Текст книги "Дневник партизанских действии 1812 года"

Автор книги: Денис Давыдов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 9 страниц)

говаривал: "Выслушайте, ваше величество, со вниманием все то, что я вам

скажу; это принадлежит не мне, а людям, несравценно меня умнейшим".

Ермолов, потеряв весьма много по службе в последние годы царствования

императора Павла, был даже несколько старее в чине Уварова и князя

Багратиона во время штурма Праги в 1794 году; они были потому в близких

между собою сношениях, и во время Отечественной войны Уваров не раз

говаривал Ермолову: «Мне скучно, ты меня сегодня еще не приласкал».

Прибыв из отряда Милорадовича в главную квартиру, находившуюся в Ельне,

Ермолов застал Кутузова и Беннигсена за завтраком; он долго и тщетно

убеждал князя преследовать неприятеля с большею настойчивостью. При

известии о том, что, по донесениям партизанов, Наполеон с гвардией уже близ

Красного, лицо Кутузова просияло от удовольствия, и он сказал ему:

«Голубчик, не хочешь ли позавтракать?» Во время завтрака Ермолов просил

Беннигсена, на коленях которого он не раз в детстве сиживал, поддержать его

но этот генерал упорно молчал. Когда князь вышел из комнаты, Беннигсен

сказал ему: "Любезный Ермолов, если б я тебя не знал с детства, я бы имел

полное право думать, что ты не желаешь наступления; мои отношения к

фельдмаршалу таковы, что мне достаточно одобрить твой совет, чтобы князь

никогда бы ему не последовал".

[37] Отряд сей состоял из четырех тысяч человек, принадлежавших разным

полкам. Поручение, данное командиру его, видно выше.

[38] В то время Наполеон особою своею был уже в Вязьме, ибо он прибыл туда

19-го, в четыре часа пополудни. Генерал же Эверс не пошел далее и,

вследствие полученного им повеления, прибыл 18-го к вечеру обратно в

Вязьму.

[39] Первого отряд состоял из шести казачьих полков и Нежинского

драгунского, а второго-из 19-го егерского, Мариупольского гусарского, двух

донских, двух малороссийских казачьих полков и шести орудий конной

артиллерии.

[40] По сочинению г. Шамбре видно, что при французской армии шло 605

орудий, 2455 палубов и более 5000 фур, карет и колясок. Порядок марша

неприятеля от Вязьмы был следующий: корпус Жюно, молодая гвардия, 2-й и 4-й

кавалерийские корпуса, старая гвардия, корпус Понятовского, корпус принца

Евгения, корпус Даву и корпус Нея, который составлял арьергард армии.

[41] Сей генерал поступил на место генерала Винценгероде, взятого в плен

посреди Москвы во время выступления из сей столицы французской армии.

[42] Фигнер и Сеславин, как артиллеристы, были безгранично преданы А. П.

Ермолову, к которому в армии, а особенно в артиллерии, питали глубокое

уважение и любовь за его замечательный ум, постоянно веселый нрав и

ласковое со всеми обращение. На записку Ермолова, заключавшую в себе:

«Смерть врагам, преступившим рубеж России», Фигнер отвечал: "Я не стану

обременять пленными". Фигнер и Сеславин, приезжая в главную квартиру,

останавливались у Ермолова, который, шутя, не раз говорил: "Вы, право,

обращаете мою квартиру в вертеп разбойников". В самом деле, близ его

квартиры часто находились партии этих партизанов в самых фантастических

костюмах. При Тарутине Фигнер не раз показывал ту точку в средине

неприятельского лагеря, где он намеревался находиться в следующий день. В

самом деле, на другой день, он, переодетый во французский мундир, находился

в средине неприятельского лагеря и обозревал его расположение. Это

повторялось не раз.

[43] Пошел, пошел (фр.).

[44] Сражение под Красным, носящее у некоторых военных писателей пышное

наименование трехдневного боя, может быть по всей справедливости названо

лишь трехдневным поиском на голодных, полунагих французов: подобными

трофеями могли гордиться ничтожные отряды вроде моего, но не главная армия.

Целые толпы французов, при одном появлении небольших наших отрядов на

большой дороге, поспешно бросали оружие. В самом Красном имел пребывание

Милорадовнч, у которого квартировал Лейб-гусарского полка полковник

Александр Львович Давыдов. Толпа голодных французов, в числе почти тысячи

человек, под предводительством одного единоплеменника своего, служившего

некогда у Давыдова в должности повара, подступила к квартире Милорадовича.

Появление этой толпы, умолявшей лишь о хлебе и одежде, немало всех сначала

встревожило. Храбрый командир Московского драгунского полка полковник

Николай Владимирович Давыдов, называемый torse (кривой (фр.)) по причине

большого количества полученных им ран, ворвался в средину французского

баталиона, которому приказал положить оружие. Утомленная лошадь его упала

от истощения среди баталиона, который тотчас исполнил его требование. Близ

Красного адъютант Ермолова Граббе взял в плен мужественного и ученого

артиллерийского полковника Marion, который очень полюбил Ермолова. Когда в

1815 году Ермолову было приказано обезоружить гарнизон Меца или, в случае

его сопротивления, овладеть штурмом этой крепостью, комендантом был Marion.

Почитая бесполезным обороняться, когда уже вся Франция была занята

союзниками, он сдал Мец, где, принимая Ермолова как старого приятеля, он

познакомил его с своим семейством.

[45] Атаман Платов загремел в Европе чрез кампанию 1807 года. Начальствуя

отрядом, составленным из полков: десяти казачьих, 1-го егерского,

Павлоградского гусарского и двенадцати орудий донской конной артиллерии, он

взял в плен в течение всей вышеозначенной кампании сто тридцать девять

штаб– и обер-офицеров и четыре тысячи сто девяносто шесть рядовых.

Соразмеряя силу его отряда с моей партией, мне следовало бы взять только

семьсот рядовых и двадцать три офицера. Что же причиною, что число пленных,

взятых моими двумя полками, почти равняется с числом пленных, взятых

двенадцатью полками атамана? Не что иное, как действие двух полков моих на

сообщение неприятеля, а двенадцати полков атамана – на фронт боевой линии

оного. В «Опыте партизанского действия», мною изданном, представляется

превосходство первого действия над последним.

[46] Князь Кутузов, отличавшийся необыкновенным даром слова, не умел,

однако, хорошо излагать на бумаге свои мысли.

[47] Фигнер еще не прибыл в то время из Петербурга, куда, как уже я сказал,

он послан был курьером с донесением о деле при Ляхове.

[48] В числе оных взята была моими казаками карета господина Фена с картами

топографического кабинета Наполеона, с рукописями и с бумагами. К

несчастью, я узнал о том вечером, когда, подошед к бивачному огню, я увидел

все сии сокровища пылающими в костре. Все, что я мог спасти, состояло в

карте России господина Самсона, в кипе белой веленевой бумаги и в визитных

карточках, с которыми господин Фен намеревался разъезжать с визитами по

Москве, и по коим я узнал, что все сие ему принадлежит.

[49] Этот жид имел на себе дубликат, ибо такое же повеление нес на себе

другой жид, которого перехватил Сеславин.

[50] Село, отделенное Днепром от Копыса.

[51] Дивизионный генерал маркиз Илорно, или Алорно, португалец родом,

бывший губернатор в Могилеве, оставил город сей 9-го ноября и отошел в

Бобр.

[52] Он был тогда подпоручиком 26-го егерского полка и адъютантом генерала

Бахметева. Когда генерал сей лишился ноги в Бородинском сражении, он

пристал к генералу Раевскому, а потом служил в моей партии.

[53] Он был ранен в левую ляжку пулею, от которой освободился только в 1818

году, что, однако же, не воспретило ему служить с честью в 1813 и 1814 года

кампании. Он ныне генерал-майором в отставке.

[54] Граф Витгенштейн обязан был взятием Полоцка ополчению, коим

предводительствовал действительный статский советник Мордвинов, которому

здесь неприятельское ядро раздробило ногу. Уже было послано войскам

приказание отступать, но ратники воспротивились, и Витгенштейн, вынужденный

их поддержать, овладел городом.

[55] Адмирал Чичагов, названный Наполеоном cet imbecile d'amiral (этот

слабоумный адмирал (фр.)), был весьма умен, остер и изъяснялся весьма

хорошо и чисто на французском и английском языках. Управление его морским

министерством было ознаменовано тремя подвигами: истреблением части

Балтийского флота (по мнению некоторых, была уничтожена лишь самая гнилая и

негодная часть флота) как бесполезного для России, потому что Зунд

принадлежит Дании, испрошением адмиралу Сенявину ордена св. Александра

Невского вместо св. Георгия 2-го класса за победу при Тенедосе, где им было

выказано более мужества, чем искусства, и переменою покроя морского

мундира. Оставив министерство, он долго жил за границей и, по возвращении

своем был послан в Молдавию, негодуя на светлейшего, лишившего его чести

подписать мир с турками, он обнаружил некоторые злоупотребления князя во

время командования его молдавскою армиею.

Он вознамерился (по мнению некоторых, вследствие особого приказания)

сделать диверсию полумиллионной армии Наполеона, подступавшей уже к Москве,

движением своим чрез Кроацию и Боснию в Италию; он для этой цели

остановился в Яссах, где, как говорят, приказал убить несколько тысяч

волов, из которых ему хотелось сделать бульон на армию. В армии Чичагова

господствовала строгая дисциплина, далеко превосходившая ту, которая

существовала в армии Витгенштейна. Во время обеда, данного Чичаговым в

Борисове, авангард его под начальством графа Павла Палена, выставленный в

Неманице, был опрокинут войсками Домбровского, которые преследовали наших

до самого города; все устремились к единственному мосту, где столпились в

страшном беспорядке. К счастью, неприятель, пришедший сам в расстройство,

не мог довершить поражения; однако несколько орудий, много обозов и

серебряный сервиз адмирала достались ему в руки. Когда Чичагов, вернувшись

из Игумена, решился атаковать французов, он, по мнению некоторых, обратясь

к своему начальнику штаба Ивану Васильевичу Сабанееву (отлично-способному

генералу, которого Ермолову удалось впоследствии оправдать в глазах

императора Александра, почитавшего его пьяницей), сказал ему: "Иван

Васильевич, я во время сражения не умею распоряжаться войсками, примите

команду и атакуйте неприятеля". Сабанеев атаковал французов, но был ими

разбит по причине несоразмерности в силах.

Военный писатель, генерал Водонкур, человек весьма умный, но не храбрый,

знавший отлично теорию военного искусства до первого выстрела и

пользовавшийся долго гостеприимством Чичагова, написал ему похвальное

слово. Генерал Гильемино, человек глубоких сведений, ясного ума и

блистательной храбрости, бывший начальником штаба 4-го италианского

корпуса, артиллерией которого командовал Водонкур, говорил мне, что он во

время сражения никогда не мог отыскать Водонкура для передачи ему

приказаний.

[56] Так как переправа совершалась 16-го числа, то покажется

сверхъестественным, чтобы я мог узнать об оной того же дня, быв удален на

сто верст от французской армии. Я сему другой причины не полагаю, как то,

что переправа началась 14-го в восемь часов утра, а как известие о том

дошло до меня посредством жителей, которым достаточно увидеть мост и десять

человек на противном берегу, чтобы заключить об успехе,– то видно, что при

появлении первых неприятельских войск на правом берегу распространился слух

о переходе всей армии, и этот-то слух дошел и до меня.

[57] Полковник Толь, добрым расположением которого я всегда пользовался,

был человек с замечательными способностями и большими сведениями. Он

получил воспитание в одном из кадетских корпусов во время командования ими

Михаила Илларионовича Кутузова, покровительством которого он всегда

пользовался. Во время Отечественной войны он был еще молод и мало опытен, а

потому он нередко делал довольно значительные ошибки. Так, например, во

время отступления наших армий к Дорогобужу он за несколько верст до этого

города нашел для них позицию близ деревни Усвятья. Во время осмотра этой

позиции, которая была весьма неудобна, потому что правый фланг отделялся от

прочих частей армии болотом и озером, князь Багратион, в присутствии многих

генералов, сказал Толю: "Вы, г. полковник, своего дела еще не знаете,

благодарите бога, что я здесь не старший, а то я надел бы на вас лямку и

выслал бы вон из армии". Не дождавшись неприятеля, обе армии, вопреки

уверениям Барклая, отошли к Дорогобужу, где Толем была найдена другая

позиция, которою князь Багратион также не мог остаться довольным. Во время

осмотра новой позиции Ермоловым граф Павел Строганов указал ему на

следующую ошибку Толя: его дивизия была обращена затылком к тылу стоящей

позади ее другой дивизии. Трудно объяснить себе, каким образом столь

искусный и сметливый офицер, каков был Толь, мог делать столь грубые

ошибки; почитая, вероятно, невозможным принять здесь сражение, он не

обратил должного внимания на выбор позиции. Несмотря на записку, поданную

Барклаю Ермоловым, всегда отдававшим полную справедливость способностям и

деятельности Толя, он был выслан из армии. Князь Кутузов, проезжая в армию

и найдя Толя в Москве, взял его с собою. Впоследствии он приобрел большую

опытность и заслужил репутацию искусного генерала. Он, в качестве

начальника главного штаба, принимал участие в войнах 1828, 1829, 1831

годов; эти войны, в особенности первая половина войны 1831 года, богаты

немаловажными ошибками. Зная недружелюбные отношения графа Дибича и Толя

между собою, невозможно положительно сказать, в какой степени каждый из них

здесь виноват; во всяком случае, Толь, по званию своему во время ведения

этих войн, не может не принять на себя ответственности за многое,

совершенное в эту эпоху. Но венец его славы -это взятие Варшавы; здесь

деятельность, мужество и в ocoбeннocти вполне замечательная решительность

Толя достойны величайших похвал.

[58] Ковна заключала в себе огромные магазины и казну в два с половиною

миллиона франков. Местечко сие защищаемо было полутора тысячами человек

новобранных немецких воинов и сорока двумя орудиями, из коих двадцать пять

имели полную упряжь.

[59] Когда по совершении сего блистательного подвига Сеславин кормил

лошадей и отдыхал за Березиной, казачий генерал Денисов с партиею от

Платова отряда перешел чрез пустой город и донес атаману, что он занял

оный, а не Сеславин. Платов приказал последнему отдать пленных Денисову и,

взяв на себя как славу занятия Борисова, так и открытия сообщения с

Чичаговым, донес о том главнокомандующему. Пораженный такою наглою

несправедливостью, Сеславин того же дня написал генералу Коновницыну:

"Платов отнимает славу моего отряда, усиленного пехотою Чичагова. Неужто

надо быть генералом, чтобы быть правым? Спросите обо всем у адмирала, я

врать не стану".

Девятнадцатого был сделан запрос от светлейшего Чичагову, правда ли, что

Сеславин, усиленный его пехотою, первый занял Борисов, открыл сообщение

графа Витгенштейна с его армией и чрез то был виновником взятия нескольких

тысяч пленных? Вот ответ Чичагова: "Иметь честь получить предписание вашей

светлости от 19-го сего месяца под Є 553, обязанностию поставляю донести,

что гвардии капитан Сеславин, действительно, первый занял город Борисов и

открыл сообщение со мною генерала от кавалерии графа Витгенштейна, доставя

от него в то же время письменное ко мне об его движении и предположениях

уведомление; равным образом и сдача в плен нескольких тысяч неприятеля была

следствием занятия им сего города и соединенного действия с вверенною мне

армиею корпуса графа Витгенштейна. Чичагов. Є 1944. Ноября 22-го дня 1812

года. М. Илия".

Я вошел в подробности сего случая для того только, чтобы показать, сколько

дух зависти обладать может и воином, свершившим круг, обильный

блистательными подвигами, гремевшим в Европе (главным именем и коему

желать, кажется, ничего не оставалось. Что же должно было ожидать

партизанам от тех, кои, удрученные пышными названиями, считают число чинов

и крестов своих числом контузий и поклонов, приправленных подарками

сочинителям реляций и представлений.

[60] 1810 года на штурме Рущука, шедший спереди колонны с охотниками, он

получил жестокую рану в правую руку; пуля раздробила кость и прошла

навылет.

[61] Кажется, что светлейшего намерение было подстрекнуть графа Ожаровского

на следование поспешнее к Гродне, дабы тем облегчить покушение на сей город

моей партии, ибо 4-го числа послана была к нему бумага следующего

содержания: "Весьма приятны были светлейшему данные вашим сиятельством

известия; а как неприятель, вероятно, отступает за границу нашу, то и

приказал его светлость по близости вашей к Шварценбергу наблюдать за его

движениями и предоставляет вам случай завладеть Гродною. Генерал-лейтенант

Коновницын". Означенная бумага разъехалась с рапортом графа Ожаровского, в

котором он писал: "В Белице и в окрестностях ее совершенный недостаток в

провианте, а особливо в фураже, по долговременному пребыванию там

австрийских войск; почему, заняв донскими казаками Белицу и Ищолку, прошу

ваше превосходительство позволить мне с остальною частию вверенного мне

отряда остаться в Лиде для удобнейшего продовольствия и поправления

кавалерии. Генерал-адъютант граф Ожаровский". 8-го числа декабря отряд его

приказано было распустить.

[62] Сабля эта, осыпанная драгоценными алмазами, была пожалована ее отцу

императрицей Екатериной во время каруселя. Письмо графини Орловой было

доставлено Милорадовичу чрез адъютанта его Окулова; Милорадович в

присутствии своего штаба несколько раз спрашивал у Окулова: "Что говорила

графиня, передавая тебе письмо?" – и, к крайнему прискорбию своему, получал

несколько раз в ответ: «Ничего». Милорадович возненавидел его и стал его

преследовать. Окулов погиб скоро в аванпостной сшибке.

Граф Милорадович был известен в нашей армии по своему необыкновенному

мужеству и невозмутимому хладнокровию во время боя. Не будучи одарен

большими способностями, он был необразованный и малосведущий генерал,

отличался расточительностью, большою влюбчивостью, страстью изъясняться на

незнакомом ему французском языке и танцевать мазурку. Он получил несколько

богатых наследств, но все было им издержано весьма скоро, и он был не раз

вынуждаем прибегать к щедротам государя. Беспорядок в командуемых им

войсках был всегда очень велик; он никогда не ночевал в заблаговременно

назначаемых ночлегах, что вынуждало адъютантов подчиненных ему генералов,

присылаемых за приказаниями, отыскивать его по целым ночам. Он говаривал

им: "Что я скажу вашим начальникам; они лучше меня знают, что им следует

делать". После Малоярославского сражения Ермолов, которого он всегда

называл sa passion (своей страстью (фр.)), следуя при его отряде, отдавал

приказания именем Кутузова. Впоследствии, будучи С.-Петербургским

генерал-губернатором, Милорадович, выделывая прыжки перед богатым зеркалом

своего дома, приблизился к нему так, что разбил его ударом головы своей;

это вынудило его носить довольно долго повязку на голове. Он был обожаем

солдатами, и, невзирая на то, что не только не избегал опасности, но

отыскивал ее всегда с жадностью, он никогда не был ранен на войне. Умирая,

Милорадович сказал: «Я счастлив тем, что не умираю от солдатской пули». Он

был влюблен в госпожу Дюр; когда она занемогла жабой в горле, он всюду

рассказывал: «Elle a l'equinoxe a la gorge» (У нее равноденствие в горле

(фр.)).