Текст книги "Дневник партизанских действии 1812 года"

Автор книги: Денис Давыдов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 9 страниц)

на пути к местечку Эсмонам, частые холмы, покрытые лесом; от Эсмонов до

Березнны лес почти беспрерывный.

Мы подвигались рысью. Неприятельская кавалерия выехала из Белыничей и была

подполковником Храповицким и маиором Чеченским немедленно опрокинута в

местечко, занятое двумя сильными баталионами пехоты. Ярость в преследовании

увлекла нас на баталионы. Они встретили нас, как следует встречать

нападающих, когда хочешь защищаться с честью. Видя затруднение пробиться

сквозь местечко, я думал, что можно обойти его справа от стороны фольварка

Фойны, но вскоре уверился, что, по причине несколькодневной оттепели и

болотистых берегов реки, еще более найду затруднения в обходе, нежели в

прямом ударе. Обстоятельство это решило меня вломиться в главную улицу.

Чтобы облегчить мое предприятие, я велел открыть огонь из орудий вдоль по

оной улице. Неприятельская колонна расступилась направо и налево, но,

пользуясь местностию, не переставала преграждать вступлению нашему в улицу

густым ружейным огнем из-за изб, плетней и заборов. Я не умею отчаиваться,

но было отчего прийти в отчаяние. Тщетно я умножал и усиливал покушения

мои, чтобы вытеснить неприятеля из засады, им избранной: люди и лошади наши

падали под смертоносным огнем, но ни на шаг вперед не подавались. это был

мой Аркольский мост! Однако медлить было некогда: с часа на час граф

Ожаровский мог прийти от Могилева и, посредством пехоты своей, вырвать у

меня листок лавра, за который уже я рукой хватался! Мы разрывались с

досады! Брат мой Лев[52], будучи моложе всех, менее других мог покоряться

препятствиям. Он пустился с отборными казаками вдоль по улице и, невзирая

на град пуль, осыпавших его и казаков, с ним скакавших, ударил на резерв,

показавшийся в средине оной, и погнал его к мосту. Но и удар этот ни к чему

не послужил! Получа две пули в лошадь, он принужден был возвратиться к

партии, которой я удержал стремление за ним, ибо долг ее был вытеснить

неприятеля из местечка, а не проскакивать чрез оное, оставляя его полным

неприятельскою пехотою.

Между тем подполковник Храповицкий с отрядом гусар и казаков занял с боя

гошпиталь и магазин, возле мастечка находившиеся, и ожидал дальнейшего

повеления. К счастью, я его не отозвал назад по совершении данного ему

препоручения, ибо прибывший из графа Ожаровского отряда казачий полковник

Шамшев, желая впутаться и дело, стал уже занимать гошпиталь и магазин в

славу собственную. Храповицкий выгнал его вон, как хищника чужой добычи. Он

оставил оную и остановился с полком своим в поле, не желая нисколько

помогать нам и содействовать к овладению местечком.

Неприятель продолжал упорствовать в главной улице. Отдавая должную

справедливость храбрости противников моих, но кипя желанием истребить их

прежде прибытия всего отряда графа Ожаровского, коего авангардом был

вышесказанный казачий полк, я решился зажечь избы брандкугелями. В самое то

время неприятель начал собирать стрелков своих и строиться на улице в

колонну, как казалось, для ухода. Оставя намерение зажигать избы, я

немедленно приказал садить в него картечами, что ускорило выступление его

из местечка. Он потянулся чрез мост по дороге к Эсмонам.

Пропустя колонну далее в поле, мы объехали оную со всех сторон, не

переставая разрывать ее пушечными выстрелами. Командующий артиллериею моею

поручик Павлов стрелял из одного орудия картечами и ядрами, а из другого

гранатами. Хвост колонны лоском ложился по дороге, но сама она смыкалась и

продолжала отступление, отстреливаясь. Наконец, в намерении воспользоваться

закрытым местоположением, дабы вовсе от нас отделаться, хотя с

пожертвованием части своих товарищей, начальник колонны отделил в стрелки

около половины колонны. Едва войска сии успели отделиться, как

командовавший отборными казаками брат мой Лев ударил на оных из-за леса,

обратил их в бегство, отхватил в плен подполковника, двух капитанов и

девяносто шесть рядовых, прочих частию поколол, а частию вогнал обратно в

колонну, – и запечатлел кровию отважный свой подвиг[53].

Как ни прискорбно было мне видеть брата моего жестоко раненным на поле

битвы, но, победя чувство родства и дружбы высшим чувством, я продолжал

преследование. Еще от села Мокровичей я отрядил сотню казаков к Эсмонам с

повелением разобрать столько моста на реке Ослике, сколько время позволит,

и потом скрыться в засаде у переправы. Намерение мое было сделать

решительный натиск у сего пункта и тем прекратить бой, стоящий уже мне

весьма дорого. И подлинно, неприятель, подшед к Эсмонам, встретил и

препятствие для переправы и ружейный огонь казаков, засевших у моста.

Выстрелы оных были сигналом для нашего нападения: мы со всех сторон

ударили. Колонна разделилась: одна половина оной стала бросать оружие, но

другая, отстреливаясь из-за перилов моста и из-за ив, растущих вокруг

оного, набросала несколько досок, разбросанных казаками моими,

переправилась чрез реку и отступила лесами к Нижнему Березину.

В сем деле мы овладели магазином и гошпиталем в Белыничах. В первом найдено

четыреста четвертей ржи, сорок четвертей пшеницы, двести четвертей гречихи

и пятьдесят четвертей коноплей, а в последнем взяли двести девяносто

человек больных и пятнадцать лекарей. Взят один подполковник, четыре

капитана и сто девяносто два рядовых, весь обоз и сто восемьдесят ружей.

Справедливость велит мне сказать, что брат мой Лев был героем сего дела.

Возвратясь в село Мокровичи, я немедленно послал выбрать лучших двух

хирургов из пятнадцати лекарей, отбитых нами в белыничевском гошпитале,

приставил одного из них к брату, другого – к раненым казакам, и отправил

весь сей караван в Шклов 15-го поутру.

Грустно мне было расставаться с страждущим братом моим и отпускать его в

край, разоренный и обитаемый поляками, чуждыми сожаления ко всякому, кто

носит имя русское! К тому же, если б урядник Крючков не ссудил меня

заимообразно двадцатью пятью червонными, я принужден был бы отказать брату

и в денежном пособии, ибо казна моя и Храповицкого никогда не превышала

двух червонных во все время наших разбоев: вся добыча делилась между

нижними чинами.

Я велел в тот же день сдать под расписку пана Лепинского, управителя графа

Огинского имения, отбитые нами у неприятеля магазин, гошпиталь, ружья, обоз

и пленных, послал с рапортом об сем деле курьера в главную квартиру,

находившуюся в Круглом, и выступил сам по данному мне направлению.

Между тем на берегах Березины совершались громадные события. Наполеону, в

первый раз испытавшему неудачу, угрожала здесь, по-видимому, неизбежная

гибель. В то время как обломки некогда грозной его армии быстро следовали к

Березине, чрез которую им надлежало переправиться, сюда стремились с разных

сторон три русские армии и многие отдельные отряды. Казалось, конечная

гибель французов была неминуема, казалось, Наполеону суждено было здесь

либо погибнуть с своей армией, либо попасться в плен. Но судьбе угодно было

здесь еще раз улыбнуться своему прежнему баловню, которого присутствие духа

и решительность возрастали по мере увеличения опасности. С трех сторон

спешили к Березине Чичагов, Витгенштейн, Кутузов и отряды Платова,

Ермолова, Милорадовича, Розена и другие. Армия Чичагова, которую Кутузов

полагал силою в шестьдесят тысяч человек, заключала в себе лишь тридцать

одну тысячу человек, из которых около семи тысяч кавалерии; она была

ослаблена отделением Сакена с двадцатью семью тысячами человек против

Шварценберга и неприбытием Эртеля с пятнадцатью тысячами человек,

отговаривавшегося незнанием, следовать ли ему с одной пехотой или вместе с

кавалериею. Грустно думать, что в столь тяжкое для России время могли в ней

встречаться генералы, столь легко забывающие священные обязанности свои

относительно отечества.

Чичагов, занимая правый берег Березины, господствующий над левым, должен

был наблюдать большое пространство по течению реки, близ которой местность

была весьма пересечена и болотиста. Армия Витгенштейна следовала также по

направлению к Березине; утомленная, по-видимому, одержанными успехами, она

подвигалась медленно и нерешительно. Мужественный, но недальновидный

защитник Петрополя, гордившийся одержанием победы в каких-то десяти

генеральных сражениях, был совершенно обманут французским генералом

Legrand. В одном из донесений Витгенштейна сказано, что против него

находилась дивизия стрелков; это были лишь стрелки, вызванные из пехотной

дивизии. Генерал Legrand, ослабленный отделением значительных сил,

соединившихся с Наполеоном, отступил весьма искусно от Чашников и Череи.

Если бы Витгенштейн преследовал его деятельно и теснил бы французов не

ощупью и не так слабо, Legrand, имея лишь весьма мало пехоты, мог бы быть

совершенно истреблен или, по крайней мере, значительно ослаблен.

Витгенштейн должен был понять, что развязка кровавой драмы должна была

воспоследовать на берегах. Березины, а потому он должен был, уничтожив или,

по крайней мере, значительно ослабив войска Legrand, быстро двинуться к

этой реке. Впоследствии Витгенштейн уверял, что он лишь потому не

соединился с войсками адмирала, что ему надлежало преследовать баварцев,

которые, как известно, выступили из окрестностей Полоцка [54] .

Прибыв весьма поздно с одним своим штабом в Борисов, Витгенштейн обнаружил

впоследствии большую нерешительность относительно войск Виктора, которые,

после переправы Наполеона чрез Березину, могли быть легко уничтожены. Между

тем князь Кутузов писал адмиралу из Копыса от 13-го ноября, за Є 562: "Если

Борисов занят неприятелем, то вероятно, что оный, переправясь чрез

Березину, пойдет прямейшим путем к Вильне, идущим чрез Зембино, Плещеницы и

Вилейку. Для предупреждения сего необходимо, чтобы ваше

высокопревосходительство заняли отрядом дефилею при Зембине, в коей удобно

удержать можно гораздо превосходнейшего неприятеля. Главная наша армия от

Копыса пойдет чрез Староселье, Цегержин, к местечку Березино, во-первых,

для того, чтобы найти лучше для себя продовольствие, а во-вторых, чтобы

упредить оного, если бы пошел от Бобра чрез Березино на Игумен, чему многие

известия дают повод к заключениям". Кутузов, с своей стороны, избегая

встречи с Наполеоном и его гвардией, не только не преследовал настойчиво

неприятеля, но, оставаясь почти на месте, находился во все время

значительно позади. Это не помешало ему, однако, извещать Чичагова о

появлении своем на хвосте неприятельских войск. Предписания его, означенные

задними числами, были потому поздно доставляемы адмиралу; Чичагов делал не

раз весьма строгие выговоры курьерам, отвечавшим ему, что они, будучи

посланы из главной квартиры гораздо позднее чисел, выставленных в

предписаниях, прибыли к нему в свое время.

Пока князь Кутузов оставался в Копысе и его окрестностях, Наполеон,

усиленный войсками Виктора, Удино и остатками отряда Домбровского, подошел

к Березине. Множество примеров из истории убеждают нас в невозможности

силою воспрепятствовать неприятелю совершить переправу чрез реку, но

затруднить ее по возможности – всегда во власти военачальника противной

армии. Чичагов, которому приходилось наблюдать по течению Березины на

расстоянии восьмидесяти верст от Веселова до Нижнего Березина, был введен в

заблуждение следующими обстоятельствами: действием Удино, расположившего

свои посты на тридцативерстном пространстве выше и ниже Борисова и

занявшего отрядом Ухолоды, где делались приготовления для переправы,

известиями о приближении австрийцев со стороны Сморгони и, наконец,

намеками Кутузова, убежденного, что Наполеон направится к Нижнему Березину.

Все это побудило Чичагова двинуться к Шабашевичам. Между тем Наполеон под

прикрытием сорокапушечной батареи, устроенной близ Студенок в узком месте

реки, благополучно переправился чрез нее. Слабый авангард Чаплица, не

будучи в состоянии оказать сопротивления неприятелю, отступил к Стахову;

двинувшись один к Зембину, этот авангард отделился бы от прочих частей

армии и был бы неминуемо истреблен. Удино, переправившись во главе

французской армии и расположившись между Брилем и Стаховым, занял небольшим

отрядом Зембинское дефиле. Чаплиц, слабо подкрепленный Чичаговым, которого

шесть гренадерских баталионов остались далеко назади, не мог даже

развернуть всех сил своих, так что одна артиллерийская рота стреляла чрез

головы других. Чичагов, выслав Сабанеева с войсками к Стахову, приказал

изнуренным отрядам Ермолова и Платова стать там же в резерве. Завязался в

лесу кровопролитный, но бесполезный бой; французская кавалерия яростно

атаковала нашу пехоту, причем мужественный князь Щербатов едва не был взят

в плен.

Вместо ошибочного движения на Игумен, Чичагову надлежало, заняв центральный

пункт, выслать вверх и вниз по реке отряды для открытия неприятеля;

движение на Игумен ничем не может быть оправдано. Что касается других

обвинений, так, например, относительно порчи частей в Зембинском дефиле,

Чичагов[55] в этом мало виноват; им был послан с атаманским казачьим полком

Кайсаров, которому было строго предписано испортить все гати этого дефиле.

Кайсаров поднялся вверх по реке Гайне на расстоянии около двадцати верст, с

намерением приступить к порче гатей с тыла; глубокие и топкие места,

окружающие Гайну, никогда в самую суровую зиму не замерзающие, не дозволили

ему привести это предприятие в исполнение. Если б оно удалось, Наполеон

нашелся бы вынужденным обратиться на Минск, которым бы вскоре неминуемо

овладел. Овладение этим городом было для нас и для французов делом

первостепенной важности; здесь были найдены нами богатые магазины с

запасами, привезенными из Франции, которыми наша армия воспользовалась.

Наполеон, овладев Минском, мог бы здесь остановиться и дать время своим

войскам сосредоточиться и отдохнуть. Князь Кутузов, не желая, вероятно,

подвергать случайностям исход кампании, принявшей для нас столь

благоприятный оборот, и постоянно опасавшийся даже близкого соседства с

Наполеоном и его гвардиею, не решился бы, без сомнения, его здесь

атаковать. Неизвестно, какой бы в этом случае оборот приняли дела?

Хотя я враг правила, предписывающего строить золотой мост отступающему

неприятелю, но здесь обстоятельства вынуждали нас не затруднять Наполеону

движения чрез Зембинское дефиле по следующим причинам: во-первых, армии,

которым надлежало соединиться на Березине для совокупной атаки, были весьма

разобщены, и притом они не были, по-видимому, расположены оказать

деятельное содействие одна другой, вследствие неприязни и зависти,

существовавшей между военачальниками; Витгенштейн не хотел подчиниться

Чичагову, которого, в свою очередь, ненавидел Кутузов за то, что адмирал

обнаружил злоупотребления князя во время его командования молдавской

армией. Во-вторых, Наполеон, занимая центральный пункт относительно наших

армий, имел под руками восемьдесят тысяч человек; он мог легко раздавить

любую армию, которая, не будучи поддержана другими, решилась бы преградить

ему дорогу. Наконец французы, сознавая вполне свое гибельное положение и

невзирая на понесенные страшные потери, обнаружили здесь отчаянное

мужество. Отряд Ермолова перешел, вопреки приказанию Кутузова, Днепр близ

Дубровны по сожженному мосту, на полуобгоревшие сваи которого были

набросаны доски, которые были перевязаны веревками. Спутанные лошади

перетаскивались с величайшим затруднением по этому мосту с помощью веревок,

привязанных за хвосты. Переправившись чрез Днепр, Ермолов встретил жида с

донесением Витгенштейна светлейшему; прочитав его, Ермолов писал отсюда

Кутузову: "Я из этого донесения заключаю, что неприятель кругом обманул

графа Витгенштейна, который потому отстанет от него, по крайней мере, на

полтора марша". Прибыв в Лошницы, Ермолов чрез адъютанта Чнчагова -

Лисаневича – получил приказание поспешить к Березине. Совершив почти два

перехода в одни сутки, он прибыл в Борисов, где представлялся графу

Витгенштейну, который с гордостью говорил ему о выигранных им десяти

сражениях. Этот рассказ мужественного защитника Петрополя был прерван

неуместными аплодисментами гвардии поручика О[кунева], известного

впоследствии по своим военным сочинениям.

Это может служить мерилом той дисциплины, которая господствовала в войсках

этого генерала. Умный, благородный и почтенный генерал И. М. Бегичев,

бывший начальником артиллерии при взятии Праги в 1794 году и называвший

графа Аракчеева в эпоху его могущества графом Огорчеевым, увидав здесь

Ермолова, закричал ему, невзирая на присутствие Витгенштейна и его штаба:

"Мы ведем себя как дети, которых надлежит сечь; мы со штабом здесь, и то

гораздо позднее, чем следовало, а армия наша двигается бог знает где,

какими-то линиями". Ермолов, явившись к Чичагову, решился подать ему совет

не портить Зембинского дефиле; он говорил, что по свойству местности, ему

смолоду хорошо известной, это почти неудобоисполнимо по причине болот и

топей, окружающих речку Гайну, но если б и удалось испортить некоторые

более доступные гати, то они от действия мороза не могли бы затруднить

движение неприятеля, который, не будучи обременен тяжестями, мог легко по

ним следовать; во-вторых, адмиралу, которого армия была вдвое слабее того,

чем полагал князь Кутузов, невозможно было одному, без содействия армии

князя и Витгенштейна, бывших еще далеко позади, преградить путь Наполеону.

Чичагову пришлось бы выдержать напор восьмидесятитысячной неприятельской

армии на местности лесистой, болотистой и весьма невыгодной для принятия

боя. На этой местности, в особенности совершенно неудобной для действия

кавалерии, он мог противопоставить Наполеону лишь двадцать тысяч человек

пехоты; французы же, понимая, что залог спасения заключался для них лишь в

отчаянном мужестве, стали бы сражаться как львы. Наконец, – присовокупил

он, – если даже удастся испортить дефиле, Наполеон будет вынужден

обратиться на Минск, магазины которого были для нашей армии необходимы.

Наполеону, сохранявшему присутствие духа в самых трудных случаях, удалось,

после переправы чрез Березину, благополучно пройти чрез дефиле; лишь

следовавшие позади французские войска были застигнуты нашими. Взятие этих

войск, входивших в состав Полоцкого корпуса, свидетельствовало не в пользу

графа Витгенштейна; это ясно доказывало, что они своим присутствием здесь

обязаны лишь слабому преследованию этого генерала.

Если б Витгенштейн был проницательнее и преследовал неприятеля с большею

настойчивостью, если бы Кутузов обнаружил более предприимчивости и

решительности и оба они, соображаясь с присланным из Петербурга планом,

направили поспешнее свои войска к Березине, если б Чичагов не совершил

своего движения на Игумен, был в свое время усилен войсками Эртеля и

поспешил к Студенцу, не ожидая дальнейших известий со стороны Нижнего

Березина, – количество пленных могло быть несравненно значительнее; быть

может, берега Березины соделались бы гробницей Наполеоновой армады; быть

может, в числе пленных находился бы он сам. Какая слава озарила бы нас,

русских? Она была бы достоянием одной России, но уже не целой Европы.

Впрочем, хвала провидению и за то, что оно, благословив усилия наши, видимо

содействовало нам в изгнании из недр России новейших ксерксовых полчищ,

предводимых величайшим полководцем всех времен. Мы, современники этих

великих событий, справедливо гордящиеся своим участием в оных, мы, более

чем кто-либо, должны воскликнуть: "Не нам, не нам, а имени твоему!"

Ермолов, очевидец березинских событий, представил светлейшему записку, в

которой им были резко изложены истинные, по его мнению, причины

благополучного отступления Наполеона. Он поднес ее во время приезда в

Вильну князя, сказавшего ему при этом случае: "Голубчик, подай мне ее,

когда у меня никого не будет". Эта записка, переданная князю вскоре после

того и значительно оправдывавшая Чичагова, была, вероятно, умышленно

затеряна светлейшим. Все в армии и в России порицали и порицают Чичагова,

обвиняя его одного в чудесном спасении Наполеона. Он, бесспорно, сделал

непростительную ошибку, двинувшись на Игумен; но здесь его оправдывает:

во-первых, отчасти предписание Кутузова, указавшего на Игумен, как на

пункт, чрез который Наполеон будто бы намеревался непременно следовать;

во-вторых, если бы даже его армия не покидала позиции, на которой оставался

Чаплиц, несоразмерность его сил относительно французов не позволяла ему

решительно хотя несколько задержать превосходного во всех отношениях

неприятеля, покровительствуемого огнем сильных батарей, устроенных на левом

берегу реки; к тому же в состав армии Чичагова, ослабленной отделением

наблюдательных отрядов по течению Березины, входили семь тысяч человек

кавалерии, по свойству местности ему совершенно здесь бесполезной;

в-третьих, если Чаплиц, не будучи в состоянии развернуть всех своих сил, не

мог извлечь пользы из своей артиллерии, то тем более армия Чичагова не

могла, при этих местных условиях, помышлять о серьезном сопротивлении

Наполеону, одно имя которого, производившее обаятельное на всех его

современников действие, стоило целой армии. Относительно порчи гатей в

Зембинском дефиле, он виноват тем, что поручил это дело Кайсарову, а не

офицеру более предприимчивому и более знакомому с свойствами местности; но

так как это предприятие могло иметь невыгодные для нас последствия, оно

потому не может служить к обвинению адмирала, который, будучи моряком, не

имел достаточной опытности для командования сухопутными войсками.

Из всего этого я вывожу следующее заключение: если б Чичагов, испортив гати

Зембинского дефиле, остался с главною массою своих войск на позиции,

насупротив которой Наполеон совершил свою переправу, он не возбудил бы

противу себя незаслуженных нареканий и неосновательных воплей своих

соратников, соотчичей и потомков, не знакомых с сущностью дела; но

присутствие его здесь не могло принести никакой пользы общему делу, ибо, по

всем вышеизложенным причинам, Чичагову невозможно было избежать полного

поражения или совершенного истребления своей армии, что было бы для нас, по

обстоятельствам того времени, вполне невыгодно и весьма опасно. Наполеон

понес бы, без сомнения, в этом случае несравненно большую потерю; но она

была бы, во всяком случае, ничтожна в сравнении с тою, которой Россия была

вправе ожидать от своевременного прибытия трех армий к берегам Березины.

Хотя Наполеон с остатками своего некогда грозного полчища поспешно отступал

пред нашими войсками, однако могущество этого гиганта было далеко еще не

потрясено. Вера в его непобедимость, слегка поколебленная описанными

событиями, существовала еще во всей Западной Европе, не дерзавшей еще

восстать против него. Наша армия после понесенных ею трудов и потерь была

весьма изнурена и слаба; ей были необходимы сильные подкрепления для того,

чтобы с успехом предпринять великое дело освобождения Европы, главное бремя

которого должно было пасть на Россию. Нам потому ни в каком случае не

следовало жертвовать армией Чичагова для цели гадательной и, по стечению

обстоятельств, не обещавшей даже никакой пользы. В то время и даже доныне

все и во всем безусловно обвиняли злополучного Чичагова, который, будучи

весьма умным человеком, никогда не обнаруживал больших военных

способностей; один Ермолов с свойственной ему решительностью, к крайнему

неудовольствию всемогущего в то время Кутузова и графа Витгенштейна, смело

оправдывал его, говоря, что ответственность за чудное спасение Наполеона

должна пасть не на одного Чичагова, а и на прочих главных вождей, коих

действия далеко не безупречны. Чичагов поручил генералу Чаплицу благодарить

Ермолова за то, что он, вопреки общему мнению, решился его оправдывать.

Хотя Наполеон, благодаря своему необыкновенному присутствию духа и стечению

многих благоприятных обстоятельств, избежал окончательного поражения, а,

может быть, и плена, но тем не менее нельзя не удивляться превосходно

соображенному плану, на основании которого три армии должны были,

соединившись одновременно на Березине, довершить здесь гибель неприятеля.

Хотя успех и не увенчал этого достойного удивления плана, однако же не

увенчал по обстоятельствам, совершенно не зависившим от сочинителей,

которые при составлении его обнаружили необыкновенную дальновидность и

прозорливость. Они могли утешить себя мыслию, что история представляет

немало примеров тому, что самые превосходные предначертания не были

приведены в исполнение лишь вследствие ничтожнейших обстоятельств.

Шестнадцатого числа дошел до меня первый отголосок о переходе неприятеля

чрез Березину[56], и я, немедленно известя о том фельдмаршала, остановился

в ожидании дальнейших от него повелений. Я полагал, что, хотя бы дошедшее

до меня известие о переправе было и несправедливо, все, однако же, ясно

оказывалось, что неприятель обратился уже не на Нижнее Березино, как сего

вначале ожидали, а прямо на Борисов, почему направление мое к Нижнему

Березину ни к чему уже не служило. Расчет мой был верен, ибо 16-го, к

вечеру, я получил от генерал-квартирмейстера полковника Толя письмо

следующего содержания:

"Нужно уведомить вас о взаимном положении обеих армий: Чичагов 9-го числа в

Борисове, авангард его под командою графа Ламберта разбил наголову

Домбровского. Витгенштейн после поражения Виктора, который шел на

соединение с Бонапартом, находится в Баранах, что на дороге от Лепеля к

Борисову. Авангард наш под командою Милорадовича – в Бобрах, а Платов – в

Крупках. Главная наша армия сегодня выступает в Сомры (на карте Хомры),

малый авангард оной под командою Васильчикова – в Ухвалы. С своей стороны

вся французская армия – на походе к Борисову. Вы очень хорошо сделаете,

если немедленно и как можно поспешнее займете Озятичи и откроете лесную

дорогу от сего селения к Борисову. Желательно, чтобы сей пункт был занят

тщательнее, так как и селение Чернявка, из коей пошлите разъезды на большую

Борисовскую дорогу. Орлов послан со ста пятьюдесятью казаками к Чичагову;

постарайтесь сделать с ним связь; вы тем угодите фельдмаршалу. Все ваши

храбрые будут награждены. Карл Толь. На походе в Сомры, 16-го ноября"[57].

Видя по письму сему разобщение Витгенштейна с Чичаговым, между коими

протекала Березина и находилась неприятельская армия, простиравшаяся, по

крайней мере, до восьмидесяти тысяч человек, я хотя не совсем верил

известию о переправе, но не сомневался в том, что Наполеон, пользуясь

малосилием Чичагова, перейдет реку в каком-нибудь пункте украдкой или

силой; по переходе же Березины я предполагал направление неприятельской

армии из Борисова к Минску, потому что путь сей есть самый кратчайший из

путей, идущих к Варшаве; что на нем она имела в виду соединение с корпусами

Шварценберга и Ренье, отчего армия его могла снова возвыситься до ста

тридцати тысяч человек; что посредством пути сего она могла избежать

бокового преследования нашего, столь для него до Березины пагубного, и идти

краем, несравненно менее опустошенным, нежели Виленский, чрез который

проходили обе воюющие армии и по которому кругообращались все транспорты

оных с начала войны. Вследствие чего я решился, несмотря на предложение

полковника Толя, переправиться немедленно чрез Березину и идти на

Смолевичи, что между Игумном и Минском.

За таковое ослушание я достоин был строжайшего наказания. Партизан должен и

необходимо должен умствовать, но не перепускать, как говорится, ум за

разум. Конечно, соединение Чичагова с Витгенштейном на правом берегу

Березины умножило бы затруднения неприятелю при переправе; однако нельзя

было решительно заключить, чтобы и один Чичагов не смог с ним управиться.

Березина, окраеванная болотами, не была еще схвачена льдом, и правый берег

ее, господствующий над левым и защищаемый тридцатью тысячами войска,

представлял неприятелю довольно еще затруднений и без Витгенштейна. События

доказали, что мне ни к чему не послужил ранний и отдаленный залет мой к

Смолевичам, где я всегда успел бы предупредить неприятеля и из Озятичей, в

случае переправы Наполеона при Борисове.

Стоило только внимательнее прочесть письмо полковника Толя и взглянуть на

карту, чтобы постичь благоразумное его распоряжение.

Полагая неприятеля между селением Начею и Борисовым, извещенный о прибытии

Витгенштейна в Бараны, а Чичагова к мостовому Борисовскому укреплению, он

считал, что неприятелю ничего не оставалось делать, как, прикрывшись от

главной армии речкой Начею, спуститься вдоль по ней к Озятичам и совершить

переправу в углу, описываемом означенной речкой и Березиной. Вот причина,

почему Толь посылал меня в Озятичи. При всем том я пошел на Смолевичи как

будто бы для действия в тыл не неприятеля, а Чичагова армии!!

Однако при достижении Козлова Берега я получил из главной квартиры

уведомление, что так как французская армия никакого не имеет средства

переправиться чрез сию реку при Борисове, то чтобы я немедленно спешил

исполнить данное мне предписание генерал-квартирмейстером. Сия бумага, как

и письмо последнего, была от 16-го поутру и, повелевая вторично то же,

принудила меня оставить мое безрассудное предприятие, к которому я так

привязался, что и при исполнении последнего повеления не мог не уведомить

генерал-квартирмейстера, сколь считаю бесполезным предписанное мне

направление. На кого греха да беды не бывает? Право, я по сие время не могу

постичь причину сему глупому моему упрямству. Уже мы были на половине

дороги к Озятичам, как догнал нас посланный ко мне в Козлов Берег курьер с

другим письмом от полковника Толя, по которому он извещает меня о переправе

французской армии чрез Березину и уведомляет, что главная армия идет на

Жуковец, Жодин и Логойск, все на левой стороне неприятеля, и совершенно

соглашается со мною в выборе направления партии моей на Смолевичи. Да

простит мне генерал-квартирмейстер! В сем случае ошибка уже не на моей

стороне. Важность Смолевичевского пункта состояла в том только

обстоятельстве, когда бы неприятель избрал направление на Минск; при

обращении же его к Вильне сей пункт терял уже свою значимость и ни для чего

другого не годился, как для ночлега или привала. Направление мое

долженствовало быть на Борисовское мостовое укрепление, Логойск и

Молодечну; но так как поворот неприятеля с Минской дороги на Виленскую

отстранял меня от оного на сто тридцать верст, то и по означенному

направлению я не мог уже догнать его прежде Ковны или, по крайней мере,

прежде Вильны. Чтобы удостовериться в том, надо знать, что 20-го ноября,

когда после переправы моей чрез Березину, я ночевал в Уше, французская

армия находилась уже в Илие. Кто взглянет на карту, тот увидит