Текст книги "Чья-то сестра"

Автор книги: Дерек Марлоу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 7 страниц)

Дерек Марлоу
Чья-то сестра

ПРЕЛЮДИЯ

На экране перед девушкой мелькают затейливые картинки – хаос проецируемых цветных слайдов; то четкие, то наплывающие друг на друга (черно-красный треугольник, россыпь веснушек на носу); молниеносное чередование абстракций (светлая лампочка или луна… что это?), невнятица кадров, пульсирующая перед глазами: мутные, мигающие, мельтешащие, на миг вдруг застывающие вверх ногами. Но вот рамка устанавливается; она видит даже дырочки по краям и принимается считать их.

Совсем близко – она слышит шум – музыкальный аккомпанемент к видениям, но мелодия расплывается, ускользает. Вдруг – свежий воздух, и девушка видит, где она. Раздается звон стекла, она чувствует, что скользит по капоту (до чего нелепое название!), ощущает холод металла (когда я была маленькой, я могла простоять на голове пять с половиной минут!), и тут лента срывается со всех катушек и зубчиков, колесо машины крутится вхолостую… И замирает. Девушка тоже. Вернее то, что от нее остается. На мосту Золотых Ворот. В пять утра.

Машина эта на мосту, конечно, не единственная. Мимо проносятся другие, некоторые даже замедляют ход, когда водителе замечают, что тело, поблескивающее осколками стекла, застрявшее между металлическими балками моста, – тело молодой девушки. Но никто не останавливается. На мосту нельзя. Те, кто знаком с правилами движения, знают, что это правонарушение.

Разве только если вы – свидетель…

СУББОТА

Первая

В меблированных комнатах в Сан-Франциско, чуть севернее бульвара Алемени и к западу от Мишн-стрит, сидит человек в голубых боксерских трусиках и скребет лицо безопасной бритвой «жиллет» (старомодная модель). Бреется он довольно тщательно, способом, привычным для него вот уже лет 35. Сомнительно, однако, что человек сознает автоматизм своих действий, мысли его поглощены другим. Его терзает припев популярной песенки, название которой все ускользает. Он отправляется в душ воскресить события вчерашнего дня: опять бары, музыка, звучавшая в машине: прокручивать событии он будет до бесконечности. Для него важны мельчайшие детали: тик, незначительные жесты, мелкие привычки, на которые обычно не обращаешь внимания, – он отмечает и запоминает все. Это его работа, и она помогает ему чувствовать себя живым.

Сама комната, как и ее обитатель, ничем не примечательна. Красновато-коричневые стены, вернее, они были когда-то такими, потолок в тон, но чуть светлее; мебель и даже выцветший блокнот вот уже четверть века выполняют свое назначение в жизни обитателя. Хотя, выскажись кто так, жилец, пожалуй, вздрогнет. Фраза сбивает с толку, намекает на застылость его жизни. А ведь, в сущности, это не так. За последние тридцать лет выпадали успехи (пусть не очень выдающиеся, но все-таки успехи), и награды были. Спорить тут нечего.

Поинтересуйтесь его профессией, и если он в благодушном настроении, то укажет на бюро в углу комнаты и продемонстрирует папки, аккуратно расставленные по алфавиту. В каждой – краткий пересказ месяца-другого чьей-то жизни. Имя, если только оно не ваше, ничего вам не скажет; обычные, неприметные имена, они известны – и то не всегда – лишь читателям городской газеты, а иногда – полиции штата. Как правило, это нарушители супружеской верности, пропавшие или умершие. Большинство дел датируется до 1964 года. Если имеется некая особая причина пустоты последующих лет (насколько можно судить по папкам), хозяин не станет пускаться в объяснения. Так уж сложились обстоятельства, скажет он и, заперев бюро, вернется к повседневным занятиям. В 9.15 – это бритье.

Мы проглядели два интересных предмета. Две фотографии на стене. На одной – женщина. Что она красотка – по принятым стандартам, – не скажешь, да она и сама, судя по позе, не претендует на этот титул. Но с первого взгляда чувствуется: добрая, незлобивая, надежная. Такими пренебрегают, пока не становится слишком поздно. На фотографии надпись: «Уолтеру с любовью. Всегда твоя. Дороти. Рождество, 1958».

Ниже, в рамке побольше, моментальный снимок, сделанный, как подметит наблюдательный глаз, в этой самой комнате. Двое мужчин в двубортных костюмах улыбаются в камеру, гордо, даже чуть хвастливо, и держат в руках вывеску «Брэкетт и Кембл».

Тот, что бреется, – Брэкетт.

Полное имя – Уолтер (только ради Бога, не Уолли!) Брэкетт, и, насколько известно, он не доводится родственником, даже дальним, Чарльзу Брэкетту, писателю. Сейчас он вообще уже никому не приходится родственником. Брэкетт – англичанин. Родился в Сурее, еще в те времена, когда Сурей не считался зазорным для рождения местом. Уехал из Англии после второй мировой войны. Причины? Да надоело, вот и все. Поначалу планировал отправиться в Африку (в те дни карта континента была еще очень розовой, как и владельцы тамошних земель), но на полпути ни с того ни с сего передумал и сел на первый же корабль, отплывающий из Лиссабона. По прибытии в порт Брэкетт узнал, что он в Сан-Франциско. Город показался ему ничего себе, и он здесь остался.

Сейчас ему 53, и на вид меньше не дашь. Не то чтобы он впустую растранжирил юные или зрелые годы, но и лицо его и темперамент приняли приход старости покорно, не цепляясь за ушедшую молодость. И не сказать, чтобы результат получился такой уж отталкивающий. Да, волосы на висках поредели, и он погрузнел, но Брэкетт не тщеславен в отличие от многих своих современников, помешанных на сохранении формы. Если есть выбор – лифт или лестница, – он выбирает лифт, давным-давно утвердившись во мнении, что в любых физических упражнениях (сквоше, выжимании) есть что-то нелепое, да к тому же они съедают массу времени. В наш век, когда идеалом считается тот, кого только что ветром не сдувает, Брэкетт, весивший не меньше 180 фунтов, выглядит представительно везде: и в центральных барах города, и на крокетной лужайке соседа. Вот только лицо… Оно у него точь-в-точь осевшее суфле; однажды кто-то зло подшутил – дверцу духовки распахнули невпопад, вот таким и получилось.

9.25 утра. Сегодня суббота, день поездки к Кемблу. Но Брэкетт не спешит. Приняв душ, он идет к шкафу, вытаскивает пластиковый пакет с белой рубашкой. Рыться и выбирать рубашку ни к чему – есть только одна чистая. Зато хорошая, добротная, сшитая у портного. Правда, фасон подводит, сразу видно – вещичка столетней давности. Ну и что! К двубортному костюму отлично подходит. Простой синий галстук, туфли на шнуровке – и Брэкетт готов. Он застывает, скрестив руки и уставясь в зеркало. Широкий лоб над носом, обманчиво прямым – нос ему ломали дважды, но хирурги его усердно чинили, – серые глаза и рот, который в былые времена напоминал женщинам Джона Гарфилда.

Будь Брэкетт честным с самим собой, он бы признался, что охота навещать Кембла у него напрочь пропала. Нет, привязанность к партнеру не остыла, но он обнаружил, что еженедельные встречи с Кемблом нагоняют на него такую тоску, которую уже не скроешь.

Когда-то (сколько уж лет прошло!) встречи их были веселыми и оживленными, они строили планы: вот Кембл уедет из лечебницы «Осенние Поляны», и снова возродится «Брэкетт и Кембл». Но день отъезда все отодвигался, и Брэкетт уже не сомневался, что он не наступит никогда. Яркое доказательство – их разговоры: они тихо и неотвратимо никли, оптимизм превращался в банальность. Увядали они зримо: так опадают с деревьев листья, пока вдруг неожиданно не проступает голый остов ствола и четко прочерчивается силуэт каждой веточки. Кембл оказался преждевременно ушедшим от дел человеком, убивающим время за комиксами в покорном ожидании смерти. Нравится – не нравится – от истины не уйдешь, и Брэкетта с души от нее воротило. Ему было тягостно смотреть на жалкие создания в Кувереде: их возили в креслах на колесиках – ноги прикрыты одеялом; случалось, выносили и на носилках – на лица натянуты простыни. Но ехать надо. И он поедет. Явится вовремя, сыграет свою роль (он мастак в этом: улыбка, шуточка, куча вранья) и уедет.

Из ящика стола Брэкетт достал ключи, задержал взгляд на пистолете – специальный полицейский, угнездившийся среди вырезок и скрепок, – даже в руки взял. Подивившись – ну и холоднющий! – торопливо, точно избавляясь от какого-то непристойного предмета, по оплошке извлеченного на свет, сунул его обратно в ящик и поспешил вниз, в кулинарию.

Кулинарию прозвали «Толстяк». Прозвали вовсе не из-за габаритов владельца – тщедушною венгра по имени Либерман, родившегося на Эллис Айленд, штат Нью-Йорк, а благодаря легенде, будто актер Роско – Толстяк Арбакль – посетил кулинарию накануне своего достославного суаре в отеле «Сан-Франсис». Как бы в подкрепление мифа портрет комедианта долго пылился над ливерной колбасой. Потом его заменили календарем с изображением красотки 40-х годов. Вообще-то этой легенде никто не верил, но она добавляла сомнительный блеск грязноватой кулинарии. Покупателей магазина можно было пересчитать на зубцах вилки. Среда них был и Брэкетт, но больше в силу необходимости, чем свободного выбора.

Как всегда в субботнее утро, на прилавке его ждал пакет. Поблагодарив венгра, Брэкетт направился к выходу.

– Передайте привет мистеру Кемблу, – напомнил Либерман.

– Я всегда передаю, мистер Либерман.

Миновав коробки, ящики и позолоченную красотку на календаре, Брэкетт вышел на улицу. Не сказать, что улица его любимая, да и сам район Ноб-Хилл не из лучших. Но ему знакомы тут и люди, и бары, и ночные шумы. И его тут знают. Но и только. Дороти как-то заметила, что он гордец, и Брэкетт согласился, прибавив, что горд тем, что гордец. Получился каламбур, но говорил он всерьез. Без этой гордости в годы одиночества. когда уже ни Кембла, ни Дороти не было рядом, ему бы не выжить. Он сломался бы. И не вино или наркотики доконали бы его. И даже не угрызения совести. А сознание того, что он больше не нужен, выпал из круга.

В машине он покрутил приемник и остановился на мелодии Кола Портера. В зеркальце обзора он не взглянул, не то заметил бы полицейскую машину, притормозившую у кулинарии. Но Брэкетт сидел, задумавшись, ему вспомнился бар между Вэлли и 29-й стрит. Раньше он частенько туда захаживал. Никаких танцоров, никакой толкотни и суетни. Тишина, полумрак. Десять против одного, что бар снесли.

Вторая

– А я-то ждал, что в этом номере «Вестовой»! Да и должен быть «Вестовой»! А напечатали «Сержанта Рока». Зря… Совсем не то…

Брэкетт молчал, сидя рядом в плетеном кресле и завороженно наблюдал, как Кембл роется в комиксах, выуживая их из пакета и аккуратно складывая стопкой.

– «Молодая Любовь»? – удивился Кембл, – С каких это пор Питер Либерман читает «Молодую Любовь»?

– Пит в колледже. Это Сарины комиксы.

– Сары Либерман? Разве Сара уже умеет читать?

– Ей – двенадцать.

– Саре – двенадцать?

– Я тебе уже говорил.

– Двенадцать. И не знал даже… Двенадцать! Надо же!

– Дети быстро растут.

– Да уж. И уже читает. Но, Уолтер, «Молодая Любовь»!.. Сара такое читает? Да, еще годика два-три, и она станет опасной. Похоже, девочка еще та.

Откинувшись на спинку кресла, Брэкетт обозревал лужайку, лунки гольфа и Тихий Океан. Старик в коляске помахал им, но Брэкетт его не заметил.

– Как себя чувствуешь, Гарри?

– Попробую махнуться на «Комикс Детектив». Может, удастся. Как считаешь?

– Вид у тебя отличный. Правда.

Кембл взглянул на друга и смущенно отвел глаза, тиская пакет.

– Помнишь, что ты мне сказал прошлый раз?

– Что же?

– Будто теперь уже никто не называет девушек «милочка».

– Я так сказал?

– Вот я и думаю. Может, тебе пора пересмотреть свою жизнь, как-то изменить ее, переделать?

– Но у меня все в порядке.

– Ты понимаешь, о чем я?

– Мне еще только 53.

– А через десять лет… Вон хотя бы Сара. Тринадцать уже.

– Двенадцать.

– Вот так. Просыпаешься в одно прекрасное утро – и десятка лет как не бывало.

– Со мной все нормально.

Помолчав немного, Кембл снова заговорил, взволнованно, немножко виновато.

– Уолтер, клиенты еще приходят к нам?

– А как же. Я же тебе говорил…

– Когда?

– Говорил. На той неделе. Одна женщина просила разыскать ее мужа.

– Алименты? – неожиданно улыбнулся Кембл. – Ну это нам раз плюнуть. На той неделе, говоришь?

– В воскресенье.

– Вот! Я и хотел сказать – в воскресенье. Заметь, жены всегда являются в воскресенье, когда перед глазами пустой стул, брошенные детишки. Алименты всегда требуют в воскресенье. И как, нашел?

Брэкетт покачал головой, раздумывая, что же ответить. Решил – ничего. Все равно Кембл забудет.

– Что ж, Гарри, пожалуй, пора. Сам знаешь, чуть припозднись – и на шоссе не пробьешься.

– Доктор говорит, скоро я стану прежним.

– Хм, прежним! Молодым!

– Молодым! Правильно. Так ему и передам. Вот именно. Молодым!

– Так и скажи. Не промахнешься. Ты – совсем молодцом!

Брэкетт собрался уходить и взялся за шляпу, но Кембл, потянувшись, ухватил его за руку.

– Уолтер!

– Да?

– Уолтер… вчера ночью мне опять снилась Дороти. – Отпустив руку Брэкетта, Кембл промямлил: – Прости.

– Ну пока, Гарри. До субботы. В то же время.

Брэкетт зашагал по лужайке к воротам, ежась под взглядами. Только не оглядываться! – твердил он себе и, конечно, не удержался. Кембл сидел, сложив руки на груди, низко склонив голову. Упавший журнальчик рассерженным насекомым шелестел страницами у его ног.

Брэкетт отвернулся, стараясь не видеть больничного корпуса, нянечек, кресел на колесиках – символы тления и угасания, и в который раз поклялся, что больше ни за что не приедет сюда.

– Уолтер Брэкетт?

Он оглянулся, глаза слепило солнце.

– Да, я.

– Вы нам нужны для опознания.

– Кого же я должен опознавать? – растерялся Брэкетт.

– Вот вы нам и скажете. Вы на машине?

– Да. Это…

– Следуйте за нами.

– Куда?

– В морг. Знаете, где он?

– В Центральной?

– Правильно. Бывали там?

– Да, – спокойно ответил Брэкетт. – Случалось.

Подняв голову, Кембл наблюдал, как к воротам шагали двое. Взяв комикс, он старательно разгладил каждую страницу и только тогда раскрыл журнал и принялся за чтение. «Зеленый Фонарь», выпуск 85. Рисунки Адамса.

Морг находился слева от стоянки, рядом – заросли буйно разросшихся розовых кустов.

– С чего вы решили, что я могу помочь вам? – поинтересовался Брэкетт.

– У нее ваша карточка. Единственное, что мы нашли.

– «Брэкетт и Кембл»?

– Не знаю. Велено привезти вас, и все.

Наружная дверь не вела в морг, вероятно, чтобы не оскорблять чувств случайного прохожего. За дверью ничего угнетающего: пустые крашеные стены. Вошедший оказывался в комнате, похожей на зал ожидания. Ярко освещенная, безликая; две двери, длинный стол, а за столом дежурный сержант. Сегодня дежурил сержант Хендерсон, тип полицейского из дешевых детективных фильмов: грубоватый, но честный и мужественный. Как доказывали многолетние наблюдения Брэкетта, все американские полицейские воплощали тот же типаж.

Хендерсон быстро оглядел Брэкетта, точно прикидывая, не закатит ли он, чего доброго, истерику, увидев труп, и не грохнется ли в обморок. Решил, вряд ли, и повел его к двери.

– Извините, Брэкетт, что пришлось тащить вас сюда.

– Ничего страшного, не так уж далеко.

– Бывали тут прежде?

– Да, но тут все изменилось.

– Модернизация! Как вам? Нравится?

– Откровенно говоря, по-моему, перемены в таком месте не имеют особого значения.

– Для «жмуриков», может, и нет. Но для служащих имеют. Понимаете, о чем я?

Брэкетт равнодушно кивнул, и они остановились перед стеклянной перегородкой. Направо – длинные столы, раковины, груды тряпок, резиновые фартуки, аккуратно разложенные хирургические инструменты.

– Вы из Англии? – полюбопытствовал Хендерсон.

– Родился там.

Служитель спустил к ним носилки, на которых лежало прикрытое простыней тело.

– Помню, возил в Англию жену. Прокатились в Брайтон на недельку. Были в Брайтоне?

– Нет.

– Там еще Китайский Дворец. Слыхали?

– Он называется Павильон, – ответил Брэкетт, следя за тем, как носилки остановились у дальнего конца стеклянной перегородки. Его вдруг пронзило острое желание посмотреть на тело. Не потому, что он боялся увидеть любимое лицо (любимых у него уже не осталось), просто из любопытства. У погибшей была его карточка. Самое естественное предположение – клиентка. Только вот уже лет пять у него нет клиентов.

– А, так вот как он называется. Павильон… – болтал Хендерсон.

– Взглянуть можно?

– Что? А, конечно.

Хендерсон кивнул служителю, и простыню сдвинули. Брэкетт внимательно вгляделся: веснушки на носу, нежное очертание рта. Его потянуло откинуть прядь волос, упавших на глаза. Как ни странно, порезы на щеках и на лбу и сломанный нос его не ужаснули. Горше не стало. Молодое красивое лицо – и мертвое. Уже от этого мучительно больно. Девушка мертва, и никто даже не знает, как ее зовут.

– Как она умерла?

– Машина кувыркнулась. На мосту Золотых Ворот. Бамс! В акте написано, что девочка была под действием кислоты.

– Кислоты?

– Ну да. Наркотики. Невелико диво. Такие случаи происходят чуть ли не каждый день.

Брэкетт внимательно рассматривал девочку (лет 14—15, не больше), опять взглянул на волосы. Блондинка. Странно, но его никогда не привлекали блондинки. Может, потому, что в блондинках есть что-то вызывающе сексуальное. Настоящее кощунство признаваться в таком, а уж тем более здесь, в Калифорнии.

Как-то они обсуждали это с Кемблом, и Кембл, улыбаясь, заметил, что Дороти тоже блондинка. Но Дороти почему-то воспринималась совсем по-другому.

– Ну и как? Знаете ее? – осведомился Хендерсон.

– По-моему, ее имя – Мэри Малевски.

– Нет, так не пойдет. Требуется точное опознание.

– Понятно. Но мне надо проверить в картотеке.

– Ваша клиентка?

– Заходила ко мне как-то раз. Сказала, что пришла… Нет, не помню. Дело еще в мае было. Я вам позвоню. – Брэкетт двинулся к выходу. – Если девушка та самая, у меня и адрес записан. Нужно?

– Если поможет убрать ее отсюда, то очень даже пригодится.

– Что ее фамилия Малевски, я уверен.

– У вас есть дети?

– Нет.

– Ну так считайте, что вы счастливчик. Знаете, кем мечтает стать мой сынок?

– Неловко любопытничать.

– Ничем. Вот его мечты. Стать ничем!

Брэкетт уже открывал дверь, и тут Хендерсон спросил:

– Частный детектив, да?

Ответа не требовалось. Знакомая интонация, продолжение Брэкетту было известно. Сталкивался с таким не раз.

– Нет, лично вас, Брэкетт, я не хочу обижать. Но мне сдается, работка ваша воняет. По мне, все частные детективы – жулики. Жулики дерьмовые и выжималы. Такое мое мнение. Богатые дерьмовые жулики.

Брэкетт оглянулся на девушку. Прядь волос сдуло вентилятором, и они упали ей на рот. Казалось, девушка дышит.

– Как приеду, позвоню, – сказал он и сразу вышел.

И тут он увидел Лумиса. Он еще не знал, что незнакомца так зовут (хотя ему предстояло об этом узнать, и очень скоро), и он никогда раньше не встречал его. Брэкетт вообще не имел ни малейшего понятия о Лумисе, не то умчался бы от него без оглядки.

Но Брэкетт, как и все мы, не был осенен ни даром предвидения, ни даром предугадывания. Он видел только то, что видят глаза. В Лумисе он разглядел нечто, что ему довелось встретить лишь однажды. Ужас. Панический ужас человека, которому известно наверняка, что его вот-вот настигнут и убьют. Это было ясно как божий день. И Брэкетт замешкался у стола, уставясь на сидящего, карауля случай заговорить с ним. Несомненно, то была самая большая ошибка, какую он совершил в жизни.

Третья

– Кто это? – поинтересовался Брэкетт у сержанта.

Дежурный сержант кинул на Лумиса раздраженный взгляд, точно тот – тоже тело, которое подобрали на шоссе, привезли сюда, взвесили и свалили на него. Казалось, что сейчас сержант примется читать бирку, привязанную к пальцу ноги.

– Свидетель! – буркнул сержант. – Все видел.

– Водитель?

– Пешеход.

– Пешеход? – ахнул Брэкетт. – На мосту Золотых Ворот? Когда же произошла авария?

– Точно неизвестно. Утром. В 4.00. Или в 4.30.

– И он шел по мосту пешком?

– Так он говорит. Господи, видели б вы его заявление!

– А что, можно взглянуть?

– Нет, конечно.

Если Лумис и слышал их, то никак не реагировал. Сидел неподвижно, уставясь на дверь, словно позируя для фотографии на фоне моря. Брэкетт мог спокойно разглядеть его. Он был разочарован. Кое-какие отличительные признаки, конечно, есть: на левой руке золотое кольцо, простые овальные запонки, начищенные, блестящие туфли, легкий костюм, похоже, новехонький, рубашка из хлопка. Но все это – атрибуты типа, не индивидуальности. Брэкетт четко сознавал: начни человек как индивидуальность, он, возможно, разовьется в тип. Но если он начинает как тип, то превращается в ничто. Личность сидящего, богатый он или нет, была ничем не примечательна. Кроме одного. Само его старание не проявлять индивидуальность – не просто попытка примкнуть к определенному классу и статусу, а целенаправленное стремление раствориться в среде обитания. Пассажир первого класса в самолетах, клиент коктейль-баров, читатель журнала «Тайм», обладатель кредитной карточки и маникюра, типичный представитель мирка богачей. И перепуган. Панически.

– Так как же его зовут? – спросил Брэкетт.

– Лумис, – ответил Хендерсон, взглянув на заявление.

– В полиции зарегистрирован?

– Кто ж его знает!

– И он, значит, арестован?

– Да нет! Говорю же – свидетель! И заявление подал добровольно.

– А почему вы его держите?

– Держим! Мы его держим! – взорвался Хендерсон, адресуясь к сидящему. – Да кто его держит? Не отвяжемся никак! Как заявился с утра, так и сидит, словно приклеенный!

– Почему?

– Желает, видишь ли, ехать в полицейской машине! Только так!

– Ну, намекнули бы, что тут не агентство такси!

– Как будто я не говорил!

Брэкетт улыбнулся и направился к Лумису.

– Мистер Лумис? У меня машина. Я вас подвезу.

Никакого отклика.

– Она совсем близко, у входа. Правда, не полицейская, да ведь на полицейских возят только арестованных А вы, мистер Лумис, не под арестом.

Ответа не последовало. Брэкетт понял, что дальше уговаривать бесполезно. Ничего не поделаешь – он проиграл. Если Лумиса одолевают какие-то тревога, он хранит их про себя.

Остается только одно – уйти. Брэкетт толкнул дверь и вдруг услышал:

– Она была такая юная. Совсем, совсем юная.

Лумис говорил спокойно, ровно, с легким акцентом.

– О ком вы? – подходя к Лумису, поинтересовался Брэкетт.

– Красивое платьице… Все в клочки. Такое красивое – и в клочки. А туфелька потерялась. Так и не сумел разыскать. Туфельку. На заднем сиденье тоже смотрел. Надо было найти. На заднем сиденье я… пусть вам не кажется странным. Чего тут странного… Вы сами поймете. Не для нас. Чудаков. Так вроде говорят. Помните, как в том анекдоте?

Брэкетт промолчал, только покосился на Хендерсона, перепечатывавшего рапорт.

– А вы когда-нибудь видели убитых? – неожиданно спросил Лумис.

– Раза два, – поколебавшись, ответил Брэкетт.

– И ваше впечатление?

– Конец жизни. Что еще?

– Нет! О нет! – От волнения Лумис заговорил громче. – Не конец жизни, а смерть. «Пожалуйста, не езди через Юнион-сквер, Крошка. Терпеть не могу пальмовые деревья». Смерть. Такая молоденькая…

Брэкетт присел на скамейку, поближе к Лумису.

– Так вы знали эту девушку?

– А?

– Вы были с ней знакомы?

– Я сказал сержанту, что не знаю эту девушку. Но я ее видел. – Лумис снова погрузился в свои переживания. – Видел. Совсем рядом. Смотрел в лицо. Следил, как девчонка умирает. Она умирала… точно… только не смейтесь… казалось, она сбегает из мира, как удирают с уроков. Понимаете? Сбежала от всех. Понимаете, а?

– Конечно. Оттого вы и не прыгнули в воду?

Лумис поперхнулся и отвернулся от Брэкетта.

– Лумис, давайте подвезу вас.

Тот не шелохнулся. Открыв бумажник, Брэкетт вытащил карточку и вложил ее Лумису в руки.

– Моя карточка. Уолтер Брэкетт…

Лумис успел прочитать имя и немо таращился на Брэкетта.

– Вы что, – недовольно спросил Брэкетт, – знаете меня?

Лумис хотел было что-то сказать, но промолчал, только медленно покачал головой. Брэкетт пристально смотрел на него, но, похоже, тот замолк крепко.

– Ладно, я пошел. Так как насчет старого «бьюика»? Буду ждать еще две минуты. До свидания.

События не развиваются по каким-то жестким законам. Никому не дано предсказать их ход заранее. Они обрушиваются на нас, и мы стараемся либо увернуться, либо покорно принимаем их лавину. Астролог, Бог или психиатр, пожалуй, преподнесут путеводную карту на серебряном блюдечке, но кто же вверит свою жизнь таким неумелым и наивным навигаторам? Только слабак какой-нибудь. Может, ваша философия и не такова, но у Брэкетта были именно такие взгляды, и потому, сидя за рулем, он ни на что не надеялся. Еще две минуты – и он отчалит. Если Лумис не явится, пусть тогда терзается где угодно. Жалко, конечно, потому что Брэкетт очень любопытен, но упорствовать он не станет. А то, что Брэкетт после всех своих рассуждений не трогался с места еще десять минут, доказывает, что философия философией, а жизнь жизнью. Итак, он ждал, надеясь, что человек, напуганный до умопомрачения, – это потенциальный клиент. Однако Лумис сводил на нет все тактические соображения Брэкетта. Он не появлялся.

Брэкетт вздохнул и завел мотор, но тут дверцу дернули и кто-то воскликнул:

– Да это же Уолтер! Уолтер Брэкетт! Надо же! Давненько не встречались!

Брэкетт озадаченно оглянулся на загорелое лицо. Ему улыбался мужчина лет сорока пяти. Бежевый двубортный костюм, чесучовый галстук, на поясе бляха от Тиффани – бронзовый прямоугольник, на котором рекламируют все. На этой красовался барельеф склада и вилась надпись «Центральная тихоокеанская железная дорога».

– Да ты забыл меня, что ли? Никак и бифштексы у «Тадиха» не помнишь?

Улыбнувшись, Брэкетт кивнул. Ага. Херб Йохансен. Отец троих детей. Лет десять назад служил в патрульных, его любили все. И Брэкетт тоже.

– Ну вспомнил, вспомнил. Тебя сразу и не признать без дубинки твоей. Где пропадал?

– Посылают туда-сюда. Теперь опять сюда. – Йохансен пристроился на краешек сиденья. – Бросают и перебрасывают, мне уже чудится, будто я – колода карт.

– И где ты теперь? Уголовный отдел? Сержант-детектив?

– Лейтенант-детектив, – с нажимом поправил Йохансен.

Что ж, впечатляет. Брэкетт так и сказал.

– Значит, ты снова с нами. Прошло уж вроде… лет одиннадцать?

Йохансен кивнул.

– А что ты тут делаешь, Уолтер? В этот непрекрасный день?

– Опознание личности. Девушка на мосту разбилась.

– Да. Слышал.

Они молча обозревали стоянку машин. Оказалось, что говорить не о чем.

– Ну… – начал Брэкетт, – может, как-нибудь снова отведаем бифштексов?

– Конечно. Только уж теперь плачу я. А как у тебя дела? Все у «Толстяка» обретаешься?

– Там дешево.

– А Кембл как? Ходили слухи, будто он…

– Отлично, – прервал его Брэкетт.

– Приятно слышать. Откровенно, и не думал, что он выкарабкается после того, как его измолотили. Значит, недооценил Гарри.

– Да, Гарри всегда был крепким орешком.

– А то я не знаю. Где же он сейчас?

– Ушел от дел. Неофициально…

– Жалко. Толковый парень. Будь он копом, я ни за что бы не подался в букмекеры [1]1
  Букмекер – лицо, частным образом собирающее и записывающее заклады от публики на конных состязаниях при заключении пари. (Здесь и далее прим. переводчика.)


[Закрыть].

– А, так вот куда ты метишь!

– Приятно повидать тебя… – Улыбнувшись, Йохансен потрепал Брэкетта по плечу.

Брэкетт промолчал. Он покосился на дверь морга, по-прежнему вызывающе закрытую. Проиграл.

– И все та же колымага. – Йохансен похлопал по приборной доске, будто бы ласкал соседскую собаку. – Помню, как ты купил ее. Черт, я от зависти тогда чуть не лопнул!

– Пожалуй, пора, – не глядя на Йохансена, пробормотал Брэкетт. – Вот именно, все та же старая колымага.

– А про бифштексы не забудь, – прихлопывая дверцу, напомнил Йохансен.

Брэкетт коротко улыбнулся и медленно тронул машину. Выехав на улицу, он притормозил и глянул в зеркальце: Йохансен помахал ему и бережно поправил клапан кармана двухсотдолларового костюма.

Брэкетт почувствовал себя очень старым.

Проехав мармеладно-стеклянные небоскребы Монтгомери, банки и конторы, Брэкетт въехал в привычный кусочек – свой квартал. Наведался в бар и забрал свои карточки из всех знакомых аптек: заказывать новые у него не было денег.

Как человеку с устоявшимися привычками, ему полагалось отправиться на Монтгомери, Кармел или Большой Сьер подышать свежим воздухом. Если таковой еще существует. Но субботний маршрут поломался (снова мелькнуло видение прядки волос. «Невелико диво. Такое происходило чуть не каждый день».), и он поехал домой. Войдя через несколько минут в контору, Брэкетт обнаружил, что папка с делом Малевски пропала.