Текст книги "Общак"

Автор книги: Деннис Лихэйн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 10 страниц)

Эрик вдохнул прохладный утренний воздух, затем махнул рукой куда-то налево.

– Дашь мне десять тысяч.

– Что? – переспросил Боб.

– Десять тысяч долларов. К утру воскресенья.

– Где я возьму десять тысяч долларов?

– Достанешь.

– Откуда?

– Скажем, из сейфа в конторе Кузена Марва. Для начала можно посмотреть там.

Боб покачал головой:

– Это невозможно. Сейф с таймером.

– С таймером блокировки. Я знаю. – Эрик прикурил. Ветер подхватил пламя спички, оно обожгло ему пальцы, и он тряс рукой, пока не погасил огонь. Подул на пальцы, затем закурил. – Отключается в два пополуночи, и у тебя есть девяносто секунд, чтобы вынуть деньги из вмонтированного в пол сейфа, иначе он подаст два беззвучных сигнала, ни один из которых не пойдет на пульт полиции или охранной фирмы. Представь себе. – Эрик снова посмотрел на него, изумленно подняв брови, и затянулся сигаретой. – Я не жадный, Боб. Просто мне требуется начальный капитал для какого-нибудь дела. Мне не надо все, что лежит в сейфе, только десять кусков. Ты даешь мне десять кусков, и я исчезаю.

– Это же смешно.

– Значит, это смешно.

– Ты не просто врываешься в чужую жизнь и…

– Это и есть жизнь: кто-нибудь вроде меня приходит, когда ты не ждешь и не готов к встрече. Я сто семьдесят ходячих фунтов Конца Света, Боб.

– Должен быть другой способ, – сказал Боб.

Брови Эрика Дидса снова взлетели и опали.

– Ты лихорадочно перебираешь свои возможности, только это возможности для нормальных людей в нормальных жизненных обстоятельствах. Я ничего подобного не предлагаю. Мне нужны мои десять кусков. Ты добудешь их сегодня ночью, а завтра утром я заберу. Чтобы ты знал, в воскресенье Супербоула я поставлю все и точно выиграю. Так что завтра утром будь дома с десятью косыми наготове. Если их не будет, я вдоволь попрыгаю по голове этой потаскушки Нади, сверну ей шею и превращу ее лицо в кусок мяса. Потом я прибью собаку – камнем по башке. Посмотри мне в глаза и скажи, в чем я солгал, Боб.

Боб посмотрел ему в глаза. Не в первый раз в жизни и не в последний к горлу подступила волна тошноты при виде лика жестокости. Он с трудом удержался, чтобы его не вырвало прямо на Эрика.

– А ты, часом, не двинулся? – спросил Боб.

Эрик развел руками:

– Двинулся. Меня жестко отымели в тюряге, Боб. А ты забрал мою собаку.

– Ты чуть не убил щенка.

– Херня! – Эрик замотал головой так, словно сам в это верил. – Ты слыхал, что я сделал с Риччи Веланом, слыхал?

Боб кивнул.

– Тот парень был куском дерьма, – сказал Эрик. – Я его поймал: он клеился к моей девчонке, и – прости-прощай, Риччи. Почему я заговорил о нем, Боб? Просто, когда я разбирался с Риччи, у меня был подельник. И до сих пор есть. Вдруг ты задумаешь сделать со мной что-нибудь нехорошее? Тогда остаток своей недолгой жизни ты каждый день будешь гадать, придет ли он за тобой сам или стукнет полиции. – Эрик швырнул окурок на асфальт. – Что, Боб, есть еще вопросы?

Боб не проронил ни единого слова.

– Увидимся утром.

Эрик оставил его стоять на тротуаре, а сам вернулся в дом.

– Кто он? – спросил Боб Надю, пока они гуляли с Рокко по парку.

– Кто он такой? – уточнила Надя. – Или кто он мне?

На прошлой неделе вода в реке замерзла, но теперь лед с треском лопался и расходился. Рокко то и дело пытался поставить лапу на лед, и Боб то и дело одергивал его.

– Кто он тебе?

– Я же говорила. Мы когда-то встречались. – Надя пожала узкими плечами. – Парень, который рос со мной на одной улице. Сидел в тюрьме, возвращался. Бывал и в психушках. Говорят, это он убил Риччи Велана в девяностых.

– Другие говорят или он сам говорит?

Снова пожатие плечами.

– Это одно и то же.

– С чего бы ему убивать Риччи Велана?

– Я слышала, он хотел произвести впечатление на каких-то крутых парней со Стаутон-стрит.

– На банду Лео.

Надя посмотрела на Боба – ее лицо было белой луной под черным капюшоном.

– Такие ходят слухи.

– Значит, он плохой парень.

– Все плохие.

– Нет, – сказал Боб, – не все. Большинство людей нормальные.

– Правда? – Недоверчивая улыбка.

– Правда. Они просто наделают сначала каких-нибудь глупостей, а потом наделают еще больше глупостей, чтобы исправить первые, а потом все это становится их жизнью.

Надя шмыгнула носом и тут же засмеялась:

– И все, конец?

– Иногда да, конец. – Боб поглядел на темно-красную ниточку вокруг ее горла.

Надя заметила:

– Почему ты ни разу не спросил?

– Я же говорил: мне показалось, это будет невежливо.

– Невежливо? Да кто в наше время думает о манерах? – сказала Надя и улыбнулась.

– Никто, – предположил он.

В таком предположении было что-то трагическое; похоже, слишком многое из того, что и впрямь должно иметь значение в жизни, потеряло свое мес-то в очереди. Вот проснешься однажды утром, и окажется, что исчезло вообще все, как исчезли когда-то кассетные магнитофоны и бумажные газеты.

– Это был Эрик Дидс?

Надя покачала головой. Затем кивнула. Потом снова покачала головой:

– Он сделал со мной кое-что во время одного из своих… не знаю, как сказать, психиатры называют это «периодом обострения», кажется? Я не очень поняла. В то время у меня и без него хватало разных заморочек, и дело было не только в Эрике…

– Нет, в нем.

– …но он, конечно, стал последней каплей.

– Ты сама перерезала себе горло?

Надя несколько раз кивнула, отрывисто и быстро:

– Я была сильно под кайфом.

– Ты сама такое сделала?

– Канцелярским ножом. Знаешь, есть такие…

– О господи! Нет. То есть я видел такие ножи. – Боб повторил: – Ты сама такое сделала?

Надя внимательно посмотрела на Боба:

– Я была другим человеком. Понимаешь, я была не в себе.

– А сейчас ты в себе?

Надя пожала плечами.

Боб ничего не сказал. Он понимал, что, если заговорит, может убить нечто такое, что заслуживает жизни.

Прошло немного времени, Надя посмотрела на Боба: глаза ее ярко блестели, и она снова пожала плечами.

Они прошли еще немного.

– Ты когда-нибудь видела его с Рокко?

– Что?

– Видела? Ну, он же живет рядом с тобой.

– Нет, кажется, не видела.

– Кажется?

Надя отступила на шаг назад:

– А кто сейчас ты, Боб? Ты, похоже, не в себе.

– В себе, – заверил он. Голос его смягчился. – Так ты когда-нибудь видела Эрика Дидса с Рокко?

Снова короткие кивки, словно птица клюет.

– Значит, ты знала, что это его собака.

Надя все кивала, быстро и отрывисто.

– Что он выбросил ее в мусорный бак. – У Боба вырвался негромкий вздох. – Ясно.

Они перешли небольшой деревянный мост над все еще замерзшей рекой, лед здесь был светло-синий и тонкий, но пока держался.

– Так он сказал, что просто хочет получить десять тысяч? – спросила она наконец.

Боб кивнул.

– Но что будет, если они недосчитаются этих десяти тысяч?

– Кто-то за это заплатит.

– Ты?

– И Марв. Мы оба. Заведение один раз уже обчистили.

– Они тебя убьют?

– Это зависит от многого. Они соберутся на сходку: чеченцы, макаронники, ирландцы. Человек пять-шесть толстяков попьют кофейку на какой-нибудь парковке и примут решение. Десять кусков вдобавок к тем пяти, что мы лишились при ограблении… В общем, дело дрянь. – Он поглядел в безоблачное небо. – Нет, столько я смогу наскрести из собственных сбережений. У меня отложено кое-что.

– Для чего? На что копит Боб Сагиновски?

Боб ничего не ответил, а Надя не стала настаивать.

– Значит, если ты сможешь дать ему десятку… – сказала она.

– Этого окажется мало.

– Но он ведь столько просил.

– Конечно, – сказал Боб, – только это не все, чего он хочет. Вот смотри: умирающий с голоду видит пакет картофельных чипсов. Единственный пакет за целую вечность. Если он будет съедать по три-четыре ломтика картошки каждые четыре часа, то сможет растянуть пакет на пять дней. Но как ты думаешь, что он сделает?

– Съест всю пачку сразу.

Боб кивнул.

– Что будешь делать?

Рокко снова попытался рвануть к реке, и Боб оттащил его. Он наклонился и постукал щенку по носу указательным пальцем.

– Нет! Ясно тебе? Нельзя. – Он поднял глаза на Надю. – Понятия не имею.

Глава тринадцатая
Запомните меня

На Козуэй-стрит закончили играть «Бостон Брюинз». Кузену Марву пришлось прижаться к тротуару, хотя копы кричали всем, чтобы проезжали быстрей, толпа расходившихся болельщиков толкалась, раскачивая его «хонду», такси гудели клаксонами, и дождь стекал по лобовому стеклу, похожий на рыбный суп. Марв как раз собирался отъехать, чтобы обогнуть квартал, на что при таком движении ушло бы добрых полчаса, когда Фиц все же нарисовался, вынырнув из толпы, и остановился в нескольких футах от дверцы машины. Он пристально глядел на Марва, и его осунувшееся лицо белело под темным капюшоном.

Марв опустил стекло с пассажирской стороны потрепанной светло-желтой «хонды».

– Садись!

Фиц не тронулся с места.

– Что, – сказал Марв, – думаешь, у меня полный багажник пластита? – Он махнул в сторону багажника. – Пойди сам посмотри.

Фиц покосился на багажник, однако не сдвинулся с места.

– Я с тобой не поеду.

– Серьезно? Нам нужно поговорить.

– Они забрали моего брата! – прокричал Фиц сквозь завесу дождя.

Марв покивал с рассудительным видом:

– Фици, мне кажется, коп вон там, в переулке, не расслышал. И вон тот, у тебя за спиной, – тоже.

Фиц обернулся на молодого полицейского, который стоял в нескольких футах от него и следил за порядком в толпе, пока что не замечая ничего подозрительного. Но все могло измениться.

– Это же просто глупо, – сказал Марв. – Здесь две тысячи свидетелей, в том числе копы, которые видят, как мы разговариваем у машины. Да и холодно до жути. Садись.

Фиц сделал шаг к машине, затем остановился. Окликнул полицейского:

– Эй, сержант! Сержант!

Молодой коп обернулся и посмотрел на него.

Фиц постучал себя в грудь, затем указал на «хонду»:

– Запомните меня. Ладно?

Коп указал на машину:

– Уберите машину!

Фиц поднял большой палец:

– Меня зовут Фиц.

– Отъезжайте! – крикнул коп.

Фиц открыл дверцу, но Марв остановил его:

– Ты не захлопнешь багажник?

Фиц снова выскочил под дождь, захлопнул багажник и забрался в машину. Кузен Марв поднял стекло, и они отъехали от тротуара.

Как только они тронулись, Фиц задрал куртку, под которой блеснул в кобуре ствол тридцать восьмого калибра.

– Не води меня за нос. Не смей водить меня за нос. Слышишь? Ты меня, на хрен, слышишь?

– Это мамочка положила тебе пушку в коробку для завтрака? – спросил Кузен Марв. – Господи, таскать с собой оружие, как будто живешь на мексиканской границе, где латиносы могут отобрать у тебя работу, а ниггеры – жену. Так, что ли?

– Когда моего брата в последний раз видели живым, он садился в машину с каким-то парнем, – сказал Фиц.

– И у твоего брата, наверное, тоже было оружие.

– Да пошел ты, Марв!

– Послушай, Фиц, мне очень жаль, правда. Но ты меня знаешь – я не люблю стрелять, старина. Я всего лишь запуганный и безобидный управляющий баром. Хотел бы я прожить этот паршивый год заново. – Марв поглядел в окно – они ехали бампер к бамперу с другими машинами в сторону Сторроу-драйв. Он снова поглядел на пистолет. – Что, у тебя член станет больше, если ты будешь держать меня всю дорогу на мушке, как уличный гангстер?

– Ты засранец!

– Тоже мне новость, – хмыкнул Марв.

Машин стало немного меньше, когда они доехали до Сторроу и направились на запад.

– Все мы смертны, – сказал Фиц. – До тебя это еще не дошло?

– Фици, сейчас награда зависит от степени риска, – сказал Кузен Марв. – Мы рискнули, и, похоже, получилось не очень удачно.

Фиц закурил сигарету.

– Что дальше?

– Но я знаю, куда сольют бабки с Супербоула завтра ночью. Это огроменные деньги! Хочешь нагреть их, чтобы отомстить за брата? Нагреть на миллион?

– Это чистое самоубийство, – сказал Фиц.

– Если на то пошло, мы все едино на пути к смерти, – сказал Кузен Марв. – Только я бы предпочел бежать по этому пути с сундуком денег, чем брести нищим.

Фиц немного подумал, его правое колено выбивало нервную дробь, стукаясь о бардачок.

– Я во второй раз не пойду, приятель.

– Выбор за тобой, – сказал Кузен Марв. – Но пересчитывать шестизначную сумму я тебя уже не позову.

– Я так и не увидел своей доли из тех вшивых пяти кусков, которые мы взяли в прошлый раз.

– Но вы же забрали деньги, – сказал Кузен Марв.

– Их забрал Брай.

Движение уже заметно поредело, когда они проехали мимо стадиона «Гарвард», первого футбольного стадиона в стране, и еще одного здания, которое как будто потешалось над Марвом, еще одного места, где его высмеяли бы, если бы он попытался туда войти. Вот что творит этот город: на каждом повороте он тычет тебе в лицо своей историей, чтобы ты ощущал себя козявкой в его тени.

Кузен Марв повернул на запад и поехал вдоль реки, теперь на дороге не было никого.

– В таком случае я заплачу тебе.

– Что?

– Я серьезно. Только я хочу получить кое-что взамен. Во-первых, никому ни слова о том, что я тебе говорил. Во-вторых, найдешь место, где я смогу перекантоваться пару дней.

– Ты ведь не на улице живешь, – сказал Фиц.

До них донесся металлический стук, Марв поглядел в зеркало заднего вида и увидел, как крышка багажника болтается вверх и вниз под дождем.

– Чертов багажник! Ты его не закрыл.

– Я закрыл.

– Значит, плохо закрыл.

Крышка багажника продолжала хлопать.

– Это верно, живу я не на улице, – сказал Кузен Марв. – Но каждая собака знает, где я живу. Не то что ты – даже я не знаю, где ты живешь.

Крышка багажника опустилась, а затем снова взмыла в воздух.

– Да закрывал я его, – сказал Фиц.

– Это ты так думаешь.

– Мать твою! Притормози, сейчас он у меня получит.

Марв завернул на одну из стоянок на берегу реки Чарльз, где, по слухам, собираются педики, у которых в обыденной жизни имеются жены и дети. Единственной машиной на стоянке оказался старый американский рыдван, который, судя по виду, простоял здесь не меньше недели: лежалый снег на радиаторе отчаянно сопротивлялся, все же проигрывая битву дождю. Сегодня суббота, вспомнил Марв, наверное, педики сидят по домам, с женами и детьми, делают вид, что вовсе не любят фильмы с членами и Кейт Хадсон. Место было безлюдное.

– Так ты приютишь меня или нет? – спросил Марв. – Только на сегодня, ну, может быть, еще на завтра.

Он остановил машину.

– К себе не поведу, но я знаю одно место, – сказал Фиц.

– Кабельное там есть? – спросил Кузен Марв.

– Да ты что, совсем рехнулся? – проворчал Фиц, выбираясь из машины.

Он подбежал к задней части машины, одной рукой захлопнул багажник и пошел обратно к пассажирской дверце. И вдруг вскинул голову – багажник снова открылся.

Марв наблюдал, как лицо Фица каменеет от ярости. Тот снова подбежал к багажнику, схватился за крышку обеими руками и захлопнул с такой силой, что вся машина содрогнулась, вместе с Марвом.

Затем стоп-сигналы, заливавшие лицо Фица красным светом, погасли. В зеркале заднего вида он встретился взглядом с Марвом и в это последнее мгновение понял, к чему все идет. Ненависть, вспыхнувшая в его глазах, кажется, была направлена не столько на Марва, сколько на себя самого – за тупость!

«Хонда» дернула всеми четырьмя колесами, когда Марв дал задний ход и переехал Фица. Он услышал возглас, всего один, да и тот как будто издалека, и было нетрудно представить, что по днищу машины скребет мешок с картошкой или же чертовски большая праздничная индейка.

– Твою мать! – услышал сквозь шум дождя Марв свой собственный голос. – Твою мать, твою мать!

А потом он проехался по Фицу вперед. Нажал на тормоза, дал задний ход и повторил все еще раз.

После нескольких повторов он оставил тело и поехал к своей машине. Протирать «хонду» не было нужды: самое лучшее в зиме то, что все ходят в перчатках. Можешь даже спать в них лечь, и ни у кого не возникнет ни малейшего подозрения, тебя разве что спросят, где ты купил такие.

Выбравшись из «хонды», он поглядел через стоянку на то место, где лежало тело Фица. Отсюда его почти не было видно. Издалека оно напоминало кучу мокрых листьев или старого снега, тающего под проливным дождем. Да какого черта! То, что он принимает отсюда за тело Фица, вообще может быть игрой света и тени.

И в этот миг Марв подумал, что он один из самых опасных людей, живущих сейчас на белом свете. «Я забрал жизнь».

Марв сел в свою машину и тронулся с места. Второй раз на этой неделе он напомнил себе, что пора менять дворники.

Боб спустился по лестнице в подвал с Рокко на руках. Помещение было пустое и чистое, каменный пол и каменные стены выкрашены белой краской. Под стеной, напротив лестницы, стоял черный бак для мазута. Боб прошел мимо него так, как проходил всегда, – быстро, опустив глаза в пол, – и отнес Рокко в тот угол подвала, где отец Боба много лет назад установил раковину. Рядом с раковиной были полки, на которых хранились разные старые инструменты, башмаки, банки с краской. Над раковиной висел шкафчик. Боб поставил Рокко в раковину.

Открыл шкафчик. Тот был набит баллончиками с краской, банками, в которых хранились шурупы и гвозди, было еще несколько банок растворителя. Боб выудил банку из-под кофе и поставил рядом с раковиной. Пока Рокко наблюдал за его действиями, он вынул из банки пластиковый пакетик с небольшими болтами. Затем вытащил скатанную в рулон пачку стодолларовых купюр. В банке лежали и другие свертки. Еще пять. Боб часто представлял себе, как однажды, уже после его смерти, какие-нибудь люди наткнутся на эту банку, делая в доме уборку, и прикарманят денежки, поклявшись никому не рассказывать. Но, разумеется, подобные клятвы никогда не сдерживают, вскоре поползут слухи, и родится городская легенда о парне, который нашел больше пятидесяти тысяч долларов в кофейной банке в подвале дома старого холостяка. Эта мысль по непонятной причине почему-то грела Боба. Он опустил денежный рулон в карман, вернул на место пакетик с болтами, закрыл кофейную банку, поставил ее обратно в шкафчик, затем закрыл и запер его.

Боб сосчитал деньги со скоростью, на какую способны только бармены и крупье. Все на месте. Десять штук. Он помахал пачкой денег перед носом у Рокко, развернув купюры веером.

– А ты стоишь того? – спросил он щенка.

Рокко смотрел на него, наклонив голову.

– Не знаю, – сказал Боб. – Все-таки это куча денег.

Рокко поставил передние лапы на край раковины и прикусил запястье Боба острыми как иголки щенячьими зубами.

Боб приподнял свободной рукой его морду и приблизил к нему лицо:

– Ну, я же пошутил, пошутил. Конечно, ты того стоишь.

Они с Рокко вышли из дальней части подвала. На этот раз, проходя мимо черного бака для мазута, Боб остановился. Он постоял перед ним, опустив голову, а затем поднял глаза и, первый раз за долгие годы, посмотрел прямо на бак. Трубки, некогда присоединенные к баку, – входная, для приема топлива, проведенная сквозь стену, и нагревательная, по которой тепло расходилось по всему дому, – были давным-давно отсоединены, а отверстия запаяны.

Внутри вместо мазута находился крепкий щелочной раствор, каменная соль и, к этому времени уже точно, кости. Просто кости.

В самые мрачные дни, когда Боб бывал близок к тому, чтобы потерять веру и надежду, когда он кружился в танце с самой холодной из всех утешительниц, с Отчаянием, боролся с нею в постели ночь за ночью, он чувствовал, как части сознания отсоединяются друг от друга, словно тепловые экраны космического корабля, который только что чудом избежал столкновения с астероидом. Ему представлялось, как обломки его разума вращаются в пространстве и уносятся, чтобы никогда уже не вернуться.

Однако они все-таки вернулись. И бóльшая часть его сознания тоже вернулась.

Боб поднялся по лестнице вместе с Рокко и последний раз обернулся на бак для мазута.

Благослови меня, Господи…

Он выключил свет, прислушался в темноте к собственному дыханию и дыханию собаки.

…ибо я согрешил.

Глава четырнадцатая
Другие «я». Воскресенье Супербоула

Больше ставок, чем за весь прошедший год, считая пари на то, кто выйдет в финал Национальной атлетической ассоциации колледжей, кто победит в Кентуккском дерби, в серии на звание чемпиона НБА, в Кубке Стэнли и в Мировой серии. Если бы бумажные деньги до сих пор не были изобретены, то их придумали бы сейчас, чтобы как-то справляться с объемом сегодняшних ставок. Маленькие старушки, неспособные отличить футбольный мяч от поросенка, предчувствовали победу «Сихокс»,[16]16
   Американский футбольный клуб из города Сиэтл, штат Вашингтон.


[Закрыть] нелегальные мигранты из Гватемалы, которые собирают мусор на стройках, верили в Мэннинга,[17]17
   Пейтон Уильямс Мэннинг (р. 1976) – знаменитый американский футболист, квотербек. С 1998 г. был лидером «Индианаполис Колтс», в 2012 г. перешел в футбольный клуб «Денвер Бронкос».


[Закрыть] как в Мессию. Все без исключения делали ставки, все смотрели матчи.

Дожидаясь, пока Эрик Дидс не заявится к нему домой, Боб побаловал себя второй чашечкой кофе, потому что знал, что впереди самый долгий день в году. Рокко лежал на полу у его ног, жуя веревочную игрушку, предназначенную как раз для жевания. Боб положил десять тысяч в центр стола. Он определенным образом расставил стулья. Поставил свой стул рядом с кухонным столом, где в ящике хранился пистолет тридцать второго калибра, принадлежавший еще его отцу, – так, на всякий случай. Просто на всякий случай. Он выдвинул ящик, заглянул в него. Выдвинул и задвинул ящик раз двенадцать, убеждаясь, что он легко открывается. Потом сел и попытался почитать «Глобус», а затем «Геральд». Положил руки на столешницу.

Эрик так и не явился.

Боб понятия не имел почему, однако нехорошее предчувствие засело внутри, засело, словно краб-махальщик, скребущийся у себя в норке, съежившийся от страха.

Боб подождал еще немного, затем подождал немного сверх того, но в конце концов стало ясно, что сидеть дома и ждать больше не имеет смысла.

Он оставил оружие в ящике, завернул деньги в пластиковый пакет «Шоуз», убрал в карман пальто и взял поводок.

Отнес в машину сложенную собачью клетку, поставил на заднее сиденье, туда же бросил одеяло, несколько собачьих игрушек, миску, собачий корм. Постелил на переднее пассажирское сиденье полотенце, уложил на него Рокко, и они отправились на работу.

У дома Кузена Марва Боб удостоверился, что машина заперта и поставлена на сигнализацию, только тогда он оставил Рокко обнюхивать салон, а сам постучал в дверь Марва.

Ему открыла Дотти, которая как раз надевала пальто. Боб постоял с ней в прихожей, сбивая соль с подметок ботинок.

– Ты куда идешь? – спросил он Дотти.

– На работу. По выходным у нас полагается полуторная ставка, Бобби.

– А я думал, ты уже на пенсии.

– А зачем торопиться? – сказала Дотти. – Поработаю еще годик или два, надеюсь, тромбофлебит не разыграется, тогда и посмотрим. Заставь моего братишку немного поесть. Я оставила в холодильнике тарелку.

– Хорошо, – ответил Боб.

– Ему только и нужно, что поставить ее на полторы минуты в микроволновку. Удачного дня!

– И тебе тоже, Дотти.

Во всю мощь своих легких Дотти прокричала в сторону комнаты:

– Я ушла на работу!

– Удачного дня, Дот! – отозвался Кузен Марв.

– И тебе! Поешь перед уходом! – крикнула Дотти.

Дотти с Бобом расцеловались, после чего она ушла.

Боб прошел по коридору к гостиной, обнаружил Кузена Марва в широком кресле перед телевизором. Показывали предматчевое шоу, Дан Марино и Билл Коухер играли на доске в крестики-нолики в своих костюмах за четыре тысячи баксов.

– Дотти велела тебе поесть, – сказал Боб.

– Дотти много чего велит, – сказал Кузен Марв. – И делает это чертовски громко.

– Как еще до тебя достучаться?

– Ты это о чем? Что-то я не соображу.

– Сегодня самый главный день в году, а я не могу до тебя дозвониться, – сказал Боб.

– Я не приду. Позвони в «Бармена на смену».

– Позвони в «Бармена на смену», – передразнил Боб. – Господи! Я уже позвонил. Сегодня же Супербоул.

– А я тебе на кой хрен понадобился?

Боб сел в другое широкое кресло. В детстве он любил эту комнату, однако годы шли, а она оставалась точно такой, как была, если не считать, что каждые пять лет появлялся новый телевизор, и теперь вид этой комнаты надрывал Бобу душу. Комната походила на календарь, который никто больше не удосуживается перелистывать.

– Ты мне не нужен, – сказал Боб. – Но неужели ты пропустишь день, который приносит столько чаевых?

– О да, теперь я работаю за чаевые. – Кузен Марв уставился в экран. На нем была нелепая спортивная фуфайка в красно-бело-синих цветах футбольного клуба «Пэтриотс» и такие же штаны. – Ты когда-нибудь видел имя на вывеске бара? Так это мое имя. Знаешь почему? Потому что когда-то это был мой бар.

– Ты носишься со своей потерей, словно с единственным здоровым легким.

Кузен Марв резко повернул к Бобу голову и сверкнул глазами:

– Что-то ты стал больно развязным с тех пор, как подобрал этого пса, которого ты путаешь с ребенком.

– Ты не можешь вернуть все обратно, – сказал Боб. – Они надавили, ты дал слабину, все кончено. Все давно кончено.

Кузен Марв потянулся к рычажку на боку кресла:

– Зато я не растратил жизнь на ожидание того далекого дня, когда эта жизнь наконец начнется.

– По-твоему, так сделал я? – спросил Боб.

Кузен Марв потянул рычажок, чтобы опустить ноги на пол.

– Именно. Так что пошел к черту со своими жалкими мечтами. Когда-то меня боялись. А тот барный стул, на который ты усаживаешь старую каргу? Это же был мой стул. И никто не смел на него садиться, потому что это был стул Кузена Марва. И это кое-что значило.

– Нет, Марв, – сказал Боб, – это был просто стул.

Кузен Марв снова перевел взгляд на телеэкран. Теперь там были «Бумер» и Джастин Бибер, которые зажигали вовсю.

Боб подался вперед и проговорил, очень тихо, но отчетливо:

– Ты снова решился на какой-то отчаянный поступок? Марв, выслушай меня. Услышь меня. Ты, случайно, не задумал что-нибудь такое, отчего на этот раз нам будет не отмыться?

Кузен Марв откинулся в кресле, чтобы подставка для ног снова поднялась. Он даже не посмотрел на Боба. Закурил сигарету.

– Пошел на хрен. Я серьезно.

Боб установил клетку в дальней части бара, постелил в нее одеяло, набросал игрушек, но пока что позволил Рокко побегать. Самое ужасное, что может сделать щенок, – нагадить где-нибудь, но для подобных случаев есть шланг с водой и моющие средства.

Боб встал за стойку бара. Вынул из пальто сверток с десятью тысячами долларов и положил на полку рядом с тем самым девятимиллиметровым полуавтоматическим ружьем, которое Кузен Марв мудро решил не трогать во время ограбления. Он задвинул деньги и ружье в темные недра полки с помощью нераспечатанной пачки картонных подставок под пиво. Затем положил на полку еще одну пачку подставок.

Он наблюдал, как Рокко носится и все вынюхивает – главное занятие в жизни, – и без Марва на том месте, где он должен быть, где был всегда, каждый дюйм этого мира казался Бобу зыбучим песком. Неизвестно, кому верить. Не знаешь, куда ступить, чтобы не провалиться.

Как до такого дошло?

Ты впустил этот мир в свою душу, Бобби, проговорил голос, ужасно похожий на голос его матери. Ты впустил в душу мир, насквозь пропитанный грехом. И единственное, что скрывается под его покровом, – тьма.

Но… мама?

Да, Бобби.

Просто пришло время. Я же не могу жить только мыслями о другом мире. Я вынужден жить здесь и сейчас.

Так говорят падшие. Так они говорят с начала времен.

Тима Бреннана, едва волочившего ноги, привели в комнату для посетителей медицинского центра «Конкорд» и усадили на против Торреса.

– Мистер Бреннан, спасибо, что согласились встретиться со мной, – сказал Торрес.

– Скоро начнется игра, – сказал Тим. – Я не хочу потерять свое место.

– Не беспокойтесь, – сказал Торрес. – Я на минутку и сейчас же уйду. Не могли бы вы рассказать мне о Риччи Велане? Хоть что-нибудь?

На Бреннана внезапно напал приступ чудовищного кашля. Звук был такой, будто он захлебывается в мокроте с толченым стеклом. Совладав в конце концов с кашлем, Тим потом еще целую минуту держался за грудь и сипел. Когда он снова посмотрел поверх стола на Торреса, у него был взгляд человека, который видит то, что уже находится за гранью этого мира.

– Детям я соврал, что у меня кишечный вирус, – сказал Тим. – Мы с женой не знаем, как признаться, что у меня СПИД. Поэтому решили лгать, пока они не будут готовы услышать правду. Вам какую историю?

– Прошу прощения? – удивился Торрес.

– Вы хотите услышать о той ночи, когда умер Риччи Велан? Или хотите услышать правду?

У Торреса зачесалась голова, как обычно бывало, когда он предчувствовал: дело вот-вот раскроется, – однако он сохранил бесстрастное выражение лица, и взгляд его был приятным и понимающим.

– Какую вы сами предпочитаете, Тим.

Эрик Дидс проник в дом Нади с помощью кредитной карты и маленькой отвертки, какой обычно завинчивают шурупы на дужках очков. Потребовалось четырнадцать попыток, однако на улице не было ни души, поэтому никто не увидел его на крыльце. Все закупили провизии: пива и чипсов, соуса с артишоками, соуса с луком и сальсы, куриных крылышек и свиных ребрышек, попкорна – и вот теперь успокоились в ожидании игры, до которой все еще оставалось больше трех часов, но, с другой стороны, кому есть дело до времени, если начал пить еще в полдень?

Оказавшись внутри, Эрик остановился и прислушался, убирая в карман отвертку и кредитку, которая здорово покорежилась. Впрочем, плевать на нее – Эрику еще месяц назад отказались выдавать по ней деньги.

Он прошел по коридору, распахивая двери в гостиную, столовую, ванную и кухню.

Затем поднялся наверх, в спальню Нади.

Он направился прямо к платяному шкафу и осмотрел ее одежду. Некоторые вещи понюхал. Они пахли Надей: слабая смесь апельсина, вишни и шоколада. Вот так пахнет Надя.

Эрик присел на кровать. Постоял перед зеркалом и причесал волосы пятерней.

Откинул покрывало на ее кровати. Снял ботинки. Свернулся в постели в позе зародыша, натянул на себя покрывало. Закрыл глаза. Улыбнулся. Он почувствовал, как улыбка проникает в кровоток и разносится по всему телу. Он почувствовал себя в безопасности. Как будто забрался обратно в утробу. Как будто снова может дышать в воде.

После того как его болван-кузен ушел, Марв принялся за работу, устроившись за обеденным столом. Он разложил на столе несколько мусорных мешков из зеленого полиэтилена и старательно склеил их между собой изолентой. Достал из холодильника пиво, осушил полбанки, задумчиво глядя на разложенные мешки. Как будто все еще можно повернуть назад.

Пути назад нет. И не было никогда.

До некоторой степени жаль, потому что, стоя посреди своей паршивой кухни, Марв осознал, как сильно будет по ней скучать. Скучать по сестре, по своему дому, даже по бару и по кузену Бобу.

Только поправить ничего нельзя. В конце концов, жизнь полна печалей. И уж лучше предаваться грусти на пляже в Таиланде, чем скорбеть на кладбище в Новой Англии.

За Таиланд! Он отсалютовал пивом пустынной кухне и допил его.

Эрик сидел на диване в гостиной Нади. Пил кока-колу, которую нашел в ее холодильнике – нет, в их холодильнике, скоро это будет их общий холодильник, – и разглядывал выцветшие обои на стенах, которые, наверное, были здесь еще до рождения Нади. Первым делом нужно будет избавиться от этих старых обоев из семидесятых годов. Уже не семидесятые, уже даже не двадцатый век. Настали новые времена.