Текст книги "Новогодний роман (СИ)"
Автор книги: Денис Блажиевич
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
– Я знаю.
– Тем более загадка ты для меня – Чулюкин присел рядом с Запеканкиным – Может объяснишь? Поначалу думал спьяну, но ты не пьющий. Доказать что то хочешь? Добиться – да?
– Нет
– Нет. Может тебе конкуренты платят, чтоб ты стены размалевывал. Хотя какие конкуренты. – Чулюкин с досадой поморщился – Тогда что же? Выгоды Запеканкин от твоих художеств никакой, одни неприятности. Что же тобой движет, чудак человек?
– А вы не будете ругаться?
– Что за детский лепет, гражданин Запеканкин. Прям нет слов, до чего вы любите дурочку ломать.
Запеканкин изучал теперь край чулюкинского кителя, где-то в районе самой нижней пуговицы.
– Вы только ничего такого не подумайте, товарищ майор. Я не сумасшедший. Но накатит на меня. Ничего с собой поделать не могу. Вчера джип на автостанции окатил с ног до головы и дальше поехал. Кнопик в рукавичках на тесемочках плачет. Шарик улетел. Собаки бездомные все бегут. Занятой мужчина, жука слушает, по сотовому ругается – как прилежный ученик положил открытые ладони на колени Запеканкин. Оливы намокли.
– У него цепь вот такая, а на штанине, я сам видел, грязь засохшая. Плохо ему наверное. Жалко мне становится, так что дышать не могу. И вас тоже, товарищ майор. – неожиданно добавил Запеканкин.
Брови Чулюкина поползли вверх. Можно держать пари, но наверняка, за дымчатыми хамелеонами глаза округлились от удивления.
– Ты ископаемое Запеканкин. Аномалия. Неужели из-за этой мелочевки ты начинаешь пакостить?
– Да – просто ответил Запеканкин.
– Я и говорю. Ископаемое. Занимается черте чем. От безделья мучаешься? Почему не работаешь? Ты же дворник в ЖЭСе?
– Уволили.
– И там учудил? В другое место устраивайся. Не берут? Правильно, кому ты нужен без образования. Сейчас, слава богу, без диплома и к сливному бачку не подойдешь. Вобщем так .– Чулюкин поднялся – В последний раз я выслушиваю твои идиотские рассуждения. Не знаю, что меня удерживает от того, чтобы засадить тебя на пару-тройку суток. – Чулюкин подошел к одной из вешалок снял с зубца жестяной короны песцовую шапку с фальшивыми ушами и нахлобучил ее на голову.
– Жалеет он. Нас жалеть не надо, гражданин Запеканкин, Лучше денег дай.
Придерживая подбородком крест роскошного кашне, Чулюкин одел джинсовую куртку с белым мехом. Просмотрев папку, Чулюкин сунул ее под мышку.
– Пойдем – сказал майор Запеканкину.
–Куда – забеспокоился Запеканкин.
– Пойдем, говорю. Куда? Там узнаешь.
– А можно я вас здесь подожду. – неизвестность пугала Запеканкина – Посижу где-нибудь.
– Нашел место, где сидеть – начал гневаться Чулюкин – За мной Запеканкин.
У стеклянного фонаря дежурной части с обугленной спичкой дежурного внутри, Чулюкин бросил.
– Я к Звонкову. Если из главка будут спрашивать на задании.
Выбравшись из милицейского подземелья, Чулюкин и Запеканкин оказались во дворике, примыкавшем к тыльной стороне общежития. Прихватило морозцем и под ногами по -рафинадному вкусно поскрипывал подсушенный солнцем снег. На чайных блюдцах параболических антенн играли солнечные блики. Состояние больного заметно улучшилось. Чулюкин подвел Запеканкина к забору вокруг заброшенного долгостроя. Забор был новенький, пахнущий лесом и занозистый. Посчитав про себя и убедившись в верности решения, Чулюкин отодрал нужную доску и пропустил вперед Запеканкина.
– Давайте, гражданин Запеканкин. Не будем привлекать внимание.
Протиснувшись в дырку вслед за Запеканкиным, майор пристроил доску на место. Проходя мимо груды щебня, Запеканкин зацепился за ржавую арматуру. Освобождая Запеканкина, Чулюкин содрал кожу с ладони. Это происшествие, после необходимой порции ругательств в сторону неуклюжего Запеканкина, далее вылилось в пространное размышление о происходящем вокруг.
– Развели бардак – ворчал Чулюкин, сплевывая проступавшую кровь. – Нет, чтоб снести или достроить. Нет, слишком просто. Мы лучше забор поставим, и каждый год менять будем. Кругом анархия.
Задумка городских властей о новом учебном корпусе для университета временем и пренебрежением приведенная в состояние руин не могла представить убедительные доводы, чтобы противопоставить их злобствующим чулюкинским филиппиками. Чулюкин продолжал разоряться.
– Кругом власть и кругом анархия. Иногда думаю, а что же я на самом деле охраняю.
– Наверное людей – робко заметил Запеканкин.
– Вы гражданин Запеканкин в святые случайно не готовитесь? – с ядом спросил Чулюкин.
– Совсем нет. Почему вы так думаете.
– Вещаете уж больно благолепно. Жалеете всех. Елей сладчайший по устам так и льется. Летаете там у себя в небесях и нас жалеете в говне, шебуршащих. Так и хочется иногда по роже вашей постной съездить.... Не бойся Запеканкин это я так к слову. Пузанов недавно хорошо подметил. Говорит. Святой человек простой. Кашу заварил и на покой. Ведь верно сержант заметил. Им, что они святые, а расхлебывать, нам приходится смертным. Я хоть и не типичный майор, но системой ломаный. Думать могу, говорить нет. Но вам скажу. Вы конечно до этого не снизойдете, но для меня, червя, собственные детишки важнее вашей самой истинной истины.
Оставив позади долгострой, они перебежали в неположенном месте дорогу и оказались у елочного базара., обнесенного свежеструганными тележными слегами. Базар находился на мысе, широко вдававшемся в кольцевую развязку. Идти пришлось по нехоженой целине с подмерзшей и хрустящей корочкой.
– Хоть бы тропинку протоптал – крикнул Чулюкин – Звонков слышишь, что говорю.
Навстречу вышел человек с квадратным лицом и характерной прической бобриком.
– Здравствуй Звонков. На елки значит перешел?
– Конъюнктуру ловлю -нехотя отвечал Звонков, пряча голову в трубу воротника.
– То же дело. На территорию пустишь?
– Проходи. Место не купленное.
Чулюкин подтолкнул Запеканкина.
– Иди. Посмотри. Что к чему. нам поговорить надо.
– Лиза! – неожиданно завопил Звонков. Он обращался к здоровенной девице со щеками-блинами. Девица с крейсерской скоростью нерадивой библиотекарши, перебирающей читательские абонементы, сортировала елочную охапку по размеру и пышности. В запарке блинные щеки обломали верхушку одной миниатюрной елочки. Судя по яростному возгласу Звонкова, Лиза совершала не первую производственную ошибку.
– Я же просил. Осторожней. Не бананами торгуешь.
– Сам попробуй – девица оказалась не из робких – Тычет он мне. Ничего с ней не станется .Лиза оторвала верхушку и выбросила.
– Ах, ты! – вскипел Звонков и бросился к Лизе. Не растерявшись, Лиза перехватила елочку и выставила вперед рубленый комель.
" Надо спасать мужика" – подумал Чулюкин.
– Эй, Звонков.
Звонков размышлял недолго. Между Лизой и Чулюкиным он выбрал майора. Запеканкин подобрал брошенную Лизой верхушку. Ее стебель, заканчивающийся грузным сутаном, окружали трехпалые лапки веток. Запеканкин приложил верхушку к снегу, и она оставила птичий след с неестественно длинным средним пальцем. Тут же Запеканкин сочинил подходящую историю. Начиналась она так. Далеко-далеко на лиловой Ямайке живут редкие зверьки фуфырики. Почему на Ямайке? Потому что не у нас. Почему фуфырики? Кто его знает. Назвали и назвали. Не в этом суть. А вот в чем. Вместо хвоста у фуфыриков растет дополнительная податливая и упругая, как шланг, рука с одним длинным пальцем. На пальце имеется боевой коготь. Он блестит антрацитом и твердый как кремень. Этот коготь играет важную роль в жизни фуфыриков. Раз в год, в строго определенное время, все взрослые и самостоятельные фуфырики собираются на священном поле для игры в фуфель. На представление собираются все фуфырики, их фуфырки и фуфырята. Фуфырики становятся ромбом и поднимают вверх когти. По сигналу фуфломета, распорядителя праздника, начинается схватка. Бескомпромиссное побоище. Отточенными когтями фуфырики начинают чесать затылки. Тот, кто продержится дольше всех, получает титул. "Преглавнейший и предержавнейший фуфр". Победитель становится главой фуфырячьего сообщества на целый год. Он поселяется в беднейшей хижине и на срок правления у него отбираются все права и льготы. Преглавнейший фуфр живет на милостыню.. Качество милостыни особое: нельзя подавать деньги, только еду. Размер милостыни напрямую зависит оттого, какие законы придумает фуфр и принесут ли они пользу. Фуфырики подчиняются всем законам, которые издает фуфр, а вот, что сегодня будет есть преглавнейший и предержавнейший, и будет ли он есть вообще, напрямую зависит только от него. Кандидаты на должность фуфра прекрасно осведомлены о всех последствиях обретения власти, поэтому в соревновании обычно побеждает достойнейший, тот кто идет на это осознанно. В остальном фуфырики довольно – таки безмозглые. У них даже нет интернета. Фуфырки, фуфырики женского пола, очень миленькие и простенькие. На расфуфыренных фуфырок смотрят косо и с опаской. Ребятня у фуфыриков не учится. Фуфырики переросли школы. Чумазому фуфыренку достаточно выучить : "Фырчит фуфырчатый фуфырик перефурфычивая фрык" и он становится полноценным гражданином. А еще... Впрочем, Запеканкин мог много еще придумать про фуфыриков, но подошла безмолвная и решительная Лиза и без объяснений и довольно вульгарно отобрала елочную верхушку у Запеканкина. Вернее не верхушку, а боевой коготь фуфыриков, отчего потеря казалась Запеканкину практически невосполнимой. Где еще в этом мире мог он достать настоящий коготь, самых настоящих фуфыриков? Лиза примотала прозрачным скотчем верхушку к поврежденному деревцу. Запеканкин поежился, ему стало очень холодно. Рядом горячился Звонков.
– Ты что выдумываешь Чулюкин? Я сюда все вложил. Все что имел. Я в долгах по макушку. Понимаешь. Пустой я. Нет у меня ничего.
– Ты не сепети Звонков – перебил его Чулюкин – Я к тебе с проверкой. А ты начинаешь.
– Знаю я ваши проверки.
– Тем более должен понимать. Препятствовать ты мне права не имеешь и решениям подчиняться должен.. Если у тебя все в порядке, то зачем ты мне нужен? Я к другому пойду. А если чего не договариваешь, то уж извини. Я службой представлен неисправности исправлять.
– Ты уйдешь? – недоверчиво присвистнул Звонков. – Как же? Правильно вас легавыми называют. Вцепитесь прямо в горло.
– Ты не оскорбляй Звонков.
– Я не оскорбляю. Я дело говорю.
Чулюкин его не слушал. Он раскрыл папку с обсыпавшимся гербом. Хамелеоны прошлись по Лизе.
– Где продавщицу взял – спросил Чулюкин.
– У Вахи переманил. Бананами торговала.
– Совмещает – невинно поинтересовался Чулюкин.
– А что? – набычился Звонков.
– Ты не переспрашивай, гражданин Звонков. Ты мне ответь. Совмещает?
– Не совмещает.
– Плохо, ой как плохо. – протянул Чулюкин – Нарушаете гражданин Звонков.
– Начинается – скрипнул зубами Звонков.
Чулюкин начал зачитывать из папки.
– Согласно решению городской думы от 18го апреля 1901 года купец, дающий службу, если таковая сдельная, обязан не отрывать работника в дневные часы от основного занятия. В противном случае – штраф.
Зелененькая трубочка с явственно проступающей циферкой 10 перекочевала в накладной карман джинсовой куртки. К чести Звонкова нужно отметить, что скажи Звонков иное (допустим, совмещает) на свет была бы извлечена резолюция горисполкома от 25 августа 1955 года об отмене скандального решения городской думы от 18 апреля 1901 г. В действие вступал архив. Звонков превратился в азартного игрока, остервенело скармливающего монетки однорукому бандиту. Игральный автомат Чулюкин не давал и шанса. За отсутствие огнетушителя – штраф, за наличие снега (и это зимой!) на рабочей площадке штраф. За вход с южной, а не с северной стороны – штраф. Перед Звонковым закрутились, завертелись, запорхали декреты, указы, постановления и решения всевозможных властей и эпох. Их различал стиль: от завитушно-напыщенного до дребезжаще-канцелярского, но объединял смысл. Штраф! В круговерти лихо закрученной Чулюкиным, прогарцевала даже грозная цидулка времен гражданской войны с лаконичным текстом: " Всех буржуев к стенке, остальных в расход. Афоня – Вырви Глаз. Боец за революцию".
– А продавцов у тебя сколько?
Звонков, приходящий в себя после штрафной квитанции, выписанной украшению его коллекции, девятиметровой красавице вся вина которой, заключалась в том, что по постановлению губкома: в связи с землятрясением в Токио в 1925 году ввиду сейсмической опасности запрещается возведение зданий, а каково и иных сооружений выше 8,5 м, затравленно ответил.
– Один. Мне хватает.
– А торговля у тебя оптовая? – спросил Чулюкин.
– Допустим.
– А согласно постановлению Горсовета от 23 ноября сего года для оптовой торговли требуется два и более, а у тебя в наличии один. Непорядок.
Звонков понурил голову и полез в карман за деньгами. Чулюкин благодушно закрыл папку.
– В этой беде мы тебе поможем. Гражданин Запеканкин, подойдите – ка сюда. Вот прошу любить и жаловать, гражданин Запеканкин – представил майор.
Осмотром Звонков остался недоволен, но сказал
– С паршивой овцы... Занимался торговлей?
Чулюкин вмешался.
– Он много чем занимался. Ты меня Звонков знаешь. Я плохо не предложу.
Чулюкин начал прощаться. Рукопожатие Звонкова было вынужденным и сдобным, Запеканкина – сухими и малохольным.
– Все побежал. Я надеюсь на вас, гражданин Запеканкин – предупредил майор, а Звонкову напомнил.
– Флажки все-таки развесь, согласно протоколу цирковой комиссии от 4 марта 1881 года на случай проведения циркового слона... Всего хорошего.
После ухода Чулюкина, Звонков оседлал тележную слегу.
– Видал. Как нужно – восхищенно сказал он Запеканкину – Умеет же черт.
– А мне что делать – спросил Запеканкин.
– Лизе помогай.
Оставшись один Звонков, глядя на Запеканкина , сказал
– Удружил мне майор нечего сказать.... А все-таки моя победа. У Чулюкина обычная ставка стольник, а сегодня всего на 70 разошлись.
– Не пойму чего радуешься, Звонков – спросил Чулюкин.
Звонков осекся.
– В самом деле, хоть бы тропинку протоптал. Утонуть можно – ворчал Чулюкин – Пока доберешься до тебя, весь вымокнешь. Я чего вернулся, Звонков. Фартук у твоего нового продавца есть?
Скурпулезность и формализм, считая их основными качествами хорошего работника, Чулюкин довел до совершенства. Звонкову оставалось только прошипеть.
– Сколько?
– Согласно тарифу 30.
Изгнание Запеканкина со службы случилось примерно через полтора часа после ухода Чулюкина. Пришел грузовик с елками. Его необходимо было разгрузить очень срочно, но и прерывать бойкую торговлю было нельзя. Полководческий гений Звонкова подсказал ему решение. Себя и Запеканкина он направил на разгрузку. Запеканкин разгружал, Звонков надзирал. Лиза оставалась за старшую на торговой площадке. Далеко не с первой попытки удалось Петру взобраться в накрытый тентом кузов работяги зилка. Елки были свалены в дальнем углу у кабины. Пространство перед ними было плотно заставлено рядами картонных ящиков. В высоту ряды практически достигали тентовой крыши, оставляя небольшой просвет. Водитель зилка, коренастый любитель фильма "Бригада" и бездумного сидения с пивом и ногами на парковых скамейках ни за что не соглашался освободить проход для доступа к елкам. Обозрев диспозицию и устав пререкаться с водителем, Звонков принял стратегическое решение.
– Лезь на ящики – приказал он Запеканкину– Будешь по одной доставать.
– Смотри. У меня там хрупкое изделие – предупредил водитель.
– Не байся. И не такие высоты брали. – ответил Звонков и спросил у Запеканкина.
– Не боишься?
– Очень – признался Запеканкин.
– Не байся. Лучше гор могут быть только горы, на которых еще не бывал. – напутствовал Звонков Запеканкина.
Без потерь удалось Запеканкину осуществить большую часть плана своего командира. Он шустрил по-пластунски, доставляя языков э-э-э елки прямиком в штаб э-э-э Звонкову. Тот аккуратно выкладывал елки рядом с машиной. Такое комильфо на тротуарном мысе рядом с елочным базаром продолжалось бы довольно долго, если бы Запеканкин не был бы Запеканкиным. В любой человеческой натуре есть особые крючочки, на которых держится образ личности. Они бывают наследственными и приобретенными. Некоторые из них особо выпуклые, другие практически не заметны. Самое главное, что без них впечатление от того или иного человека распадается, перестает быть цельным, а значит запоминающимся. В самом деле, кем были бы в массовом сознании обывателей Горбачев без мягкого южного "г" и Элтон Джон без своих очков. Просто первый президент СССР и великий певец. А так кроме всего прочего, они еще Горбачев и Элтон Джон. Так и Запеканкин не был бы Запеканкиным, если бы не упал. И он упал. Полетел вниз при передаче елки Звонкову. Вместе с верхним ящиком, на котором лежал в это время. Расплата последовала незамедлительно. Незамедлительно после того как Запеканкин перетащил все выгруженные елки на базар. Звонков выслушивал проникновенные пассажи водителя по поводу поврежденного товара спокойно и гордо. Благо Запеканкин ничего не разбил. После того как ЗИЛ уехал он подозвал к себе Запеканкина и сказал. Без надрыва и криков. Без ненужной рефлексии и расчета. Без приязни, но и без сожаления. Сказал проникновенно. Мощно сказал.
– Вижу геморрой ты ходячий. Ты лучше иди. Иди отсюда, пока руки ничем не заняты.
– А когда приходить – спросил наивный Запеканкин.
– Приходить – Звонков даже задумался – Вот как елки разговаривать начнут. Так сразу и приходи. Что ж тогда буду делать. Тогда с ними только ты и справишься. О гражданстве похлопочешь и регистрации на работу.
– Тогда я пойду? – спросил Запеканкин.
– Конечно. – широко улыбнулся Звонков.
Запеканкин повернулся и пошел.
– Погоди, блаженный. – Звонков долго выбирал и, наконец, вручил Запеканкину самую-пресамую кривую и лысую елку из своего ассортимента.
– Спасибо – искренне поблагодарил Петр.
– Не за что – совершено честно ответил Звонков – Все равно бы выбросил, а так тебе за работу.
Они расстались, совершенно довольные друг другом. Звонков тем, что так легко отделался. Запеканкин тем, что спас елочку. Домой Петр не пошел. Вместе с елочкой он отправился туда, куда ходил уже вторую неделю и находился весь световой день. Если бы не вмешательство Пузанова, Чулюкина, а после и Звонкова в его строго распланированное расписание он бы давно находился там. Железнодорожный вокзал встретил Запеканкина дневным краткосрочным затишьем. Петр незамедлительно спрятался за горбатую широкую и высокую лестницу, ведущую внутрь вокзала. Запеканкин прислонил елочку к равнодушной бетонной стене, а сам принялся наблюдать и нюхать. Так уж сложилось, но досыта Запеканкин ел редко. Как всякий голодный человек представлял и поедал в своем воображении всевозможные вкусные блюда. Иногда просто перекусывал запахом. Вот как сейчас. Густой, как патока, со всевозможными экзотическими оттенками (по большей части для Запеканкина это были запахи бразильской сельвы, потому что он не знал, как на самом деле пахнет эта сельва), так вот густой, как патока, острый аромат лился в его нос, задерживался, и Запеканкин основательно, с причмокиванием, пережевывал его своими ноздрями. Но даже это не было самым главным. Основным оставалось наблюдение. На этот предмет Запеканкин мог смотреть вечно. Запеканкин Петр, конечно, не был никаким героем, и представить себе его в этой роли было невозможно. Запеканкин – супермен. Запеканкин – Ромео. Запеканкин – Шрек. Ну-у. Даже в голову такое прийти не может. Никому не может: ни нобелевскому лауреату, ни гондурасскому (о как!) растаману. Но, как один раз в тысячелетие начинается новое тысячелетие, так и здесь произошло непостижимое. Запеканкин влюбился. Что там! Втрескался по уши. Влимонился так, что те, кто всего лишь втюриваются, могут отдыхать себе покойно на гвоздях стопятидесятках. Так вбабахался, что и ломом не отодрать. Прошло два часа, а он даже не сменил своего скрюченного положения, выглядывая робко из-за лестницы. Но что это? Запеканкин поднес к лицу левую руку и посмотрел на нее. Там к пластмассовому совершеннолетнему (шестнадцатый год как-никак) ремешку был привязан на суровую нитку (штырьки крепления давно проржавели) самый настоящий шедевр. Без лицемерия, настоящее произведение. Потому что только оно способно одновременно вызывать всеобщее восхищение и всемерное презрение. На руке Запеканкина, даже не подозревавшего о том, чем он владеет, находилась Электроника – 5. Советский запрещенный удар по всяким там Касио, Саньо и Омега. С четырьмя чудесными кнопочками, зеленым лягушачьим табло, бледными цифрами и целыми тремя мелодиями для будильника. Да еще был прекрасный секундомер , а у Запеканкина имелась с собой иголка, чтобы переводить время, тыкая что есть силы в нужную ямочку на корпусе. Настоящие любители безусловно оценят сокровище, которым владел невежда Запеканкин. Между тем, справившись о времени, Запеканкин, подхватив елочку, поторопился покинуть свой наблюдательный пункт. Он должен был успеть сбегать домой и снова вернуться на вокзал, потому что сегодня должен был приехать тот, кто, в этом Запеканкин не сомневался ни на мгновение, подтолкнет его к решительным действиям.
Глава 2.
Возвращение.
Гостиница была новенькая. Свеженькая. Только-только открылась. Румяное яблочко на сопревшей палой листве. В три этажа и с роскошной мансардой. Швейцар в тусклой ливрее съемного кучера, короткополой шляпе и хронически забывающим побриться лицом предупредительно открыл перед Ирмой тяжелую с бронзовыми бляхами дверь. Ирма бросила накопившуюся в кармане мелочь в ловко подставленный ковшик из желтых, напрочь прокуренных пальцев.
– Благодарим покорно – еще ниже склонилась могучая спина: основной источник заработка швейцара
Thanks, mersi, дзенкуеме и это..это
Швейцар сбился, мучительно пытаясь вспомнить.
–Здравствуйте. Вы с багажом? – перед Ирмой появился крепко-накрепко сшитый парнишка в круглой жесткой шапочке.
– Чемодан – ответила Ирма.
Парнишка подхватил чемодан и выставил вперед ковшик. Ирма рассталась с небольшой купюрой. Швейцар прекратил вспоминать и спросил у парнишки.
–Слышь, Гена. Слышь. По -турецки запамятовал совсем?
Парнишка строго ответил.
– Эта твоя функция старик. Смотри, куратор узнает.
– Ты молчи лучше. Скажи лучше как.
– Придумал. Что я тебе среднее звено какое. Это не моя функция. – гордо произнес парнишка, с тем своеобразным шипящим на окончаниях акцентом, которым щедро одаривали город близлежащие села и деревни.
– Прошу вас, госпожа.
– Я бы хотела расплатиться карточкой. Это возможно? – спрашивала Ирма.
– Вы можете осведомиться у портье. Он обладает всей полнотой информации – лихо тарабанил парнишка, и шум чемоданных колесиков был торжественными фанфарами для него и его куратора. В круглом с низкими арками и мраморном полом холле гостиницы было пусто и гулко. Парнишка подвел Ирму к ресепшену, отделанному ромбовидными окошками из слепого с печеной корочкой зеленого стекла. Рядом шелестел подсвечиваемый изнутри полукруглый бассейн. Из протянутой просительно ладони, росшей прямо над бассейном, стекала шумная струйка.
– Мне нужен номер. Недели на две.
Портье – молодой человек, хлесткий и звонкий, как удар бича, отозвался.
– Остались два люкса на третьем этаже.
– Я заплачу сразу за две недели.
– Позвольте – портье принял карточку, вставил ее в аппарат и, пока тот считывал информацию, Ирма честно выдерживала зоркий проникающий до печенок взгляд, изрядно натасканный на всевозможных тренингах на всевозможные мошенничества..
– Все в порядке – произнес наконец портье.
– Ваш номер 305. Замок электрический. Бар обновляется каждое утро горничными во время уборки. Ужин и ланч можно заказать в ресторане. Завтрак входит в суточную оплату. Давида брать будете? – спросил портье.
– Простите.
– Дополнительная услуга. Статуя. Точная уменьшенная копия знаменитой скульптуры великого мастера Микелеанджело – выдал портье без запинки. – Придает дополнительный шарм интерьеру, удачно вписывается в общее дизайнерское решение номера. Это бесплатный бонус для люксовых гостей.
– Раз бонус – с иронией произнесла Ирма – Значит карман не отдавит ваш Давид.
– Именно – улыбнулся портье – Геннадий, проводи. Приятного отдыха.
Номер оказался действительно неплохим. Натоплен, но не до духоты, а уж вылизан так и вовсе до самого– самого укромного местечка. Ирма незамедлительно включила телевизор, всколошматила заправленную по всем правилам евклидовой геометрии кровать, сбросила пальто на кремовый с кривыми полными ножками диван и приказала ни в коем случае не ставить чемодан в шкаф.
– Бросайте его на пол. Я потом сама разберусь.
– Вам Давида сейчас транспортировать? – Геннадий почтительно замер у входа.
– У вас связь с городом прямая?
– Звоните на ресепшен через ноль. Вас соединят с кем угодно.
– Давайте сейчас. В баре леденчики есть?
– Прошу прощения?
– Леденчики такие с начинкой. Конфетки кисленькие.
– Сейчас уточню.
Опустившись в кресло, Ирма освободила волосы от стягивавшей их в тугой узел широкой дуальной резинки. Изучив содержимое бара, спрятанного в приземистую орехового дерева тумбу с блестящей никелированной ручкой, не скрывая радости в голосе, Геннадий обернулся:
– Спиртовой ассортимент представлен полностью. Два наименования газированных напитков и шоколадных батончиков, а леденчиков нет. Они есть внизу. За отдельную плату.
– Жох, ты Геннадий – Ирма открыла портмоне из мягкой свиной кожи с глубоким и четким оттиском ковбойского гранитного профиля.
– Возьмешь два пакетика.
– Здесь слишком много, госпожа.
– Безусловно, сдачу оставишь себе. Давида не забудь. И не называй меня госпожа. Все. Иди.
После ухода Геннадия Ирма подняла телефонную трубку. Чеканный голос портье пообещал соединить с нужным номером через несколько минут. Звонок застал Ирму, когда она разбирала чемодан. С некоторым, давно позабытым волнением, она произнесла:
– Гасан Гасанович? Я на месте.
Выслушав продолжительный ответ, во время которого она зацепила пристальным вниманием пружинку телефонного провода, Ирма ответила:
– Нет. Города еще не видела. Наверняка изменился.
Дальше последовала пауза. Ирма начала раскручивать провод, намотанный на палец. В дверь постучали. Ирма поспешила закончить разговор.
– Я буду у вас через час.
Геннадий вкатил в номер передвижную хромированную со стеклянной крышкой этажерку. Наверху этажерки лежал поперек безнадежно черный тубус, снизу стоял деревянный ящик. Геннадий передал Ирме пакетик леденцов, предварительно открыв его. Ирме конфетки понравились.
– Давай, Геннадий. Не разводи руками. Причащайся.
Конфетку Геннадий слопал с удовольствием.
– Статую когда принесешь? – поинтересовалась Ирма.
– Уже. Сейчас наладим – Геннадий вскрыл тубус и вытащил оттуда пук кривых и прямых железных прутов. Несколько раз справляясь в специальной бумажке, но более, по мнению Ирмы, полагаясь на природное чутье, Геннадий выстроил в промежутке между окнами некое сооружение. Снова же, опираясь лишь, вполне возможно и на предвзятое мнение Ирмы, можно было утверждать, что сооружение (так бывает) напоминало подвыпившие крестьянские грабли. В самом деле, а как еще назвать конструкцию с длинным черенком и двумя загнутыми на концах зубцами? Почему же подвыпившими? Здесь у Ирмы было целых два аргумента. Во-первых, они стояли, опираясь на зубцы, во-вторых, они стояли, опираясь на подвыпившие зубцы. Два железных прута под небольшим углом отходящие от черенка(железного прута подлинней) шли вниз не прямо, а несколько под уклоном в одну сторону, словно черенок еще был трезв и прям, а зубцы уже расслабились. Хряпнули от двухсот тридцати семи до четырехсот пятидесяти пяти на именинах у соседского плуга, но не так задушевно, чтобы раз и кайлу по хайлу, а так, чтобы произвести впечатление на воображалистую фабричной ковки тяпку, которая имела на груди, вожделенный всяким босяком из мастерской деда Матвея, штампик-брендик. Навек модный "Ростсельмаш". В уникальной, единственной в мире, рамочке. Впрочем, Ирма, как необычная женщина с суровой работой, никогда не спешила с выводами. Был обещан Давид. Она будет его ждать. Геннадий вытащил ящик и открыл его. Среди частей человеческого тела из папье-маше, сложенных аккуратно в ящике, Геннадий для начала отобрал руки и голову. В тубусе оставались два совершенно по– разному извилистых прута. На них Геннадий насадил руки и оставил их на крышке этажерки, впрочем как и голову. Перекинув грабли через колено, Геннадий натянул на зубцы две ноги. Легли они ладно, как певучие хромовые, офицерки с длинными носами. Для убедительности, взявшись за черенок, Геннадий несколько раз постучал ими о пол. Держали они прекрасно. На черенок влезло плотно туловище с сухим скрипом. Голова шла следующей. Геннадий воткнул кончик черенка прямо в шею. Оставались руки. Геннадий снова внимательно изучил бумажку и угадал с расстановкой. Правая – символ уверенной силы с четко прорисованной мускулатурой, спокойно опускалась вниз. Согнутая в локте левая с напряженной ложбинкой предплечья – тревожные раздумья человека, его слабая защита от угроз внешнего мира. Геннадий угадал. Как и всякий творец, пусть и с подсказывающей бумажкой, Геннадий не мог не полюбоваться собственным творением. Все части были приделаны ладно, без просветов. Давид был очень похож на себя.
– Жох ты, Геннадий – похвалила Ирма Геннадия.
– Это что – отозвался тот – я вообще предлагал на клей его взять. У меня хороший есть. Я им ботинки подклеиваю. Тогда бы вообще сносу не было. Правда. Я пятый год ношу и хоть бы что, только стельки меняй, они не вечные.
Распрощавшись с Геннадием и вручив ему чаевые, Ирма наскоро умылась и сменила джинсы и белую ангоровую кофту на брючный костюм. Одев пальто, она снова посмотрела на статую.
–Похож, но чего-то не хватает – подумала про себя Ирма. Используя черный карандаш из косметички, она взяла губы и подбородок Давида в кольцо. С бородкой скульптура понравилась ей больше.
– Попался. – сказала она громко – Точно тебе говорю. Попался.
Сдав ключи портье и, поблагодарив за Давида, она вышла в город. Ирма не была здесь много лет, но город не изменился. Его можно было сравнить с обедневшим, но не потерявшим гонору и заносчивости, шляхтичем. Город оставался глубоко провинциальным, но был дворянином. Черт возьми! В нем не было и доли опустившейся расхлябанности мелких райцентров. Его улицы были прямы как мысли. Его лицо пересекала синяя жила реки. Его чувства гнездились на колокольнях его соборов. Его разум скрывался за толстыми стенами Старого Замка. Его честь хранила каменная кифара городского театра. Его болью был незарастающий пустырь на месте взорванного костела. Матерью его была христианская церквушка на холмистом речном берегу. Неказистая, но теплая, как неугасимая лампада. Нежная, как огрубевшая от непосильной работы, материнская рука, ласкающая своего непутевого сына. Люди были под стать своему городу. Не богатые в массе своей, но марку благородства, как и голову всегда держали высоко. Городское настроение создавал рынок. Он стоял на берегу циклопической траншеи с лунной дорожкой рельс на затянутом туманом дне. Края траншеи стягивал асфальтовый мостик с корабельными бортиками. На фоне траншеи мостик казался ненадежным канатом. Само восхождение на него требовало изрядной доли отваги. Тем не менее движение на мосту не затихало. За ним начинались живые ряды. Это не сам рынок, всего лишь его подступы. Здесь торговали без лицензий, наудачу. Рыночные экстремалы раскладывали свой товар прямо на земле. То тут, то там в толкучку, были вкраплены торгующие своим горем. Были привлекательные, возле них крутились людские водоворотики. Безногий афганец у рыночных ворот с выпивающим лицом. Старик в битой молью ушанке и баяном с янтарными клавишами. Дуся. Скрюченный полиэмилитом парень. Дуся не имел пункта постоянной дислокации. Его возили по толкучке на основательной, как царский трон, инвалидной коляске. Дуся счастливо улыбался. Он пользовался успехом. В толпе то и дело возникал нечеловеческий, звериный крик неимоверной боли. Крик, венчающий затянувшуюся агонию. Крик, после которого уже ничего не бывает:
