Текст книги "Ночник. 365 микроновелл"

Автор книги: Денис Драгунский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 11 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Разговор о чем-то умном, но рассеянный – с пятого на десятое, от новой книги к новому политическому скандалу, от спектакля к выставке и обратно. Кажется, что мы немного красуемся друг перед дружкой своей утонченностью, осведомленностью, погруженностью в разные этакие высокие материи.

Она в ходе разговора как будто бы машинально снимает – вернее, чуть стаскивает – с меня носки. Потом подтягивает их обратно. То один, то другой.

Второй сон. Снимается кино

Война в Кремле. Стрельба, дым, люди бегают пригнувшись. Гранаты кидают, что-то кричат. А Кремль – на «Мосфильме». А вокруг всё спокойно. Трамваи едут, позванивая. Ходят люди в белых куртках и фуражках.

То есть тридцатые годы.

То есть эти съемки войны в Кремле происходят именно тогда?

Нет. Потому что снаружи – так сказать, еще более снаружи – ездят новые машины по Мосфильмовской, троллейбусы, высокий дом строится. То есть совсем наше время, сегодняшний день.

То есть сон про то, как сейчас на «Мосфильме» снимают фильм про то, как на «Мосфильме» в тридцатые годы снимают фильм про войну в Кремле.

Город

Через незнакомый город, вроде Новгорода Великого, я иду вдвоем с женщиной. Кто она? Немножко похожа на Олю, но точно не она. Идем быстро. Она говорит: «Надо быстрее, быстрее!»

Красивая весна. Листьев еще нет, только почки чуть-чуть набухли. Белокаменный кремль. Сначала мы его видим сбоку, потом сверху.

Город на холмах. Холмы крутые. Чтобы попасть на следующую, более «высокую» улицу, надо пройти через дом. То есть надо войти в подъезд, подняться на лифте на какой-то высокий этаж и через специальную площадку выйти на улицу, которая уже гораздо выше на холме. Так мы делаем несколько раз.

Меж тем в этих «проходных» домах живут люди. Там есть квартиры, лестничные клетки – всё, как в обычном жилом доме. Встречаем немолодую женщину, она несет в руках малиновое драповое пальто. Она слепая.

Это видно по ее лицу, по заведенным кверху глазам, да и по походке тоже. Мы помогаем ей зайти в лифт, нажать нужную кнопку.

Лифт останавливается, слепая женщина выходит на своем этаже, и вдруг моя спутница говорит: «Я останусь с ней. Я знаю, что я должна это сделать!» Слово «знаю» она говорит с напором и значением, с интонацией превосходства и силы. Я говорю: «Как тебе хорошо, ты всегда знаешь».

Она выходит из лифта.

Двери закрываются, лифт едет дальше вверх.

Выхожу на улицу, совсем уже высокую. Сверху красиво видны белокаменный кремль и оранжевые подъемные краны – там, далеко внизу. Ветер. Беспомощность.

Обратный сон по тексту

Так у меня бывает довольно редко.

Вчера вечером написал рассказ «Реставратор». И вот он мне приснился.

Про то, как у одного очень богатого человека – его звали Николай Иванович – было несчастье: у шестилетнего сына отнялись ноги.

К мальчику звали лучших врачей, платили любые деньги, возили по всей Европе. Все без толку.

Сядет Николай Иванович рано утром у кроватки сына, подопрет голову кулаками и думает: « Господи, всё бы отдал, всё бы отдал, всё, всё, всё бы отдал…»

Один раз к ним пришел реставратор, поправить антикварное кресло. А в кресле сидел мальчик и смотрел, как этот старенький столяр своими стамесками ковыряется в резных львиных лапах.

Старик говорит мальчику:

– Эй, паренек, ноги-то убери! Мешаешь!

Николай Иванович как раз проходил мимо открытой двери и увидел, что мальчик поджал ноги.

– Вы… Вы это умеете? – спросил он старика, вытащив его в коридор.

– Ну, – сказал старик.

– Сколько вы хотите? Миллион долларов? Два миллиона? У меня дом на Рублевке. Берите.

– Вот, я услыхал, вы с супругой говорили. Что вы мальчишечку собрались в Аргентину везти. Клиника доктора… это… забыл фамилию. Курс лечения два месяца. Так?

– Так, – сказал Николай Иванович.

– Вот и заплатишь мне, сколько бы истратил на эту Аргентину, – сказал старик, переходя на «ты». – Копейка в копейку. Мне лишнего не надо. А пареньку по утрам ноги растирай, снизу вверх. И потом станови его на пол. И постепенно отпускай.

Мальчик выздоровел. Хотелось отвалить миллион. Но старик зачем-то просил точно. Хорошо, пусть так.

На столе лежали пакет с деньгами и лист бумаги с цифрами.

– Считаем, – сказал Николай Иванович. – Самолет в оба конца. Клиника. Нам с женой гостиница. Машина.

Шофер к машине. Прислуга. Переводчик. Чаевые. Наша зарплата, кстати! Ведь мы с женой два месяца бы не работали, взяли бы отпуск за свой счет, так что неполученная нами зарплата – тоже расход. Видите, все честно.

– А жратва? – спросил старик. – Почему жратву не включил?

– Нет, позвольте, – сказал Николай Иванович. – Да, мы тратили бы на еду в Аргентине, но! Но зато не тратили бы в Москве! Здесь, кстати, еда дороже. Во всяком случае, та еда, к которой мы привыкли. Так что еще неизвестно, кстати…

– Серьезный какой! – засмеялся старик и исчез.

Николай Иванович вздрагивает и поднимает голову.

Мальчик спит, посапывая. Он щиплет его пятку, выглянувшую из-под одеяла. Мальчик не чувствует. Николай Иванович внутренне плачет и снова повторяет: «Всё бы отдал, всё бы отдал…»

То есть опять сон про рассказ про сон.

27 апреля

Ночью болел зуб, и ничего не снилось, или снилось, но я не запомнил.

Обед

Готовлю какую-то еду – кажется, мясное рагу – по рецепту из поваренной книги. Но в этой книге почему-то всё указано в десятках килограммов. Как будто на роту солдат. Я пытаюсь уменьшить объем примерно в 20 раз.

То есть вместо «Мясо – 15 кг» беру мяса 750 граммов, вместо «Картофель – 30 кг» беру полтора кило. Считаю на бумажке.

Второй сон. Общежитие. Снег

Ленинский проспект.

Л., Ира и я. При этом я не один, а с двумя подонского вида девицами. Они хохочут, разговаривают о сексе, обсуждают свои приключения и планы – неприкрыто, неприятно. Мы идем в общежитие, куда я должен поселить этих девиц. Л. ждет в машине. Ира идет со мной, меня провожает. Коридор, дверь в это общежитие. На стене висит старый телефонный аппарат с диском. На приклеенной бумажке написан очень длинный номер.

Надо позвонить коменданту, чтоб открыл дверь. Номер такой длинный, что я все время путаюсь, сбиваюсь, не могу дозвониться. Наконец дверь открывают. Ведут в комнаты. Я говорю: «Вот здесь будете ночевать». Девки не говорят «спасибо», а ругаются, что кровати узкие.

«Не лягу на узкой! – говорит одна и хохочет. – А если ко мне в гости мужчина придет, как он поместится?»

Комендант говорит: «Я тебе покажу мужчину!» И грозит ей кулаком, прямо в нос сует кулачище. Она замолкает, трусливо хлопает глазами, жирно намазанными ресницами.

Мы с Ирой возвращаемся на улицу.

Машину с Л. не находим. Бегаем по Ленинскому – это старая часть, четная сторона, между Первой Градской и площадью Гагарина. Бегаем, ищем – напрасно. Сильно темнеет.

Вдруг сухой и теплый осенний день, который был в начале сна, превращается в снежный, сырой и холодный март. Ира звонит Л. по мобильнику. Дозванивается.

Спрашивает, где она сейчас, в какую сторону нам идти, чтоб ее найти. Поскальзывается. Мобильник падает, попадает под стоящую у тротуара чужую машину. Мы вдвоем его вытаскиваем. Ира продолжает разговаривать с Л. – телефон продолжал работать, пока лежал в снегу под машиной. Вижу, что у Иры расцарапана рука – поранилась, когда лазала под машину. Кровь каплет. Я заматываю ей руку женской шелковой косынкой, Ириной косынкой – снял у нее с головы. Сырой тяжелый снег летит ей на голову, налипает на ее рыжие волосы.

Высоко

Ярославль – и серпантины горной дороги.

Едем в автобусе, поднимаясь выше, выше.

Едем в горный санаторий.

Ярославль как будто в громадном ущелье. По его дну течет Волга. Сверху виден город с круглыми площадями, бульварами, белыми церквами.

Кошка

Бездомная кошка, говорящая кошка.

Она вбежала в квартиру, запрыгнула на шкаф и не хочет слезать.

На все мои вопросы – зачем она пришла, кто она, что ей надо, долго ли она собирается сидеть на шкафу? – она отвечает: «Ты что, дурак?»

Май

Бизнес

Меня приглашают в бизнес. Что-то издательское. Но говорят, что это будет funky business («веселый бизнес»), это так современно, одна небольшая команда, ни начальников, ни подчиненных, так весело, так динамично. Я отказываюсь, и довольно зло. Говорю, что это неправда, что это изощренная форма закабаления.

«В нормально организованном бизнесе, – как по писаному говорю я, – есть какие-то правила и законы. Есть начальник, есть подчиненный. Права начальника все-таки ограничены. А тут, где якобы нет начальников и подчиненных, всё равно будет лидер, вожак стаи, который станет задавать тон и всех гнобить. А на все возражения скажет: старик, ты что, мы же одна команда!».

Даже голова болит от злости.

Второй сон. Спонсоры

Смешное собрание в газете.

Люди обсуждают невыполнимые требования спонсоров: что надо сделать, каких авторов нанять, каких знаменитостей пригласить, чтобы спонсоры дали деньги.

Говорят: «Ну, это они нарочно придумали!»

Шеренга

Люди меряются ростом. Все люди! Никуда не идут, ничего не делают, а только меряются – кто выше, кто ниже.

Улицы заполнены шеренгами людей, они все время перестраиваются, потому что всегда находится кто-то чуть повыше этого, но чуть пониже того. Возникает толчея. Потом шеренги снова выравниваются. Потом опять начинают тесниться и свиваться в маленькие людские водовороты. Я смотрю на это с балкона дома номер 13 на Ленинском проспекте.

– Надо идти мериться! – слышу сзади звонкий и чистый голос.

Это Марина Т. Значит, дело происходит летом 1973 года.

– Да пошли они к черту, – лениво говорю я.

– Надо, надо, – говорит она. – Это обязательно!

Партизаны

Снег. Железная дорога. Остановившийся поезд. Казнь.

Я вижу всё, я смотрю, я свидетель, но мне плохо видно.

Вдали фигурки людей со связанными руками, другие фигурки с автоматами.

Мальчик помогает мне перелезть через забор. Я падаю в снег. Он спрыгивает, становится рядом. Мы оба в сугробе. Но всё равно ничего не видно.

– Партизаны, – шепчет он.

Но я не понимаю: это каратели расстреливают партизан или партизаны расстреливают полицаев? Поворачиваюсь к мальчику спросить, но его уже нет.

Второй сон. Чужая машина

Осень. Я за рулем, еду по дождливой Москве, поворачиваю с Мясницкой на Чистопрудный бульвар – еду от Садовой.

Звонок по мобильному. Незнакомый номер.

– Алло, здравствуй, это Лена В., мы не общались уже лет десять…

Я говорю:

– Да уже лет пятнадцать, если правду сказать. Погоди, сейчас я припаркуюсь, и поговорим.

Останавливаюсь. Стекла запотевают.

Она говорит как-то странно, с экивоками и обиняками, – что, мол, давно мы не разговаривали и что-то в этом роде. Я начинаю осторожно выспрашивать, что ей нужно, зачем она звонит.

Через запотевшее лобовое стекло я вижу, что какие-то мальчишки начинают свинчивать дворники. Я открываю дверцу и кричу «Кыш!» А мальчик зло тянет дверцу на себя и говорит: «Отдавай очки!»

Я с трудом захлопываю дверь, блокирую ее кнопкой – и вдруг вспоминаю, что машина не моя, а мужа этой дамы, Лены В., которая мне позвонила.

Вспоминаю также, что я вообще-то не вожу машину.

Не умею. И водительских прав у меня нет.

Но в мобильнике уже короткие гудки.

Слух и голос

Приснился урок пения в 175-й школе, где я учился.

Петь я не умел. Ни слуха, ни голоса.

Учитель пения очень со мной мучился.

Его звали Рудольф Васильевич Романов.

Приснилось, как все поют песню «Выше знамя советского спорта, шире шаг от рекорда к рекорду!», а я только рот открываю.

Рудольф Васильевич говорит:

– Драгунский! Пой! Пой со всеми!

Я киваю и начинаю петь. Он сам просил, так вот же ему.

Рудольф Васильевич говорит:

– Драгунский! Не ори!

И вот так несколько раз.

Знакомство

Мы с Олей ждем, что придет Олин сын Витя с девушкой.

Накрыт стол. Предстоит как бы официальное знакомство.

Про девушку известно только, что ее зовут Марина.

«Остальное потом узнаете», – говорит Витя.

Второй сон. Очередь

Я должен купить Ире подарок, пальто. Но она, естественно, должна его выбрать и примерить. Такой вот подарок в старом советском стиле. Хотя и сейчас снова стали так делать. По-западному. Хи-хи. Она выбирает, я плачу – вот и подарок. Никакого сюрприза. Но пальто всё-таки не шарфик и не перчатки. Примерить надо обязательно.

Вот с такими мыслями я стою в очереди. Разные тетки и девушки выбирают и примеряют, смотрятся в зеркало. Иры всё нет. Магазин, где продают пальто, на втором этаже большого торгового центра. Я спускаюсь вниз. Ира бежит мне навстречу. Мы быстро поднимаемся наверх. А там – всё уже распродано. Всё-всё. Пустые вешалки.

Третий сон. Не погуляли

На даче. Собираемся – я, Ира и Л. – идти гулять. Мы с Ирой завозились, проволынили до пяти вечера. Уже темнеет. Дождь начал капать. Прогулка отменяется.

Обида.

Газета

Надо выпускать газету в деревне.

Такой вот заказ. Непонятно чей. То ли начальство велело, то ли кто-то денег дал. Длинный разговор о деревенской газете. Ладно, попробуем.

Едем в деревню. Темные избы. Люди идут по раскисшей глинистой дороге.

Вдруг начинается драка. Люди молча и сосредоточенно бьют друг друга кулаками. Расквашенные носы, ссаженные скулы. Всё, подрались. Сплевывают кровь, облизывают разбитые костяшки пальцев, молча идут дальше.

Зачем им газета?

Бывшая комната

Устраиваюсь спать в бывшей маминой комнате на Каретном. Эта комната бывшая моя, потом бывшая Ксюшина, а вот теперь, после маминой смерти, бывшая мамина.

Клетчатый плед. Комодик. Сиротство.

Завтрак

Веранда.

Яркое утреннее солнце.

Долгий завтрак на веранде с мамой.

Мне уже снился такой сон, как мы сидели и слушали неторопливые мамины рассказы, сплетни о писательских женах и вдовах.

Потом вдруг начинается скандал. Непонятно из-за чего. Звенит посуда. Падает чашка. Выливается чай. Все кричат друг на друга, вся семья.

Так громко и отчаянно орут, что я просыпаюсь.

Шкаф

Мы с Ирой встречаемся в кафе.

Я иду через задний двор, а она через улицу.

Из дверей кафе тащат какой-то шкаф, он мешает ей войти. И мне мешает выйти к ней. Я вижу ее, вытянув шею вбок. Машу ей рукой. Она замечает меня, тоже машет рукой. Но протиснуться не удается. Грузчики не торопятся.

Выставка

Вдоль тротуара – много прозрачных киосков разного размера, разной формы. Все цветное, все колышется.

Много людей напихано в эти киоски: сидят, ходят, что-то делают. Что они там делают, вообще – что это?

Это места, где я работал, жил, вообще был.

Школа, университет, академия, разные редакции, родительский дом, квартира Марины Т., и наша квартира с Л., и дача, и так далее.

Выставка про мою жизнь. Шумно, пестро и странно.

Подарок

Огромную, как рояль, деревянную коробку мне принесли. Это подарок. Открывают. Изнутри коробка выстлана бархатом. Там лежат топоры – разных размеров и предназначений. От громадного лесорубного до маленького кухонного с рубчатым обушком для отбивания мяса. Включая плотницкие, туристические, боевые и прочие.

И все они сделаны по моей руке. С углублениями для пальцев, для моих пальцев!

Новый год

Встречаю Новый год в какой-то странной полузнакомой компании, за городом, откуда невозможно выбраться.

Сначала говорят: «Ну еще посиди, еще!» А потом кто-то вдруг незаметно уходит, кто-то вдруг напивается и ложится спать, и это как раз тот человек, который обещал отвезти домой или хотя бы вывезти отсюда, добросить до города, до метро, до такси.

Этот напившийся и уснувший человек похож на моего американского знакомого Илью Левина. С бородой и оранжево-смуглым лицом, но сильно моложе. На все мои вопросы и тормошения он сквозь сон машет рукой в направлении окна.

В окне зимний рассвет, и стоит автобус, занесенный снегом. На нем написано «ЗИС» – очень старый автобус. И вся комната тоже старая. Платяной шкаф с косой дверцей – видно, петли расшатались, – с мутным зеркалом, вделанным в дверцу. Зеркало покрыто черными пупырышками изнутри. Остатки бедного пира на клеенке. Раскладушка, на которой спит Илья – вернее, человек, на него похожий. Кто-то еще спит на диване.

Непонятно, где я, как сюда попал и как отсюда выбираться.

Key Bridge

Мост через реку Потомак в Вашингтоне. Соединяет собственно Вашингтон, округ Колумбия, и город Арлингтон, штат Вирджиния. Точнее, современный район Рослин в Арлингтоне (стекло и сталь, высоченные дома) и самый старинный район Джорджтаун в Вашингтоне (двухэтажные домики, палисадники, черепица, каминные трубы).

Девяносто четвертый год.

Яркая желто-красная осень.

Осень в тех краях очень красивая.

Высота метров тридцать над рекой. Легкий ветер.

Ощущение полноты жизни. Мне почти сорок четыре.

Точка солцестояния, вершина, «акме» – но еще и плато. Сколько оно еще продлится? Как Ки-Бридж – полкилометра? Сколько это, если пересчитать на жизнь?

Мало, наверное.

Но все равно сейчас – сейчас во сне – очень хорошо, уверенно, весело.

А вот было ли такое чувство тогда, на мосту, не помню.

Борис Туманов

Коллега по старому «Новому времени» Борис Туманов прислал мне письмо, письменное подтверждение, что разрешает печатать его статьи в моем журнале.

Письмо написано наполовину на компьютере, наполовину от руки. Сложено в длинный фантик и засунуто в мой почтовый ящик.

Во сне слышу красивый баритон Бори Туманова.

Приснился Питер

Приснилось, что я в Питере и собрался ехать на метро – на станцию Киевская. Мои питерские друзья говорят, что мне нужна именно Киевская. Оказывается, в Питере тоже есть Киевский вокзал. По красной линии.

Схема метро в Петербурге теперь примерно такая: перекрещиваются три линии и еще полукольцевая, которая пересекает три линии на юге, а на севере завершается на обеих диагоналях. В общем, непросто. И очень много пересадочных станций. Одна из главных пересадок называется «Киевская».

Я спрашиваю:

– А где же Киевский вокзал?

– Да в самом центре! – отвечают мне.

Про войну

Фильм про войну, старый, черно-белый, жестокий, как «Проверки на дорогах», и энергичный, как «Пятеро с неба». Я участвую. Я бегу по мосту. Зима, ветер, обстрел, страшно.

«Я спал с Хохловой!»

Ужасно чешется живот.

И сваливается с неба целый ворох, целый обвал газет, листовок, каталожных карточек. На них портреты разных людей, мужчин и женщин, и женщины почти все похожи на Александру Сергеевну Хохлову, великую актрису немого кино.

И все эти газеты, листовки и карточки кричат: «У нас тоже чешется живот!»

Я вспоминаю во сне, как я ночевал у Хохловой один раз.

< В семьдесят первом году. Ей было за семьдесят. Она недавно овдовела, плохо себя чувствовала, боялась оставаться одна. Ее внучка не могла ночевать у нее всякую ночь.

Студенты-вгиковцы, которые у нее учились – в мастерской Кулешова и Хохловой, – ночевали у нее по очереди.

А я дружил с этими ребятами, и часто мы все вместе к ней заходили. Она была поразительная старуха. Худая, большеглазая, выразительная. Лицо специально для немого кино. Я видел, как она показывала студентам, как должен упасть человек, раненный в живот. «Не бойся стукнуться затылком!» – кричала она и падала, и стукалась об пол затылком. На стенах висели ее фотографии – обнаженной; это Кулешов фотографировал. И еще в рамке за стеклом балетные туфельки Улановой. Однажды меня попросили у нее переночевать. Потом я шутил: «Я спал с Хохловой!» >

И вот мне снится – это на самом деле было, – как у меня чешутся ноги, пятки. Наверное, у меня были грязные носки. Скорее всего, так. То есть я лег на диване под пледом – в носках, в которых пробегал весь день.

Но пойти в ванную, постирать носки и повесить их на сушилку, вымыть ноги, вообще принять душ мне было неловко. Едва заснул – во сне.

Деньги есть?

Кто-то меня настырно спрашивает, прямо в ухо, один и тот же вопрос, то шепотом, то громче:

– Деньги есть? Деньги есть? У тебя есть деньги?

Гости

Безобразная нищая халупа. Я там живу. Комната, кухня и сортир.

Сортир – цементные стены, цементный пол, делать по-большому и по-малому надо в неровную неширокую щель в этом полу. И сбоку из стены торчит шланг с краном – смывать.

Окна комнаты и кухни глядят во двор. Окна низкие.

Во дворе толкутся какие-то тетки, даже, верней сказать, бабки. Толстые, в серых халатах.

У меня в гостях мои друзья Галя и Виталий. Они лежат на моей кровати – почему-то улеглись на мою кровать.

Я сижу рядом. Мы о чем-то разговариваем. Я зачем-то выхожу во двор, потом заглядываю в окно – готово!

Мои гости занимаются любовью. Я отворачиваюсь и спиной заслоняю окно от бабок, бегающих по двору.

Бабки стараются заглянуть в окно и кричат:

– Драгунский развел разврат, устроил тут дом свиданий, устроил бардак!

Стихи и проза

Приснилась статья про поэзию, которую надо бы написать.

Приснился вот такой кусок.

Поэт – это человек, выпустивший книгу стихов. Стихи – это текст, в начале которого написано «стихи».

Текст «стихи» – это когда на странице короткие строчки разной длины и разного количества на разных страницах. А вот текст «проза» (то есть текст, в начале которого написано что угодно, но не «стихи») выглядит совсем иначе: на странице длинные строки одинаковой длины и одинакового количества на разных страницах. Это позволяет с первого взгляда отличить «прозу» от «стихов». «Стихи» гораздо легче и приятнее писать, чем читать. «Прозу» – наоборот.

< Месяца через два я написал эту статью, с этим куском. >

Диалог

Ольга, секретарь Пумпянского, главного редактора «Нового времени», еще того, старого «Нового времени». Она сидит за своим столом – всё как всегда, телефоны, факсы, пепельница, – она улыбается мне, кивает, но я ее не узнаю. Стою посреди комнаты – посреди приемной – и думаю: а где же секретарша главного?

Где наша Ольга? А это что за дама на ее месте?

Вдруг слышу странный диалог за моей спиной.

– Ты будешь с утра или к вечеру? – обращаются как будто ко мне.

И ответ – как будто отвечают за меня:

– Он не будет ни с утра, ни к вечеру!

Я оборачиваюсь.

Красивая женщина в джинсах быстро-быстро и часточасто машет – вращает! – кистями рук и называет свои руки «щеточками». Говорит мне:

– Дай-ка я щеточками своими тебя почищу!

Я вижу, что я весь в снегу. Снега на мне столько, что я как сугроб. Она руками, как снегоочистителем, проделывает в этом снегу дорожки – от правого плеча к левому, от подбородка к животу.

«Юность»

Редакция журнала «Юность» на Маяковской. Там коридор по периметру всего здания.

Мы – несколько человек, все незнакомые – ходим кругами уже который раз, поднимаемся и спускаемся по темным лестницам. Ищем нужную комнату.

Находим наконец.

Там сидит человек и придумывает стишки с дурацкими рифмами:

«Ливан – диван. Ангола – голая».

Второй сон. Зубы

Мобильник «нокиа», раскладной. Когда он раскрывается, видны какие-то шестеренки, как зубы. Клавиатура в зубастом кусачем рту.

Президенты

Гравюры XVIII века. Дамы с пышными прическами, зачесанными от висков кверху.

Оказывается, это чилийские президенты. Так мне объясняет экскурсовод:

– В XVIII веке почти все чилийские президенты были женщинами.

Я вежливо говорю:

– О, какие красивые!

Потому что дело происходит в Чили и надо сказать приятное хозяевам.

Экскурсовод отвечает:

– Нет, что вы! Это только на картинках кажется. А на самом деле у них некрасивые щеки. Белые, отечномясистые, с дырочками.

– С дырочками?

– Да. То ли поры большие, то ли следы прыщей, – говорит он.

– А на портретах не видно, – говорю я.

– Да, на портретах не видно, – соглашается экскурсовод.

Урок английского

Группа из четырех человек. Девушки с одинаковыми пучками на макушках. Громко повторяют простые фразы: «This is my book! Where is my book?»

Двадцать лет

Мой день рождения в 1970 году. Мне двадцать лет.

Я пригласил несусветную кучу народу. Человек двадцать пять. Или даже больше. Родители вместе с пятилетней сестрой уехали на дачу. Гости не уместились за столом, хотя он был составлен из двух. Пришлось ставить рядом еще журнальный столик. Мама наготовила целое ведро салата «оливье», целое ведро винегрета, много картошки, селедки, хлеба, сыра – все очень просто и сытно. Водки ребята нанесли просто море – каждый принес бутылку, а то и две. Все курили – дым клубами висел. Но никто не перепился, никто не подрался, было весело и громко, только один парень – он был старше, ему было целых двадцать семь, его звали Гога Анджапаридзе – пытался произносить тосты, но потом махнул рукой и сказал: «Драгунский! Я хотел тебе показать старинное грузинское искусство ведения стола…», – но все заорали «Ура! За именинника!» – так и пили все время, попросту. Бегали по квартире, целовались не поймешь кто с кем…

Последний праздник моей беззаботной юности.

Отец уже тяжело болел, но это было еще не так заметно. Еще держался.

Потом всё накатилось.

Во сне это чувство – «вот-вот всё накатится».

Принес пьесу в театр

Очень смешно – кабинет главного режиссера, а люди – члены художественного совета – полулежат на огромном диване. Как на фламандской картине. Какойнибудь «Триумф Вакха». Некоторые даже полуголые.

Грудастые дамы и тоже грудастые – то есть жирногрудые – мужчины. Виноградные лозы, кубки с вином.

Потом все исчезают.

Я один в пустой комнате, со своей пьесой в руках. Кругом книжные полки.

Старый эстонец

Московский милиционер – старик с сильным эстонским акцентом.

Он мне что-то строго объясняет: «Прохода нет! Обойдите там!»

Я начинаю – совершенно непроизвольно – тоже говорить с эстонским акцентом.

Он говорит, что я его передразниваю.

Я говорю, что ему показалось.

Но произношу: «покасаалос».

Он в бешенстве. Но сдерживается. Машет рукой, чтоб я уходил.

Второй сон. Странная карта

В гостях у человека, который свихнулся на геополитике.

Он говорит, что России нужен еще один океанский порт.

– Где? – спрашиваю.

– Вот, вот! – говорит он, и показывает на карту, которая висит на стене.

Карта большая, яркая и непонятная. Присматриваюсь.

Карта совершенно переиначена. Не только границы государств, но даже материки и океаны совсем не такие, как на самом деле.

– Вот, вот! – кричит он, показывая куда-то между Африкой и Индией.

Я киваю, соглашаюсь, потому что боюсь его разозлить.

Родинка

Ужасно неприличный сон. Снится мне уже не первый раз.

Снится мне, что я обнимаю и ласкаю одну довольно известную журналистку. Немолодая, но стройная и даже красивая дама. Умная, разумеется. Прогрессивных убеждений. Но не в том дело. А дело в том, что я – во сне! – вижу: у нее на ноге, на внутренней поверхности левого бедра, небольшая, но отчетливая розовая родинка.

И я во сне вспоминаю, что уже видел этот сон раза три и что мне всё время хотелось подойти к ней и спросить:

«Ради бога, извините, но я уж который год мучаюсь, скажите – есть у вас там родинка?» Или – думаю я во сне – узнать, ходит ли она в бассейн, и пойти туда же?

Или, может, поехать за ней в Хургаду какую-нибудь?

Храм

Приснился огромный храм, состоящий из многих секций. В середине нечто вроде широкого длинного коридора, а налево и направо – арки, ведущие в эти «секции», то есть собственно в церкви разных конфессий.

Но в конце есть и помещение для неверующих.

Так прямо и написано над аркой: «Церковь неверующих в Бога»

Захожу туда.

Там по стенам развешаны большие фотографии – смуглые мужчины с бородами, женщины в просторных балахонах, босоногие дети, белые домики на горных склонах, узкие улочки с торговцами, с ослами, с тележками. Что-то ближневосточное.

Сидят люди на стульях. Лектор рассказывает, что довольно давно вот в этих местах – лектор показывает на фотографии – жил человек по имени Иисус Христос, добрый и честный, он призывал к миру, к равенству. Потом его казнили. Но люди его помнят.

Кто-то спрашивает:

– Это он на снимке?

Лектор отвечает:

– Это точно не известно.

Ария

Четыре девушки поют, звонко и красиво.

Одеты как карточные дамы – трефовая, червовая, пиковая и бубновая.

Какая-то оперетта, наверное.

Экзамен

Подбираю тексты для экзамена по английскому языку, для сдачи кандидатского минимума.

Листаю толстые старинные книги. Выбираю отрывки потруднее, а шрифт – понепривычнее. Спрашиваю сам себя – зачем это надо? Кому нужен такой английский? Зачем ставить перед людьми лишние препоны? Но сам себе отвечаю: «Так всегда было. Так принято. Значит, и сейчас пусть так будет».

Второй сон. Неловко

Ксения С., школьная подруга Иры, скачивает какие-то драйверы у меня с ноутбука.

Неожиданно на экране появляются фотографии, которые я не хочу, чтобы видели. Например, снимки, где я голый. И вообще мне неловко.

– Ну и подумаешь! – говорит она, словно отвечая на мои мысли.

Третий сон. Старые машины

Знаменитая актриса (я знаю во сне, что эта женщина – знаменитая актриса) жалуется, что не может сдать свои старые машины на утилизацию, на свалку. Говорит, что ее дача превратилась в склад разбитых автомобилей.

Июнь

Выбор водки

Врач сказал, что надо пить 50 граммов водки в день.

Надо купить водки. Но какую водку брать? Не для пьянства же, для здоровья. Мы с моим приятелем Юрой К. стоим у полок супермаркета. Огромный выбор. Ничего не понятно.

В конце концов я достаю снизу, из глубины самой нижней полки – причем оказалось, что там холодильная полка, – ледяную бутылку водки Absolut. Она сразу запотевает. Ах какая прелесть. И вообще это отличная водка. Но потом вижу, что она на смородине. Absolut Curant. Начинается спор, хорошо ли это во врачебных целях или надо искать обычную, чистую водку.

Басы

Говорю с кем-то – несколько человек, мы стоим в коридоре какой-то квартиры – о музыке, об опере, о певцах-басах. Говорю, что пластинка Шаляпина меня совсем не впечатлила. Ну, голос, ну, бас. Ну и всё. Мало ли басов я слышал. Не лучше и не хуже. Нет, нет, отличный, прекрасный голос. Но вот того чуда, волшебства, гения, о котором пишут во всех мемуарах, не почувствовал.

На меня смотрят с осуждением. Потом смеются. Кто-то говорит:

– Ну, зато он честный.

В гостях

Снится, что я пришел в гости к Толе Голубовскому.

Ничего особенного. Реальный поход в гости. Звонок в дверь, здрасте-здрасте, вот бутылка, вот цветочки, большая комната, книжные полки до потолка, накрытый стол, всё очень вкусно, сидим, болтаем, вот и всё.

Потом я во сне вспоминаю, что мы на самом деле должны пойти в гости к Толе Голубовскому.

Просыпаюсь, смотрю в книжке. Да. На восьмое июня записано. А сегодня только третье.

< Но никаких чудес и предвидений. Потому что мы и до того несколько раз у него были в гостях. И я прекрасно помню, как у него всё там выглядит. >

Второй сон. Аландские острова

Катаюсь с горки на санках, на даче, там такой отличный спуск с берега к реке, всегда ребята катаются, а я никогда не катался, но вот тоже решил попробовать, на старости лет.

Сажусь на саночки, такие вот с пестрыми деревянными рейками и алюминиевой спинкой, едва умещаюсь, боюсь эту спинку погнуть, но ничего, вроде нормально.

Беру в руки веревку, натягиваю ее, отталкиваюсь ногой и – вжжихх! – понесся вниз, подпрыгивая, мимо черных замерзших кустов, прямо к реке. Ветер, снег, отлично.