Текст книги "Вид с метромоста (сборник)"

Автор книги: Денис Драгунский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 43 страниц) [доступный отрывок для чтения: 16 страниц]

Записки сумасшедшего

ничего не было, никого не было

Давно это было. Ну, как сказать, давно. Лет тридцать назад. Еще в той жизни. Мне еще сорока лет не было. Лет тридцать с чем-то. Полжизни назад, в общем.

Нет, ничего особенного не было. Так, разговор.

Но запомнилось.

В общем, был я где-то уж не помню где, в ближнем пригороде. Зима, мокрый февраль. Иду через дворы – мне показали, как побыстрее к электричке выйти. Пробираюсь между сугробами по тропинкам, мимо длинных трехэтажных домов из серого силикатного кирпича.

Вижу, на скамейке сидит женщина. Перед ней коляска. Рядом малыш играет лет трех, куличики лепит из снега, зима потому что. Наберет снегу в жестяное ведерко, утрамбует, перевернет, на снег поставит, стукнет лопатой по донцу, снимет – готов кулич. Засмеется и как шарахнет по нему лопатой! И снова кулич делает тем же манером, и снова разбивает. Я это вижу, пока по тропинке иду. Мне тоже весело стало.

Вот подошел близко. В коляске маленький спит. Не совсем маленький, а года полтора примерно. Не в конверте, а в комбинезоне.

А мама ихняя сидит на краешке заснеженной скамейки, выпятив свой довольно уже заметный живот. Заметный под старым драповым пальто на вате, с кургузым цигейковым воротником. Бабушкино какое-то пальто или тетино. Сапоги разношенные, со сбитыми и стравленными зимней солью носами. Варежки вязаные. И шапочка такая же.

А глаза сияют.

– Галя! – говорю. – Ты?

Она меня не сразу узнала. Понятно – я был, во-первых, на курс младше. А во-вторых, она не на нашем факультете училась, а на соседнем. На другом этаже. И мы пару раз виделись на лестнице, где все курили. Кто-то нас познакомил. И еще в библиотеке раза три поздоровались. Да, и еще один раз вместе шли из библиотеки до метро, случайно получилось: последние выходили, брали пальто из гардероба. И всё. Но я ее запомнил. Хотя ничего особенного. Только вот глаза как будто сами светятся.

Вот. Я, значит, ее сразу узнал, а она меня долго опознавала, как она выразилась. Но потом сказала: «А, да, да! Помню! Точно! Филфак, четвертый курс».

– Ну, – говорю, – как дела? Как живешь?

– Отлично, – говорит. – Сам видишь! Третьего жду!

– Класс! – говорю. – А у меня только один. Одна, в смысле. А муж кто?

– Нету, – весело так говорит.

– Развелись?

– Да нет. Никогда не было.

– А как же ты справляешься?

– Мама-папа. Правда, они старенькие, но пока ничего.

«Ничего себе! – думаю. – Старенькие мама-папа, две пенсии. Сама, небось, либо вовсе не работает, либо как-то так, уроки, переводы, рефераты. Иждивенка при стариках? Дурочка? А если ты дурочка, то дети малые при чем?»

– Послушай, Галя, – говорю, – можно, я тебе вопрос задам.

– Давай.

– Галя, но сначала вот что. Мы с тобой когда-то знакомы были, так? Но никакой симпатии и, боже упаси, любви у нас ведь не было, так? Ты мне не нравилась никогда, и я тебе тоже. Так?

– Ну, так, так. А что?

– Но я при этом видел, что ты очень хороший человек.

– Ишь ты! – говорит. – К сожалению, не могу вернуть комплимент. Мне про тебя казалось наоборот, ты уж извини. Ты в крайнем случае приличный. Воспитанный, начитанный. Но не более того.

– Почему? – я даже удивился.

– Потом, – говорит она. – Давай свой вопрос.

– Вот тебе честный вопрос. Зачем ты всё это делаешь? Третий ребенок без мужа, без работы… На шее у родителей. Мы с тобой никто друг другу. Ответь честно. Не хочешь отвечать – шли меня на три буквы. Но я буду знать, что у тебя у самой нет ответа… Дети-то хоть от одного мужчины?

– Нет, – говорит. – Конечно, от разных.

– Вот видишь! – я усмехнулся.

– Даже смешно, – засмеялась она в ответ, – насколько ты ничего не понимаешь в этой жизни! Какой ты тупой и холодный. А я их любила, этих мужчин. Всех трех. По очереди. Обожала, умирала от счастья. Ты сейчас скажешь: «А почему не предохранялась?». Господи, какой ты идиот! Все эти резинки и таблетки – гадость, когда обомлеваешь от счастья. Раскрыться навстречу, чувствовать любимого человека, его пульс, его дыхание, как он льется в тебя, принимать его, впитывать его! – она разрумянилась. – Они потом бросали меня, когда узнавали, что я беременна, и я их не удерживала, но я все равно благодарна – даже не им, а судьбе. Пережить такое счастье!.. За это всё прощается! А потом, какое счастье быть беременной, какое наслаждение таскать живот с ребенком, смотреть на живот и угадывать, какой он будет, мой сын или моя дочка, на кого похож, с каким характером… А рожать! А кормить! А видеть, как он растет на твоих глазах! Это так весело, так интересно…

– Ага, – сказал я. – Как в анекдоте: «И вот так – пять раз».

– Если получится, то и пять! – засмеялась она. – У меня прекрасная, счастливая, веселая, полная жизнь, ты понял?

– Нет, – говорю. – Не понял.

– Я ошибалась, – сказала она. – Ты не плохой. Ты просто сумасшедший. Пустой, сухой, холодный.

– Тебе видней, – говорю.

Вот уже лет тридцать думаю, стараюсь ее понять и никак не пойму. Может быть, я и вправду немножко того-с?

Между нами ведь правда ничего не было. В тот вечер, когда мы вдвоем шли до метро из библиотеки, она вдруг сказала, что опоздала на электричку и нельзя ли у меня переночевать.

У нее сильно светились глаза. Прямо в темноте.

А у меня как раз никого дома не было – все на даче.

Поэтому я наврал, что у меня дома мама, папа, маленькая сестренка и бабушка. Хотя бабушка к тому времени уже умерла, но уж ладно.

Записки сумасшедшего. 2

на свете счастья нет

Вот еще один случай, когда меня в глаза назвали безумцем.

У нас на факультете учился один парень. Старше нас – после армии поступил. Хорошо учился. Помню, он сделал два очень интересных доклада на научных студенческих конференциях. Я даже сейчас помню, о чем они. Первый и второй.

Но мы особенно не дружили. Так, привет-привет.

Прошло лет пять, наверное, после окончания. Хотя год точно не помню. Но где-то конец семидесятых.

Вдруг встречаю его на улице. Слово за слово, ты где работаешь, а ты где, ну и всё такое. Я тогда работал в Дипломатической академии. А он сказал, что работает комендантом какого-то клубного здания. Завхозом, проще говоря.

Я говорю:

– Ты что? Почему? Какие-то неприятности?

– Да нет, – говорит. – Я на выезд подал.

– Ого, – говорю. Помолчал и спросил: – А что, у тебя там какие-то перспективы и планы? Родственники обещают? И куда ты вообще собрался?

– Еду по еврейской линии, через жену. Но в Израиль не особо хочу, постараюсь в Европе зацепится. Ну, или в Канаде. Родственников нет, откуда, ты что?

– А делать-то что будешь? Кем работать?

– Пока не знаю, – говорит. – Попытаюсь, конечно, по специальности. Язык, перевод, славистика, то да се. Ну, а нет – значит нет. Буду улицу подметать. Подметать улицу свободным человеком.

– А? – говорю.

– Свободным человеком, – говорит. – Мне как-то совершенно разонравилось жить, когда за меня решают, что мне читать, какие фильмы смотреть, в какие страны ездить. Когда на выборах в бюллетене одна фамилия. Мне надоело быть рабом… Ну, не обижайся, подданным. Я хочу быть свободным гражданином. И ради этого готов подметать улицу в свободной стране.

Помолчали. Я на него смотрю, он на меня. Я на него по возможности спокойно, как будто даже безразлично, а он на меня – наоборот, пристально и отчасти иронично.

Я говорю:

– Да я всё прекрасно понимаю. Не глупее тебя. И про выборы, и про выезд, и про цензуру, и вообще про всю нашу совдействительность…

– Ну и?… – говорит.

– Но понимаешь, здесь как-то уже привычно. Работа, дом, родные, друзья, соседи. Знакомый продавец в мясном отделе. Знакомый инспектор в учебной части. Западное кино можно на фестивале поглядеть. Или достать пропуск на закрытый просмотр. Кафку и Пастернака можно купить у спекулянта или взять у знакомых почитать. А запрещенку – в самиздате. Да-да, представь себе! За это уже не сажают, практически. То есть, конечно, могут посадить, если на тебе что-то серьезное висит, а так да обчитайся ты Солженицыным. Я вот, например, всё прочел, и вот я перед вами!

– Ну и?… – смотрит на меня.

– Ну и вот, – я улыбаюсь. – Какая, на фиг, свобода, если уже врос корнями в эту жизнь…

Он на меня пристально так посмотрел и спросил:

– Ты сумасшедший?

Не знаю. Наверное. Или гораздо хуже: слишком нормальный.

Истинная правда

люби меня, как я тебя

– А это вам сюрприз! – сказала Кристина. – Встреча старых друзей!

Кристина была сестра Нади.

Надя жила в Твери.

Кристина тоже была из Твери, но перебралась в Москву и там уже второй год жила со своим молодым человеком, Олег его звали, окончил МАИ, работал инженером в каком-то военном НИИ. Серьезная работа, жесткий режим, никаких звонков по мобильнику.

А Надя, значит, осталась в Твери и в родном городе нашла свою судьбу. Николай, тоже тридцать лет, тоже инженер по летательным аппаратам и тоже окончил МАИ. И тоже второй факультет.

Кристина узнала про номер факультета совершенно случайно, утром, когда провожала сестру с женихом в загс. Олег приехал ближе к вечеру, прямо на свадьбу. И в ресторане, значит, она подвела своего Олега знакомить с женихом и невестой, то есть с сестрой и ее Николаем, и сказала:

– А это вам сюрприз! Встреча старых друзей!

– Каких друзей? – спросил Олег.

– Ну вы же учились вместе! Олежка, ты же сто раз говорил! Коля, узнаешь?

– Извиняюсь, не очень, – сказал Николай, но на всякий случай протянул руку.

– Ты всё напутала, – сказал Олег, пожимая руку Николаю. – Поздравляю, желаю счастливой жизни много лет! Подарок мы с Кристинкой уже купили и отдали, а это лично от меня, типа сувенир. Галстук фирмы «Карпентер».

– Большое спасибо, – сказал Николай.

– Ничего я не напутала! – Кристина чуть не заплакала. – Ну, ладно! Всё!

Повернулась и убежала.

В воскресенье возвращались домой на поезде.

Олег сидел мрачный, смотрел в окно.

– Голова болит? – спросила Кристина.

Она раскаялась, что затеяла всю эту историю. Может быть, она в самом деле ошиблась, всё перепутала, не так поняла? Да кто она, в конце концов? Никто по сравнению с ним. Заботиться надо и беречь любимого человека, а не устраивать разные розыгрыши.

– Хочешь, таблетку дам? – сказала она. – Солпадеин?

– Давай, – сказал он. – А запивать чем?

Кристина сбегала в буфет, притащила бутылку воды и стакан, развела шипучую таблетку, дала ему выпить.

– Гадость какая, – сказал он, вытер губы и снова замолчал.

Дома он прямо в костюме лег на диван и сказал:

– Значит, я сто раз говорил «второй факультет»?

– Да, – испугалась Кристина.

– Точно помнишь? Сядь-ка рядышком.

– Точно, – она прямо вся задрожала, но присела на край дивана.

– И он, значит, этот твой новый родственник, муж твоей сестры, тоже оттуда? – она кивнула. – Но не узнал. Ну, что ж, – он сильно притянул Кристину к себе, так, что она оказалась сверху него, в красивом платье и в туфлях; обнял ее и прошептал: – Правильно не узнал. Потому что я неправду говорил. Я окончил техникум связи. Работаю в ФСБ. Но ты не думай, не по специальности. Нет! И не офицером. Так. На посылках, мелким опером. Мышка-наружка.

– А? – не поняла Кристина.

– Топтун, типа… А также стукач и провокатор. По мелочи, повторяю.

– Зачем ты мне врал? – она выдернулась, села и заплакала.

– Затем, – сказал он, снова и уже очень ласково укладывая ее рядом с собою и нежно целуя в висок и ухо, – затем, что мне очень стыдно. Меня силой вербанули, прямо на фирме. Поймали на краже. Попытался тупо спереть один гаджет. «Суд и срок – или на нас работать будешь». Им надо было нашего директора посадить. Чтоб я помог. Я и помог. Ну, а потом то, другое, третье… Вот такой я человек. Сука, в смысле. Выгоняй меня.

Она в голос расплакалась.

Потом встала с дивана. Сходила в ванную, высморкалась. Вернулась, прошлась по комнате. Остановилась перед ним, стояла прямо и гордо.

– Тогда я тебе тоже скажу правду. Я работаю вовсе не в косметическом салоне. В салоне, да. Но в другом. Понял?

– Не понял… – нахмурился он.

– В салоне интим-услуг, – отчетливо проговорила она.

– Проституткой?! – так же четко выговорил он, вставая во весь рост

– А какая тебе разница? – она вскинула голову. – Стукач мне будет лекции читать! На темы хорошего поведения!

И вдруг бросилась к нему, обняла:

– Нет, нет, миленький, что ты, конечно, нет, я там на рецепции сижу и на телефоне! Заказы оформляю! Могилой матери клянусь, сестрой клянусь, ты у меня один, ты мне не веришь, ну, убей меня, но я уйду оттуда, уйду обязательно!

Он обнял ее в ответ и прошептал:

– Я тоже уйду оттуда. Постараюсь.

Они лежали под одним одеялом, не прикасаясь друг к другу, дремали и вновь просыпались, но потом обнялись, согрелись и заснули, как будто заново, крепко и уютно.

Позавтракали молча.

Молча разошлись в разные стороны: она на маршрутку, он к метро.

Примерно через час Кристина уже звонила в дверь, хозяйка ей открыла, она поздоровалась с нею и с детьми, взяла в кладовке тряпки, бутыль с моющим средством. Достала пылесос, сразу оттащила его в гостиную. Напевая, пошла в ванную, наполнила ведро водой…

А Олег в это время на своей фирме «Мустанг-Экспресс» уже переоделся в синюю форму с красной эмблемой – лошадь мчится, грива вьется – и получал пакеты и коробки, которые надо было развезти по адресам до обеда, а в обед приехать за новой партией.

Комплексный секс

чем нас будут удивлять?

Две мои подруги рассказывали, две сестры, две девочки из очень хорошей семьи, одна в десятом классе, другая на третьем курсе, и вот, значит, они познакомились – чуть ли не в родительской компании! – с одним режиссером.

Он был старше. Ему было уже лет сорок. Но красив, смугл, гибок и ухватист, смотрел на них таким цепким и вольным взором, что у девочек – они мне потом сами признались – просто мурашки по спинам бежали, и под коленками начиналась томная щекотка, как бывает, когда смотришь с высокого балкона вниз или когда при тебе кто-то порезался. Он, подлец, это сразу почувствовал, стал приглашать их на просмотры, то да се, и между делом рассказывал, что он одинок, разочарован, у него большая квартира, а в ней огромная кровать с импортным матрасом – два на два и пружинит прямо до потолка…

Читатель, услышав про импортный матрас, понял, что речь шла о конце шестидесятых, и не ошибся.

Но к делу. От таких рассказов у сестер щекотка под коленками росла, грозя подломить ноги, но режиссер галантно брал их за локотки и провожал от Дома кино до остановки.

Долго ли, коротко ли, но настало лето, и родители сестер – едва ли не первый раз – уехали отдыхать, оставив девочек в Москве.

Тут же возник этот человек, звонки по телефону, встречи в скверике у метро, и вот наконец – приглашение в ресторан! Днем, правда. Ну, хорошо.

– Я лично пойду приму душ, – сказала старшая.

– Ты развратница! – возмутилась младшая и тоже побежала купаться.

Чуть не опоздали.

Смуглый, стройный, чуть седоватый красавец ждал их у дверей.

Вошли, сели. И как-то в ходе разговора, пока еще официант не принес меню, сразу стало ясно, что после обеда они все вместе поедут к нему. Попить кофе – он умеет варить совершенно особенный кофе. В импортной итальянской кофеварке. Ну и немножко попрыгать на волшебном матрасе – прямо до потолка, ха-ха, шучу, шучу, девочки, но вдруг вам захочется этак пошалить?

А вот и меню.

Тогда давали одно меню на всех.

– Ну-с, девочки, – сказал он, глядя на тусклые машинописные листочки, вложенные в узкую коленкоровую книжечку. – Ну-с, что у них тут есть, чем они нас, как говорят на театре, будут удивлять?… Ага. Вот! А принесите-ка вы нам, дорогой мой, – обратился он к официанту, – а принесите-ка вы нам, нам принесите-ка вы… – девочки прямо замерли. – Вот что! Три комплексных обеда! (Так, дорогие дети, в те года назывался бизнес-ланч.)

– Здесь очень хорошие комплексные обеды, – сказал он. – Здесь всегда обедал покойный Боря Барнет.

Принесли обеды. Три винегрета, три борща, три трески с пюре и три компота.

Сестры немного поковыряли винегрет. Младшая взялась за борщ.

– Докушивать не будете? – сбоку возник официант и потянулся за квадратными вазочками с недоеденным винегретом.

– Как это не будем? – возмутился режиссер. – Такой хороший винегрет, и не докушать? – Он свалил винегрет к себе в вазочку, взял кусок хлеба, посолил. – Эх, девчонки, давно я не ел настоящего винегрета! Ах, одинокая жизнь старого волка… – и глянул исподлобья, чуть сощурясь.

– Возьмите мой борщ, – сказала старшая. – Я его почти не трогала.

– Отличный борщ, между прочим! – сказал он. – Здесь его умеют готовить! Ваня Пырьев не даст соврать. И Миша Калатозов.

– Еще треска осталась, – сказала младшая. – Вы любите треску?

– Не особенно, – сказал он.

– Но ведь же пропадет! – сказала она.

– Верно, – кивнул он и съел всю треску.

– И компот! – хором сказали сестры, придвигая к нему стаканы.

– А как же вы?

– Всё для вас, – прошептала старшая. – Всё только для вас.

– О! – сказал он.

Положил руку на ее коленку. А другую – на плечо младшей. Сжал и погладил. Но никакой томной щекотки и зовущих мурашек сестры не ощутили, как рассказали они мне потом.

– Всё для вас, всё для вас, винегрет на матрас! – засмеялась младшая.

Вот, собственно, и вся история.

Правда, младшая боялась, что режиссер из мести будет мешать ей поступить во ВГИК на сценарно-киноведческий факультет, и поэтому пошла на истфак МГУ. Но это уже к делу не относится.

Куриная нога и тонкости обращения

благовоспитанный отказ

Один мой товарищ, прочитав предыдущий рассказ, написал мне:

«Мне было семнадцать, и я повел очень красивую и обоюдно влюбленную девушку в кафе. Не на кофе, а поесть. Девушка заказала куриную ногу в числе прочего. С куриной ногой она поступила следующим образом: она откусила от мясной части ноги один раз – всего один раз! – и отложила. В моей семье разгрызали куриные косточки. Как вы понимаете, мы с этой девушкой были несовместимы на биологическом уровне».

Понимаю! Очень хорошо понимаю.

В моей семье тоже обгладывали и разгрызали куриные косточки.

Мне было поменьше, лет пятнадцать, и мне тут же разонравилась девушка, которая у меня дома съела кусочек фаршированного кабачка и положила вилку. Ухитрившись перековырять и перемазать сметаной всё, что было у нее на тарелке.

Вспомнился Юрий Трифонов:

«Алина Фёдоровна, мать Лёвки Шулепы, могла потыкать вилкою в кусок торта и отодвинуть его, сказав: „По-моему, торт несвеж“, – и торт уносили. Когда это случилось впервые, Глебов про себя поразился. Как может быть торт несвеж? Ему показалось это совершенной нелепостью. У него дома торт появлялся редко, ко дню чьего-нибудь рождения, съедали его быстро, и никому не приходило в голову выяснять, свеж он или несвеж. Он всегда был свеж, великолепно свеж, особенно такой пышный, с розовыми цветами из крема» («Дом на набережной»).

Но вот – из мемуаров Ирины Одоевцевой:

«Через год открылись „нелегальные“ столовые…

– Приглашаю вас, – говорил мне Гумилёв, выходя из студии, и мы шли в маленькую темную квартиру на Фурштадтской, ничем не напоминавшую ресторан.

Усевшись, он долго и основательно изучал меню, написанное на клочке оберточной бумаги, потом, подозвав хозяйку, заказывал ей:

– Борщ. Пирог с капустой. Свиную отбивную в сухарях и блинчики с вареньем. С клубничным вареньем.

И только заказав всё, оборачивался ко мне:

– А вы? Берите, что хотите.

Я неизменно благовоспитанно отвечала:

– Спасибо. Я сыта.

И Гумилёв, не удивляясь тому, что я „сыта“, не споря, соглашался.

– Барышне подадите стакан чаю, раз ее ничто не соблазняет.

Я наблюдала за своим стаканом чая, с каким наслаждением он „ликвидировал“ одно блюдо за другим, не переставая говорить о стихах.

Сейчас меня удивляет, что я, голодная – я тогда всегда была голодна, – могла спокойно слушать его, глядя на свиную отбивную, в сухарях, чувствуя ее запах. Ведь я столько месяцев не ела ни кусочка мяса. А это так вкусно! И как мне хочется обгрызть хоть оставшуюся у него на тарелке косточку.

– Вы напрасно отказались. Превкусная котлета! – говорит Гумилёв и, обращаясь к хозяйке: – Дайте еще порцию!

У меня замирало сердце. Неужели он заказал эту порцию для меня! Но нет! Надежда напрасна. Он аккуратно съедает „еще порцию“, не прерывая начатого разговора.

Конечно, если бы я сказала: „Пожалуйста, дайте мне борщ, котлету и пирожное“, он бы не выказал неудовольствия. Но раз я благовоспитанно отказалась, он не считает нужным настаивать» («На берегах Невы»).

Благовоспитанно отказалась, вы понимаете?

Девушкам вообще неприлично есть. Жрать и лопать, кусать, жевать и глотать. А тем более нахваливать. Не говоря уже о том, чтобы просить добавки.

Так что, может быть, девушка с куриной ногой просто хотела произвести впечатление тонкой, одухотворенной личности?