Текст книги "Наполеон и Гитлер"

Автор книги: Десмонд Сьюард

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Политическая ситуация в Баварии значительно отличалась от общегерманской. В этом преимущественно аграрном государстве были очень сильны позиции католической церкви, да и население еще живо помнило все эксцессы недолго существовавшей социалистической республики Эйснера. Реакцией на творившиеся тогда безобразия и явился приход к власти крайне правых сил. Ключевыми фигурами этого режима стали премьер-министр Густав фон Кар, командующий баварским рейхсвером генерал Отто фон Лоссов и начальник полиции Ганс фон Зайссер. Они с отвращением терпели власть социал-демократов. Циркулировали слухи о предстоящем отделении Баварии от рейха, в состав Которого она вошла лишь пятьдесят лет назад, и образовании нового австро-баварского государства во главе с кронпринцем Рупрехтом. Армейские офицеры уже начали принимать новую присягу на верность Баварии. Воспрянули духом все правые полувоенные группировки, включая, разумеется, и национал-социалистов.

В течение 1922-23 гг. быстро рос численный состав партии, укреплялась дисциплина в ее рядах, расширялось ее влияние. К ней присоединились еще два полувоенных формирования: «Боевое знамя» Эрнста Рема и «Союз оберланд» Фридриха Вебера. Майору Герингу, который в то время жил в Мюнхене со своей женой-шведкой Карен, было поручено командование штурмовыми отрядами. Пока штурмовики действовали лишь кулаками на манер итальянских фашистов, приберегая оружие Для более серьезных целей. У Гитлера появилось еще одно ценное приобретение – ловкий оратор-демагог Юлиус Штрайхер, который ранее работал школьным учителем в Нюрнберге и приобрел дурную славу своим жестоким, даже садистским обращением с учениками. Марш Муссолини на Рим был на устах у всех членов партии.

К марту 1923 года генерал фон Лоссов все более настойчиво стал предлагать совершить подобный же марш на Берлин. Однако в мае его намерения вдруг круто изменились, и он угрожал Гитлеру арестом, если тот попытается предпринять нечто подобное. Он даже заставил Гитлера дать слово, что НСДАП не будет планировать путча. Адольфу не составило труда дать такое обещание, а затем все начало лета он был занят именно подготовкой к путчу и выжидал лишь удобного момента, который должен был обязательно представиться, потому что положение в Германии продолжало ухудшаться.

В августе 1923 года Гитлер держал речь на Параде своих штурмовых формирований, которые к Тому времени уже были одеты в унифицированное обмундирование. Под музыку двух военных оркестров они промаршировали на просторную Королевскую площадь Мюнхена, где должен был состояться митинг всех полувоенных организаций правого толка. В своем выступлении Гитлер яростно поносил «ноябрьских преступников», предавших Германию в 1918 году. Заканчивая речь, голосом, охрипшим от возбуждения, он воскликнул: «Германия, пробудись!». По свидетельству Карла Людека, присутствовавшего на том сборище, эта странная речь произвела на всех огромное впечатление.

В сентябре он провел еще один парад в Байрейте. Заодно он воспользовался своим пребыванием там, чтобы посетить на вилле Ванфрид 86-летнюю вдову Рихарда Вагнера и его сына, которые оказали ему восторженный прием. Вдова расцеловала его, а сын Зигфрид заверил, что они глубоко восхищаются Гитлером. Гостя приветствовал и зять композитора, Хьюстон Стюарт Чемберлен, сын адмирала британского флота. Этот англичанин считал, что священная миссия Германии состояла в преобразовании мира на принципах вагнеровского тевтонизма. По мнению Чемберлена, Гитлер был послан богом, о чем он и не Преминул сообщить будущему фюреру, который, безусловно, читал его книгу «Основы девятнадцатого века». Впоследствии в своем письме к нему Чемберлен высокопарно утверждал, что в той встрече он сыграл роль Ионы-баптиста при мессии-Гитлере. Гитлер очень дорожил памятью об этом чудесном первом посещении храма его кумира, куда его тянуло снова и снова. «С ними всеми я был на «ты», – вспоминал он многие годы спустя. – Я люблю их всех, и я люблю виллу Ванфрид... Десять дней, проведенных в Байрейте, стали одним из самых благословенных периодов моей жизни». Поддержка со стороны Вагнеров окончательно утвердила Гитлера в его решимости следовать избранным курсом.

Неудавшийся нацистский путч 1923 года принято считать безумной авантюрой. Тем не менее это не совеем соответствует истине. План Гитлера не был таким уж оторванным от действительности и неосуществимым. Правые намеревались захватить власть в Баварии, а затем, обеспечив себе в Мюнхене надежный тыл, совершить марш на Берлин и произвести там государственный переворот. Прецедент, и весьма успешный, уже существовал. Годом раньше Муссолини поступил точно так же и стал во главе Италии. Государственные органы Веймарской республики уже не пользовались авторитетом, беспорядки захватывали все новые и новые территории, и у правых были неплохие шансы на успех. Генерал Людендорф, второй по значению после Гинденбурга человек в армейской иерархии военного времени,– дал согласие на участие в этом марше.

Вечером 8 ноября Кар, Лоссов и Зайссер присутствовали на митинге служащих госучреждений. В огромном зале пивной «Бюргербройкеллер» в Мюнхене собралось около трех тысяч человек. Гитлер незаметно проник в зал в сопровождении телохранителя невысокого роста. Кар выступил перед собравшимися, и в этот момент, в 20 часов 30 минут, в помещение ворвались шестьдесят штурмовиков в стальных касках и установили у выходов пулеметы. Все оцепенели, затем возникла паника. Гитлер, в шинели, накинутой на плечи, вскочил на стол с револьверам в руке и выстрелил два раза в потолок. В воцарившейся тишине он закричал: «Национальная революция началась. Зал окружен шестьюстами вооруженными до зубов людьми. Никто не имеет права покидать это помещение. Если сейчас же все не успокоятся, я прикажу установить на галерее пулеметы. Баварское правительство и правительство рейха низложены, образуется временное правительство рейха, казармы рейхсвера и земельной полиции захвачены, а сами рейхсвер и полиция уже выступают под знаменами со свастикой!». Все это было ложью, но слушатели поверили ему. Затем он, как утверждают очевидцы, «грубым, приказным тоном» пригласил Кара, Лоссова и Зайссера – членов триумвирата, управлявшего Баварией, последовать за ним в соседнее помещение, где сказал без обиняков: «Господа, в этом пистолете четыре патрона – три для вас и один для меня». На собеседников это не произвело никакого впечатления, но когда вошел Людендорф, троица начала уступать и согласилась занять посты в новом правительстве рейха, который должен был возглавить Гитлер, а Людендорфу предназначался пост командующего рейхсвером. Теперь оставалось начать марш на Берлин.

Однако Кару и его спутникам удалось покинуть «Бюргербройкеллер», после чего они изменили свое решение, принятое под давлением, и приняли меры к подавлению путча. Следующим утром Гитлер и Людендорф (первый уже проникся уверенностью, что ему суждено вот-вот стать диктатором Германии) возглавили колонну из трех тысяч вооруженных человек со знаменосцами впереди. Людендорф был в гражданской одежде, а Гитлер надел макинтош. Прорвав цепь земельной полиции на мосту через Изар, колонна двинулась дальше, но на площади Одеонсплац ее встретил полицейский кордон, открывший огонь. Генерал Людендорф продолжал идти вперед и миновал оцепление: полицейские не решились стрелять по знаменитой личности. Первым рухнул на землю Шойбнер Рихтер, который шел рука об руку с Гитлером. Падая, он потащил за собой фюрера, и вывихнул тому ключицу. В общей сложности погибло 18 человек – 15 штурмовиков и трое полицейских; многие участники этих событий с той и с другой стороны получили ранения, как это случилось, например, с Герингом, который был тяжело ранен в пах. Сам Гитлер, корчась от боли и совершенно потеряв присутствие духа, оставил место стычки одним из первых. Товарищи по партии отвезли его в деревню Уффинг, находившуюся у озера Штаффельзее, в шестидесяти километрах от Мюнхена. Там он спрятался на чердаке загородного дома своего знакомого Эрнста Ханфштенгля. Он надеялся спастись бегством в Австрию, считая свою политическую карьеру конченой. Здесь, в Уффинге, он был арестован 11 ноября и препровожден в тюрьму.

После ареста Гитлер впал в отчаяние, устрашившись мрачных перспектив, которые, как он был уверен, его ждали. Он предполагал, что процесс может закончиться для него пожизненным заключением. Сначала он объявил было голодовку и отказался давать показания. Однако первоначальный шок прошел, и мало-помалу Гитлер оправился и приободрился. 24 февраля 1924 года началось судебное разбирательство, которое фюреру удалось превратить скорее в процесс над Каром, Лоссовом и Зайссером, чем над собой. Он с гневом отверг обвинение в измене и заклеймил позором «ноябрьских преступников». Временами набитая до отказа аудитория суда взрывалась аплодисментами, и даже судьи стали симпатизировать Гитлеру. Лоссов назвал его лжецом, но это не сыграло уже решительно никакой роли. Большую помощь Гитлеру оказал Людендорф, ставший рядом с ним у скамьи подсудимых (кстати, сам фельдмаршал был судом оправдан). Фюрер блестяще разыграл свои карты, представив себя в качестве ветерана войны и «солдата патриотического фронта», который страстно желал стать «могильщиком Марксизма». Во время слушания скамья подсудимых была усыпана цветами и плитками шоколада от почитателей Гитлера, которых прибывало с каждым днем. К концу процесса все присутствовавшие в зале суда были околдованы его искусным ораторским мастерством, хотя у некоторых вызвало улыбку его утверждение о себе как «о человеке, который был рожден, чтобы стать диктатором». Приговор был гуманным – пять лет тюремного заключения, к тому же прилагалась рекомендация об условно-досрочном освобождении, которое могло стать возможным после отбытия шести месяцев срока в случае хорошего поведения осужденного. Сопровождая приговор подобной рекомендацией, судьи ссылались на «патриотические мотивы и благородные помыслы», двигавшие последним. Тюрьма города Ландсберга-на-Лехе для Адольфа Гитлера оказалась скорее домом отдыха, чем пенитенциарным учреждением. Принято считать, что в камере он жил по-спартански, однако по сравнению с однотипными камерами английских и американских тюрем его выглядела просторнее. Она была уставлена свежими цветами и буквально завалена деликатесами. В тюрьму каждодневно поступали адресованные Гитлеру посылки со съестным. Чего там только не было: и целые копченые, свиные окорока, и связки колбас и сосисок разных сортов, и торты, и пирожные, и прочие сладости. Всем этим он делился со своими товарищами по заключению, среди которых был и Рудольф Гесс, сын немецкого коммерсанта, жившего в Каире. Во время войны Гесс служил в германских ВВС. Хотя Гитлер сидел в одиночке, ему все же удавалось поддерживать контакт с другими заключенными во время приема пищи в общей столовой и физических занятий в гимнастическом зале. Хотя меню тюремной кухни неотличалось изысканностью, продукты были доброкачественные и повара готовили превосходно. К тому же заключенным позволялось за свой счет покупать себе к обеду вино и пиво. Отношение надзирателей было вполне терпимым, многих из них Гитлеру удалось распропагандировать, и они сами превратились в нацистов. Ему было разрешено получать письма и газеты, в его камеру допускались посетители. Позднее он вспоминал: «Хьюстон Стюарт Чемберлен писал мне такие чудесные письма, когда я находился в тюрьме».

Все свободное время Гитлер уделял чтению, недаром часто говорят, что ландсбергская тюрьма стала дня него чем-то вроде университета. Там же он написал книгу «Майн кампф» («Моя борьба»). Вернее, он лишь диктовал, а Гесс печатал на машинке. Книга эта является отчасти автобиографией, а отчасти политическим трактатом. О ней часто отзываются как об «эклектическом клубке идей», «всякой всячине» или как о «программе завоевания мирового господства». Эти отзывы неточны. Разумеется, она насквозь пропитана тошнотворным духом антисемитизма, и в ней безапелляционно утверждается, что однажды чистые в расовом отношении немцы возьмут верх над всем миром и будут им править. Но там содержатся и некоторые довольно живописные и красноречивые подробности. Несмотря на многие выраженные в ней несуразицы и нелепости, несмотря на свое местами явное мракобесие эта книга достигла цели, потому что отражала предрассудки и чаяния тех немцев, которые полагали, будто их предали в ноябре 1918 года, и тех, чьи немудреные сбережения были сметены и обращены в пыль бешеной инфляцией. Потакая низменным инстинктам, своим и своих читателей, автор очень удачно, прямо-таки с демоническим исступлением, искал и находил козлов отпущения.

Увы, этому не лишенному приятности почти идиллическому времяпровождению в Ландсберге суждено было когда-то закончиться, и 19 декабря 1924 года Гитлер был выпущен. На свободе он узнал, что политическая ситуация вокруг его партии и внутри ухудшилась до чрезвычайности. Партия выжила, но вот-вот могла расколоться на несколько соперничающих друг с другом группировок. Вдобавок по всей Германии на ее деятельность был наложен запрет, и самому Гитлеру не разрешались публичные выступления вплоть да 1927 года. А хуже всего (с его точки зрения) было то, что веймарское государство научилось справляться со своими экономическими проблемами и остановило инфляцию. Впервые после 1914 года в народном хозяйстве Германии появились признаки не только выздоровления, но и процветания. Все это сопровождалось улучшением и внешнеполитической ситуации. Трезвая и осторожная дипломатия канцлера Густава Штреземана значительно укрепила престиж Германии в глазах ее европейских соседей. Отец автора этих строк, живший тогда в Берлине, писал в августе 1925 года: «Финансовое и общее положение Германии улучшается с поразительной быстротой. При теперешних темпах экономического роста Германия восстановит свой прежний промышленно-экспортный потенциал через пятнадцать-двадцать лет. Существует, правда, нехватка ликвидных средств, но это естественное следствие недавно прекратившейся инфляции. По отношению к Англии в общественном настроении заметна нормализация; что касается Франции, то чувство ненависти к ней пока не ослабело».[9]9
  Письмо майора В. Е. Л. Сьюарда, проживавшего по Унтер дер Линден, 56, Берлин, от 17 августа 1926 г. (Позднее гестапо заподозрило, что он британский агент, и в 1936 г. его друг из СС посоветовал ему не возвращаться в Германию.)


[Закрыть]

Полувоенные организации таяли не по дням, а по часам. Людям некогда было маршировать и демонстрировать, теперь они могли без труда найти работу и зарабатывать неплохие деньги. Веймарская республика, казалось, прочно встала на ноги, НСДАП стала мелкой партией, которая испытывала значительные финансовые затруднения. Количество ее членов сократилось до менее чем 30000 человек. Автор письма, цитата из которого была приведена выше, видел в Мангейме в 1927 году отряд маршировавших штурмовиков. Они были одеты в дешевенькую, потрепанную форму, и грузовик, на котором они прибыли, выглядел не лучшим образом и был похож скорее на допотопную колымагу. Появились довольно опасные индивидуалистские интерпретации гитлеровского евангелия, среди авторов которых явно выделялись Грегор и Отто Штрассеры из Берлина. Братья пытались сделать так, чтобы социалистская часть программы НСДАП была не менее весомой, чем националистическая. Адольфу удалось, однако, путем обходных маневров обхитрить их. Он лишил братьев Штрассеров их наиболее способного приверженца, тогда еще фанатичного сторонника социалистической идеи, доктора Йозефа Геббельса, который отнял у соперников Гитлера контроль над берлинской организацией НСДАП, бывшей одной из самых влиятельных. Хотя нацистам и удалось кое-как выжить, но денег у них на организацию широкомасштабной предвыборной кампании уже не хватало, и на выборах в следующем году они получили лишь 2,5 процента голосов избирателей, что в численном выражении составляло менее одного миллиона. Некоторые члены высшего руководства партии впали в уныние. Рем, например, даже махнул на все рукой и поступил на службу в боливийскую армию. Тем не менее среди вновь вступивших членов было несколько весьма полезных людей, таких, как отличавшийся своим рабским послушанием и железной исполнительностью молодой владелец птицефермы Генрих Гиммлер. И все же к 1929 году Адольф Гитлер, будущий диктатор Германии, стал почти смехотворной фигурой.

И опять приходится утверждать, что ничто не является более непохожим, чем ранние этапы продвижения к власти Наполеона и Гитлера. Первый в двадцать шесть лет был уже триумфальным победителем и национальным героем, а последний и к сорока годам все еще оставался политическим авантюристом, за плечами которого была лишь неудавшаяся попытка государственного переворота.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ. БРЮМЕР И ЕДИНАЯ ИДЕОЛОГИЯ. 1799 И 1933 ГОДЫ

Риск страшный, но его нельзя избежать: анархию можно преодолеть только через деспотизм, но тогда мы рискуем обнаружить одного и того же человека сначала в роли спасителя, а затем разрушителя, и все люди знают, что с этого момента они становятся лишь слепыми исполнителями чужих предначертаний, истинная суть которых им неведома... Вот горькие плоды распада общества.

ИППОЛИТ ТЭН. ПРОИСХОЖДЕНИЕ СОВРЕМЕННОЙ ФРАНЦИИ

Что такое обезьяна для человека? То, что она вытворяет, смешно или позорно. Точно такую же роль играет и человек по отношению к сверхчеловеку – смешную или позорную.

ФРИДРИХ НИЦШЕ. ТАК ГОВОРИЛ ЗАРАТУСТРА

С первого взгляда методы, при помощи которых Наполеон и Гитлер добились власти, могут показаться отличными друг от друга. Один сделал это путем переворота, все признаки которого были налицо, а другой стал диктатором мирно, конституционными средствами. Однако при более тщательном рассмотрении обнаруживаются значительные сходства. Цель у обоих была одна и та же – установить тотальный контроль над государством. Наполеона поддерживала армия с революционными (в теории) принципами, которой в действительности руководили в тот период личная преданность и карьеризм. Точно так же и Гитлер располагал поддержкой огромной армии штурмовиков, которые пошли за ним из чувства преданности вождю и в надежде сделать карьеру. Оба вождя ловко одурачили многих умных и влиятельных политиков, которые полагали, что воспользуются этими недалекими (с их точки зрения) личностями, а потом избавятся от них. Но вышло как раз наоборот и в том, и в другом случае. Даже продолжительность периодов, в течение которых они внедряли, каждый – свою, форму тирании, приблизительно совпадает.

Будущий император всегда отличался повышенной чувствительностью к обвинениям в незаконных действиях. «На эту тему было сломано не одно копье в многочисленных и часто весьма ожесточенных дискуссиях, которые будут возникать и в будущем – нарушили мы закон или нет, и действовали ли мы как преступники, – отмечал Наполеон уже в ссылке. – Однако остается фактом то, что без нас страна наверняка потерпела бы поражение, а мы спасли ее.» «Это был гражданский, а не военный переворот, – сказал он Бертрану за несколько месяцев до своей смерти в 1821 году. – На самом деле главную роль сыграли Сийес и другие политики. Я был немногим более чем исполнителем их замыслов». По мнению Наполеона, любая критика этих действий являлась простой идеалистической трескотней.

Он также утверждал, причем это утверждение совершенно не соответствовало истине, что никакая другая операция по захвату власти еще не проходила так гладко.

Следует признать, что в некоторых отношениях для фюрера его брюмером явился мюнхенский путч 1923 года. Десятью годами позже он решит, что переворотов на его веку уже предостаточно. В 1942 году, как-то вечером, после позднего обеда, Гитлер объяснил своим гостям: «Обстоятельства, при которых должна была произойти передача власти, приобрели в тот момент огромнейшее значение. Я должен был стать канцлером исключительно законным путем с благословения старого господина (Der alte Herr – президент Гинденбург). Лишь будучи законно избранным канцлером... я смог бы преодолеть противодействие всех оппозиционных политических партий и при этом не вступать в постоянный конфликт с вермахтом».

Гитлер опасался, что в противном случае вермахт (вооруженные силы) мог сам устроить переворот. Однако, действуя в строгом соответствии с конституцией, он получал возможность поставить деятельность вермахта в рамки, строго очерченные законом. Ему нужно было выиграть время до проведения массового призыва, а затем, справедливо рассчитывал он, армия будет наводнена призывниками, прошедшими обработку агитаторов и пропагандистов НСДАП в нацистском духе, что обеспечит ему «победу над оппозиционно настроенными офицерами в рядах вооруженных сил».

К лету 1799 года Директория начала разваливаться. Признаки загнивания можно было рассмотреть невооруженным глазом. Власти предержащие потеряли всякую опору в народных массах. Их поддерживала лишь крохотная кучка барышников, чьи интересы напрямую были связаны с существованием порядков, позволявших им получать огромные прибыли за счет спекуляций, не вкладывая ни единого су в развитие экономики. Внешнеполитическая ситуация вокруг Франции также обострилась. Все завоевания Наполеона в Италии 1796-1797 годов были утрачены. Войска антифранцузской коалиции уже непосредственно угрожали Голландии и Бельгии, а на центральном, германском фронте генерал Журдан потерпел тяжелое поражение от эрцгерцога Карла, и его войска в беспорядке вынуждены были откатиться за Рейн. Франция жила теперь в постоянном страхе перед вторжением армий Австрии и России. В государственной казне было хоть шаром покати, инфляция стремительно набирала темпы, французские ассигнации практически не стоили даже той бумаги, на которой они были напечатаны (1 золотой франк стоил более 80000 бумажных франков, по сравнению с 75 в 1794 году). Каждый день приносил новые десятки банкротов. По всей стране царила хроническая безработица. В одном Париже без дела сидели и голодали 80 процентов ремесленников. И в этой и без того напряженной обстановке росли налоги. В августе 1799 года был введен принудительный государственный заем в 100 миллионов франков. Промышленность, торговля» финансы, сельское хозяйство, словом, все отрасли французской экономики находились в глубоком упадке. Огромный ущерб наносили разбойничьи шайки, которые сделали непроезжими все дороги в центре и на юге Франции. Грабежи средь бела дня стали обычным явлением. Развал и взяточничество в полицейском ведомстве в конце правления Директории сделали эти банды практически неуловимыми и безнаказанными. Но разбой, какие бы масштабы он ни принимал, не мог сам по себе представить такую непосредственную угрозу власти, какой являлось повстанческое движение шуанов в Вандее и южной части Нормандии, которое, не будучи полностью подавленным, разгорелось с новой силой. В роли подстрекателей выступали католические священники и агенты Бурбонов. Англичане тоже не жалели золота и оружия на организацию антиправительственного сопротивления, ставшего успешным во многом еще и потому, что эта часть страны изобиловала непроходимыми лесными чащами и топкими болотами. Повстанцев возглавляли отважные искусные командиры из их же числа, которые пользовались огромным авторитетом. Самым знаменитым среди них был Жорж Кадудаль, бретонский крестьянин-великан огромной физической силы, который по приглашению Наполеона позднее встречался с ним в Париже для переговоров, закончившихся безрезультатно. Несмотря на это Наполеон сдержал свое слово, и Кадудаль был отпущен назад в Вандею.

Положение в Париже было сложным. В верхней палате, Совете старейшин, преобладали «умеренные», большую часть которых составляли роялисты, а Совет пятисот, нижнюю палату парламента, контролировали якобинцы. Почти всех членов Директории в народе открыто презирали; особенной нелюбовью пользовался Баррас, бравший взятки, вернее, вымогавший их нагло и беззастенчиво, так же, как он разворовывал и государственные средства. Аферы с поставщиками и барышниками, роскошные каждодневные кутежи и празднества на,глазах у голодавших народных масс сделали его особенно ненавистным. Уже само имя его стало символом гнилости, порочности и разложения Директории. Он в это время вел тайные переговоры с Бурбонами, собираясь помочь им вернуться к власти за 12 миллионов золотых франков. Главным оппонентом Барраса был способнейший из директоров Сийес, по убеждению которого, для спасения республики требовалась новая конституция с сильной исполнительной властью.

Фактически режим Директории был уже на грани полного краха. Именно этого момента и ждал генерал Бонапарт, находившийся в Египте. За два года до того он предсказал в разговоре с Талейраном, что Директории уготован недолгий срок. И вот 23 августа он взошел на борт парусника, отправляясь назад во Францию. Это путешествие длилось шесть недель, причем плыть пришлось по Средиземному морю, которое полностью контролировалось флотом Нельсона, поэтому сам вояж оказался делом недюжинной смелости и выдержки. Впрочем, Наполеону их было не занимать, и риск, суливший ему большую выгоду, давно его не пугал. Корабль, на котором находился Наполеон, в сопровождении трех других судов вышел глубокой ночью из гавани и успешно проскользнул через английскую блокаду. Известие о победе Нельсона при Абу-Кире докатилось до Франции как раз перед прибытием Наполеона в порт Фрежюс 9 октября. Он опасался своего рода карантина, но этого не случилось. Напротив, толпы народа ликовали на всем его пути. Слышались выкрики: «Лучше чума, чем австрийцы!» Добравшись до Парижа, Наполеон несколько отвлекся на семейные неурядицы. Он поссорился с Жозефиной, бросив ей в лицо вполне обоснованный упрек в супружеской неверности, но вскоре, однако, они помирились. Почувствовав себя в довольно неудобном положении, члены Директории все же решили устроить публичный банкет в честь Наполеона, на котором тот произнес зловещий тост «За союз всех партий!»

Ему предложили любую командную должность по его выбору, но он предпочел не связывать себя определенными обязательствами. Переодевшись в гражданское, Наполеон, как и в 1797 году, вел пока тихий и скромный образ жизни, посещал лекции ученых. Было замечено, что особенно радушно относился он к тем, кто служил в «итальянской армии». Желая стать директором, он осторожно прощупал настроения членов Директории, но ему отказали под предлогом возрастного ценза – Наполеону не исполнилось еще требуемых сорока лет.

Директор Сийес решил использовать маленького генерала в своих целях. Бывший священник и главный настоятель собора Шартре Сийес, которому было уже под пятьдесят, в свое время голосовал за казнь Людовика XVI, но по характеру относился скорее к приспособленцам, чем к революционерам. Небольшого роста, худой, даже высохший человек с серьезной улыбкой и очень вежливыми, учтивыми манерами, он считал себя ученым-политологом, творцом конституций. Один из самих умных и способных политиков Франции, страдавший, правда, излишней самоуверенностью, Сийес первоначально планировал отвести роль главного исполнителя генералу Бернадоту, бывшему военному министру, несмотря на его якобинские симпатии, но потом передумал. Бернадот явно проигрывал Наполеону и по авторитету в армии, и по способностям. «Хотя он и похож на орла, но в действительности он гусь». Вот и еще одно изречение Сийеса на ту же тему: «У меня должен быть меч, но кто владеет им лучше? Гош и Жубер убиты. Остается Бонапарт, который, наверное, не так честен, и ему не очень-то можно доверять, но он превосходит их всех.» Союзники Сийеса Талейран и Фуше согласились с тем, что Бонапарт подходит для их цели лучше других.

А Наполеон тем временем начал осуществлять свой собственные, далеко идущие планы. В результате хитрых интриг и умного расчета удалось добиться избрания Люсьена Бонапарта на пост председателя Совета пятисот, где он и брат Жозеф сразу же принялись подыскивать себе союзников. Точно такую же работу развернула и Жозефина в кругах высшего общества, в которые она была вхожа.

Люсьен устроил Встречу Сийеса с Наполеоном в своем доме на Рю-Верте. Аббат с первого взгляда невзлюбил «этого наглого коротышку». Но чувство неприязни было взаимным. И тем не менее им удалось достичь соглашения. Жозеф попытался вовлечь в заговор Бернадота – как-никак, они были шуринами. В армейской иерархии Бернадот стоял на втором месте после Наполеона, но здесь у Жозефа вышла осечка. Честолюбивый бывший военный министр сам не прочь был играть первую скрипку, он уже посоветовал членам Директории арестовать Наполеона за то, что тот бросил армию в Египте без разрешения. За такое нарушение устава полагалось очень суровое наказание, вплоть до смертной казни.

Сийес вовлек в заговор еще одного директора, бесцветного Роже Дюко, чтобы придать всему делу больший вес и законность. План был несложен – силой вынудить оставшихся трех директоров подать в отставку, а затем убедить оба Совета назначить комитет из трех человек с задачей подготовить новую конституцию. Три полка обратились к Бонапарту с просьбой устроить смотр – это было удобным предлогом собрать верные войска. Кроме того, к нему валом валили офицеры, желавшие засвидетельствовать свое почтение после его возвращения: вполне вероятно, почуяв неладное и решив помочь своему генералу.

Парад должен был состояться на Елисейских полях 18 брюмера (9 сентября).

Сначала все шло как предполагалось. Находившийся в доме Жозефины на улице Победы Наполеон тем утром встал очень рано, надел гражданский сюртук оливкового цвета и сунул в карманы пару заряженных пистолетов. Как и в предыдущие дни, потоком пошли офицеры. Наполеон отводил каждого в свой небольшой кабинет и спрашивал его, не согласится ли тот «присоединиться к нему в небольшой прогулке», чтобы спасти республику. Большинство офицеров охотно дали свое согласие. Среди них оказался и генерал Лёфевр (военный губернатор Парижа), который пообещал. Наполеону «бросить этих законодателей-крючкотворов в реку». Исключением явился Бернадот, отказавшийся участвовать в «этом мятеже», но Жозеф Бонапарт уговорил его съездить позавтракать в загородном ресторане, дав ему понять, что никаких радикальных событий не должно произойти.

Тем временем Сийес покинул верхом на лошади Люксембургский дворец (официальную резиденцию Директории), при этом своей неуклюжей посадкой он здорово насмешил другого директора, не посвященного в заговор. Сийес ранее убедил Совет старейшин собраться пораньше, объявив о раскрытии якобинского заговора. Члены Совета согласились перенести оба Совета и Сен-Клу, а генералу Бонапарту поручалось командование вооруженными силами. Наполеон переоделся теперь в генеральский мундир со всеми регалиями и в сопровождении двадцати офицеров в половине восьмого поскакал в Тюильри, чтобы принять присягу. За час до этого был вотирован декрет, по которому подавление «страшного заговора» поручалось генералу Бонапарту, назначавшемуся во главу всех вооруженных сил, расположенных в столице и ее окрестностях, включая национальную гвардию.