Текст книги "Пик Дьявола"

Автор книги: Деон Мейер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

– Кончита!

19

Тобела выписался из отеля в Пэроу. Здесь стало опасно. Ему теперь нужно было хранить инкогнито, чтобы меньше народу видело, как он приходит и уходит. Он поехал в центр города, где можно было находиться сколько угодно, не привлекая к себе лишнее внимание. Из таксофона торгового центра позвонил тому детективу в Умтату – узнать, нет ли новостей о Косе и Рампеле.

– Я думал, вы сами собираетесь их поймать.

– Пока я их не нашел.

– Не так все просто, верно?

– Да, не так просто.

– Да, – сказал детектив, смягчившись от его кротости. – И у нас пока тоже ничего.

– Совсем ничего?

– Совсем.

На Аддерли-стрит Тобела купил «Бургер» и отправился позавтракать в сетевой ресторанчик «Шпора» на Странд-стрит. Заказал еду и развернул газету. Главной новостью был чемпионат мира по футболу 2010 года. Внизу на первой полосе он увидел статейку, озаглавленную: «Гомосексуальная пара арестована после смерти ребенка». Он прочел ее. Женщина была арестована по подозрению в убийстве пятилетней дочери своей сожительницы. Ребенка ударили по голове бильярдным кием – очевидно, в приступе ярости.

Принесли кофе. Он разорвал бумажный пакетик с сахаром, высыпал в чашку, помешал.

Что он пытается сделать?

«Если система правосудия не в состоянии защитить наших детей, к кому им обращаться за помощью?»

Как ему достичь цели? Как он сумеет защитить детей своими поступками? Надо, чтобы все твердо помнили: ребенка нельзя и пальцем тронуть! Здесь не должно быть сомнения – смертный приговор восстановлен!

Он осторожно отпил маленький глоток кофе – проверить, не горячий ли.

Спешка тут неуместна, Он обязательно добьется цели. На то, чтобы до людей дошло, уйдет немало времени, но это обязательно случится. А ему лишь нельзя терять сосредоточенности.

– Этого не будет, – заявила дама, которая отвечала в «Вулворте» за связи с общественностью, белая женщина сорока с небольшим лет. Она сидела рядом с Андре Марэ, сержантом полиции, в актовом зале головного офиса сети магазинов на Лонгмаркет-стрит. Контраст между двумя женщинами был разителен. Все дело только в деньгах, подумал Гриссел. В деньгах и окружающей обстановке. Посадите эту холеную женщину с наманикюренными пальцами за рабочий стол в участке Клермонт на три месяца, на жалованье сержанта, – тогда поглядим.

За круглым столом сидели шестеро: Януарий, управляющий магазином на набережной, Клейн – дама, отвечающая за связи с общественностью, Марэ, Гриссел и его напарник по смене в том месяце, инспектор Клиффи Мкетсу.

– Нет, будет, – ответил Гриссел насмешливо. – Потому что другой вариант вам совсем не понравится, миссис Клейн. – Они с Мкетсу решили, что он будет играть роль «злого полицейского», а Клиффи изобразит миролюбивого, добродушного следователя коса.

– Какой еще другой вариант?

Ярко-красный ротик дамы был маленьким – он казался еще меньше по сравнению с прямым носом и чересчур накрашенными глазами. Гриссел не успел ответить, когда она продолжила:

– Кстати, я не миссис. Называйте меня «миз Клейн».

– Макклин? – переспросил слегка озадаченный Клиффи и придвинул к себе ее визитную карточку. – А здесь написано…

– Миз Клейн, – повторила дама. – То есть не «мисс» и не «миссис». Это современная форма обращения к женщине; возможно, до полиции она еще не дошла.

– Позвольте рассказать вам, что дошло до полиции, миз Клейн, – подчеркнуто произнес Гриссел. Да, с такой стервой нетрудно изображать злого полицейского. – До нас дошло, что сегодня вечером мы устроим пресс-конференцию, на которой сообщим представителям средств массовой информации, что в одном из ваших супермаркетов разгуливает серийный убийца. Мы попросим их предупредить ни о чем не подозревающих граждан держаться от вашего магазина подальше, прежде чем еще одну покупательницу среднего возраста задушат электропроводом. Вот что мы намерены предпринять, миз Клейн. Поэтому не говорите мне «этого не будет», как будто я спрашиваю разрешения просто так покатать тележки по проходам вашего супермаркета.

Несмотря на покрывавший ее лицо толстый слой косметики, он заметил, как густо она покраснела.

– Бенни, Бенни, – словно увещевая, обратился к нему Клиффи. – По-моему, нам не стоит прибегать к угрозам. Мы должны понять и точку зрения миз Клейн. Она ведь заботится об интересах покупателей.

– Она заботится только об интересах своей компании. Я сказал, мы созываем пресс-конференцию, и точка!

– Это шантаж, – заявила Клейн, но уже не таким уверенным тоном.

– В этом нет необходимости, – сказал Клиффи. – Уверен, миссис Клейн, нам удастся прийти к соглашению.

– Придется, – сказал Януарий, управляющий магазином на набережной.

– Ой, я, кажется, опять назвал вас «миссис»… Извините, пожалуйста! – огорчился Клиффи.

– Мы не можем себе позволить огласку такого рода, – заявил Януарий.

– Сила привычки, – продолжал оправдываться Клиффи.

– На шантаж я не поддамся, – сказала Клейн.

– Конечно, миз Клейн.

– Я ухожу, – заявил Гриссел, вставая.

– Можно и мне вставить слово? – негромко спросила сержант Марэ.

– Естественно, миз Марэ, – радостно согласился Клиффи.

– Вы боитесь, что пострадают покупатели вашего магазина? – обратилась сержант к Клейн.

– Конечно. Представляете, что означает такого рода огласка?

– Представляю, – сказала Марэ. – Но есть способ, который абсолютно не несет в себе никакого риска.

– Вот как? – удивилась Клейн.

Гриссел снова сел.

– Все, что нам нужно, – чтобы подозреваемый завязал со мной разговор. Мы надеемся на то, что он сам подойдет ко мне и напросится в гости. Мы не можем гнаться за ним в магазине или пытаться арестовать его: у нас нет оснований. Поэтому никакого риска скандала или драки нет.

– Ну, не знаю… – Клейн с сомнением оглядела свои длинные кроваво-красные ногти.

– Может, будет лучше, если я останусь единственным сотрудником полиции в супермаркете?

– Полегче, сержант, – предупредил Гриссел.

– Инспектор, ко мне прикрепят передатчик; кроме того, мы знаем, что в супермаркете безопасно. А вы все это время можете находиться снаружи.

– По-моему, неплохо придумано, – кивнул Клиффи.

– Не понимаю, зачем менять хороший план операции только потому, что он не по вкусу гестапо. – Гриссел снова встал.

Клейн резко втянула носом воздух, как будто собиралась что-то сказать, но он не дал ей такой возможности.

– Я ухожу. Если хотите договариваться, договаривайтесь без меня.

– Мне нравится ваше предложение, – быстро сказала Клейн Андре Марэ – так, чтобы Гриссел услышал до того, как скрылся за дверью.

Тобела стоял у стойки отеля на набережной, когда принесли «Аргус». Разносчик кинул стопку газет на деревянную стойку; газеты упали с глухим стуком. Заголовок был прямо у него под носом, но он продолжал заполнять анкету гостя и не обратил внимания на крупные буквы:

«Линчеватель(ница?) преследует растлителей малолетних».

Он замер с ручкой в руке. Что там написано, что им известно? Администратор за стойкой что-то набирал на компьютере. Тобела заставил себя заполнить анкету и передал ее администратору. Тот вручил ему электронный ключ от номера и объяснил, как найти номер.

– Можно взять газету?

– Конечно. Я впишу ее стоимость в ваш счет.

Он взял газету, сумку и пошел к лестнице. По пути он читал:

«За день до того, как должен был быть вынесен приговор по делу Колина Преториуса (34 года), обвиняемого в нескольких случаях растления и насилия над малолетними, он, очевидно, стал второй жертвой человека, которою называют линчевателем с ассегаем. Неизвестный мстит за преступления, совершенные против детей».

Тобела понял, что стоит на одном месте. Сердце в груди глухо колотилось. Он поднял голову, поднялся на площадку второго этажа и только там стал читать дальше.

«Сотрудник полиции, ведущий расследование, инспектор Буши Безёйденхаут из отдела особо тяжких преступлений (ООТП), не исключает возможности того, что орудие преступления было тем же самым, которым три дня назад убит Энвер Дэвидс.

Вчера в эксклюзивном репортаже, последовавшем после анонимного звонка в редакцию «Аргуса», мы сообщили, у то орудием преступления является ассегай…»

Сколько им известно?

Глаза забегали по строчкам.

«Инспектор Безёйденхаут признал, что пока у полиции нет подозреваемых. В ответ на вопрос, не женщина ли убийца, он сказал, что не может давать комментариев по данному поводу (см. статью на с. 16, «Фактор Артемиды»)».

Тобела отпер карточкой номер, поставил сумку на пол и разложил газету на кровати. Потом пролистал до шестнадцатой полосы.

«Из греческой мифологии нам известна защитница детей, безжалостная охотница-богиня по имени Артемида, которая боролась с несправедливостью жестоко и беспощадно – она стреляла серебряными стрелами. Но похожа ли на нее женщина, которая мстит убийцам и насильникам детей?

«Возможно, линчевательница – женщина, – говорит эксперт-криминалист доктор Рита Пейн. – Если речь заходит о безопасности наших детей, мы безжалостны. Случалось, матери совершали серьезные преступления. даже убивали, чтобы отомстить за своих детей».

Но есть одна причина, почему предполагаемая современная Артемида не может оказаться женщиной: «Ассегай – не женское оружие, – утверждает доктор Пейн. – Иногда женщины пользуются ассегаем, но это всегда бывает случайный выбор, оружие подворачивается под руку. Женщина не станет выбирать ассегай заранее».

Однако это не исключает полностью той возможности, что за детей мстит женщина…»

Тобела дочитал статью до конца, и ему стало не по себе. Он сдвинул газету в сторону и, подойдя к окну, отдернул занавеску. Окно выходило на канал и на дорожку, ведущую на Ватерфронт. Он смотрел на нескончаемый поток машин и пешеходов. Что его гложет, в чем причина тревоги? То, что полиция расследует убийства, как будто он – обычный преступник? Он ведь знал, что так и будет, он не питал иллюзий на свой счет. Может, все дело в том, что на газетной полосе вся история выглядит мелкой, пустой? Какая разница, кто убивает насильников – мужчина или женщина? Лучше бы газетчики сосредоточились на сути вопроса!

Мерзавец делает черное дело. И платит за это жизнью.

– Артемида! – произнес он вслух, резко, словно выплюнул. Во рту остался неприятный вкус.

После того как она рассказала о Соне, священник как-то обмяк. Кристина понимала, что он очень устал. Его редеющие волосы прилипли к черепу; он то и дело приглаживал их своей крупной рукой. В свете, отбрасываемом настольной лампой, она заметила на подбородке растущую щетину, мятую голубую рубашку, неровно закатанные рукава. Он по-прежнему не сводил с нее глаз, по-прежнему не отвлекался от ее рассказа, но на его лице появилось настороженное выражение. Кристина поняла: он предчувствует беду, трагедию.

– Бенни, сегодня ты был очень убедителен, – сказал Клиффи Мкетсу, когда они следом за Андре Марэ вышли к машине.

– Раздражает она меня, эта долбаная миз, – признался Триссел и увидел, как напряглась спина идущей впереди сержанта Марэ. – Сержант, пожалуйста, не думайте, будто я женоненавистник, – сказал он. Он понимал, что с ним. Он понимал, что ходит по краю. Господи, таблетки ни хрена не помогают – постоянно тянет выпить, все тело словно превратилось в пересохшую глотку.

– Я так не думаю, инспектор, – ответила Марэ кротко, и ее кротость тоже раздражала.

– Вообще-то я ненавижу только таких женщин, как она. – Он передразнил: – «Это современная форма обращения к женщине; возможно, она еще не дошла до полиции». Почему им всегда нужно сказать про полицию какую-нибудь гадость? Ну почему?

Навстречу им по тротуару шли двое цветных. Оба подозрительно покосились на Гриссела.

– Бенни… – начал Клиффи, кладя ему руку на плечо.

– Ладно, – отмахнулся Гриссел, вынимая из кармана куртки ключи от машины.

Он отпер дверцу, сел и потянулся, чтобы отпереть пассажирскую дверцу. Мкетсу и Марэ сели в машину. Он вставил ключ в замок зажигания.

– Чего ради ей так не хочется, чтобы люди знали о ее семейном положении? Чего ради? Чем плохо обращение «миссис»? Или «мисс»… Шесть тысяч лет с этими обращениями все было хорошо, так нет, мать ее, ей непременно нужно быть какой-то поганой миз…

– Бенни!

– Чего ради, Клиффи?

Невыносимо. Ему надо выпить. Он нащупал в кармане клочок бумаги; он сам не помнил, что положил его туда.

– Не знаю, Бенни, – сказал Клиффи. – Поехали!

– Погоди минутку, – ответил он.

– Будь я на ее месте, я бы тоже хотела, чтобы меня называли «миз», – тихо сказала Андре Марэ с заднего сиденья.

Он нашел записку, отстегнул ремень, сказал «Извините» и вышел из машины. Прочитал номер на записке и нажал кнопки на своем мобильнике.

– Баркхейзен слушает, – ответил голос на другом конце линии.

Гриссел отошел подальше от машины.

– Док, ваши таблетки ни хрена не помогают. Я не могу удержаться. Не могу работать. Я в полном дерьме. Мне хочется всех избить. Док, я не могу больше так, сейчас куплю себе целый литр бренди и выпью. Слышите меня?

– Слышу, Бенни.

– Ладно, док, я просто хотел вам сказать.

– Спасибо, Бенни.

– За что спасибо?

– Ты сделал выбор. Но сделай милость, перед тем как выпьешь первую рюмку…

– Что мне сделать, док?

– Позвони жене и детям и скажи им то же, что и мне.

20

Она сидела и смотрела на Соню. Малышка лежала на большой кровати, подсунув ручку под щеку, а другую – еще по-детски пухлую – прижав к ротику. В окно светили лучи заходящего солнца; при свете волосы ее светились и переливались. Кристина сидела очень тихо и смотрела на дочку. Она не искала в ее чертах сходства с Вильюном, не восхищалась совершенством ее черт.

Тельце ее ребенка. Незапятнанное. Нетронутое. Святое, чистое, невинное.

Потом она расскажет девочке, что ее тело чудесно. Что она красива. Что быть красивой, привлекательной и желанной – не грех, не проклятие, а благословение свыше! Таким даром можно наслаждаться и гордиться. Она расскажет Соне, как приятно хорошо одеться, накраситься и, идя по улице, ловить на себе восхищенные взгляды мужчин. Это естественно. Они будут осаждать ее укрепления, как солдаты в бесконечной череде войн. Но у нее есть оружие, с помощью которого она позаботится о том, что ее завоюет только тот, кого выберет она сама, – любовь к себе.

Вот какой дар она принесет своей дочери.

Кристина встала и взяла новый нож, купленный в интернет-магазине. Она пошла в ванную и заперла дверь на задвижку. Посмотрелась в зеркало и легко провела лезвием по лицу – от брови до подбородка.

Как ей хотелось надавить посильнее! Как не терпелось разрезать кожу и ощутить жгучую боль!

Она сняла футболку, расстегнула за спиной застежку бюстгальтера; одежда упала на пол. Она поднесла кончик ножа к груди. Обвела сосок. Перед мысленным взором увидела, как полосует себя по груди. Она увидела надрезы, сделанные крест-накрест.

Еще два года. Всего два года!

Она присела на краешек ванны и задрала ногу. Положила левую ступню на правое колено. Поднесла нож к подушечке под большим пальцем и резко и глубоко резанула – по направлению к пятке.

Охнув от резкой боли и увидев, как на дне ванны скапливается кровь, она подумала: «Ты больная, Кристина. Больная, больная, больная».

– Вначале Карлос мне даже нравился. Он был не такой, как все, – со мной. По-моему, в Колумбии больше принято ходить к проституткам, чем у нас. Он никогда не боялся, что его кто-нибудь увидит, как большинство моих клиентов. Он был невысокий, жилистый, ни грамма лишнего жира. Всегда смеялся. Всегда был рад меня видеть. Сказал, что я – самая красивая кончита на свете. «Ты – блондинистая бомба Карлоса». Он всегда говорил о себе так. В третьем лице. Никогда не говорил: «Я». «Карлос хочет тебя клонировать и экспортировать в Колумбию. Ты очень красива для Карлоса».

У него были нежные руки; вот одно из немногого, что я о нем помню. Нежные, мягкие, как у женщины. В постели он вел себя шумно – издавал разные звуки, кричал по испански. Он кричал так громко, что однажды к нам в дверь постучали и спросили, не нужна ли помощь.

В первый раз он заплатил мне больше на двести рандов. «Потому что ты самая лучшая». Через несколько дней он перезвонил. «Помнишь Карлоса? Так вот, он не может без тебя жить».

Сначала он меня смешил. Когда приехал ко мне в Гарденз. До того, как я начала ездить к нему, до того, как узнала, чем он занимается. До того, как он начал ревновать.

Еще до знакомства с Карлосом она написала письмо.

«Ты была хорошей матерью. Все испортил папа. И я. Вот почему я оставляю тебе Соню».

Она хотела еще что-то добавить, написать, что мать заслуживает второго шанса с дочерью, но всякий раз, как начинала писать, она мяла листок и начинала сначала.

Поздно ночью она сидела на краешке ванны и резала себе ножом запястья. Между часом и тремя ночи – Соня спит в своей веселой детской с чайками на потолке и Микки Маусом на стене. Она понимала, что не имеет права всаживать нож глубже, потому что не может просто так бросить своего ребенка. Придется придумать что-то другое – чтобы наносить себе меньше вреда.

Интересно, сколько крови натечет в ванну…

Большое ли облегчение она испытает, когда из нее выйдет все плохое?

Карлос Сангренегра, который говорил по-английски с сильным испанским акцентом… Карлос в тесных джинсах и с усиками, о которых он так заботился. На шее, на тонкой цепочке, маленькое золотое распятие – только оно и оставалось, когда они ложились в постель, хотя собственно в постели они находились редко.

– По-собачьи, кончита, Карлос любит по-собачьи!

Он стоял на полу, широко расставив ноги; она склонялась над кроватью. С самого начала он был не такой, как все. Он был как ребенок. Все в ней возбуждало его. Ее груди, цвет волос, глаза, тело, бритый лобок.

Он приходил и раздевался, и был уже готов. Он не хотел никаких разговоров вначале. Ему никогда не бывало неловко.

– Разве ты не хочешь сначала поговорить?

– Карлос платит пять сотен не за разговоры. Это он может получить бесплатно где угодно.

Он ей нравился – в те первые разы. Возможно, потому, что он так бурно ею восхищался и выражал свое восхищение словами. Кроме того, он приносил цветы, иногда дарил ей маленькие подарки, а когда уходил, всегда оставлял немного денег сверху. Она решила, что так принято в Южной Америке. До Карлоса у нее не было латиноамериканцев. Немцы, англичане, ирландцы (эти обычно пьяные), американцы, голландцы (которые всегда на что-нибудь жаловались) и скандинавы (наверное, лучшие любовники из всех). Но Карлос был первым. Колумбиец.

Его происхождение ничего не значило для нее; она лишь смутно вспоминала оранжевого цвета пятно из школьного атласа.

– Чем ты занимаешься?

После секса он отдыхал, положив голову ей на грудь.

– Чем занимается Карлос? Ты не знаешь?

– Нет.

– Все знают, чем занимается Карлос.

– Вот как?

– Карлос – профессиональный любовник. Чемпион мира по любви в тяжелом весе. Каждый трах – нокаут. Уж кому и знать, как не тебе, кончита.

Она только рассмеялась. Что еще оставалось делать?

Он принял душ, оделся, вынул из бумажника деньги сверх оговоренной суммы и положил их на прикроватную тумбочку, сказав:

– Карлос дает тебе небольшую добавку. – Он говорил со странной интонацией – как будто спрашивал. Но она уже привыкла. Тогда он сунул руку в карман джинсов и спросил: – Ты не знаешь, чем занимается Карлос?

– Нет.

– Ты не знаешь, что является главным предметом экспорта из Колумбии?

– Нет.

– Ах, кончита, ты так невинна! – В руке у него оказался белый прозрачный целлофановый пакетик, заполненный белым порошком. – Знаешь, что это такое?

Кристина приложила руку ко лбу и сделала вид, будто задумалась.

– Кокаин?

– Да, кокаин, конечно, кокаин! Колумбия – самый крупный производитель кокаина в мире, кончита.

– Ух ты!

– Хочешь?

Он протянул ей пакетик.

– Нет, спасибо.

Услышав ее ответ, он разразился громким хохотом:

– Ты не хочешь первосортного, класса «супер», колумбийского «снежка»?

– Я не принимаю наркотики, – ответила она чуть смущенно, как будто опасаясь задеть его национальную гордость.

Внезапно он посерьезнел:

– Да, кончита у Карлоса чистая!

Она приписывала первые опасные признаки его латиноамериканской крови – они были всего лишь еще одной чертой, отличающей его от других.

Иногда он звонил и говорил:

– Карлос едет к тебе.

– Сейчас?

– Ну конечно сейчас. Карлос соскучился по своей кончите.

– Я тоже по тебе соскучилась, но могу увидеться с тобой только в три часа.

– В три часа?!

– Знаешь ли, у меня есть и другие клиенты.

Он что-то произнес по-испански – резкое двусложное слово.

– Карло-о-ос! – ласково проворковала она.

– Сколько они тебе платят?

– Столько же, сколько и ты.

– Они приносят тебе цветы?

– Нет, Карлос…

– Они тебе доплачивают?

– Нет.

– Так зачем встречаться с ними?

– Мне надо зарабатывать на жизнь.

Он молчал; наконец она позвала его по имени.

– Карлос приедет завтра. Карлос хочет быть первым, понимаешь? Первым любовником за день.

– Однажды он позвонил и сказал, что сейчас пришлет за мной человека. В большом БМВ приехали двое незнакомых парней; они ориентировались по навигатору. Они отвезли меня в Кэмпс-Бэй. Мы вышли, но дом я увидела не сразу, потому что он был на холме. Наверх надо подниматься на лифте. Огромные панорамные стекла, роскошный вид, а мебели почти нет. Карлос сказал, что только что купил дом и я должна помочь ему, потому что он не очень разбирается в дизайне.

Может быть, в ту ночь у меня в голове впервые что-то щелкнуло. Я пробыла там полчаса, а потом посмотрела на часы, но Карлос рассердился и сказал:

– Не смотри на часы!

Я хотела возразить, но он сказал:

– Карлос о тебе позаботится, ясно?

Мы ели на балконе, на одеяле, и Карлос болтал – как будто мы с ним были друзьями-приятелями. Те двое, что привезли меня, тоже находились где-то неподалеку; Карлос сказал, что они его телохранители и что их не нужно бояться. Потом он спросил:

– Сколько ты получаешь в месяц, кончита?

Мне не хотелось ему говорить. О моих заработках спрашивают многие клиенты, но я никому ничего не говорю – какое их дело? Поэтому я ответила:

– Это мое личное дело.

Тогда-то он и раскололся:

– Карлос не хочет, чтобы его подружка встречалась с другими парнями. Но он понимает, что тебе надо зарабатывать на жизнь, и он тебе заплатит. Больше. В два раза.

А я ответила:

– Нет, Карлос, я не могу.

И он разозлился, в первый раз. Перевернул одеяло с едой и заорал на меня по-испански. Мне показалось, он меня ударит. Я взяла сумочку и сказала: я лучше пойду. Я испугалась; он стал другим, у него было такое лицо… Откуда-то вышли телохранители; они поговорили с ним, и он вдруг успокоился и сказал:

– Извини, кончита. Карлосу очень жаль.

Но я попросила: пусть его телохранители отвезут меня домой. Он все шутил, а когда я выходила, дал мне две тысячи. Я взяла, потому что мне показалось: если я попытаюсь вернуть ему деньги, он снова разозлится.

На следующее утро я позвонила Ванессе и спросила, что мне делать. Карлос считает меня своей подружкой и хочет платить мне за то, чтобы я была только с ним. Она сказала: это плохо, от него надо избавиться, ты не должна портить себе жизнь. Я поблагодарила ее и попрощалась, потому что не хотела рассказывать, что Карлос связан с наркотиками, и у него ужасный характер, и я понятия не имею, как от него избавиться.

Потом я позвонила Карлосу, а он сказал, что ему очень жаль, что вчера он вспылил, – сослался на неприятности на работе. Вечером он прислал мне цветы, и я подумала, что все наладится. Но потом избили одного из моих клиентов – на пороге моей комнаты в Гарденз.

В хозяйской спальне в Кэмпс-Бэй стояла теперь кровать под балдахином на четырех столбиках. Он нанял дорогого, известного дизайнера интерьеров, который начал со спальни. Там все было в белом: занавески, покрывала, простыни на кровати – как паруса на корабле. Он хвастался своей обстановкой, как маленький мальчик; пока она шла по коридору, он закрывал ей глаза руками, а потом воскликнул:

– Та та та-там! Смотри! – и следил за ее реакцией. Четыре или пять раз спросил: – Тебе нравится спальня?

И Кристина всякий раз отвечала:

– Очень красиво!

Спальня и в самом деле была красивой. Он прыгнул на кровать и велел:

– Иди к Карлосу! – Он был очень энергичен, весел, еще более неуемен, чем обычно, и она попыталась забыть о том, что где-то в доме сидят его телохранители.

Позже, лежа рядом с ней, он обводил кончиком золотого распятия ее соски и вдруг спросил:

– Где ты живешь, кончита?

– Ты ведь знаешь…

– Нет, где ты живешь на самом деле?

– В Гарденз-Сентер, – ответила она, надеясь, что он скоро сменит тему.

– Думаешь, Карлос глупый, потому что у него глупый вид? Там ты работаешь, а где твой дом, где холодильник с твоими рисунками?

– Я не могу себе позволить другой дом, ты слишком мало мне платишь.

– Карлос платит тебе мало? Карлос платит тебе много! Всякий раз мой бухгалтер говорит: «Карлос, помни, мы здесь для того, чтобы получать прибыль».

– У тебя есть бухгалтер?

– Конечно. Думаешь, Карлос – мелкая рыбка? Кокаин – крупный бизнес, кончита. очень крупный.

– Вот как.

– Ну как, пригласишь Карлоса к себе домой?

Никогда, подумала она, ни за что на свете. Вслух же она сказала:

– Может быть…

– Не доверяешь Карлосу?

– Можно кое о чем спросить тебя?

– Кончита, можешь спрашивать Карлоса о чем угодно.

– Это ты приказал избить моего клиента?

– Какого клиента?

Карлос поспешно отвел глаза в сторону; он не умел лгать.

Он ребенок, подумала Кристина, и ей стало страшно.

– Обыкновенного. Ему пятьдесят три года.

– С чего ты взяла, что Карлос его избил?

– Не ты. Но может, твои телохранители?

– Он покупал наркотики?

– Нет.

– Они избивают только тех, кто не платит за наркотики, поняла?

– Поняла.

Она узнала то, что хотела. Но легче ей не стало.

Гриссел и Клиффи сидели в рыбном ресторане, в ста метрах от входа в «Вулвортс». У каждого был наушник в ухе. Они услышали, как Андре Марэ в сотый раз произнесла: «Проба, проба», но на сей раз на заднем плане слышался металлический голосок: «Следующий!»

Клиффи Мкетсу кивнул, как он делал всякий раз. Его жесты ужасно раздражали Гриссела. Ведь Марэ не видит, как он кивает, она в продуктовой секции «Вулворта», а они здесь. И потом, у нее только микрофон, наушники у них. Связь односторонняя, так зачем Клиффи, мать его, все время кивает?!

За столиком напротив мужчина и женщина пили красное вино. Женщина средних лет, но симпатичная, похожая на Фару Фоссетт, с большими круглыми золотыми серьгами; пальцы унизаны многочисленными кольцами. Мужчина выглядел молодо – он вполне мог бы быть ее сыном, но то и дело нежно брал свою спутницу за руку. Парочка дико раздражала Гриссела. Они пили вино, а он явственно ощущал вкус вина во рту. Они были богаты. Они были вместе. Они могут пить и быть вместе, а он? Он может только сидеть с кивающим, как болванчик, Клиффи Мкетсу, умником Клиффи, который готовится к экзаменам в полицейской академии, – он хороший полицейский, но немного недотепистый, все время какой-то рассеянный, как если бы постоянно думал об учебе.

Смогут ли они с Анной когда-нибудь вот так сидеть вместе, держаться за руки, попивать вино и обмениваться нежными взглядами? Как этого добиться? Как вернуть любовь после двадцати лет семейной жизни? Вообще-то никак, потому что он уже никогда не сможет попивать вино. Нельзя, если ты алкоголик. Ты не имеешь права выпить ни капли. Ничего. Ни одной долбаной капли! Даже нюхать красное вино нельзя.

Он сказал доку Баркхейзену, что собирается напиться, и старый врач ответил: «Сделай милость, позвони жене и детям и сообщи им об этом», потому что знал, что Гриссел ни за что не позвонит. Ему хотелось разбить мобильник к черту о тротуар, хотелось что-нибудь сломать, но он только заорал – сам не зная что. Обернувшись, он увидел, что Клиффи и Андре Марэ сидят в машине, старательно делая вид, будто ничего не произошло.

– Вон, как слышишь меня?

Клиффи беседовал по рации с другой бригадой. Они бродили в секции одежды на втором этаже, расположенной прямо над продовольственным магазином.

– Десять сорок, приятель, – сказал инспектор Вон Купидон, как если бы они играли.

Они с новичком Джайми Кейтером были в резерве. Новичок произносил свое имя именно так – Джайми, а не Джейми, как назвал бы его всякий нормальный человек. Сегодня всем хочется выглядеть иностранцами. Что плохого в добрых старых африканерских именах? Сам Гриссел ни за что не выбрал бы себе таких напарников. Купидон – известный разгильдяй, а Кейтер – хвастун, недавно переведенный из участка на Столовой горе. Там он прославился и попал на первые полосы газет. В репортаже о нем правда была густо перемешана с сенсационными домыслами. «Детектив голыми руками ловит банду угонщиков машин». У Джайми Кейтера бицепсы, накачанные в модном тренажерном зале, и физиономия, от которой должны млеть школьницы старших классов. Один из немногих белых, переведенных в последнее время в отдел особо тяжких преступлений. Такой была команда, призванная охранять Андре Марэ и поймать гнусного серийного убийцу: алкоголик, недотепа, хвастун и разгильдяй.

В голове вертелось сразу много мыслей; Гриссел размышлял и о парочке напротив. Интересно, женаты ли они? А если женаты, то друг на друге ли? Что, если и у Анны есть молодой человек, который по вечерам пятницы держит ее за руку? Ведь не может же быть, что ей больше не хочется ласки, мужского внимания; она нормальная женщина. Сексуальное желание невозможно просто выключить, как конфорку электроплиты, как невозможно смириться и с тем, что муж – бессовестный алкаш. На работе Анна сталкивается с мужчинами; как она поведет себя, если встретит молодого человека, трезвенника, который проявит к ней интерес? Она до сих пор красива, несмотря на «гусиные ланки» в уголках глаз – морщинки появились из-за того, что ее муж пьет. И фигура у нее еще вполне… Он знает, каковы мужчины; наверняка кто-нибудь попытается подкатиться к ней. Долго ли она будет отвечать «нет»? Долго ли?

Гриссел вытащил мобильник. Ему вдруг стало очень важно выяснить, где находится его жена в пятницу вечером. Набрал номер, поднес телефон к свободному от приемника уху.

Он долго слушал длинные гудки.

Он смотрел на Фару Фоссетт и ее молодого спутника.

Они смотрели в глаза друг другу, и в них светилось желание. Он мог бы поклясться, что оба очень возбуждены.

– По-моему… это он… – послышался в наушнике голос Андре Марэ, прерываемый треском.

– Что? – спросил Гриссел и посмотрел на Клиффи, который просто пожал плечами и кончиком указательного пальца похлопал по своему наушнику.

– Алло, – сказал на том конце линии его сын.

– Алло, Фриц!

– Здравствуй, папа.

В голосе мальчика не слышалось радости.

– Как ты?

Ответа он не расслышал, потому что в другом ухе загудело. Он уловил лишь обрывок фразы, произнесенной сержантом Андре Марэ: