Текст книги "Прорыв"

Автор книги: Дэвид Аллен Дрейк

Соавторы: Билл Фосетт
сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 22 страниц)

Тут за левую руку Ковача ухватилась капрал Сенкевич. Как раз в тот момент, когда Ковач удивленно оглянулся на нее, оба одновременно привели в действие свои разрядные катушки.

Когда энергия начала поступать по длинным проводам, от катушек, с которых они разматывались, полетели фиолетовые искры статических разрядов. Статический заряд действовал наподобие своеобразного электрического рычага, создавая сильные отрицательные заряды на верхнем конце проволоки и внизу под самой катушкой. Их взаимное отталкивание старалось поднять человека, на котором крепилась катушка – до тех пор, пока стабильно работал силовой ранец.

Статические разрядники были небезупречны. Прыгать с ними в грозу было так же самоубийственно, как и с обычным парашютом, хотя в первом случае главную опасность представляли молнии, а не воздушные потоки. С другой стороны десантник – или вернее искусственный интеллект десантных шлемов – мог изменять наклон проволоки и направлять спуск под углом до сорока пяти градусов, вне зависимости от направления ветра, достигая таким образом необходимой точности.

Да, разрядники небезопасны, но в конце концов никто из тех, кто записался в Десантные Войска не рассчитывал умереть в своей постели.

– Ничего из этого не выйдет! – крикнул Ковач, стараясь перекрыть шум рвущегося навстречу воздуха.

– Лучше попробовать, чем потом всю жизнь корить себя! – крикнула в ответ Сенкевич. – Начинайте-ка выбирать местечко помягче.

Оба десантника шли на сознательный риск, который, как они полагали, был частью их работы, впрочем, так же, полагал и Ковач, когда отдал новичку свою разрядную катушку. Что он еще мог сказать им?

Какого черта! В конце концов, может, на этот раз у них получится.

Вертикальный десант был достаточно опасной штукой даже в наилучших условиях, а ночная выброска – это опасность в кубе. Хотя лазерный высотомер и показывал Ковачу точную высоту, его глаза говорили, что они болтаются над черной бездной – и желудок верил глазам. В трех местах тьма нарушалась пятнами тускло-оранжевого света, но не было никакой возможности оценить их протяженность. Горящие города или горящие транспортные средства? А может, и горящие десантные корабли, вроде «Бонни Паркер», подбитые в воздухе зенитками халиан.

Неожиданные вспышки выстрелов из плазменных орудий расцвечивали ночь с такой интенсивностью, что перед глазами еще долго продолжали мерцать голубые пятна. Чуть реже внизу возникали пятна послесвечения. Еще реже в точке попадания возникали вторичные взрывы, белые, оранжевые или пузырчато-красные. Но звук даже самых сильных взрывов достигал ушей Ковача как замедленный и приглушенный рокот, еле слышимый за шумом воздушного потока.

Ему казалось, что они падают строго вертикально.

– Топ, ты направляешь куда-нибудь? – спросил Ковач, когда на высотомере четырехзначные числа сменились продолжающими быстро убывать трехзначными.

– Вы с ума сошли? – поинтересовалась Сенкевич прежде, чем Бредли успел ответить. – У нас хватает забот с тем, чтобы не дать проволокам перепутаться. – После паузы она виновато добавила. – Сэр.

– Да, конечно, – смущенно сказал Ковач. Уж кто-кто, а он должен был помнить об этом. Вероятно, он рановато счел себя мертвецом и отключился от реальности.

А это уже точно верный способ сыграть в ящик.

Они были уже достаточно низко, чтобы разглядеть под собой узор из огоньков – полдесятка домов, окруженных слабо освещенным периметром. Какое-то транспортное средство с мощными фарами, описав в темноте дугу, на большой скорости приближалось к огражденной территории. На свою беду, а может, на счастье десантники должны были приземлиться внутри периметра как раз в тот самый момент, когда машина въедет в ворота.

– Как только коснемся… – начал Ковач.

Его прибор показывал 312 метров… а мгновение спустя, когда прямо под ними скользнул зачерненный и покрытый антирадарным составом космический корабль, уже 270.

Кто-то – он не расслышал кто – из его товарищей чертыхнулся. Затем они оба дернулись, стараясь избежать проволоки от перехлестывания и замыкания.

Висевший на руках товарищей Ковач смотрел на то, как приближается совершающий посадку корабль. Он лихорадочно отмечал мельчайшие подробности конструкции корабля и все перемещения вокруг него, хладнокровно оценивая их шансы…

Это было лучше, чем ожидать треска энергетического разряда сверху и падения на землю со стометровой высоты. Столь же верная смерть, как и падение с пяти километров.

– Приготовьтесь! – крикнул он. Корабль миновал предполагаемую точку их приземления и замедлил ход. Они вновь скользили над его корпусом в направлении противоположном его движению, спускаясь не совсем перпендикулярно. Из центра огороженного участка вырвалась струя пара и тумана, бешено крутясь вокруг корпуса корабля и его посадочных дюз. Там, где на туман падали бело-голубые лучи фар только что въехавшего в ворота транспортного средства, образовалась колеблющаяся стена.

Корабль был халианский. На его вертикальном стабилизаторе, выпущенном для полета в атмосфере, виднелись красные каракули, которые халиане употребляли для письма.

– Давай! – приказал Ковач.

Все трое сгруппировались, и земля начала приближаться чертовски быстро. Они скользнули над металлической крышей какого-то здания и, покатившись кубарем, приземлились, чуть было не врезавшись в другое сооружение – судя по простоте конструкции и отсутствию окон, это был какой-то склад или нечто подобное.

В ранце Бредли осталось еще достаточно энергии, упав на крышу, проволока сердито зашипела, бешено извиваясь разъяренной змеей. Сенкевич была на тридцать килограммов тяжелее сержанта, не говоря уже о весе плазменной пушки и целой кучи другого дополнительного вооружения, заботливо прихваченного на всякий случай. Ее проволока испустила одну-единственную искру и замерла.

Вовремя. Как раз вовремя.

Но это было еще не все.

Ковач, как мог, приготовился встретиться с поверхностью на большей скорости, чем обычно, но Бредли выпустил его правую руку на мгновение раньше, чем Сенкевич левую.

Ковач перевернулся в воздухе и, вместо того, чтобы, как он рассчитывал, сгруппироваться и покатиться по поверхности, приземлился на левую пятку, словно не вышедший из мертвой петли аэроплан. Левое колено врезалось ему в грудь, он стукнулся ранцем и шлемом о землю, и в следующий миг автомат, болтавшийся на эластичном ремне, со всей силы шарахнул по бедру и лицевому щитку.

От боли на глазах выступили слезы, но руки, теперь свободные, машинально сжали автомат.

Боль ничего не значила. Он жив, и перед ним халиане, которых надо убить.

– Шлем, – приказал Ковач, – перевод с халианского, – этими словами он запустил программу на тот случай, если скоро ему придется услышать лающую речь врага.

– Моя сторона, – прошептал Бредли, указывая дулом в направлении одного конца пятиметрового прохода между складами, в котором они приземлились. Он говорил на третьей волне, зарезервированной для переговоров на близких расстояниях. Маломощные передающе-приемные устройства позволяли им координировать свои действия, не пытаясь перекричать окружавший их шум.

А шум теперь, когда в ушах не стоял заглушающий все рев проносившегося мимо воздуха, оказался довольно значительным.

– А это моя, – откликнулась Сенкевич, направляя дуло своего оружия в другую сторону, чтобы прикрыть своего командира и дать ему время оценить обстановку.

– Есть тут какие-нибудь двери? – спросил Ковач, проклиная колющую боль в левом боку и надеясь, что через пару шагов она пройдет. Он неуклюже метнулся мимо Бредли, в сторону дальнего угла здания. Вдвоем они обошли склад в противоположных направлениях, а Сенкевич прикрывала их сзади.

В другой стороне стартовые дюзы космического корабля рявкнули, поднимая в воздух куски обугленного дерна. На жалобной ноте взвыла сирена, установленная, должно быть, на только что прибывшем транспортном средстве, который видели десантники.

Здания примыкали к забору, и никто из их обитателей не проявил интереса к космическому кораблю, только что совершившему посадку в центре огороженного места.

– Никаких дверей с этой стороны, – доложил Бредли со своего конца здания. Он говорил несколько возбужденно, может, нервничая, а может, просто сказывался адреналин, кипевший в крови.

– Мы пойдем вот сюда, – пробормотал Ковач, доставая сорокасантиметровый резак, который заранее отстегнул, предчувствуя, что он может ему понадобиться. Когда алмазные зубцы разрезали изъеденную коррозией металлическую стенку, жалобный скрежет сменился довольным урчанием.

Для этого собственно предназначался резак, хотя вряд ли он пользовался бы такой популярностью у десантников, если бы не был столь эффективен в схватке лицом к лицу – или, вернее, лицом к морде. Ковач направлял снабженное силовым приводом лезвие по дуге, его спутники приготовились стрелять внутрь, если заметят там движение после того, как упадет вырезанный кусок стены.

Губы Ковача чуть раздвинулись. Стороннему наблюдателю могло бы показаться, что на его лице играет свирепая усмешка.

На самом же деле он просто напряженно ждал выстрелов. Халиане, затаившиеся внутри склада, могли начать стрелять в центр того куска стены, который вырезал его резак. Если так, то он узнает об их намерениях только тогда, когда пули застучат по листу металла.

Прорезав три четверти окружности. Ковач наткнулся на стойку; отрезанная часть задрожала, как кожа барабана. Сенкевич отогнула вырезанный кусок ногой, ворвалась внутрь и тут же растянулась на полу, наткнувшись на мебель.

– Черт побери! – рявкнула она, вскакивая на ноги, но датчики шлемов уже показали, что внутренности склада были необитаемыми. Рассмеявшись, Ковач и Бредли перелезли через мебельную баррикаду.

Не зажигая света, Ковач осмотрел заставленное вещами помещение. Сенкевич наткнулась на софу. Как и вся прочая мебель в чехлах из прозрачной пленки, софа отличалась богатством отделки.

И, несомненно, предназначалась для гуманоидов. Коротконогим халианам она показалась бы столь же неудобной, как людям метровые спальные ниши хорьков.

– Пошли, – сказал Ковач, но его спутники уже скользили между рядами ящиков самых разных размеров. Сквозь расположенные по фасаду здания окна, закрытые жалюзи, проникал свет, исходивший из какого-то источника в центре огороженной площади.

Амуниция, навьюченная на жилистого Бредли, придавала облику сержанта какую-то неуклюжесть. Шаг правой ногой был чуть короче, чем левой, и дергающийся в такт шагам ранец только усиливал впечатление асимметричности движений.

Ковач посмотрел на него.

Бредли в ответ тоже глянул на него, но за щитком шлема прочитать выражение его лица было невозможно.

– Нет проблем, кэп, – ответил он на немой вопрос командира. – Мы же не на спортивных соревнованиях.

Он вытащил из-за пояса трубу пятизарядного гранатомета, пальцем зацепил регулятор задержки, положение которого определяло время детонации гранаты.

Ковачу не надо было видеть лицо Бредли, он и так знал, что на губах сержанта сейчас гуляет ухмылка.

Ухмылка тигра, вонзившего зубы в горло своей жертвы. Ухмылка, которая часто появлялась на лице самого Ковача.

Окна были узкими, но зато во всю высоту склада. На стене имелась дверь, открывающаяся изнутри вручную. Пока Ковач и Бредли разглядывали площадь сквозь жалюзи, Сенкевич бесшумно открыла дверь, держа плазменную пушку наготове.

Помещение, в котором они находились, освещалось только светом, проникающим сквозь окна. Не было никакой опасности, что кто-нибудь снаружи обнаружит готовящихся к бою охотников.

Халианский корабль был слишком мал для межзвездных перелетов – цилиндр не более шестидесяти метров в длину, но в отличие от «Бонни Паркера» он не был предназначен для посадки в любом, даже неприспособленном месте; Пилоту не удалось удержать его на весу с помощью стартовых двигателей, и корабль встал на землю. Узкие посадочные стойки, предназначенные для того, чтобы удерживать равновесие на гладком бетоне космодрома, вошли в почерневший от огня дерн, как нож в масло; брюхо летательного аппарата провалилось так глубоко, что любая попытка запустить ракетные двигатели при старте угрожала взрывом.

Около сотни человек столпились у корабля. Те, что стояли почти вплотную к корпусу шаттла, яростно кричали на остальных, требуя немного отступить, иначе они поджарятся у раскаленной обшивки. Люк корабля открылся, выпустив облачко пара.

Не обращая внимания на шумные протесты толпы, к шлюзу бесцеремонно подъехала огромная сверкающая машина на воздушной подушке, колеса которой были опущены на землю. Подали трап, дверь машины открылась, и из машины выбрался человек весьма солидного вида. Его пестрое одеяние однозначно свидетельствовало: этот господин богат и на военной службе не состоит.

– Скажите, когда, – потребовала Сенкевич, приготовившись распахнуть дверь ногой и пальнуть из плазменной пушки. Она не могла видеть, что творится снаружи. – Скажите же, когда!

– Сэр, что, черт побери, там происходит? – шепотом спросил Бредли. – Они не… я хочу сказать, что они…

– Да, – тихо и спокойно ответил Ковач, – стреляй прямо в люк, а потом сразу падай. Топ, мы с тобой метнем гранаты с трехсекундной задержкой – большим пальцем он зарядил кассету с микрогранатами, зная, что в это мгновение Бредли проделывает то же самое, – так, чтобы гранаты разорвались в воздухе.

– И отступаем обратно, кэп? – спросил сержант.

– И атакуем корабль, Топ, – поправил его Ковач, выказывая при этом не больше эмоций, чем при изучении грузовых накладных три недели назад в Порту на Тау Кита. – На борту не успеют закрыть люк. После того, как Си подпалит их.

Человек, приехавший на машине, направился по трапу. Толпа – насколько мог видеть Ковач, там были одни мужчины – торопливо расступилась перед ним, словно он все еще ехал на своем броневике. Внутренний люк шлюза, вероятно, был также открыт, потому что когда человек достиг верха трапа, из корабля шагнула фигура в серебристо-черной униформе и преградила ему дорогу.

Некоторое время эти двое орали друг на друга на языке, который Ковач не знал. Неожиданно человек в униформе пнул штатского в живот, после чего тот скатился назад по трехметровому трапу. Толпа издала коллективный вздох, слышный даже за шипением и свистом работающих на холостом ходу двигателей корабля.

– Сэр, – умоляющим голосом спросила Сенкевич, глядя на глухую панель перед собой. – Сэр, когда же?

Толстый поднялся на ноги, в ярости что-то крича. Из корабля появилась еще одна фигура и встала рядом с человеком в форме.

Вновь появившийся был халианин. Он залаял что-то человеку в форме, программа перевода в шлеме Ковача немедленно включилась.

– Чего вы ждете? Неужели вы не понимаете, что даже сейчас ракета может быть в воздухе.

– Приготовьтесь, – сказал Ковач, держа ружье вертикально в левой руке и кассету с гранатами в правой.

Человек в форме обернулся к халианину и пролаял в ответ.

– Пристрелите этого, – перевел шлем, – а остальных мы как-нибудь впихнем.

Халианин поднял автомат. Толстый с испуганным воплем бросился к своему автомобилю.

– Давай, – прошептал Ковач.

Сенкевич с грохотом распахнула дверь ногой, и через мгновение в ночи молнией сверкнула вспышка плазменного ружья.

Плазменный заряд угодил прямо между двумя фигурами, стоящими в шлюзе, попал в переборку внутри корабля, и входная камера превратилась в огненный шар. Взрыв отбросил халианина и человека в форме метров на десять от шлюза, их шерсть и волосы вспыхнули.

Всякий, кто находился внутри корабля, если только он не был отделен от шлюза закрытой дверью, должен был получить ожоги. Что же касается толпы снаружи…

Кассеты с гранатами по крутой дуге взлетели высоко над толпой, потом сработало разрывное устройство и разделило каждую кассету на пять гранат. Мгновением позже гранаты разорвались со звуком древесной ветки, ломающейся под тяжестью налипшего снега.

Вылетевшая оттуда шрапнель разлетелась по двору склада; толпа полегла, как скошенные колосья пшеницы.

Когда разорвалась последняя граната, Ковач был уже в движении. На правом запястье расплывалось пятно крови, он чувствовал, как постепенно немеет рука, но это не мешало ему действовать. Гранаты выбрасывали шрапнель из стеклопластика, которая быстро теряла скорость в атмосфере, но даже за двадцать метров от места разрыва она все еще была опасна. На более же близком расстоянии…

Сенкевич хотела было дать очередь из автомата по людям, оказавшимся за пределом радиуса поражения гранат, но в луже крови. Пули ушли в ночное небо, но это уже не имело никакого значения. Те, кто мог передвигаться, в ужасе размахивая руками, разбегались во все стороны. Некоторые ослепли, некоторые истекали кровью…

Разрывное устройство разбросало гранаты достаточно широко, и большая часть людей осталась на месте.

Халианин бился в агонии среди корчившихся людей. Ковач на бегу три раза выстрелил в него из автомата, а бежавший на полшага позади Бредли разнес вытянутую звериную морду выстрелом из своего помпового ружья.

Не стоит экономить боеприпасы, когда имеешь дело с халианами.

Ковач первым достиг трапа и, несмотря на вес своей амуниции, одним прыжком взлетел наверх. Его компаньоны инстинктивно огляделись вокруг, так поступил бы и он сам, если бы первым оказался кто-нибудь другой. Бредли выстрелил по спинам удирающих людей, дабы у них не возникло желания повернуть назад. Для его ружья расстояние было слишком велико, но одна из мишеней взмахнула руками и упала, не добежав какого-то метра до укрытия.

Сенкевич с хирургической точностью прошила очередями ветровое стекло и двигатель машины. Работающая на холостом ходу турбина взвыла, потом лопасти остановились, и машина осела на землю. За решетками двигателя показались язычки желтого пламени.

За спиной Ковача щелкал соленоид, кто-то из оставшихся в живых членов команды лихорадочно пытался закрыть дверь, но струя плазмы, вероятно, расплавила или пережгла какую-то электронную схему.

Ковач ввалился в шлюз, выжженный зарядом плазмы. В металлической переборке, прямо напротив люка, было проплавлено отверстие около метра в диаметре. Все, что могло воспламениться, либо еще горело, либо уже сгорело, включая и труп, слишком обожженный, чтобы его можно было идентифицировать. Открытая дверь вели на корму, где виднелись две каюты и закрытые инженерные помещения, и налево – на нос к рубке.

Ковач выстрелил в правую и прыгнул в левую дверь, выпустив еще одну короткую очередь; пули отрикошетили от пола и стен прохода, что должно было очистить его.

Но ни одна из этих пуль не задела халианина, выпрыгнувшего из рубки с автоматом в одной руке.

Ковач не ожидал встретить настоящего сопротивления. Он постарался повернуть дуло в нужную сторону, но в этот момент врезался боком в палубу, и пули прошли под подпрыгнувшим в этот момент халианином. Единственной удачей было то, что его противник был так же ошарашен и постарался оглушить десантника своим автоматом. Вместо того, чтобы стрелять, как должен был подсказать ему здравый смысл, он прыгнул на свою жертву.

– Грязная обезьяна, – рявкнул автопереводчик, и стальной ствол автомата обрушился на прочный пластик шлема Ковача. Свободная лапа хорька вцепилась в плечо десантника, изо всех сил пытавшегося не дать противнику запустить свои когти под подбородок…

И тут Бредли разрядил свой дробовик в висок халианина.

На мгновение Ковач оглох. Кроме того, он ничего не мог видеть, пока не поднял забрало шлема, забрызганного содержимым черепа врага.

Люк на другом конце короткого прохода закрывался. Ковач сунул в щель свое ружье. Пластиковый приклад затрещал, но бериллиевая ствольная коробка выдержала, хотя и погнулась.

Бредли вытащил кассету с гранатами.

– Не надо! – крикнул Ковач. Он направил автомат халианина в середину люка рубки и нажал на курок. Ничего не произошло.

– Сэр, они спрячутся в противоперегрузочных камерах! – крикнул Бредли. – И придут в себя!

Кассета была помечена тремя красными полосками – она предназначалась для подавления укрепленных огневых точек.

Над самым спусковым курком автомата, слишком близко для руки человека, но в самый раз для короткопалых халиан, располагался рычажок. Ковач перевел его и дал пару очередей.

– Нам нужно, чтобы этот корабль взлетел, – крикнул он, потянувшись за своей кассетой с гранатами. Люк начал открываться. Он бросил кассету во все расширяющуюся щель и прыгнул вслед за ней.

Кассета была не заряжена. Забравшийся в противоперегрузочную камеру пилот-халианин, сжимавший в руках пистолет-пулемет, замер в ожидании, когда она взорвется, чтобы вскочить и расстрелять врагов. Он так и не понял своей ошибки, автоматная очередь прошила его морду.

– Проверь кормовые кабины, – приказал Ковач. – С рубкой все в порядке.

Ковач повернулся и посмотрел на панель управления. Она казалась неповрежденной – ни отверстий от пуль, ни следов расплавленного металла, ни едкого запаха сгоревшей электроники.

Но и ничего знакомого тоже.

– Выкуриваю из норы! – предупредил голос Бредли в наушниках шлема.

Ковач замер. Раздалась нестройная очередь глухих взрывов, через несколько мгновений сдетонировала вторая кассета.

– Каюта с правого борта очищена, – лаконично доложил Бредли. Он бросил две кассеты с двухсекундной задержкой. Халиане, выскочившие из укрытия после первого взрыва, как раз подоспели ко второму.

Теперь там, конечно, сплошная каша.

Четыре противоперегрузочные камеры рубки были адаптивны к форме, то есть, будучи включены, они принимали форму находящегося в них тела. Три камеры съежились настолько, чтобы принять халиан, но одна из крайних все еще сохраняла форму человеческого тела.

– Каюта с левого борта закрыта! – крикнул Бредли, в его голосе слышалось беспокойство, которого не было еще секунду тому назад. – Сэр, хотите, чтобы я подорвал ее? Не можете ли вы меня прикрыть?

Значит, люди все-таки способны управлять этим чертовым кораблем.

Все дело было в том, что ни один из находившихся на борту людей не умел этого делать. И если Ковач правильно понял значение того, что тот халианин выкрикнул за мгновение до того, как заряд плазмы отправил его в ад, корабль давал им единственную надежду пережить следующий…

– Кэп, – доложила Сенкевич, – я взяла пленного, и он говорит…

Ковач уже было тронулся с места, когда радиосвязь прервалась взрывом помех, значительно более громким, чем вызвавший его треск выстрела плазменного оружия.

Сержант Бредли припал к палубе. Его дробовик был направлен на дверь каюты, которую он нашел закрытой. Бредли то и дело оглядывался через плечо, стараясь разглядеть, что творится снаружи корабля.

Ковач поскользнулся на скользкой пленке, образовавшейся на палубе после охлаждения испарившегося металла, и с размаху приземлился на три точки, но трофейный автомат остался направленным на дверь шлюза, в которой появилась Сенкевич.

Плазменная пушка висела на ее плече, конец дула все еще светился. Снаружи один из складов рухнул в образовавшийся внутри огненный шар. Кто-то из оставшихся в живых аборигенов сделал большую ошибку, обратив на себя внимание Си.

– Шевелись! Шевелись, собачья душа! – заревела она на кого-то, находящегося вне поля зрения Ковача. – Или, ей Богу, следующим выстрелом я разнесу тебе башку.

Когда она заговорила, транслятор ее шлема пролаял что-то по-халиански. Не могла же она взять в плен…

Ковач шагнул к капралу и тут же отпрыгнул в сторону, чтобы толстяк в гражданской одежде, обезумевший от страха, не сбил его с ног. Это был тот самый парень в пестром наряде, что пытался проникнуть в корабль. Человек в серебристой форме готов был убить, но этому тогда помешала непредвиденная атака Охотников.

– Он размахивал своей рубашкой из машины, Кэп, – объяснила Сенкевич. Ее глаза, не останавливаясь ни на мгновение, шарили в темноте в поисках затаившихся снайперов. – Я подумала… в общем я не застрелила его. И тогда он пролаял, что на это место должна быть сброшена ядерная бомба, но что он может увести нас отсюда.

– Ты сделала правильно, – сказал Ковач, даже не подумав о том, что извинение Сенкевич за пленение этого человека звучит немного странно.

– Быстро, в рубку! – сказал голос транслятора в ухо Ковача после того, как изо рта пленника вырвался визгливый лай. – Они наверняка уничтожат эту базу, это может произойти в любой момент. Они не хотят оставлять даже следа этих установок!

Этот парень все еще был охвачен паникой, но по его походке было понятно, что к нему мало-помалу возвращается прежнее высокомерие. Выглядел он как клоун – из рубашки вырван клок, поблескивающие голубые штаны в обтяжку измазаны чем-то темным.

– Сэр! – крикнул Бредли. Он включил свой микрофон, не выключая транслятор, и его речь сопровождалась лаем перевода. – Эта каюта! Не можем же мы ее оставить так.

– Тогда, ради Бога, проследи за ней! – огрызнулся Ковач, торопясь вместе с пленником в рубку.

Пытаясь перепрыгнуть лежащий в проходе труп халианина, пленник поскользнулся и пробормотал что-то, скорее всего проклятие, но оно было произнесено на том же самом незнакомом языке, на котором он ругался с одетым в форму человеком перед тем, как появился халианин.

Кто-то обстреливал корабль из пулемета – с противоположной стороны от шлюза, поэтому Сенкевич никак не реагировала. Эти пули не могли повредить обшивку корпуса, но постоянное кланг-кланг-кланг, раздававшееся с каждой короткой очередью, все туже закручивало какую-то пружину внутри Ковача.

Пленник плюхнулся в одну из центральных камер, которая тут же приняла форму его тела, раздавшись в стороны и вверх. Ковач опустился на колени возле пленника, держа дуло автомата возле его виска.

Топографические дисплеи, появившиеся на месте пустых кронштейнов, неожиданно пробудили в памяти Ковача недавние картины.

Когда он ворвался в рубку, думая только о том, чтобы успеть выстрелить прежде, чем отреагирует сидящий в камере халианин, поверх этих пластиковых консолей мерцали точно такие же огни. Огни эти погасли вместе со смертью пилота, но автоматически включились, когда перед ними вновь сел живой разум.

Палец пленника дернулся, и шесть колонн красного света стали выше. Корабль мягко качнулся, рассеивая сомнения Ковача в том, что этот со всей очевидностью штатский, сможет управлять этой проклятой штукой лучше, чем сами Охотники. Вместо того, чтобы резко стартовать и взорвать одну или несколько блокированных дюз, пленник осторожно оторвал киль от поверхности.

Кланг-кланг-винг-споу-у-у!

Пулеметчик переместился на позицию, с которой мог достичь чего-то большего. Ковач пригнулся пониже, но пуля, попавшая в люк шлюза, срикошетив два раза, застряла в переборке.

Сенкевич знала свое дело хорошо – ее плазменная пушка выпустила свой последний заряд. Последовавший вслед за выстрелом взрыв оказался слишком силен, чтобы быть вызванным детонацией пояса с патронами или нескольких гранат. Пулеметчик должно быть укрылся в складе, не побеспокоившись о том, что находится в окружающих его ящиках.

– Так халиане собираются сбросить на это место ядерную бомбу? – требовательно спросил Ковач. Лающий перевод, доносившийся из динамика, действовал на него почти так же раздражающе, как и удары пуль по обшивке.

– Не они, идиот! – отрезал пленник, накреняя корабль на десять градусов к носу. Ковач, чтобы не потерять равновесия, ухватился за камеру. – У них не хватило бы на это мозгов. Это придумали главы кланов, и они правы – корабль выпрямился, – но лично я не собираюсь умирать.

– Сэр, мы собираемся высадить дверь, – доложил Бредли решительным тоном. Теперь ему могла помочь Сенкевич. На голографическом дисплее, который теперь превратился в подобие окна рубки была видна окраина базы, откуда вырастали грибы взрывов.

Использовать заряд, достаточно мощный для того, чтобы взорвать переборку в столь ограниченном пространстве, не слишком блестящая идея.

– Подожди, Топ, – приказал Ковач. – Эй ты, пленник. Можешь ты отсюда закрыть и открыть дверь каюты?

– Могу, – ответил тот, скорчив гримасу. Одна из красных колонн внезапно стала синей. Потом, по мановению руки исчезли все шесть. Корабль снова накренился.

– Подожди! – приказал Ковач. – Открой ее совсем немного, мы впихнем туда гранату, а потом закроешь снова, понял?

– Да, да! – повторил пленник, огрызающиеся интонации халианского языка смягчались бесстрастным звучанием транслятора шлема Ковача. – Послушайте, вы, может быть, и хотите умереть, но уверяю вас, что вашему начальству я нужен живым! Я тот самый Рива из клана Ривы! – И он величественно взмахнул рукой.

– Топ! Давай! – крикнул Ковач.

Бредли и Сенкевич, слышавшие их разговор, уже приготовились. Щелкнул замок люка.

– Попались! – крикнула капрал. – Ее автоматический карабин выпустил очередь, которая должна была заставить халиан отскочить от щели. Бредли швырнул внутрь гранату. Люк еще не закрылся до конца, когда раздался пятикратный резкий стук разбрасывающего заряда – еще не настоящие взрывы.

– Черт побери, Топ! – закричал Ковач, резко пригнув голову и прикрыв сверху руками. – Какого…

Гранаты взорвались. Корабль содрогнулся, как пойманная гарпуном рыба, цветной голографический дисплей на мгновение стал черно-белым, а гибкие переборки задвигались, как будто внутренности корабля вдруг ожили.

– Не угостить ли их еще раз, Топ? – пошутила Сенкевич со смехом облегчения.

Похоже, все в порядке – корабль и его обитатели, по-видимому, благополучно перенесли взрыв. Ковач услышал, как люк снова начал открываться, что говорило о прочности внутренних перегородок халианских кораблей.

– Идиоты! – сказал пленник, или Рива, кем бы он там ни был. «Клан» должно быть самый близкий перевод того слова, которым на халианском языке обозначается группировка, возглавляемая Ривой. – Идиоты-самоубийцы!

Ковач не знал, стоит ли оспаривать это заявление. Действительно, когда Охотники делают свое дело, они не обращают внимания на побочные эффекты. А кассета Бредли сделала свое дело чертовски хорошо.

Гранаты распыляли мельчайшие капельки горючего, хорошо перемешивающиеся с окружающим воздухом. Когда срабатывал детонатор, происходило нечто среднее между плазменной вспышкой и взрывом атомной бомбы. Ударная волна могла разнести в пыль не только содержимое каюты.

Руки Ривы шевельнулись. Четыре плоские красные голограммы вытянулись вверх, когда он подал питание в нужные дюзы. Корабль немного приподнялся, хотя и не так легко, как до взрыва гранат.

В рубку вошел сержант Бредли. Ковач с улыбкой обернулся к нему. Они были все еще живы, корабль вот-вот поднимется над поверхностью, и пленник управлял кораблем с искусством опытного пианиста, играющего хорошо знакомую пьесу.

Конечно, корабль с открытым люком далеко уйти не мог, но они могли переместиться на пару километров и вызвать подмогу. Захваченный корабль и пленник-человек, который полагал, что может отдавать приказания халианам – это удовлетворило бы кого угодно, даже Охотников за Головами.