Текст книги "Пик Дьявола"

Автор книги: Деон Мейер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

10

– Меня зовут Бенни Гриссел, и я алкоголик.

– Здравствуй, Бенни! – радостно произнес хор из тридцати двух голосов.

– Вчера вечером я выпил целую бутылку «Джека Дэниелса» и ударил жену. Сегодня утром она выгнала меня из дома. Я не пил целый день. Я здесь потому, что не могу удержаться, чтобы не пить. Я пришел потому, что хочу вернуть жену, детей и прежнюю жизнь.

Он прислушивался к собственному голосу, слышал в нем отчаяние. Кто-то захлопал, и потом весь пыльный церковный зал разразился аплодисментами.

Он выжидал в темноте за длинным, невыразительным зданием, инстинктивно подметив расположение окон и выходов и прикинув расстояние до пикапа. Судя по всему, раньше «Желтая роза» была жилым домом, – наверное, в пятидесятых годах, до того как Кайелитшу захватил промышленный бум, здесь жили мелкие фермеры.

На крыше, чуть ниже конька, красовалась неоновая вывеска с названием и нарисованной ярко-желтой розой. Внутри гремел рэп. Занавесок на окнах не было. Лучи света из ярко освещенного зала падали на автостоянку – веселые огоньки бегали по предательскому черному камню.

Внутри было полно народу; посетители сидели за дешевыми столами. Тобела разглядел среди них несколько европейских туристов, на чьих лицах застыло выражение наигранной радости – как у миссионеров, которые попали в деревню каннибалов. Он протолкался внутрь и увидел, что за сосновой стойкой остались два или три свободных места. Два молодых чернокожих бармена без устали принимали заказы. Официантки то и дело подскакивали к ним и проворно обслуживали клиентов. К их тонким маечкам были приколоты желтые пластмассовые розы.

– Что будешь пить, здоровяк? – спросил бармен с деланым американским акцентом.

– У вас есть «Виндхук»? – ответил вопросом на вопрос Тобела на своем родном языке.

– Светлое или легкое, друг мой?

– Вы коса?

– Да.

Ему хотелось сказать: «Так и говори со мной на коса», но он сдержался, потому что ему нужна была информация.

– Светлое, пожалуйста.

Перед ним появились бутылка пива и стакан.

– Одиннадцать рандов восемьдесят.

Одиннадцать восемьдесят? Ну и химики! Тобела дал пятнадцать.

– Сдачу оставь себе.

Потом поднял стакан и выпил.

– Надеюсь, когда я закончу свой рассказ, вам не расхочется аплодировать, – сказал Гриссел, когда овация смолкла. – Потому что сегодня я скажу вам то, что должен был сказать еще в девяносто шестом. Не уверен, что вам понравится то, что вы сейчас услышите. – Он покосился на Веру, цветную женщину, сидевшую на председательском месте, – она ответила ему сочувственной улыбкой. Он увидел перед собой море голов; на каждом лице, как и у Веры, – выражение безусловной поддержки. Ему стало очень не по себе. – С «Анонимными алкоголиками» у меня две проблемы. – Голос его звучал гулко, как будто он был в зале один. – Во-первых, мне все время кажется, что я здесь чужой. Я полицейский. Имею дело с убийствами. Каждый день. – Он вцепился в спинку стоящего перед ним синего пластмассового стула. Увидел, что костяшки пальцев побелели от напряжения, и, подняв голову, глянул на Веру, не зная, куда еще смотреть. – И я пью, чтобы заглушить голоса.

Вера кивнула; можно подумать, она хоть что-то понимала! Гриссел пошарил глазами по залу – искал, на ком еще можно сосредоточиться. На стенах висели плакаты.

– Мы кричим, когда умираем, – медленно и тихо сказал он, потому что ему необходимо было выразиться правильно. – Мы все цепляемся за жизнь. Очень крепко цепляемся. И когда кто-то разжимает нам пальцы, мы падаем. – Он опустил голову и увидел, что руки движутся в подтверждение его слов: два сжатых кулака медленно разжимаются. – Вот когда мы кричим. Когда понимаем, что больше не за что уцепиться, потому что мы слишком быстро падаем.

Где-то далеко утробно завыл гудок. В церковном зале воцарилась смертельная тишина. Он набрал в грудь побольше воздуха и посмотрел на них. Всем было неловко; прежняя бодрость испарилась.

– Я их слышу. Ничего не могу с собой поделать. Я слышу голоса, когда приезжаю на место преступления и вижу трупы. Их крик висит в воздухе – он ждет, чтобы кто-нибудь услышал. И когда вы слышите такой крик, он проникает к вам в голову и остается там навсегда.

Кто-то слева от него нервно кашлянул.

– Такой крик – самый ужасный звук на свете. – Гриссел обвел глазами аудиторию; сейчас ему очень нужна была поддержка. Но все избегали смотреть ему в глаза. – Я никому еще об этом не рассказывал, – продолжал он.

Вера ерзала на месте, как будто хотела что-то сказать. Но сейчас ей нельзя говорить.

– Наверное, кто-то из вас думает, что у меня не все дома. Скорее всего, вы все так сейчас думаете. Но я не псих. Будь я психом, мне не помогал бы алкоголь. Все становилось бы только еще хуже. А мне спиртное помогает. Оно помогает, когда я прихожу на место преступления. Оно помогает мне пережить день. Оно помогает, когда я прихожу домой, вижу жену, детей, слышу их смех, но знаю, что и в них тоже запрятан тот самый крик. Я знаю, он ждет и однажды вырвется наружу, и боюсь, что именно я услышу их крик. – Гриссел покачал головой. – Этого я уже не вынесу. – Он опустил голову и прошептал: – Но больше всего меня пугает то, что я знаю: такой крик живет и во мне самом. – Наконец он нашел в себе силы посмотреть Вере в глаза. – Я пью потому, что спиртное убирает и этот страх.

– Когда Джон Коса был здесь в последний раз? – спросил Тобела бармена.

– Кто?

– Джон Коса.

– Иоу, мэн, сюда столько всяких чуваков приходит!

Тобела вздохнул, достал из бумажника банкнот в пятьдесят рандов и подтолкнул его по стойке.

– Постарайся вспомнить.

Банкнот исчез.

– Такой тощий, прыщавый?

– Точно.

– Он в основном с Боссом общается – у него и спрашивай.

– Когда он в последний раз приходил пообщаться с Боссом?

– Друг, я работаю посменно. Я не бываю тут постоянно. Твоего Джона уже давненько не видал.

Бармен отошел, чтобы принять заказ у другого посетителя.

Тобела выпил еще пива. Горький вкус был знакомым, музыка – слишком громкой, и в груди у него вибрировали басовые ноты. Напротив, за столом у окна, сидела компания из семи человек. Оттуда доносился хриплый хохот. Мускулистый цветной мужчина со сплошь татуированными плечами балансировал на табурете. Он осушил большой кувшин пива, крикнул что-то, хотя слов из-за шума было не разобрать, и поднял пустой кувшин вверх.

Такая веселость казалась Тобеле слишком пустой, слишком искусственной. Так было всегда – с самых давних пор, еще с Казахстана. Сто двадцать чернокожих братьев в советском тренировочном лагере ужасно тосковали по дому. Днем они смертельно уставали, но каждую ночь пили, пели и смеялись. Товарищи по оружию, соратники, воины.

Мимо снова прошел бармен.

– Как мне найти Босса?

– Это можно устроить.

Бармен явно выжидал, хотя и глазом не моргнул. Тобела достал еще пятьдесят рандов. Бармен не шелохнулся. Тобела добавил. Деньги быстро исчезли.

– Обожди минуту.

– Вторая проблема у меня с «Двенадцатью шагами». Я знаю их наизусть и вполне допускаю, что другим они помогают. Шаг первый легкий, потому что мне наср… простите. Потому что я знаю, что моя жизнь выбилась из-под контроля и алкоголь одержал надо мной верх. Шаг второй уверяет, что нас может исцелить Сила более мощная, чем мы сами. Шаг третий учит: обрати волю свою и жизнь свою к Нему.

– Аминь, – произнесло несколько голосов.

– Трудность в том, – Гриссел постарался вложить в голос как можно больше раскаяния, – что я не верю в существование такой Силы. Особенно в нашем городе.

Теперь даже Вера избегала смотреть на него. Гриссел еще секунду постоял в тишине. Потом вздохнул.

– Вот и все, что я могу сказать.

Он сел.

Допив второй стакан пива, он увидел Босса. Толстый чернокожий мужчина с бритой головой и золотыми перстнями на всех пальцах двигался к нему из противоположного угла зала. Время от времени он останавливался у того или другого столика и беседовал с посетителями – ему приходилось почти кричать, но от стойки слов не было слышно, они тонули в шуме и грохоте. Наконец Босс добрался до Тобелы. На его лице выступили крохотные бусинки пота, как если бы он сильно напрягался. Когда он протянул правую руку, на ней тускло блеснуло золото.

– Я тебя знаю?

У Босса оказался на удивление высокий, почти женский голос. Он внимательно оглядывал Тобелу маленькими живыми глазками.

– Мэдисон Мадикиза; все называют меня Боссом.

– Крошка.

Тобела назвался кличкой из прошлого.

– Ты Крошка? Тогда я – Скелет. – Босс расхохотался; от смеха глазки его сощурились, а все тело затряслось. Отсмеявшись, он взгромоздился на барный табурет. Перед ним словно ниоткуда возник высокий стакан с прозрачным, как вода, содержимым. – Твое здоровье. – Босс Мадикиза сделал большой глоток и вытер рот рукавом, погрозив Тобеле указательным пальцем. – И все-таки я тебя знаю!

– А…

Сердце у Тобелы забилось чаще, когда он вгляделся в лицо Босса. Он не любил, когда его застигали врасплох. Старые знакомцы – лишние неприятности. Узнавание – это след, связь начала и конца.

– Нет, не говори, сейчас сам вспомню, погоди минутку. – Маленькие глазки смерили его цепким взглядом, лоб прорезала морщина. – Крошка… Крошка… Неужели ты… Нет, то был другой.

– Вряд ли…

– Нет, погоди, я обязательно должен вспомнить сам. Черт, я никогда не забываю лиц… Ты только намекни, чем ты раньше занимался?

– Да так, то тем, то этим, – осторожно ответил Тобела.

Толстяк щелкнул пальцами.

– Орландо Арендсе! – воскликнул Босс. – Ты был телохранителем Орландо!

Тобела вздохнул с облегчением.

– Это было очень давно.

– Друг мой, я все помню, у меня память отличная, как у слона. Где-то в девяносто седьмом-девяносто восьмом… Тогда я работал на Трясуна Сензени, упокой Господь его душу, который заправлял всем в Гугулету, и я был у него десятником. Орландо созвал сходняк насчет дележки территории, помнишь? Все поехали на стрелку в Стикленде, и ты сидел рядом с Орландо. Потом Трясун еще сказал: умно он поступил, мы уже не могли болтать между собой на коса. Черт, дружище, до чего тесен мир! Я слыхал, Орландо ушел на покой, наркотой теперь занимаются нигерийцы. Захватили рынок.

– Я последний раз видел Орландо два или три года назад.

Тобела тоже помнил ту сходку, но совершенно не помнил Босса Мадикизу. Он невольно подумал о превратностях судьбы. Останься он тогда с Орландо, что было бы с ним сейчас?

– Ну, чем сейчас занимаешься?

Тобела решил, что ступил на твердую почву. Здесь можно врать увереннее.

– Я сейчас сам по себе. Так сказать, посредник…

Ну чем он мог заняться после того, как Орландо ушел на покой? Открыть ночной клуб? Заниматься темными делишками на периферии закона? Насколько близка к истине история, которую он сочиняет на ходу?

– Ты что, барыга?

– Ага.

Было время, когда такое было возможно, когда это могло быть правдой. Но те дела остались в прошлом. А что у него впереди? Куда он движется?

– И у тебя есть работа для Джонни Косы?

– Возможно.

Музыку заглушили крики, и они обернулись. Цветной с татуировками скинул рубаху и вскочил на стол; дракон у него на груди шевелился и выпускал клубы дыма. Собутыльники подзадоривали танцора одобрительными криками.

Босс Мадикиза покачал головой.

– Нарывается на неприятности, – сказал он и развернулся к Тобеле. – Дружище, вряд ли ты сейчас найдешь Джонни. Я слышал, он подался в бега. Его повязали в Сискее за грабеж и убийство. Представляешь, взял бензоколонку – на большее у Джонни мозгов не хватает. В общем, когда он понял, что ему светит срок, он раскошелился и купил у одного охранника ключ от камеры. Понимаешь, о чем я? Не знаю, где он, но точно не здесь, не в Кейптауне. Если бы он был здесь, давно бы уже приполз сюда. Но у меня тут кроме него еще масса кандидатов – ты скажи, что тебе нужно.

Впервые Тобела задумался о том, что будет, если он не найдет двух подонков. Возможно, его поиски окажутся бесплодными; они запрятались в такую дыру, где он их не отыщет. Досада и огорчение словно пригнули его к земле; он в полной мере ощутил слабость и бессилие.

– Дело в том, – сказал он, заранее зная, что его доводы обречены на провал, – что Коса сам напрашивался на работу. Уверял, что у него на примете верное дельце. Неужели никто не знает, где он залег?

– Вроде у него есть брат… Правда, не знаю, где он живет.

– А еще?

Куда сейчас? Что делать, если он не сумеет найти Косу и Рампеле? Что тогда? Тобеле с большим трудом удалось отрешиться от невеселых мыслей; он услышал последние слова Босса:

– Я его не очень хорошо знаю. Джонни – мелкая сошка, таких вокруг меня вертится много, и все пускают пыль в глаза. Хотят произвести на меня впечатление. Все они одинаковы – являются сюда, надувшись от важности, швыряются деньгами перед девчонками, как будто они крутые гангстеры, а сами выше бензоколонки не поднимаются. Низкий класс. Если Джонни сказал тебе, что у него на примете верное дельце, будь осторожен.

– Буду.

И его ферма – не выход. Нельзя туда возвращаться. Там тоска и боль сведут его с ума. Что же ему делать?

– Где мне тебя найти – если я что-нибудь узнаю?

– Я еще вернусь.

Босс прищурил маленькие глазки:

– Не доверяешь мне?

– Я никому не доверяю.

Босс хихикнул – странно было слышать такой высокий смешок, исходящий из бочкообразного тела. Мягкая ладонь хлопнула Тобелу по плечу.

– Хорошо сказано, друг мой…

Послышался грохот, заглушивший музыку. Ножки стола, на котором плясал татуированный танцор, подломились, и он картинно упал, к великой радости собутыльников. Он лежал на полу, торжествующе сжимая над собой стакан с пивом.

– Черт, – поморщился Босс, вставая. – Так и знал, что выйдет какая-нибудь дрянь.

Цветной медленно встал и, словно извиняясь, развел руками, повернувшись к Мадикизе. Тот натужно улыбнулся и кивнул в ответ.

– Придется гаду заплатить за стол. – Босс повернулся к Тобеле: – Знаешь, кто он?

– Понятия не имею.

– Энвер Дэвидс. Вчера освободился – его судили за изнасилование малолетки. Освободили в зале суда. Судья придрался к неправильно оформленному делу. Представляешь, полицейские, растяпы, перепутали вещдоки… Или потеряли его анализ ДНК… В общем, облажались. Если бы не их ошибка, ему бы нипочем не выйти сухим из воды. Он главарь банды «Двадцать седьмые». В тюрьме заразился СПИДом от своей «женушки». Просидел полсрока за грабеж, и его освободили условно. После этого он пошел и изнасиловал малолетку, думал, что так вылечится от СПИДа… Он приперся ко мне и пьет тут, потому что к своим возвращаться боится – и правильно. Такую сволочь даже свои сдадут.

– Энвер Дэвидс, – медленно повторил Тобела.

– Ублюдок поганый, – говорил Босс, но Тобела его уже не слышал.

Наконец-то жизнь приобрела смысл. Впереди забрезжил свет.

Руки, вцепившиеся в руль, дрожали. Они как будто жили собственной жизнью. Несмотря на то что летняя ночь была теплой, его бил озноб; он понимал, что начинается ломка. Он заранее боялся ужасной ночи в квартире Джозефины Мэри Макалистер.

Гриссел потянулся к радио, с трудом нашел кнопку и нажал ее. Музыка. Он приглушил звук. В такое время ночи на улицах Си-Пойнта много машин и пешеходов. Все куда-то спешат, у всех дела. Кроме него.

Как только все собравшиеся алкоголики закончили рассказывать о себе, Гриссела окружили. Собрались вокруг него, прикасались к нему, как будто хотели что-то передать ему руками. Силу. А может, веру? И лица, слишком много лиц. Некоторые были выразительными – по лицам легко читались судьбы. Запавшие глаза, морщины, похожие на древесные круги. Душераздирающие истории. Лица других были масками, под которыми прятались тайны. Но глаза, глаза у всех были одинаковые – проницательные, горящие силой воли, как будто они переживали наводнение и спасались, уцепившись за тонкую веточку. Он увидит, говорили они. Он поймет. Но сейчас он видел только то, что вступил в клуб «Последний шанс». Гриссела охватило отчаяние – оно поднималось, как вода в наводнение.

Все его тело пробила крупная дрожь. Он слышал их голоса и потому сделал звук погромче. Салон машины наполнила музыка. Громче. Рок. Африкаанс. Он попытался уловить слова.

 
Ek wil huis toe gaan na Mamma toe.
Ek wil huis toe gaan na Mamma toe
 

Он подумал: слишком много синтезатора – не совсем правильно, но хорошо.

 
Die rivier is vol. my trane rol.
 

Он остановился у подъезда, но не вышел из машины. Позволил пальцам пробежать по воображаемым струнам бас-гитары – вот чего не хватает песне, нужно больше басов. Он покосился на свои дрожащие руки, и ему захотелось громко расхохотаться.

 
'n Bokkie wat vanaand by my wil le…
 

Ностальгия. Куда ушли деньки, где тот двадцатилетний юнец, который так играл на бас-гитаре в рок-группе полицейского управления, что стены дрожали?

 
Sy kan maar lё, ek is 'n loslappie.
 

Как его развезло! Надо же, и глаза на мокром месте. Нет, черт побери, только не раскисать! Еще не хватало тут реветь! Гриссел выключил радио, открыл дверцу и быстро вылез из машины. Подальше, подальше отсюда!

11

Священник думал: интересно, говорит ли ему гостья всю правду? Он внимательно слушал ее и одновременно наблюдал за ее жестами, языком тела. Он ясно различал гнев, старый и недавний, непроизвольную физическую застенчивость. И вместе с тем она постоянно, вольно или невольно, облизывала губы, поправляла волосы, складывала руки под грудью. Привлекала к себе внимание. Глаза у нее были странной формы – почти восточные. И маленькие. Черты лица – не тонкие, но правильные, классические. Шея недлинная, крепкая, сильная. Иногда его гостья отводила взгляд в сторону, словно боялась выдать лишнее: может быть, жажду одобрения, принятия? А может, она чересчур испорчена? Нет, скорее избалована, как ребенок, которому хочется, чтобы все окружающие выполняли его желания. Ребенку постоянно требуются внимание и одобрение окружающих. Противоречивый характер; ее словно кидает из стороны в сторону – то смелость, граничащая с наглостью, то невероятные хрупкость и ранимость.

Она завораживала.

Он позвонил жене в начале одиннадцатого; в это время она уже приняла ванну и сидит на кровати, набросив на плечи халат и втирая в ноги увлажняющий крем, а потом повернется к зеркалу и проделает то же самое с лицом – будет втирать крем нежными движениями подушечек пальцев. Ему захотелось быть рядом и смотреть, как она это делает, потому что воспоминания о ее ежевечернем ритуале были давними.

– Я трезвый, – были первые его слова.

– Хорошо, – ответила она, но без всякого воодушевления, и он не знал, что говорить дальше.

– Анна…

Она не отвечала.

– Мне очень жаль, – пылко проговорил он.

– Мне тоже, Бенни. – Голос ровный, бесстрастный.

– Тебе не интересно, где я сейчас?

– Нет.

Он кивнул, как будто ничего другого не ждал.

– Тогда спокойной ночи.

– Спокойной ночи, Бенни.

Она повесила трубку, а он подержал мобильный у уха чуть дольше. Он понял: она не верит, что ему удастся продержаться.

Может быть, она права.

Кристина поняла, что завладела его вниманием, и продолжала:

– В девятом классе средней школы я переспала с учителем. И с приятелем отца.

Но священник никак не среагировал.

– Что вы об этом думаете? – спросила она.

Вдруг ей стало очень важно его мнение.

Он так долго медлил с ответом, что она встревожилась. Да слышал ли он, что она сказала? Слушал ли ее? Или просто она его завела?

– Я думаю, что вы нарочно пытаетесь шокировать меня, – сказал он, но при этом улыбался, и голос у него был мягким, как вода.

На секунду она смутилась. Подсознательно рука взлетела к волосам; пальцы принялись перебирать, теребить кончики прядей.

– Меня интересует другое: почему вы захотели меня шокировать. Вы по-прежнему считаете, что я буду вас осуждать?

Это была лишь часть правды, но она едва заметно кивнула.

– Я едва ли могу винить вас, потому что подозреваю: вы на собственном опыте убедились в том, что остальные реагируют именно так. Осуждают.

– Да, – кивнула она.

– Позвольте напомнить, что в христианстве проводится различие между человеком и поступком. То, что мы делаем, иногда неприемлемо Богом, но нас самих он принимает всегда. А поскольку я некоторым образом делаю Его дело, Он ожидает того же самого и от меня.

– Мой отец тоже думал, что делает Божье дело. – Слова вырвались у нее непроизвольно – отголосок старого гнева.

Он поморщился, словно от боли, как будто она не имела права проводить такое сравнение.

– Библию использовали в разных целях. В том числе и с целью устрашения.

– Тогда почему Бог все это допускает? – Кристина понимала, что на ее вопрос нет ответа; во всяком случае, она никакого ответа не видела.

– Вы должны вспомнить…

Ее руки обмякли; у нее как будто ушла почва из-под ног.

– Нет, вы мне скажите. Почему? Почему Он написал Библию так, что всякий может толковать ее как вздумается? – Она слышала собственный голос – он делался все громче, все пронзительнее. Сейчас он выдавал бушующие в ней чувства. – Если Он так нас любит… Что я Ему сделала? Почему Он не позволил мне пойти по легкому пути – как, например, вам и вашей жене… Почему Он послал мне Вильюна, а потом позволил ему вышибить себе мозги? В чем мой грех? Он дал мне такого отца – какие у меня после этого были возможности? Если Он хотел, чтобы я стала сильнее, укрепилась, почему Он не сделал меня сильнее? Или умнее? Я была ребенком. Откуда мне было знать? Откуда мне было знать, что взрослые тоже дураки и все портят по глупости? – Ее слова звучали резко; она услышала себя как бы со стороны и остановилась. Сердито вытерла слезы тыльной стороной ладони.

Ответ священника опять поразил ее.

– У вас горе, – почти неслышно произнес он.

Она кивнула. И шмыгнула носом.

Он выдвинул ящик стола, вытащил оттуда коробку с бумажными носовыми платками и подтолкнул к ней. Отчего-то его отработанный жест ее разочаровал. Он привык утешать страждущих – она у него не первая такая.

– У вас горе, большое горе, – сказал он.

Кристина притворилась, будто не замечает платков.

– Да.

Он положил большую веснушчатую руку на ее коробку.

– И это имеет отношение к делу?

– Да, – кивнула она. – Это имеет отношение к делу.

– И вы боитесь, – сказал он.

Она кивнула.

Тобела закрыл рукой рот мужчины, приставил лезвие ассегая к его горлу и стал ждать, когда тот проснется. Тот проснулся, дернувшись всем телом и широко и дико раскрыв глаза. Тогда Тобела приблизил губы к самому его уху и зашептал:

– Если будешь вести себя тихо, я дам тебе шанс. – Дэвидс напряг мускулы, и Тобела почувствовал, насколько цветной силен. Он резанул его кончиком лезвия по коже, но легко – просто для того, чтобы тот почувствовал. – Лежи тихо!

Дэвидс подчинился, но губы его под зажавшей их рукой шевелились.

– Тихо, – снова прошептал Тобела. В нос ему ударил запах перегара. Интересно, подумал он, успел ли Дэвидс протрезветь. В любом случае больше он ждать не может – уже почти четыре утра. – Выйдем на улицу – ты и я. Понимаешь?

Бритая голова кивнула.

– Если зашумишь до того, как мы выйдем, я тебя зарежу.

Кивок.

– Пошли. – Он позволил ему встать, а сам пошел следом, держа ассегай под подбородком Дэвидса, обхватив его рукой за горло. Они прошаркали по темному дому к входной двери. Тобела ощутил, как напряглись мускулы у цветного, и понял, что его самого тоже захлестывает адреналин. Они вышли на улицу, на тротуар, и он быстро отпрыгнул на шаг. Он ждал, когда Дэвидс к нему повернется, увидел красные глаза татуированного дракона и вынул из кармана нож, длинный мясницкий нож, который он нашел в кухонном шкафчике.

Он протянул его цветному.

– Вот, – сказал он. – Вот твой шанс.

В четверть восьмого, когда Гриссел вошел в общий зал отдела особо тяжких преступлений на Бишоп Лэвис, он не ощутил обычного гула.

Он сел, опустив голову, и стал бесцельно листать материалы дела, лежащие у него на коленях. С чего бы начать устный рапорт? Голова кружилась; в ней мелькали обрывки мыслей, похожие на серебристых рыбок, которые беззаботно ныряют в зеленое море – то там, то здесь, уклончивые, вечно неуловимые. Ладони у него вспотели. Не может же он сказать, что ему нечего докладывать. Его просто осмеют. Яуберт смешает его с грязью. Придется заявить, что он ждет результатов вскрытия. Господи, если бы только руки так не дрожали! Его мутило; очень хотелось вырвать – извергнуть из себя всю накопившуюся дрянь.

Старший суперинтендент Матт Яуберт дважды хлопнул в ладоши, и резкий звук заставил Бенни вздрогнуть. Голоса собравшихся детективов умолкли.

– Наверное, вы все уже слышали о том, что случилось, – сказал Яуберт, и по залу пробежал шумок. – Скажи им, Буши! – В голосе его улавливались довольные нотки, и Гриссел сразу понял: шеф в хорошем настроении. Что-то происходит.

Напротив поднялся Безёйденхаут, и Гриссел попытался сосредоточить свое внимание на нем. Глаза его часто-часто моргали. Он услышал хрипловатый голос Буши:

– Вчера ночью в Крайфонтейне зарезали Энвера Дэвидса.

Зал огласили радостные крики. Гриссел ничего не понимал. Кто такой Дэвидс?

Внезапно крики сделались глуше; изнутри поднималась тошнота. Господи, как ему плохо!

– Его дружки говорят, что они весь вечер пили в одном притоне в Кайелитше, а потом поехали к себе, в Крайфонтейн. Приехали около часу ночи, и они сразу заснули. А утром, в начале шестого, кто-то постучал в дверь и сказал, что на улице лежит труп.

Гриссел знал, что он услышит тот самый звук.

– Никто ничего не слышал и не видел, – продолжал инспектор Буши Безёйденхаут. – Похоже, он с кем-то дрался на ножах. У Дэвидса имеются порезы на руках и один порез на шее, но смерть, по всей вероятности, наступила от удара в сердце.

Гриссел ясно увидел, как Дэвидс упал навзничь, широко разинув рот, обнажив ржаво-коричневые пломбы на зубах. Крик сначала был густым и тягучим, как черная патока… Вот язык медленно высовывается наружу, и крик делается не таким густым – как кровь. И доходит до него.

– Яйца ему надо было отрезать, – проворчал Вон Купидон.

Полицейские засмеялись, отчего тот самый звук сделался громким, как паровозный гудок. Гриссел дернул шеей, но крик не утихал.

Потом его вырвало желчью; он услышал смех. Кто-то позвал его по имени. Яуберт?

– Бенни, что с тобой? Бенни!

Ему было плохо, ужасно плохо; в голове шумело, и шум никак не желал уходить.

Сначала он поехал в отель в Пэроу. Его руки и одежда были в крови Дэвидса. В голове крутились слова Босса: «Он заразился СПИДом в тюрьме от своей «женушки».

Он тщательно вымылся – несколько раз намыливался и смывал мыло, – затем постирал одежду в ванне, переоделся в чистое и вышел на улицу, к своему пикапу.

Было половина шестого – восточный край неба уже заалел. Тобела поехал по шоссе № 1, потом свернул на 7-е и остановился там, откуда открывался вид на Столовую гору, рядом с дымящим, гудящим нефтеперерабатывающим заводом, где до сих пор горели тысячи огней. Маршрутки уже деловито сновали по улицам. Он доехал до Блуберга, не думая ни о чем. Вышел на берегу. Утро было безоблачным. Легкий бриз, то и дело меняя направление, приятно обдувал кожу. Тобела посмотрел на гору: первые лучи солнца высветили глубокие расщелины и овраги, похожие на стариковские морщины. Тобела медленно вдохнул и выдохнул воздух.

Только когда пульс стал нормальным, он вытащил из бардачка запрятанную туда вчера статью из «Аргуса», аккуратно вырванную из газеты.

– Кто-то хочет вас обидеть? – спросил священник.

Она шумно высморкалась и, словно извиняясь, посмотрела на него, комкая в руке бумажный платок. Потом взяла еще один и снова высморкалась.

– Да.

– Кто? – Он нагнулся и выдвинул из-под стола белую пластмассовую корзину для мусора.

Кристина бросила туда скомканные платки, взяла еще один и вытерла глаза и щеки.

– Их много, – сказала она, и чувства снова захлестнули ее, угрожая выплеснуться наружу. Она выждала немного, чтобы успокоиться, и повторила: – Их много.