Текст книги "Судьба империи (СИ)"

Автор книги: Денис Старый

Соавторы: Валерий Гуров
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Глава 6

Как страшно, когда кто-то уходи, а ты остаешься.

Григорий Гришковец

Петербург

4 сентября 1735 года

Александр Матвеевич сидел молча, не подавал вида, что уже испугался. Анализировал обстановку. Татищев – он напротив, немного слева. Неудобно расположился. Но можно было с силой бросить в него тарелку и бежать. Дверь находилась далеко и там уже стояли два человека Василия Никитича. Так что не вариант прорываться через дверь. Окно… Вот оно было сразу за спиной Норова. Было витражным, состояло из множества стеклышек. Если прыгнуть в окно, то…

Все планы нарушили выходящие из-за ширмы люди. Они сели за соседние столики, пристально смотрели на Норова. У каждого были пистолеты, шпаги, или другое холодное оружие, скорее сабли. Но главное – это взгляды. Суровые, воинственные и одновременно, словно бы безразличные. Так смотрят люди, которым что курицу прирезать, что человека убить.

Василий Никитич наслаждался картиной. Он любил видеть, даже чувствовать, чужой страх и растерянность. Тем более, если у этого человека фамилия Норов.

– Отчего мы не пьём? Непременно нужно выпить! Вина! Нет… Во всем Петербурге не найти уже шампанского. А у меня есть, – сказал Татищев и даже поднял руку, а лишь приподнял указательный палец.

Принесли шампанское. Тут же на стол стали ставить такую еду, что можно сравнить лишь с ресторанной. Да это она и была. Белый соус, не так давно распробованный Татищевым, стал завсегдатаем стола этого господина – теневого богача, до недавних пор считавшего себя хозяином Южного Урала. Да и за редким исключением Средний Урал тоже был подчинён Татищеву. Демидовы лишь умудрялись сопротивляться, и Василий Никитич оставил их в покое.

– Вы угощайтесь. И уж не вините хозяина сего прекрасного заведения, что должным образом вас не обслужил, – сказал Василий Никитич и пододвинул блюдо к Норову.

Александр Матвеевич узнал это лакомство. Когда был в гостях у своего брата, то его там угощали подобными блюдами. Конечно, страшно есть такое… Особенно когда прозвучало название «сельдь под шубой». Мало ли, может действительно подавали селёдку с мехом. И пришлось бы есть солёную рыбу, а «закусывать» ворсом меха. Но нет, было очень вкусно, сытно и необычно.

– Сия страва, блюдо, называется «сельдь под шубой». Весьма по нраву она многим в Петербурге, – произнёс Василий Татищев, когда Александр Матвеевич уже увлёкся поеданием понравившегося ему блюда.

Татищев сделал еле заметный жест рукой, и к столу тут же приблизились пять человек. Одни были из тех, кто уже находился в обеденном зале. Другие выбежали из-за перегородки, отделяющей кухню и зал.

Александр отодвинул блюдо, очертил полукруг головой, рассматривая подошедших бойцов. Это были воины. Нет, не те солдаты регулярной русской армии. Это были бойцы, к виду которых Норов уже успел привыкнуть на юге Урала. Головорезы, исполнители воли заводчиков.

– А вы обедайте, Александр Матвеевич Норов, – явно издеваясь, сказал Татищев. – С чего не вкушаете?

– Благодарю, я пресытился, – сказал Норов, ещё дальше отодвигая тарелку.

– Вот и хорошо. Удивительно, что вы так знаете это блюдо. Его подают в доме вашего брата? И не говорите про ресторан… Вы не были в нем ни разу, – Татищев упивался моментом.

А вот Александр Матвеевич молчал и терялся. Да и напор, энергетика от Татищева шла такая, что многим людям было сложно находиться рядом с ним. Хозяин Урала словно бы высасывал жизненные силы у людей.

А нынче же вы обстоятельно расскажете, что происходит и почему вы так сильно жаждали, чтобы я поверил в ваше намерение убить своего брата. Более того, у меня есть подозрение, что вы некогда убили моего человека и что забрали серебро, принадлежащее мне, – тон Василия Никитича Татищева становился всё более жёстким. Ты украл мое!

Он уже начинал кричать, впадая в безрассудное неистовство.

– Ты кого обмануть желал, уды гангренные твои, пёс шалудивый… – полилась череда оскорблений.

Александр Матвеевич было дело попробовал резко встать. Однако могучий бандит за его спиной тут же навалился на плечи Норова, усаживая его на место. Другой бандит, невысокий, норовистый, ловко расстегнул комзол Александра Матвеевича и достал из-за пояса его пистолет.

– Вот как? Даже подготовились к неожиданностям и что я буду вас убивать? – Приведите девку! – потребовал Татищев.

* * *

– Пора вмешаться! – в нетерпении говорил Степан.

– Нет, – решительно отвечал капитан Фролов.

Степан с недоверием посмотрел на Фрола.

– Боевые дела – моё, в этом случае ты подчиняешься, – напомнил Фролов установленные правила субординации.

Объяснять, почему прямо сейчас не стоит проводить силовую операцию, Фролов не стал. Потом, когда уже всё случится, прояснит свои действия. Коротко – если сейчас, то больше вероятности иметь немалые потери в отряде, ну или группе захвата.

Степанов стоял возле одного окна, наиболее близко располагающегося к столику, который занял Александр Матвеевич Норов. Небольшой кусочек витража был загодя вырезан, и вновь вставлен. Теперь же уголок окна был чуть приоткрыт, чтобы было достаточно слышно, о чём говорят люди внутри трактира. Ну и чтобы при необходимости просунуть дуло пистолета.

Фролов посчитал, что сейчас бандиты наиболее готовые к неожиданностям. Пока они не свяжут Александра Матвеевича, пока не пройдёт немного времени и не притупится бдительность – любая силовая операция чревата серьёзными жертвами. Прямо сейчас Татищев, это было видно, ожидал сюрпризы. Его люди на взводе, контролируют двери, окна.

Да и нельзя было понять, как именно располагаются бандиты и держат ли кто-то на постоянном прицеле Александра Матвеевича Норова. Не всех людей можно рассмотреть из уголка окна.

И всё-таки Степан рискнул. Аккуратно ещё больше отодвинул вырезанный кусочек стекла и стал рассматривать, что происходит внутри.

К столу, за которым сидел Александр Матвеевич, ввели…

– У них… там… Она… – явно растерялся Степан.

Фрол тут же отодвинул его от стекла и сам посмотрел. Фролов не удивился столь ярко и эмоционально, как это сделал Степан. Впрочем, Фролов и не спал с этой женщиной, в отличие от своего напарника.

– Узнаёшь ли его? – спрашивал Татищев у девицы.

– Узнаю… – отвечала девушка.

Степан, услышав, как тяжело и болезненно отвечала его зазноба любовная, начинал терять самообладание. Фролов посмотрел на него и неодобрительно покачал головой.

Вот только если бы на месте служанки Александра Лукича Норова оказалась рыжая Марта, носящая нынче фамилию Фролова, вряд ли Фрол смог бы оставаться безучастным и с холодным рассудком.

Аксинья была одной из двух приближённых служанок Александра Лукича Норова. И нет, она не собиралась предавать своих господ.

По приказу Василия Никитича Татищева одну из служанок бригадира Норова выкрали. За домом Александра Лукича Норова следили. Один из заверенных людей Василия Татищева снимал комнату неподалёку. Мало того, подарком было, что Норовы нанимали прислугу.

Не так и сложно было подсунуть истопником своего человека. Вовсе планировался поджог дома Норова. Но только после того, как Татищев уедет и будет стабильно далеко, попадется кому из чиновников на глаза. Чтобы точно никто не подумал на Василия Никитича.

Промышленник Татищев собирался нанести серьёзнейший удар по своему неприятелю. По тому человеку, который расстроил многие и многие планы Татищева. А ещё из-за которого Василий Никитич попал под следствие и некоторое время пришлось отсидеть в Петропавловской крепости.

Тут дело даже не в том, что испытал Татищев. Важнее иное. Если вот так можно обращаться с хозяином Урала, то его никто не станет уважать. Зверь не может стерпеть обиду, другие зверьки перестанут видеть во главе своего сообщества хищника.

– Так что, Аксинья, была ли ссора между братьями? – явно забавляясь моментом, спрашивал Татищев.

Избитая и запуганная девушка, конечно же, показывала, что никакой ссоры не было. И что до того момента, как Александр Матвеевич вышел из дома своего брата, они о чём-то шептались за закрытыми дверями. Сказала она и о том, что хозяин просил принести краски. А после Александр Матвеевич оказался с синяком под глазом.

Аксинья не хотела всего этого говорить. Но она очень боялась. И даже не того, что её будут бить или пытать. Она боялась быть посрамленной, чтобы над ней не учинили насилие. Вдруг бы узнал об этом Степан? А за него ведь она уже собралась замуж идти. Даром что ли, так неистово ублажала начальника службы безопасности.

* * *

Я не мог сидеть в стороне. Да, по утверждённому мной же плану операции, я должен находиться в карете. Коллективно мы пришли к выводу, что Татищев прикажет кому-нибудь из своих людей стрелять в меня, как только я покажусь у него на глазах.

Люди Степана смогли отследить, где находится Татищев и что он в самое ближайшее время собирался отправиться, скорее всего, на Урал. Видимо, сделать это ещё раньше ему не позволила жажда мести. Сомнений, что именно этот деятель ищет моей смерти, оставалось все меньше.

Это же даже хорошо, что приём у государыни закончился так рано. Ведь если бы я ещё задержался на пару-тройку часов во дворце, то мог бы и не принять участие в операции. Но меня сюда ноги сами вели.

Или… Да почему бы самому себе не признаться?.. Или я не имел бы повода куда-нибудь сбежать от того и эмоционального напряжения, что имело место у нас с женой по приезду.

Условно, мне измену не простили, хотя и обещали. Условно, но и я сильно был разгорячён тем фактом, что Юля пыталась мне изменить. И то, что она в итоге не смогла это сделать, меня не сильно успокаивало. Эмоции лезли через край.

А ещё жена взбесилась, когда не смогла найти свою любимую служанку, Аксинью. Прелестную девицу, к слову. Да и умницу, которая еще никогда не подводила и часто выполняла обязанности не только служанки жены, но и я обращался к Аксинье.

Так что, пусть даже и с риском для жизни, но мне проще находиться здесь, в гуще операции, чем дышать наэлектризованным воздухом в своём доме.

Я вышел из кареты и направился к трактиру, где должна была быть встреча моего двоюродного брата с теми таинственными незнакомцами, которые подстрекали его к моему убийству.

Ещё оставались некоторые сомнения, кто именно стоит за всем этим. По крайней мере, Татищев сам ни разу не встречался с Александром Матвеевичем, и не были в общении с Татищевым замечены люди, которые до того разговаривали с моим братом.

Так что мало ли, кто именно может стоять за поиском моего убийцы. Может быть, это будет Ушаков, или его пасынок Степан Фёдорович Апраксин. Да и мало ли кому я ещё мог перейти дорогу или кто мог затаить на меня обиду.

Ведь всегда так бывает, когда человек взбирается на вершину власти, то кого-то он непременно толкает плечами, кого-то не замечает, кого-то оставляет позади – и тот человек начинает завидовать.

Потому-то наверху и не может быть слабых людей. Лишь только по воле случая, по наследству, и то недолго. Чтобы оставаться на вершине власти, нужно становиться жёстким. Ибо плечами приходится потолкаться изрядно.

– Что здесь? Кратко! – потребовал я.

Фролов доложил. Быстро, внятно, чётко, по-армейски. У Степана много задатков быть безопасником, но кое-чему ему всё-таки следует подучиться. По крайней мере, лучше, чем Фрол, пока в вопросах силового захвата разбираюсь только что я.

– Штурм! – быстро принял решение я. – Светошумовые гранаты готовь.

Есть и такие у нас. Немного пороха и заряд от фейерверка. Все это в тонкостенных керамических сосудах.

Тут же началась суета. Возле входа в трактир выстраивались штурмовики Фролова. Впереди был боец, который держал стальной щит. Все бойцы были в кирасах. Использовать длинные стволы против нас бандиты вряд ли будут. А шанс на то, что щит или кираса сдержит пулю, – большой.

– Пошли! – отдал команду я, пристраиваясь хвостом к штурмовикам.

– Бам! – тараном вышибается не самая надежная дверь.

Быстро сменяя друг друга, пригибаясь, в помещение врываются штурмовые бойцы.

– Всем лежать! – раздаются крики.

– Бах-бах! – стреляют в потолок некоторые из штурмовиков.

Такие действия были заранее неоднократно отработаны. Ошеломить, взять инициативу, заставить противника врасплох.

– Ба-бах! – взрывается одна болванка.

Шума много, разлёт керамического корпуса невелик и не должен сильно навредить. Но тот, кто не готов к такому, мог сильно отвлечься на громкий звук. Или даже возможна легкая контузия.

Захожу в помещение и я. Сразу беру на прицел своего пистолета Татищева.

– Бах-бах! – раздаются выстрелы от бандитов.

Пули ударяются в щит. Не смотрю, но, судя по звуку, сталь сдерживает свинцовые пистолетные кругляши.

– Бах! – стреляю я по ногам Татищева.

Попадаю, и он сваливается под стол. Фролов стреляет в бандита, который придерживает мою служанку. Попадает тому в грудь. Бандит заваливается, увлекая за собой девушку. Это и хорошо, ей сейчас лучше лежать. А ушибы от падения после подлечит.

Вижу, как выбегают ещё пятеро бойцов из банды Татищева. Они были за ширмой и не учитывались. Но всё равно расклады на нашей стороне.

– Бах-бах-бах! – стреляют штурмовики в сторону выбегающих.

Троих кладут наповал, одного ранят, пятый замешкался. Было видно, что и убежать был бы рад, да не понимает куда и как.

– Шпаги! – командует Фрол.

Ещё не все штурмовики разрядили свои пистолеты, но Фролову виднее. Уж точно прямо сейчас брать командование на себя я не стану.

Зазвенел металл. Удивительно было наблюдать, что вокруг подраненного Татищева стояли трое его бойцов, готовые отдать жизни за Василия Никитича. Что-то мне подсказывало, что только лишь за деньги так бандиты себя не ведут. Ну да ладно, Татищев – хитрый лис. Наверняка знает, как мотивировать своих бойцов.

Фроловские ребята споро работают клинками. На рожон не лезут, работают парами, сразу же оттесняя противников. Нас больше, мы можем позволить сражаться двое на одного. И вопросы о чести оставлены на потом.

– Бах! – один из подранков-бандитов стреляет, и тот заваливается на спину. Остаётся только надеяться, что кираса сдержала удар, или пуля хотя бы глубоко не зашла и не задела важных органов.

Татищев приподнимается, его поддерживает один из бойцов, они пытаются уйти. Уже два шага сделали в сторону кухни.

– Не дать уйти Татищеву! – кричу я, указывая рукой в сторону.

Только за то, чтобы дать своему хозяину относительно спокойно приподняться, приносит жертву один из бандитов, жертвуя собой же. Он рьяно отмахивался шпагой, подбегая к тем штурмовикам, которые старались приблизиться к Татищеву.

Василий Никитич встал в полный рост и посмотрел на меня. Наши глаза встретились. Я смотрел жёстко и решительно на своего врага. Он ухмылялся. Ну ничего, посмеемся чуть позже, когда я буду с ним разговаривать. А потом медленно убивать.

Тут правая рука Татищева извлекла пистолет из-за спины. Я поспешил сделать то же самое и уже направлял дуло своего пистолета в сторону врага. Я не хотел его убивать. Вернее, не сразу. Мне нужно было кое-что обсудить, прежде чем…

– Бах! – резко докручивая руку влево, где всё ещё сидел связанный мой брат, улыбаясь до ушей, Татищев выжимает спусковой крючок.

Пуля летит в моего брата, снося Александра Матвеевича вместе со стулом.

– Бах! – стреляю и я.

Пуля летит в голову Татищеву, вышибая ему мозги.

Мой враг падает с грохотом на спину. И тут же заканчивается бой. Оставшиеся трое его бойцов кидают оружие, поднимают руки, быстро ложатся на пол.

Не всё так произошло, как предполагал я. Так что особого удовлетворения, не говоря уже об эйфории, не случилось. Да и видел, как корчился от боли один из фроловских бойцов, раненный в ногу. Еще один лежал без сознания. Но там пуля застряла в кирасе. Так что придет в себя.

Я подошёл к своему брату, предполагая, что кираса, которая была у него надета и спрятана под камзол, всё-таки должна была сдержать пулю. И только сейчас я заметил, как расстёгнутая кираса лежит под столом…

Я склонился над Александром Матвеевичем. Слезы предательски полились с глаз. Сегодня один из худших… Нет, самый худший день в моей новой жизни.

От автора:

Кондитер Ивана Грозного: /work/491322

Глава 7

Все человечество – один вид, живущий на одной планете. А все различия только у нас в голове.

Вишен Лакьяни

Петербург-Гатчино

4–8 сентября 1735 года

Брат был мёртв. Можно было долго и упорно пытаться провести какие-то реанимационные действия… Нет, бесполезно. Пуля пущена в сердце.

Я до хруста сжал кулаки. Скрежетали зубы, губы и щёки подёргивались в нервном тике. Хотелось разрыдаться. Но отчего-то я сдержался. Дело не закончено.

Недооценил я степень решительности Василия Никитича Татищева. Даже не предполагал, что он пойдёт на такие крайние меры, и что окажет столь упорное сопротивление. До сего дня операция шла вроде бы как по маслу. Мне не сообщали ни о каких признаках того, что Александр Матвеевич плохо отыгрывает. Напротив, мой нынче умерший братец практически истерил, когда лаялся на меня на чём свет стоит.

Да и не промах был брат, и с характером и с навыками бойца. Так что…

Моя ошибка… Моя первая существенная ошибка. Если все, или почти все получается, то наступает опьянение от успехов. И вчерашний день-начало сегодняшнего ярко показали мне, что… Нужно больше думать, чтобы больше делать.

Я заигрался. Хотел красиво поступить, предельно выгодно, чтобы выпытать у Татищева некие тайны про несметные сокровища. Более того, я собирался отжать у него пару заводов. Чего только человек не сделает, чтобы спасти свою жизнь. Думал, что отпущу, якобы, Татищева, как только он подпишет дарственную. Он выедет из Петербурга, проедет дорожный пост, а там уже и лишать его жизни, заметая следы.

Вот такой план был. Получается, что жажда наживы подвела. Это одна из причин. И как бы я не объяснял себе, что все только ради процветания Отечества, отвественность с меня не снимается и при благих целях.

– И как же теперь его Гильназ? – вслух сказал я.

А внутренне дал себе зарок, что обязательно эту девушку выручу. Более того, возьму над ней такое шефство. Она не раз ещё вспомнит добрым словом того, кто изменился, скорее всего, и ради неё, и из-за неё. Вспомнит Александра Матвеевича Норова.

– Гришку сюда немедля! – выкрикнул я.

Тут же сразу двое бойцов группы захвата рванули к моей карете. Все видели мое состояние, шарахались, держались чуть в стороне, будто бы я сейчас начну истерить и размахивать шпагой.

Гришка – это один из людей, которых я просил себе в секретари. Парня ещё учить и учить. Но что у него не отнять, за что я сразу же принял его, как только узнал о таком… У беспоместного дворянина Григория Ивановича Алёхина был уникальный дар. Он сам писал великолепным каллиграфическим почерком. Ну и умел подделывать чужие.

Тело брата аккуратно подняли и понесли в мою карету. Отъезд по месту службы откладывался ещё на три дня. Надо будет достойно похоронить Александра Матвеевича. Закажу ему соборование в Петропавловском соборе. Поставлю памятник на кладбище. Хотя… какая уже разница, где именно.

Сразу после похорон лично займусь тем, что потребую, если надо, так дам взяток, чтобы труды и записки Александра Матвеевича были изданы в Академии наук. Пусть его имя увековечится. Да и видел я эти труды – уникальные.

Мы будем хоронить русского Карла Линнея… Вот только бы не винить себя в этом, иначе тяжко придется. Поедом грызть себя стану изнутри. А это только делу повредит.

Через минут пять привели Григория. Опустошённым голосом я указал ему на то, что нужно сделать. Григорий Алёхин раскрыл папку и стал дописывать в неё почерком Татищева недостающие слова.

Это были подготовленные документы, свидетельствующие о том, что Василий Никитич Татищев планировал войну против башкир. Но самое главное то, что он собирался после этой войны объявить себя государем всего Урала.

Вот так, ни много, ни мало, но Татищева я сейчас уничтожаю полностью. Убил его телесно, уничтожаю о нём хоть какую-то добрую славу. Не успел он стать историком, и не надо. Будет другой исторический труд в России.

Я отдал свои записи на редакцию и рецензию Ломоносову. Ему, конечно, там многое не понравится, как и некоторая роль норманнов в становлении государства Российского. Но Михаилу Васильевичу следовало бы раскопать пару курганов в Гнездово, чтобы понять. Да – были норманны на службе у славян. Вот так, и не иначе. Они служили, как саксонец Миних служит России сейчас.

Ломоносов грамотный человек и мыслит научными категориями. Так что лучшего рецензента по истории России мне не найти. Ну не хочу обращаться к Байеру или Шлецеру по сакральному, личному, важному, по истории своего Отечества. Пусть бы немцы иными науками занимались.

Казалось бы, что можно было и подделать дарственные от Татищева. У него же с собой личная печать. Подделать почерк, приложить печать, и все. Но о бое обязательно узнают. Куча вопросов появится, если через некоторое время я заявлю на право владения некоторыми из личных заводов Василия Никитича. Так что с ними я пролетаю.

Быстро, я бы сказал, что профессионально, трофеились все вещи Татищева. Хозяин таверны был одним из тех, кого мы убили, но и кто пытался убить нас. Так что обчищалась и таверна. Вплоть до того, что фарфоровый сервиз, не говоря о с столовом серебре, все забиралось.

– Взяли казну, – сообщил Фролов.

Я не стал уточнять, сколько там серебра, или золота. Взяли? Ну и ладно. Все пущу в дело. У меня трат впереди много.

Больше мне находиться на месте не было никакого смысла. Уже сообщили, что взяли немало чего ценного. Татищев, оказывается, по случаю еще и кое-что прикупал в Петербурге. Например, много тканей. Все это срочно нужно увозить. Но не моя то забота. Я уже натворил дел.

Третье сентября и начало четвёртого сентября для меня становились днями моих неудач. Рассорился с женой. Совершил, как сейчас уже точно понимаю, большую глупость, переспав с Великой княжной. Лишился недавно обретённого брата. Лишился его… В немалой все же степени из-за моей уверенности, что все и всегда у меня продумано и выверенно.

Но одного из самых сильных врагов я уничтожил. Татищев мне казался хитрее и решительнее, чуть ли не самого Андрея Ивановича Ушакова.

Признавался себе, что сейчас не помешала бы хоть какая-то поддержка. Хотелось даже рвануть к родителям, чтобы просто поговорить с людьми, которые на меня не обижаются, для которых я всё равно остаюсь любимым сыном. Апатия захватывала всё моё сознание. Была надежда, что в трудную минуту можно будет… нет, не пожаловаться, а лишь нормально поговорить с женой. Но нет…

Вернувшись домой, я было дело зашёл в нашу с Юлианой комнату… Жена спала тревожным сном, ворочалась, пыталась что-то несвязанное бормотать себе под нос. Пошёл в другую спальню. Лишь только снял сапоги и в одежде, в том самом дорогущем камзоле, в котором был и на приеме у государыни, забурился спать.

Следующие три дня прошли словно в какой-то пелене. Лишь фрагментарно помню свой разговор с лейб-медиком Фишером. Потом ещё приезжал сам Густав Бирон, узнавал, что же произошло такого и при каких обстоятельствах был убит Татищев. Я ему тогда вряд ли что-то внятное сказал. Но был предупрежден, что брат еще, герцог Эрнст Иоганн Бирон должен интересоваться событиями.

Оказывается, что государыня доверила своему фавориту, старшему брату гвардейского подполковника Густава Бирона, разобраться, при каких обстоятельствах Татищева выпустили из Петропавловской крепости.

Брат герцога Бирона отнюдь не жаждал заниматься расследованием. Ведь оказалось, что Татищев был преступником, и что существовала серьёзная опасность для русского государства. Отделение Среднего и Южного Урала – это удар мощный. Это же тогда и Сибирь остается под вопросом.

Конечно, были бы направлены войска на Урал. Подавили бы этот сепаратизм. Но во время сложнейшей и важнейшей войны иметь в своем дальнем, малодоступном, тылу восстание – проблема серьезная.

Это же никто не знает, что в иной реальности, именно так и было. И на конец этого года уже пылала бы башкирская, и не только, степь. А русской армии в войне с Османской империей не хватало бы сил, чтобы окончательно переломить ход военных компаний.

Теперь необходимо выявить все те связи, которые имел Василий Никитич, выявить людей, причастных к вызволению из Петропавловской крепости этого деятеля. Работа на самом деле большая. Если государыня доверила это дело Бирону, то герцог сделает всё, чтобы в меньшей степени привлекать Андрея Ивановича Ушакова, как человека, по должности которому необходимо было расследовать такие преступления.

Надо же! Татищев удумал стать царём Урала! Ну или не он, а я так решил.

И ведь в это поверят, уже верили. Ещё не забыт суд над соратником и другом Петра Великого Матвеем Гагариным. Его некогда обвинили в том, что друг Петра Великого собирался стать правителем Сибири. Значит, допускали, что это вовсе возможно. Так почему же этого не захотеть Татищеву?

Если следствие будет вестись должным образом, то обязательно выявится, какую силу, чуть ли не самодержавную, имел на Южном Урале, да и по большей части на Среднем, Василий Никитич Татищев. Мертвеца обязательно начнут пинать, ведь это исконно русская традиция – сваливать на умерших многие ошибки, в том числе и те, что были совершены ныне живущими.

* * *

Аляска

8 сентября 1735 года

Григорий Андреевич Спиридов открыл глаза. Тут же захотелось прикрыть веки – яркий свет доставил неприятные болезненные ощущения. Это был не дневной свет, не снег. Яркий… Словно бы в лицо тычут огнем.

Лейтенант пошевелил рукой, прислушался к происходящему вокруг и к своим ощущениям. Где-то рядом громко говорили, возможно, даже спорили. Ни слова не разобрать. Да и откуда Спиридову знать язык алеутов?

Он попробовал присесть. Но вначале нужно было куда-то дется от огня. Если вставать, можно было и опалиться. И вот огонь ушел в сторону.

– Юуганаа, гакунин аанимикс, аанучиингалакс [ алеут. лежи, тебе пока вставать не нужно, я не закончила], – строго сказала ужасного вида старуха.

Григорий Григорьевич зажмурил глаза, вновь их открыл. Ему казалось, что то, что он видит, бредни. Слишком уж экстравагантно выглядела эта старая женщина. Ходили же байки среди моряков о существовании морских людей, живущих в воде. Правда там все больше описывают пышногрудых полурыб-полуженщин. Но никак не старух, да еще и таких морщинитых, с растрепанными волосами.

Она была словно рыба покрыта чешуёй. Волосы старухи блестели и сильно воняли той же рыбой, а, скорее, рыбьим жиром. Вокруг, в небольшом помещении, где находился флотский лейтенант, клубился дым. И опять же была вонь, больше напоминавшая тухлую рыбу. Рыбный мир, находится в котором Спиридову было некомфортно, если не сказать жестче.

– Каууигук агауутаан таината гусикек угагата гусикек. Кунусаасаа Атанаси! [ алеут. Он готов, можете и вы готовить и заходить. И да славится нашь бог] – выкрикнула старуха явно тем людям, что были наруже.

Рядом, будто бы за тонкой стенкой, тут же прекратились разговоры. Старуха убрала от глаз Спиридова огонь. Это было что-то вроде лампады, свет которой очень ярко резал глаза. Она осмотрела помещение, все метров пять квадратных, кивнула, скорее всего в знаке согласия, еще что-то пробурчала на непонятном языке, и ушла.

Не долго Спиридов был предоставлен сам себе, не успел и подняться, как в помещение зашли. К этому времени Григорий Андреевич смог провести глазами по сторонам и вверх и подумал, что больше всего жилище похоже на те, что ставят дикие люди, живущие недалеко от Охотска. Шалаши, с опорой на высокие жерди, которые обладываютя шкурами животных и… Тут, видимо шкурами и больших рыб.

Люди, которые выглядели не менее странно, чем старуха, стали лепетать на своём языке. То и дело указывали пальцем в сторону Спиридова. Вновь о чём-то спорили.

И такая тоска пробрала русского человека. Резко защемило сердце, стало до безумия обидно. В чём же они ошиблись? В чём ошибся Александр Лукич Норов? Почему шли на восток, а при этом оказались где-то на своём континенте? Все же похожи эти люди на тех, кого видел в Охотске Спиридов. Да и язык похож.

Однако разум и рассудок медленно возвращались к Григорию Андреевичу. И вот уже он уверил себя, что настолько ошибиться с навигацией просто невозможно.

Да, они в Америке! Они это сделали – открыли новый выход к Новому Свету. Ну и люди тут сильно похожи на тех, что и у Охотска. Может только не видел Спиридов, чтобы те люди использовали шкуры животных. Ну да много он успел чего-то увидеть?

Когда свежепостроенный пакет-бот приблизился к берегам Америки, разукрашенные в синий и красный цвет люди на долблённых лодках стали приближаться к небольшому русскому кораблю. Относительно, конечно, небольшому. В сравнении с долбленками аборигенов, так и гигантскому.

Капитан Витус Беринг хотел было даже дать залп одной или двумя из шести пушек, которые были установлены на пакет-боте. Но дикари не выказывали каких-либо агрессивных действий. Напротив, они показывали рыбу, весьма вероятно собираясь торговать.

Тогда тоже Григорий Андреевич испытал некоторое разочарование. Ведь если дикари знают, что такое торговля, а, значит, они уже имеют контакты с европейцами. Почему-то не сразу пришло понимание, что и между собой дикари вполне могут торговать.

Обмен состоялся. Это лейтенант Спиридов настоял на том, чтобы предложить за всю рыбу, что показывали дикари, как и за две меховые шкуры, всего лишь один нож.

Да, у этих людей не было железа. Так что все их товары были куплены всего лишь за один металлический предмет.

– Калгадангин ауагим ганкаксан угаууукукс! [ алеут. ты готов к священному обряду чужака?] – потребовали от Спиридова.

Или спросили? Григорий Андреевич до конца так и не понял интонации голов туземцев.

Над ним возвышался немалого вида туземец. Он явно был военным. По крайней мере, копьё у него имелось. Каменное. Но не стоило думать, что таким русского офицера не убьёшь.

– Да не понимаю я ничего по-вашему, черти нерусские, – выпалил Спиридов, при этом понимая, что всё напрасно.

Впрочем, туземец, который возвышался над Григорием Андреевичем, выглядел несколько иначе, чем другие аборигены. Этот был светло-русым. Если бы не их странная одежда из акульей шкуры или какой-то рыбьей чешуи, то Спиридов мог бы подумать, что перед ним русский человек.

– Куаигугикакикс, танадгусаа, [уходите он готов], – грозно сказал воинственный туземец и стал всех выгонять прочь.

Зашла и вышла старуха, забрав с собой яркую лампаду. Спиридов выдохнул. Мало ли, может, они пришли прямо сейчас его убивать во славу какому-нибудь рыбьему богу.

Однако сильно расслабляться не стоило. Спиридов подгрёб под себя ноги, ощутил дискомфорт, но никаких повреждений не выявил. В целом болела только голова, затылок. А в остальном он в норме, хотя конечности и замлели.Но шум в голове уже позволял вспоминать, что произошло.