Текст книги "Пик Дьявола"

Автор книги: Деон Мейер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

16

Сначала Кейптаун обошелся с ней сурово.

Во-первых, здесь целыми днями не переставая дул ветер – сильнейший зюйд-ост. Потом в хостеле на Клоф-Нек у нее украли единственный чемодан с вещами – она платила сто рандов за койку в комнате, которую делила с пятью надменными, всем недовольными молодыми туристками из Германии. Съемные квартиры были редкостью и стоили дорого, общественный транспорт ходил редко; ей сложно было разобраться в хитросплетениях маршрутов. Однажды Кристина прошла пешком до самого Си-Пойнта, чтобы взглянуть на сдаваемую квартиру, но оказалось, что ей предлагают настоящую лачугу с выбитыми стеклами и исчерканными граффити стенами.

Она прожила в хостеле две недели, а потом нашла комнату на чердаке в старом жилом доме на Бель-Омбр-стрит в Тамбуре-Клофе. Прежний чердак превратили в маленькое и вполне пригодное для жилья помещение – вдоль одной стены пристроили ванну и туалет, у противоположной – раковину и кухонный шкафчик. Кроме того, в комнатке имелись кровать, стол и старый, расшатанный платяной шкаф. Вторая дверь выходила на крышу, откуда видны были городские кварталы, Столовая гора и океан. Вполне пристойное жилье за шестьсот восемьдесят рандов в месяц. По крайней мере, чисто и аккуратно.

Ее самая главная трудность находилась в ней самой. Кристина очень боялась. Боялась родов, приближавшихся с каждым днем, боялась ухода за новорожденным и связанной с этим ответственности; боялась гнева отца. В конце концов, ей ведь придется сообщить родителям, позвонить или написать домой – она еще не решила, как лучше поступить. Но больше всего ей было страшно оттого, что деньги таяли. Каждый день она проверяла баланс в банкомате и сверяла количество денег со списком необходимых вещей, которые ей скоро понадобятся: кроватка для младенца, одежда, подгузники, бутылочки, детское питание, одеяла, кастрюля, двухконфорочная плитка, кувшин, тарелка, нож, вилка, ложка, чайник, переносной радиоприемник. Список все рос, а денег становилось все меньше. Наконец она устроилась официанткой в большой кофейне на Лонг-стрит. Она работала сверхурочно, пока могла еще прятать растущий живот.

Ее жизнью управляли цифры. Цифры стали манией. Ни о чем другом она просто не могла думать. Шестьсот восемьдесят в месяц – минимум, меньше которого она получить не имела права: надо платить за квартиру. Меньше шестисот восьмидесяти зарабатывать было нельзя. Цифра 680 снилась ей ночами, и Кристина просыпалась в холодном поту. Она открыла для себя блошиный рынок на стадионе «Грин-Пойнт» и научилась бешено торговаться. В магазинах подержанных вещей в Гарденз и на Клоф-стрит она купила кроватку, велосипед и красно-синий ковер. Она вынесла кроватку на крышу и покрасила ее в белый цвет эмалевой краской, не содержащей свинца. Увидев, что краска еще осталась, она покрасила в два слоя и желтовато-зеленый гоночный велосипед с узкими шинами и низким рулем.

В рекламной газете, которую иногда оставляли посетители кофейни, Кристина нашла объявление о продаже подержанного рюкзачка для переноски младенцев. Позвонила, поторговалась и договорилась, что рюкзачок ей привезут. Теперь, думала она, она сможет ездить на велосипеде с младенцем за спиной – ездить в горы и на море, в Грин-Пойнт, где есть качели, лесенки и детская железная дорога.

Каждую субботу она покупала лотерейный билет за двадцать рандов, а утром в воскресенье сидела у радиоприемника и ждала, когда объявят выигрышные номера, которые она отмечала на карточке шариковой ручкой. Кристина мечтала о том, что купит, если выиграет главный денежный приз. В начале списка был дом – один из современных перестроенных замков на склоне горы, с автоматическими дверями гаража, персидскими коврами на полу и ковриками и картинами на стенах. Огромная детская; потолок расписан рыбками и облаками, а на полу – куча ярких, разноцветных игрушек. «Лендровер-дискавери» с детским сиденьем. Огромная гардеробная, увешанная дорогой одеждой; на полу – ряды новых туфель. Кофемашина. Огромный двухдверный холодильник из нержавейки.

Однажды днем, часа в три, она сидела у себя на крыше с чашкой растворимого кофе и вдруг услышала, что жильцы из нижней квартиры занимаются сексом. Женские стоны становились все громче, все пронзительнее. Кристина не сразу поняла, в чем дело, а когда поняла, удивилась: странное время выбрали соседи для занятий любовью. И потом… наверное, не одна она их слышит. Неожиданно для самой себя она почувствовала возбуждение. Ей стало завидно: соседям, судя по всему, было хорошо. Кристина завидовала всему тому, чего была лишена сама; наконец, когда нижние жильцы вместе достигли пика, она в досаде вскочила и замахнулась полупустой кружкой – ей хотелось выплеснуть кофе на всех, кто сговорился против нее. Никакой конкретной цели у нее не было; слишком всеобъемлющим был ее гнев. Гнев против одиночества, обстоятельств, упущенных возможностей.

Кофе она тогда не вылила; усилием воли опустила руку. Покупать новую кружку ей было не по карману.

В начале марта Кристина поняла, что откладывать дальше нельзя. Она проехала до самой Береговой линии, Ватерфронта, и зашла в будку таксофона – чтобы родители не выследили, откуда она звонит. Она позвонила матери на работу, в адвокатскую контору. Разговор вышел коротким.

– Господи, Кристина, ты где?!

– Мам, я бросила университет. У меня все хорошо. У меня есть работа. Я просто хочу…

– Где ты? – В голосе матери слышались истерические нотки. – Тебя ведь и полиция разыскивает! Отец вне себя, он звонит в Блумфонтейн каждый день!

– Мам, скажи ему, чтобы больше не звонил. Передай, мне до смерти надоели его молитвы и его набожность. Я не в Блумфонтейне, и он меня не найдет. У меня все прекрасно. Я счастлива. Просто оставьте меня в покое. Я больше не ребенок.

Она сама не понимала, почему так разозлилась. Может, причиной гнева был страх?

– Кристина, ты не можешь так с нами поступить! Ты ведь знаешь отца. Он в ярости. Мы очень волнуемся за тебя. Ты наш ребенок. Где ты?

– Мама, я сейчас положу трубку. Не волнуйся за меня. У меня все прекрасно. Время от времени я буду звонить тебе и сообщать, как у меня дела.

Потом она подумала, что надо было сказать что-нибудь вроде «Я люблю тебя, мама». Но она просто повесила трубку, села на велосипед и уехала.

В следующий раз она позвонила только в июне, когда Соне была неделя от роду, потому что тогда у нее возникла огромная потребность услышать мамин голос.

Тобела пил кока-колу на террасе «Уимпи» в Сент-Джордже. Он читал редакционную статью в «Аргусе», посвященную смерти Энвера Дэвидса. Делу придал пикантности анонимный звонок какой-то женщины.

Женщина видела его и заметила ассегай. Но не выдала его.

Он тогда был слишком сосредоточен. Нет, он действовал достаточно осторожно и все-таки что-то упустил. Свидетельница все же была. Ему сразу надо было сообразить, что дело получит громкую огласку. Вызовет интерес СМИ. Появятся громкие заголовки, размышления, обвинения.

«Возможно ли, чтобы насильника детей Энвера Дэвидса линчевала женщина – а не сотрудники ЮАПС, как подозревалось ранее?»

Странный вывод.

Сумеет ли полиция найти, вычислить звонившую женщину? Сумеет ли свидетельница описать его внешность?

Все это на самом деле не имело значения.

Тобела перевернул страницу. На третьей полосе была статья, посвященная опросу общественного мнения, проведенного одной радиостанцией. Следует ли вернуть смертную казнь? Восемьдесят семь процентов опрошенных ответили: «Да».

На второй полосе размещалась криминальная хроника. Три убийства в Кайелитше. Бандитская разборка в Блу-Даунсе, в результате которой погибла женщина. Угон машины в Констанции – один человек ранен. Ограбление инкассаторской машины в Монтэгю-Гарденз: двое охранников в реанимации. Изнасилование и ограбление семидесятидвухлетней женщины – в ее собственном доме в Роузбанке. Фермер в провинции Лимпопо застрелен в собственном сарае.

Сегодня детей нет.

Официантка принесла ему счет. Он свернул газету и откинулся на спинку стула. Он наблюдал за прохожими; некоторые шли быстро, целенаправленно, некоторые просто гуляли. Вокруг стояли лотки с одеждой и изделиями народных умельцев. Небо над головой было голубым. Сверху спланировал голубь; птица села на мостовую, распушив крылья и хвост.

Все это уже было – Тобела испытал эффект дежавю. Где-то в номере отеля его наполовину распакованный чемодан; надо как-то протянуть несколько дней, подождать следующего задания. Обычно он пережидал в Париже – другой город, другая архитектура, другие языки, но ощущение было тем же самым. Единственная разница – в те дни ему подбирали цель в одном мрачном заведении в Восточном Берлине, а потом курьер привозил ему стопку документов, фотографий и несколько страничек, напечатанных на машинке через один интервал. Его война. Его Борьба.

Это было в другой жизни. С тех пор мир сильно изменился, но как легко снова приноровиться к старому ритму – состоянию постоянной боевой готовности, терпению, подготовке, планированию, предвкушению следующего мощного выброса адреналина.

Он вернулся. Снова в строю. Круг замкнулся. Ему казалось, что промежуточного периода не было вовсе, как если бы Мириам и Пакамиле были его фантазией – как реклама, перебивающая сериал; раздражающая картина чужого семейного счастья.

Он расплатился за газировку, зашагал к таксофонам и снова набрал номер.

– Простите, профессор Аккерман вернулся?

– Минуточку.

Секретарша соединила его. Он снова назвался вымышленным именем и заявил, что он журналист, который внештатно сотрудничает со многими изданиями. Далее он сказал, что прочел статью в архивной подшивке «Бургера», где профессор утверждал: педофилы неисправимы. Ему важно понять, что это значит.

Профессор вздохнул и помедлил с ответом.

– Ну, мистер Нулвази, это значит именно то, что я сказал.

– Нзулувази.

– Извините, я совершенно не запоминаю имен. Я хотел сказать, что официальная точка зрения такова: согласно статистике, реабилитация подобных субъектов не оправдывает себя. Иными словами, даже после длительного тюремного срока никто не гарантирует, что педофил снова не нападет на ребенка. – В голосе профессора слышалась усталость.

– Официальная точка зрения…

– Да.

– Она расходится с тем, как все обстоит на самом деле?

– Нет.

– Но мне показалось, вы не поддерживаете официальную точку зрения.

– Дело не в поддержке. Дело в семантике.

– Простите…

– Мистер Нулвази, можно вас попросить не записывать то, что я вам сейчас скажу?

На сей раз Тобела проигнорировал неправильное произношение фамилии.

– Конечно.

– И вы не будете меня цитировать?

– Даю вам слово.

Профессор снова замешкался с ответом, как будто взвешивал ценность своих слов.

– Суть в том, что… я вообще не верю в то, что их можно реабилитировать.

– Совсем?

– Это ужасное заболевание. А лекарство от него нам еще только предстоит найти. Трудность в следующем: иногда нам кажется, что мы ближе подошли к решению проблемы, но оказывается, никакого решения нет вовсе. – В голосе профессора слышалась все та же отчаянная, безнадежная усталость. – Они выходят из тюрьмы и рано или поздно снова берутся за свое, а в результате мы имеем еще больше искалеченных детских судеб. Вред, который наносят педофилы, огромен. Он неизмерим. Он разрушает жизнь, окончательно и бесповоротно. Он причиняет невероятные травмы. И с каждым годом таких искалеченных судеб все больше. Бог знает, в чем тут дело. Либо наше общество порождает все больше подонков, либо беззаконие, которое творится у нас в стране, толкает их к новым злодеяниям. Не знаю…

– Значит, по-вашему, их вообще нельзя выпускать на свободу?

– Поймите меня правильно. Я знаю, что вечно держать их за решеткой негуманно. Педофилам в тюрьме приходится несладко. Их там считают последними отбросами. Их насилуют, бьют и унижают. Но они отбывают наказание, проходят программу реабилитации, выходят на свободу и берутся за свое! Некоторые – сразу, другие – через год, два, три. Не знаю, как решить эту проблему, но нам придется ее решать.

– Да, – сказал Тобела, – нам придется ее решать.

Как скучно, должно быть, повседневное существование священника – он сидел и слушал ее с неизменным интересом. Он по-прежнему слушал ее рассказ внимательно; на лице у него застыло нейтрально-сочувственное выражение, руки расслабленно лежали на столешнице. В доме было тихо, снаружи – тоже, слышалось только зудение мошкары. Ей было странно – она привыкла к вечному шуму машин, людей – к шуму большого города. Она и сама всегда в движении.

Здесь идти было некуда.

– Денег у меня больше не было. Если у тебя нет денег, тогда должно быть время выстаивать длинные очереди с ребенком на руках в ожидании прививок, рецепта на лекарство от кашля или поноса. Если у тебя есть ребенок и тебе нужно работать, значит, надо платить няне или за ясли. Если ты работаешь официанткой, тебе нужно приплачивать кому-то, кто присмотрит за ребенком ночью. А еще представьте, каково это – пешком возвращаться домой с ребенком на руках в час ночи зимой… Разумеется, я не могла позволить себе такси. Если ты не будешь работать ночами, ты упустишь самые выгодные смены и самые щедрые чаевые. Поэтому ты ничего не покупаешь себе и мечешься, пробуя то одно, то другое, пока не понимаешь, что все равно не выиграешь.

Я больше не справлялась – на меня столько всего навалилось. Каждый понедельник я читала приложение «Работа» к газете «Таймс» и рассылала резюме куда только можно: на должность секретарши, регистратора в поликлинику, клерка. Потом, если везет, тебя приглашают на собеседование. Но там всегда происходит одно и то же. У вас нет опыта работы? Ах, у вас ребенок… Вы разведены? Извините, нам требуются люди с опытом работы. Нам нужен сотрудник с машиной. Нам нужен сотрудник, который знает бухучет.

Извините, но мне надо было выживать. Я уволилась из кофейни, потому что там давали слишком мало чаевых – кроме того, зимой вообще было мало посетителей. Мне удалось устроиться в «Траулер», рыбный ресторан, который открылся на Клоф-стрит. И вот однажды вечером один посетитель вдруг спросил меня: «Хочешь заработать по-настоящему?» – и я ответила: «Да». Тогда он спросил: «Сколько?» – но я ничего не поняла: «Столько, сколько смогу». А он ответил: «Триста рандов», и я спросила: «Триста – за сколько? За день?» А он этак улыбнулся и сказал: «Ну, вообще-то за ночь». Он был самый обычный посетитель, около сорока, в очках, с брюшком, и я спросила: «Что я должна буду делать?» – а он ответил: «Сама знаешь», но даже тогда у меня ничего не щелкнуло. Тогда он сказал: «Принеси ручку, и я напишу тебе мой адрес. Я остановился в таком-то отеле». Наконец до меня дошло. Я стояла и смотрела на него. Мне хотелось затопать ногами, накричать на него. За кого он меня принимает? Я жутко разозлилась, но что я могла поделать? Он все же был посетителем. Я принесла ему счет, а когда подняла голову, он ушел. Он оставил мне сто рандов чаевых и записку с номером, а ниже приписал: «Пятьсот – за час?» Я сунула записку в карман, потому что боялась, что кто-нибудь ее увидит.

Пятьсот рандов! Когда платишь за жилье шестьсот восемьдесят, пятьсот – большие деньги. Если нужно платить четыреста пятьдесят в ясли плюс дополнительно за выходные, потому что в выходные больше всего чаевых, пять сотен заполняют огромную дыру. Если живешь на триста рандов в месяц и не знаешь, будут они у тебя или нет, да еще нужно откладывать на машину, потому что как забирать ребенка от няни в дождь… в общем, я то и дело вынимала ту записку из кармана и перечитывала ее. Но кто это понимает? Какой белый человек это понимает?

А потом думаешь: а какая, собственно, разница? С этим сталкиваешься каждый день. Приходит парочка; кавалер кормит даму, поит ее вином, а ради чего? Чтобы затащить ее в постель. Какая разница? Триста рандов за обед или пятьсот за секс.

Мужчины в любом случае ко мне приставали. И сначала, в кофейне, даже когда я была беременна, и потом, в «Траулере» – просто проходу не давали. Постоянно, все время. Некоторые только косились, некоторые отпускали замечания вроде «хорошая фигурка» или «ну и попка у тебя, красотка». Некоторые напрямую спрашивали, свободна ли я вечером в пятницу, или интересовались, есть ли у меня кто-нибудь. Тщеславные оставляли номер мобильного на счете, как будто они – дар Божий. Некоторые начинали знакомство с общих вопросов: «Откуда ты?», «Давно ли живешь в Кейптауне?», «На каком факультете учишься?». Но я прекрасно понимала, что все они хотят одного и того же, потому что скоро они спрашивали: «Ты живешь одна?» – или восклицали: «Господи, мы с тобой так хорошо разговорились! Может, встретимся после твоей смены, еще поболтаем?» Сначала ты думаешь, что ты – нечто особенное, потому что среди них попадаются симпатичные и остроумные, но потом ты слышишь, что они закидывают удочки и пристают ко всем, даже к самым уродливым официанткам. Все время, все они, как те кролики из рекламы долгоиграющих батареек – они все не останавливаются; и не важно, шестнадцать им или шестьдесят, женаты они или холосты, все они постоянно высматривают жертву и никак не могут остановиться.

Потом ты возвращаешься в свою комнату и думаешь обо всем. Ты думаешь о том, чего у тебя нет, и о том, что действительно нет никакой разницы. Ты думаешь о пяти сотнях, лежишь и представляешь, как это будет – в конце концов, что такого, если и провести часок в номере отеля?

17

Весь день Гриссел искал подходящую кандидатуру на место подсадной утки – сотрудницу полиции среднего возраста, которая должна была не спеша прохаживаться по «Вулворту» на Береговой линии вечером в пятницу. Она должна быть такой, чтобы подонок клюнул на нее. Наконец кто-то предложил сержанта Марэ из Клермонта: ей под сорок, и она, наверное, подойдет. Бенни позвонил и договорился с ней о встрече, чтобы все обсудить.

Он поехал в Клермонт по шоссе М-5, потому что так было быстрее, и свернул в Ландсдаупе, чтобы выехать на Мейп-роуд. У съезда с эстакады, слева от шоссе, он увидел рекламный щит – очень широкий и высокий. Светлое пиво «Касл». Черт, он уже сто лет не пил пива! На плакате была нарисована кружка с запотевшими стенками, с шапкой белой пены и содержимым цвета мочи. Как назло, на светофоре зажегся красный, и пришлось долго стоять и глазеть на ту проклятую кружку с пивом. Гриссел явственно ощущал вкус напитка – сухой, горьковатый… Он чувствовал, как жидкость стекает по горлу, но сильнее всего чувствовал, как по телу разливается тепло от лекарства, попавшего в желудок.

Когда он пришел в себя, кто-то сзади уже раздраженно гуднул в клаксон – один раз, нетерпеливо. Он подскочил на месте и отъехал прочь, только теперь поняв, что случилось, и испуганный силой своего влечения.

Он подумал: «Ну и какого черта мне теперь делать? Как бороться с наваждением – лекарства, кажется, не помогают?» Господи, он сто лет не пил пива!

Он понял, что слишком сдавил рулевое колесо, и попытался отдышаться, успокоиться…

Еще до того, как сержант Марэ встала из-за стола, Гриссел понял: она отлично подойдет. У нее был такой блеклый вид, она казалась гораздо старше своих лет; волосы обесцвечены, но корни темные. Она сказала, что ее зовут Андре. Когда сержант улыбнулась, он заметил, что один передний зуб у нее растет чуть вкось. Она смотрела выжидательно, словно ждала от него вопросов в связи с ее именем.

Гриссел сел напротив, рассказал ей о деле и своих планах. В конце он заявил, что сержант идеально подходит на роль подсадной утки, но он не имеет права принуждать ее к участию в операции.

– Я согласна, – сказала сержант Марэ.

– Это может оказаться опасным. Нам придется ждать до тех пор, пока он сделает первый шаг.

– Я согласна, – повторила она.

– Посоветуйтесь вечером с мужем. Утро вечера мудренее. Позвоните мне завтра.

– В этом нет необходимости. Я согласна.

Он переговорил с начальником участка – испросил его разрешения, хотя в том не было нужды. Рослый цветной капитан пожаловался, что у него и так мало людей, сотрудников не хватает, а без Марэ они вообще не справятся: кто будет ее замещать, пока ее не будет? Гриссел объяснил, что речь идет только о вечерах пятницы, начиная с пяти, а сверхурочные сержанта не будут оплачиваться из бюджета участка.

– Тогда ладно, – кивнул капитан.

Позже он поехал в Гарденз; рядом на сиденье лежала бумажка с адресом квартиры.

Френд-стрит… ну и названьице! «Маунт-Нельсонз-Мэншенз». Дом номер 128.

Он никогда не жил в этом районе. Всю жизнь он провел на северных окраинах Кейптауна, начиная со школы в Пэроу-Эрроу, если не считать года в полицейском колледже в Претории и трех лет в Дурбане, где он служил констеблем. Господи, вот куда он не хотел бы вернуться – там так жарко и влажно и так воняет. Там воняло карри, перегаром и все говорили по-английски. В те дни у него был жуткий акцент; цветные и индусы дразнили и высмеивали его – в зависимости от того, были ли они его коллегами или людьми, которых он арестовывал. «Волосатик! Паук проклятый! Тупая немчура!»

«Маунт-Нельсонз-Мэншенз». Вокруг жилого комплекса стальной забор; в подъезде металлическая дверь. Сначала надо оставить машину на улице, нажать на кнопку с надписью «Консьерж», въехать внутрь, взять ключи и пульт дистанционного управления воротами. Краснокирпичное здание, построенное лет тридцать – сорок назад, нельзя было назвать ни красивым, ни уродливым; обычная коробка, зажатая между двумя белыми оштукатуренными многоквартирными домами.

Консьержем оказался старик коса.

– Вы полицейский? – спросил он.

– Да.

– Хорошо. Нам здесь нужен полицейский.

Гриссел вытащил чемоданы из машины и втащил наверх по лестнице. Сто двадцать восемь. Дверь явно нуждается в покраске. Имеется глазок; два замка. Он повернул ключ в замке и толкнул дверь. Коричневый паркетный пол, полное отсутствие мебели, если не считать барной стойки без табуретов, несколько светлых меламиновых кухонных шкафчиков, старая трехконфорочная плита, духовка. Деревянная лестница ведет наверх. Гриссел поставил чемоданы на пол и поднялся на второй ярус. Наверху стояла кровать – односпальная, раньше она стояла в гараже, в его гараже. Его бывшем гараже. Деревянная рама, пенополиуретановый матрас, бледно-голубой наматрасник. Постельное белье лежало кучкой в изножье. Подушка и наволочка, простыни, одеяла. В спальне имелся встроенный платяной шкаф. Рядом находилась маленькая ванная.

Он спустился вниз за чемоданами.

Ни единого стула! Если он захочет сесть, придется садиться на кровать.

Не из чего есть и пить, не в чем вскипятить воду. Ни черта нет. У него сейчас меньше, чем когда он поехал в полицейский колледж.

Господи!

У себя в номере Тобела раскрыл телефонный справочник на букве «П». Скоро он нашел адрес Колина Преториуса: Пэроу, Шанталь-стрит, 122. Он съездил в магазин на Фортреккер-роуд и купил подробную карту Кейптауна.

Когда солнце скрылось за Столовой горой, он выехал на Ханнес-Лау-Драйв и свернул к Фэрфилду. Доехав до Симона-стрит, повернул и оказался на Шанталь. Четные номера справа. Дом 122 оказался неприметным строением с толстыми решетками на окнах и металлической дверью. В маленьком садике росли два стройных кипариса, несколько видов кустарников. Тобела увидел зеленый ухоженный газон. Со всех сторон садик окружал бетонный забор. Никаких признаков жизни. На стене гаража, над дверью, красовалась сине-серебристая вывеска: «Охранное предприятие «Кобра». Вооруженный ответ».

Проблема! Он чернокожий, а приехал в белый квартал. Конечно, пикап несколько повышает его шансы. В сумерках не различить, какого цвета у него кожа, не разглядеть его лица. Но так будет не всегда. Если он будет слишком долго здесь ошиваться или лишний раз проедет мимо, кто-нибудь заметит, что он черный, и удивится, что он здесь делает.

Он объехал квартал один раз и снова проехал мимо 122-го дома, на сей раз обращая внимание на соседние дома и длинную полосу парка, идущую вдоль Симона-стрит. Потом он уехал и направился в центр. Ему нужно кое-что купить.

Гриссел сидел на до сих пор не застеленной кровати и смотрел на платяной шкаф. Вся его одежда не займет и трети пространства. Именно пустота и приковывала его внимание.

Дома его гардероб был набит вещами, которые он давно не носил – либо они стали ему малы, либо так безнадежно вышли из моды, что Анна запретила ему их надевать.

А здесь можно по пальцам одной руки пересчитать предметы одежды, которые она для него уложила, не считая трусов – она упаковала восемь или девять штук, и он выгрузил их кучкой на среднюю полку.

Стирка… Как он управится? На нижней полке уже свалено грудой грязное белье за два дня; рядом стоит единственная пара туфель. И глажка – черт, он сто лет не брал в руки утюга! Готовка, мытье посуды. Уборка, в конце концов! В спальне от стены до стены лежал грязный коричневый ковер.

Он выругался, вставая.

Снова вспомнил рекламу пива.

Нет, нет, только не это, ведь именно пьянство и довело его до такого жалкого положения! Нельзя. Надо придумать какое-то занятие. У него в кейсе папки с делами. Но где ему работать? На кровати? Нужен табурет для барной стойки. Сегодня уже поздно искать. Хочется кофе. Может, «Пик энд Пэй» в Гарденз еще открыт. Гриссел взял бумажник, мобильный телефон и ключи от новой квартиры и спустился по лестнице в пустую гостиную.

Тобела купил карманный фонарик, батарейки, бинокль и набор отверток. Потом зашел перекусить в ресторан и развернул на столе карту.

Сначала нужно попасть в пригород. Оставлять машину рядом с домом нельзя, ведь пикап зарегистрирован на его имя. Кто-нибудь может записать номер. Или запомнить его. Значит, придется оставить машину в другом месте и войти в квартал пешком, но это все равно рискованно. На заборе каждого второго дома имеется объявление о том, что дом подключен к сигнализации и охраняется частной охранной фирмой. Квартал наверняка объезжают патрульные машины; из любого окна может высунуться настороженное лицо, которое охотно позвонит в полицию: «На нашей улице чернокожий».

Днем возможностей больше; он может прикинуться садовником, который идет на работу. Ночью риск увеличивался многократно.

Он изучил карту. Провел пальцем вдоль Ханнес-Лау-Драйв до места пересечения с шоссе № 1. Если он оставит машину севернее шоссе, пройдет по узкой полоске через рощу и парковку… Путь долгий и неблизкий, но так можно добраться до места.

«В суде слушается дело Колина Преториуса, обвиняемого в растлении и изнасиловании малолетних… Вчера одиннадцатилетний мальчик показал, что обвиняемый три года назад позвал его к себе в кабинет и продемонстрировал материалы порнографического характера. Затем обвиняемый запер дверь и начал заниматься онанизмом, призывая мальчика делать то же самое».

Следующая трудность – как проникнуть в дом. Парадная дверь слишком заметна; ему нужно перелезть через стену сзади, там бетонный забор скроет его от соседей. На окнах металлические решетки. Раз дом под охраной, значит, есть сигнализация. И «тревожная кнопка»…

«Женщина, чье имя не разглашается, засвидетельствовала, что у ее пятилетнего сына наблюдались симптомы стресса, включавшие в себя острую агрессивность, энурез по ночам и рассеянность. Данные симптомы побудили родителей обратиться к детскому психологу. В клинике мальчик признался, что в течение трех месяцев подвергался домогательствам Преториуса, владельца школы-интерната».

У него два выхода. Подождать, пока Преториус вернется домой. Или попробовать вломиться в дом. Первый вариант слишком непредсказуем; здесь трудно что-либо рассчитать заранее. Второй вариант труднее, но он не невозможен.

Он расплатился за газировку. Голода он не чувствовал. Им владело предвкушение, смутное напряжение, обострявшее все чувства. Он сел в пикап, стоявший на парковке, и уехал.

«В ходе ареста полицейские конфисковали компьютер Преториуса, компакт-диски и видеокассеты. Инспектор Дрис Аюйт из отдела насилия в семье на суде сообщил, что «такого количества детской порнографии и такого ужасного свойства, как у обвиняемого, сотрудникам отдела еще не доводилось видеть».

Он влился в плотный поток машин.

Он думал о Пакамиле – как хорошо им было всего за неделю до гибели мальчика. Тогда они ездили в горы Мпумаланги. Ездили на мотоциклах, вместе с шестью другими обучающимися, при ярком утреннем солнце, между красивыми деревянными домиками. Сынишка не сводил глаз с инструктора, который наставительно поучал:

– Самый главный враг мотоциклиста – привязка к препятствию. Это у нас в крови. Связь между глазами и мозгом, к сожалению, работает именно так: если вы смотрите на ямку или камень, то непременно на нее наедете. Старайтесь не смотреть непосредственно на само препятствие. Летчиков-истребителей учат отводить взгляд на девяносто градусов от цели в тот момент, когда они нажимают кнопку «Пуск». Как только заметили препятствие на дороге, вы знаете, что оно есть. Пошарьте глазами вокруг; отведите взгляд чуть в сторону. Тогда вы и ваш мотоцикл автоматически объедете препятствие.

Тогда Тобела подумал: урок касается не только вождения мотоцикла – в жизни все происходит так же. Даже если ты понимаешь это поздно или тогда, когда уже почти слишком поздно. Иногда ты так и не видишь камня на дороге. Как после его возвращения с войны. Он был готов к бою, напряжен, нацелен на новую Южную Африку. Он рад был отдать родине все свои навыки, знания и опыт. Бывший питомец школы КГБ, выпускник школы снайперов Штази, участник семнадцати операций в различных местах Европы.

Оказалось, что на родине он никому не нужен.

Если не считать Орландо Арендсе, конечно. Целых шесть лет он охранял наркобарона и выколачивал для него долги. Постепенно он начал различать на дороге камни и выбоины. Наконец он понял: ему нужно выбрать что-то более безопасное, чтобы не разбиться о скалы.

А что сейчас?

Он остановился на Хендрик-Вервурд-Драйв, у Тейгерберга, откуда весь Кейптаун видно как на ладони до самой Столовой горы, поблескивающей в ночи.

Тобела посидел так некоторое время, но не увидел города.

Может быть, инструктор ошибался: в жизни недостаточно избегать препятствий. Как ребенок выберет правильный путь, избежит всех несчастий, всех ловушек? Если речь идет о детях, наверное, нужно, чтобы кто-то убирал препятствия с их пути.

Когда Гриссел поднялся на свой этаж, неся в обеих руках пакеты с едой, то увидел на пороге доктора Баркхейзена; тот тянулся к звонку.

– Пришел проверить, как вы.

Позже они сидели по-турецки на полу кухни, пили растворимый кофе из новеньких чашек в цветочек, и Гриссел рассказывал доктору о рекламе пива. Доктор сказал: это только начало. Он начнет видеть то, что раньше было невидимым. Весь мир словно сговорится его преследовать, вся Вселенная будет уговаривать сделать всего один глоточек, выпить всего одну рюмочку.