сейшельский сплошь наполнен затвердевшей мякотью и потому глубоко сидит в воде, а ее соленость для него губительна. Следовательно, эта островная пальма не просто существует лишь на данном крохотном архипелаге, но и возникла там либо на ныне исчезнувшем значительном куске суши, от которого осталась только Сейшельская группа.

До сих пор речь шла об островах заведомо небольших размеров. Популяции там развивались в одном-единственном направлении, образуя один-единственный новый вид. Так, на Комодо есть только одна гигантская ящерица, на Альдабре – одна гигантская черепаха, а на Маврикии водился только один дронт. Но если остров обширен и рельеф его разнообразен или же если островки образуют целый букет, в котором каждый имеет какие-то свои специфические особенности, там один-единственный пришелец может развиться не в один новый вид, но во множество их.

Наиболее знаменитый пример – галапагосские вьюрки, описанные впервые Дарвином. По-видимому, много тысяч лет назад ураган унес стаю вьюрков с побережья Южной Америки в открытый океан. Разумеется, это случалось много раз и раньше, но тут птицам повезло, и они нашли приют на вулканическом архипелаге, примерно в тысяче километров от материка. Несомненно, туда уже раньше попали растения и насекомые, потому что для вьюрков корма оказалось достаточно, и они там обосновались. Однако Галапагосские острова не похожи друг на друга. Одни очень сухие, и, кроме кактусов, там почти ничего не растет. Другие относительно обильно орошаются, так что на них есть луга и густой кустарник. Некоторые низки, другие увенчаны вулканическими пиками полукилометровой высоты с влажными долинами, где, вспоенные дождями, растут папоротники и орхидеи. Таким образом, на разных островах вьюрки попадали в совершенно разные условия. А других птиц-соперниц там не было. Дятлы не выковыривали личинок из-под коры, славки не ловили насекомых, голуби не клевали плоды. Время шло, и вьюрки все больше прилаживались добывать тот или иной корм, и соответственно изменялась форма их клюва.

Сейчас на одном острове там есть десять видов вьюрков. Размеры, форма тела, цвет оперения у них у всех примерно одинаковы. Но вот клювами и образом жизни они различаются очень сильно. У вьюрка, который кормится, раздавливая почки и плоды на манер европейского снегиря, клюв крепкий и широкий. Другой питается насекомыми и хватает их и личинки тонким длинным клювом, точно щипчиками, изящно и аккуратно. У третьего клюв средних размеров, как у воробья, и его корм – семена. Еще один, словно у него не достало терпения ждать, пока эволюция изменит его физически, изменил поведение и стал пользоваться орудиями. Он ловко отламывает колючку с кактуса, а затем с ее помощью извлекает личинки жуков из трухлявой древесины, словно занозу булавкой. Всего на Галапагосах сейчас насчитывается пятнадцать видов вьюрков.

На Гавайских островах этот процесс зашел еще дальше. Они расположены от материка гораздо дальше Галапагосов – в трех тысячах километров от американского побережья. Они много больше, и условия там очень разнообразны. К тому же Гавайи старше, и животные добрались до них раньше.

Среди птиц самые своеобразные – цветочницы. Они достаточно похожи, чтобы признать их происхождение от общих предков, однако изменились настолько, что трудно установить, как, собственно, выглядели эти предки и кем они были. Вьюрками? Или танаграми? Различаются гавайские цветочницы не только клювами, как галапагосские вьюрки, но и окраской. Среди них есть алые, зеленые, желтые и черные. Клювы у некоторых напоминают попугаячьи и служат для раскусывания семян, другие, длинные и изогнутые, позволяют добираться до нектара в глубинах прелестных гавайских цветов. А у одного насекомоядного вида надклювье и подклювье разной длины. Изогнутое надклювье играет роль зонда, а коротким, прямым как кинжал, подклювьем птица обламывает древесину. Когда человек только-только добрался до островов, цветочниц там было по меньшей мере двадцать два вида. Как ни грустно, почти половина их уже вымерла.

Если не считать цветочниц, на Гавайских островах встречаются птицы только пяти семейств. Сравните эту цифру с пятьюдесятью с лишним семействами, обитающими на Британских островах! Объяснение лежит не только в изолированности Гавайев, но и в том, что цветочницы намного опередили всех остальных, и, когда впоследствии туда попадали другие потенциальные пернатые поселенцы, они не находили для себя свободного места: почти все экологические ниши были уже заняты различными видами цветочниц.

Гавайские и Галапагосские острова – вулканического происхождения. Когда они только поднялись с морского дна, первые поселенцы, прибывшие по воздуху и воде, обретали там никем не занятые участки суши. Как и на Альдабре. Но происхождение других островов было иным. Они – остатки континентов, сохранившиеся, когда окружающая суша ушла под воду и над поверхностью остались лишь горные вершины, или же оторванные от них движением литосферных плит отдельные куски. Такие острова часто оказывались подлинными ковчегами, увозившими вдаль от остального мира множество невольных пассажиров. Поэтому они затем становились не только питомниками новых видов, но и заповедниками древних.

Этот процесс происходил в глобальных масштабах около ста миллионов лет назад, когда великий южный сверхконтинент начал раскалываться на Южную Америку, Антарктиду и Австралазию. В ту эпоху процветали земноводные и пресмыкающиеся, а птицы уже прочно утвердились в воздухе. Новая Зеландия двинулась в свой одинокий путь очень рано, унося на себе представителей всех этих групп. В Австралии затем развились сумчатые млекопитающие, преобразив тамошний животный мир, но до Новой Зеландии они добраться уже не могли, и древние земноводные и пресмыкающиеся просуществовали на этих островах много дольше.

Три вида крохотных первобытных лягушек все еще обитают в сырых лесах Новой Зеландии, где их можно отыскать при некотором старании, а ящерицы – и сцинки, и гекконы – там очень распространены. Особый интерес представляет одно пресмыкающееся – туатара, или гаттерия. Внешне туатара выглядит, как грузная ящерица, и только исследование ее скелета открывает, кто она на самом деле такая. Кости черепа свидетельствуют, что это небольшое вялое существо длиной менее полуметра состоит в родстве не столько с современными ящерицами, сколько с динозаврами. Туатара – самое древнее из ныне живущих пресмыкающихся: окаменелые кости, практически не отличающиеся от ее костей, были найдены в породах, возраст которых равен двумстам миллионам лет!

Леса Новой Зеландии, состоящие из очень древних деревьев – каури, южного бука и древовидных папоротников, – служат приютом еще одному животному, явившемуся к нам из далеких времен. Это киви, птица величиной с курицу, с сильными роющими ногами и длинным клювом, которым она зондирует сырую почву в поисках червей. Перья ее так удлинились, что приобрели сходство с тонкой шерстью, а крылья до того малы, что их попросту невозможно заметить под опереньем. Киви – последний уцелевший член большой группы бескрылых птиц, некогда обитавших на новозеландских островах. Их общее название – моа, и, судя по костям, было их там по меньшей мере с десяток видов. Некоторые, такие же мелкие, как киви, искали корм на земле в лесу. Другие отличались редкой величиной. Самая крупная достигала в высоту трех с половиной метров. Птиц выше ростом наша планета не знала. Эти великанши были вегетарианками, о чем свидетельствуют кучки истертых камешков, которые находили внутри их скелетов. При жизни они перемалывали в желудке птицы проглоченный корм. Вполне возможно, что эти моа питались древесными листьями и побегами. По-видимому, в отсутствие растительноядных млекопитающих эти нелетающие птицы заняли место крупных грызунов, оленей и даже жирафов в других частях земного шара.

Крупные нелетающие птицы существуют – или существовали – не только в этом уединенном уголке Тихого океана. Страус в Африке, нанду в Южной Америке, эму в Австралии, не говоря уж о вымершем мадагаскарском эпиорносе, который, правда, уступал в росте самым высоким из моа, но был тяжелее любых из них. Не исключено, что все они утратили способность летать в очень давнее время, когда огромный южный сверхконтинент еще не начал дробиться. Они уже достигли такой величины и силы, что могли позаботиться о себе и после появления свирепых млекопитающих хищников. В этом случае прамоа жили бок о бок с туатарами и древними лягушками, когда Новая Зеландия отделилась от Австралии.

Но есть и другое объяснение. Быть может, в то время предки моа еще могли летать, и лишь впоследствии в островном уединении они преобразились в наземных гигантов, как дронты и «одиночки». Но вот другие птицы, бесспорно, добрались до Новой Зеландии по воздуху. Многие – из Австралии, чему способствовали пассаты, сильные и постоянные ветры, дующие в восточном направлении. Ведь и теперь шилоклювки, бакланы, утки и другие странствующие австралийские птицы постоянно появляются в Новой Зеландии. Те же, кто попал на эти острова и обосновался там тысячи лет назад, с тех пор развивались по-своему, как птицы на Альдабре, Галапагосах и Гавайях. Только в Новой Зеландии процессы эти длились еще дольше, и в результате появились крапивники, попугаи и утки, совершенно не похожие на своих родичей в других частях мира.

Пятьдесят видов новозеландских птиц, тесно связанных с сушей, совершенно уникальны. Четырнадцать из них либо плохие летуны, либо вовсе не летают. Не удивительно, что среди них оказался и нелетающий пастушок, узка. Он величиной с куропатку и бегает по лесу в поисках насекомых, улиток и ящериц. А другой член того же семейства, пастушок-такахе, не только перестал летать, но и заметно увеличился в размерах. Ростом он с небольшую индейку, щеголяет ярко-синим оперением, а массивный клюв у него темно-алый. И, как ни поразительно, летать перестал один из новозеландских попугаев. Какапо, или, как его еще называют, совиный попугай, выглядит в своем мшисто-зеленом оперении обаятельно важным. По ночам он выходит искать корм – общипывает листья, клюет мхи и ягоды. Хотя в случае необходимости он способен нехотя пролететь несколько шагов, тяжело взмахивая крыльями, или спланировать вниз с обрывистого склона, ему больше по нраву пешее хождение и лазанье. Он пролагает себе дорожки сквозь растительность сырых низин и лощин, вновь расчищая их по мере надобности, а кое-где – у скалы или под деревом выкапывает миниатюрные амфитеатры, в которых с наступлением брачного сезона совершает ритуальные ухаживания, испуская гулкие звуки.

Взятые вместе, животные Новой Зеландии демонстрируют все следствия долгой изоляции. Очень многие развились в уникальные виды. Заметное число перешло к наземному образу жизни, хотя их предки прекрасно летали – вот как у какапо. Некоторые, например моа и такахе, стали в своем семействе гигантами. Но, увы! Новая Зеландия с горькой наглядностью продемонстрировала еще одну общую характеристику обитателей глухих островов – их уязвимость. Слишком часто и легко пришельцы берут над ними верх.

Самый опасный из пришельцев – человек. Еще тысячу лет назад Новая Зеландия была неизвестна людям. Первыми до нее добрались полинезийцы. Они принадлежали и принадлежат к величайшим мореплавателям мира. Задолго до того, как Колумб пересек Атлантический океан, полинезийцы открывали и осваивали архипелаги, разбросанные по Тихому океану. Вероятно, начали они с недалеких путешествий, перебираясь с Азиатского материка на ближние острова, а затем все дальше и дальше в самое сердце величайшего из океанов мира. Затем уже с Маркизских островов они на протяжении столетий совершили ряд замечательнейших путешествий на север к Гавайям, на запад к Таити, на восток до острова Пасхи, а в конце концов, покрыв наибольшее расстояние, достигли на юго-западе Новой Зеландии. И их вовсе не заносили в эти дальние пределы случайные бури. Нет, такие экспедиции тщательно планировались. Плыли они на огромных двойных лодках, способных перевозить сотни пассажиров, а когда целью были поиски и заселение новых островов, в путь отправлялись и женщины, а груз включал и корневища съедобных растений, и домашних животных, и все то, что могло на первых порах понадобиться на еще необжитой земле.

Новая Зеландия, несомненно, должна была очень обрадовать полинезийцев и приятно их удивить. Ни на одном уже освоенном ими архипелаге или острове не водились крупные животные. Источником мяса для них становились только привезенные с собой свиньи и куры. Но в Новой Зеландии была большая популяция моа, гигантских птиц, и полинезийские переселенцы, маори, вели на них энергичную и успешную охоту, и не только ели их мясо, но из кожи делали одежду, из яиц – посуду, а из костей – наконечники для копий, орудия и украшения. В мусорных кучах возле древних селений маори найдено огромное количество останков моа. Несомненно, такая интенсивная охота должна была сильно сократить численность этих птиц. Но маори, кроме того, начали расчищать леса, в те времена покрывавшие значительную часть обоих островов. По мере того как все больше деревьев падало под топорами и сжигалось, моа теряли не просто места, где находили корм, но и надежные приюты. Маори привезли с собой не только собак, но и полинезийскую крысу, киори. И те и другие, несомненно, также наносили существенный ущерб популяции, поедая яйца и птенцов. Через несколько веков пребывания маори на островах все члены семейства моа, кроме киви, ушли в небытие. Да и не только они одни. Из трехсот видов птиц, обитавших, как считается, на островах до появления там человека, сорок пять также исчезли.

Затем, двести лет назад, на острова явились европейцы. И разорение дикой природы пошло с новой силой. С ними прибыли крысы другого вида. Европейцы уничтожили лес на огромных площадях под пастбища для огромных овечьих стад. Видимо, непривычные островные животные особой симпатии у них не вызывали, а потому они пополнили местную природу фауной и флорой, напоминавшими им о родных краях. Ради этой цели организовывались специальные общества. С Британских островов привезли крякв и жаворонков, дроздов и грачей, зябликов, щеглов и скворцов, из Австралии – черных лебедей, смеющихся зимородков и попугаев. В горные ручьи пустили форель, чтобы удить рыбу, в леса – оленей, чтобы охотиться. Чтобы не давать размножаться крысам и мышам, привозились ласки, а чтобы в доме было уютнее – кошки, которые уходили из городов и поселков охотиться на приволье.

Такому массовому вторжению исконные обитатели противостоять не могли. Тяжелее всего пришлось нелетающим птицам. Им негде было укрываться от ласок и кошек, а гнезда на деревьях, что могло бы спасти их кладки и птенцов от крыс, они давно разучились строить. Когда появились европейцы, такахе уже были на грани вымирания. Собственно говоря, научно эту птицу классифицировали по полуокаменевшим костям. Раза два в XIX веке поступали сообщения, что где-то видели живого такахе, тем не менее к началу нашего столетия вид был официально признан вымершим. Однако в 1948 году была обнаружена небольшая популяция, чудом выжившая в уединенной долине на Южном острове. Сейчас там обитает около двухсот птиц, но, хотя они взяты под строжайшую охрану, будущее их остается неясным.

Еще большая опасность угрожает какапо, нелетающим попугаям. Они не только становились жертвами кошек и ласок, но олени съедали листья и ягоды, служившие им кормом. И сохранилось их даже меньше, чем такахе. Теперь прибрежный островок Литл-Бэрьер полностью очистили от кишевших там одичавших кошек, чтобы переселить туда какапо, еще уцелевших на Южном острове. Там в безопасности от хищников у отловленных и вновь выпущенных на свободу птиц появляется шанс на возрождение.

Однако пострадали не только птицы, утратившие способности летать. Численность многих прекрасных мастеров полета угрожающе сократилась. Прежде на обоих островах водилось три вида гуйи – птиц, имеющих некоторые общие черты с райскими птицами и скворцами, но обладающих достаточным количеством особенностей для того, чтобы их выделили в особое семейство. Характерны для него, например, желтые мясистые лопасти у основания клюва. (У одного же вида они голубые.) Разноклювая гуйя выделяется среди всех птиц тем, что самцы и самки различаются формой клюва. Самец коротким плотным клювом долбит стволы в поисках личинок. А самке длинным тонким клювом удобно зондировать их глубокие ходы в древесине. Супружеские пары, видимо, помогали друг другу добывать корм. Эта гуйя вымерла в первом десятилетии нашего века. Второй вид, седлистая гуйя, прежде очень распространенный, в настоящее время сохранился только на прибрежных островах и встречается редко. Только третий, кокако, еще обитает на Северном острове. Однако на Южном кокако исчезла. Такая судьба постигла не одних птиц. Туатару теперь можно отыскать только на прибрежных островках. Веты, гигантские нелетающие кузнечики, которые очень больно кусаются и стараются отпугнуть врага устрашающими позами и движениями, становятся все более редкими. Местные виды рыб, прежде насчитывавшие не менее трех десятков, уступили многие свои речки и озера форели и другим чужестранцам.

То же произошло и происходит с обитателями почти каждого острова в мире, где сложилось присущее только ему сообщество животных. Почему это так, точно неизвестно. Вероятно, для каждого конкретного случая есть свои конкретные объяснения. Но, казалось бы, многие островные виды должны были так приспособиться к особым условиям и так полноценно их использовать, что никакому пришельцу не под силу было бы их вытеснить. На деле же это вовсе не так. Создается впечатление, что островитяне, укрытые в своем уединении от бурной жизни больших многообразных сообществ, утратили способность к соперничеству и не выдерживают конкуренции. Стоит былой изолированности острова отойти в прошлое, и многие его обитатели автоматически обрекаются на гибель.