Текст книги "Девятый Будда"

Автор книги: Дэниел Истерман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 29 страниц)

Глава 33

– Я вижу, что девушка вам нравится, – заметил Замятин.

Теперь он говорил по-английски, выглядя расслабленным, цивилизованным, насмешливым. Человек благородного происхождения, не признанный отцом и лишенный прав и наследства, он все же сумел набраться утонченных манер. Или унаследовал их от отца вместе с кровью и славянскими губами?

– Она очень хороша собой, так что я не виню вас. Я сам когда-то имел на нее виды. Но женщины только отвлекают – вам следует это знать.

– Отвлекают от чего? От убийства?

– От реальной жизни, разумеется. От важных вещей. Ну же, подходите ближе, садитесь. Пришло время поговорить.

Кристофер взял подушку и сел лицом к Замятину, соблюдая при этом дистанцию: он не хотел быть слишком близко к этому человеку.

– Ваша преданность произвела на меня впечатление, майор Уайлэм, – признал Замятин. – Я не сентиментален, но должен признать, что вы удивили меня. Очевидно, нельзя не принимать в расчет основополагающие чувства. Я поздравляю вас. И сочувствую вам.

Хотя вы, наверное, думаете, что вам не нужно ни то, ни другое.

Кристофер молчал.

– Поверьте мне, – продолжал Замятин, – вашего сына забрали у вас не без оснований. Конечно, вам показалось по-другому. Но уверяю вас, ставки были настолько высоки, что вы вряд ли знали о них. Я не жду от вас одобрения тех причин, по которым был похищен ваш сын. Но я жду, что вы подтвердите, что то, что было сделано, было сделано исходя из высших мотивов. Не ради прибыли, не ради материального вознаграждения, но именно исходя из самых высоких побуждений. Вы можете осудить само действие, но вы должны понять, что оно было оправдано.

Кристофер все больше и больше наливался злостью.

– Я отец мальчика! – взорвался он. – Как вы, черт побери, можете рассчитывать на то, чтобы я проявил терпимость по отношению к тому, что вы сделали! Ничто не дает вам права похищать ребенка и тащить его за тридевять земель. Ничто.

– Мне больно слышать ваши слова, майор. Я рассчитывал, по меньшей мере, на признание того, что мое положение вызывает у вас понимание. Мы оба профессионалы, вы и я. Вы работаете во имя страны, я работаю во имя цели. Если бы я был вражеским солдатом, я бы наверняка имел право на ваше уважение. Но я сражаюсь во имя цели, которая выше всех этих мелких особенностей стран или наций – тех самых предрассудков, которые ведут к мировой войне. И все-таки вы отказываетесь оказать мне честь, которую бы вы оказали вражескому солдату.

– Солдаты рискуют своей жизнью в бою. Вы же организуете похищение ребенка, находясь на безопасном расстоянии. Вы посылаете других людей делать за вас грязную работу.

У Замятина покраснели щеки. Он тяжело посмотрел на Кристофера.

– А вы, майор Уайлэм, когда вы последний раз участвовали в сражении? Скольких людей вы убили или приказали убить в ходе разведывательных операций? Скольких агентов вы посылали с таким заданием? Для общего блага. Во имя империи. Не говорите мне о морали. Если ваше руководство завтра прикажет вам похитить русского ребенка ради того, чтобы сбросить наше революционное правительство, я не думаю, что вы проявите хоть секундное колебание.

Кристофер промолчал. Весь ужас заключался в том, что Замятин был прав. С самого начала работы в разведке до самого конца карьеры он всегда действовал, руководствуясь соображениями высшей необходимости. В позолоченных гробницах мертвые прислушивались к их разговору. На золоте и бронзе играли блики света. Кристофер чувствовал, как тесно прижимается к его ноге нож.

– Переходите к делу, – посоветовал Кристофер. – Вы пригласили меня не для того, чтобы мило поболтать? Что вам от меня нужно? – Он расслабился, приняв положение, из которого можно было легко и быстро дотянуться до рукоятки ножа.

Замятин в первый раз сделал движение руками, подняв их с колен, и поставил перед собой, прижав ладонь к ладони в почти религиозном жесте. Странно, но движение его было вполне естественным, хотя сам он и казался живым противоречием всему, что его окружало.

– Все, что мне от вас нужно, это незначительное содействие и чуть-чуть информации, – ответил он. – Вы были большим человеком. Не так давно вы занимали высший пост в индийском отделе британской разведки. Вы были прекрасно осведомлены о всех планах вашего правительства по отношению к региону, находящемуся к северу от Гималаев. Вы представляете собой целый склад информации. Честно говоря, майор Уайлэм, я считаю ваше присутствие здесь огромным добавочным призом. Когда я только начал наводить справки о вас и вашем сыне, я понятия не имел, кто вы такой. Представьте мое удивление и радость, когда я узнал, что вы – центральная фигура в той области разведки, которая представляет для меня наибольший интерес. Наверное, боги все-таки существуют. Наверное, они улыбаются мне.

– Я больше не работаю на британскую разведку. – Кристофер почесал колено, и пальцы правой руки поползли к рукоятке ножа.

– Я не согласен с вами. Если так, то каким образом вам удалось так быстро добраться до Индии? Кто сообщил вам, куда надо направляться и что надо искать?

Кристофер нервничал. Год вне разведки – не такой уж большой срок. Он все еще владел информацией, которая могла оказаться бесценной для Замятина и коммунистических сил Индии.

– Почему я должен что-то вам рассказывать? – спросил он.

Замятин улыбнулся.

– Пожалуйста, майор, не оскорбляйте мой интеллект. Карты легли не в вашу пользу: я прошу вас всегда иметь это в виду. Ваш сын сослужил свою службу. Признаю, что он еще может мне пригодиться. Но если учесть, как мне нужна информация, которой, как я знаю, вы владеете, то, возможно, мне будет выгоднее видеть вашего сына мертвым, нежели живым. Пожалуйста, подумайте об этом.

– Если он умрет, вы ничего от меня не добьетесь. – Пальцы Кристофера, укрытые почти прозрачной тенью, нашли рукоятку и начали постепенно вытаскивать нож.

– Конечно. Я не дурак. Но помните, что смерть может быть очень медленной. И помните о том, что существует альтернатива. Ваш отец заключил со мной сделку. Я хочу заключить сделку с вами. Ценой некоторой информации – очень важной информации – вы можете спасти жизнь своему сыну.

– Бога ради, он всего лишь ребенок!

– Все мы – дети. Вы, я, ваш сын. Мужчины остаются детьми, глупыми и незрелыми. Мир развивается очень-очень медленно. Мы только достигнем зрелого возраста к тому времени, когда на земле будет создано новое общество. Именно поэтому сейчас я должен действовать жестко. «Пожалеть розгу – испортить ребенка» – разве это не английская пословица? «Я должен быть жестоким, чтобы быть добрым». «Можно согнуть побег, но не дерево». Вы, англичане, нашли много способов выразить эту мысль.

– И то, что произошло сегодня, – отозвался Кристофер, – и было сгибанием побегов?

– Послушайте меня, – сказал Замятин. – С вашим миром покончено. Старый порядок сейчас сворачивают, как ковер. Вместо него стелят новый. Когда здание объявлено аварийным, вы не будете заклеивать обоями трещины и загонять гвозди в штукатурку. Вы просто снесете его. И используете мусор в качестве фундамента для нового здания. Разве вы не видите, что уже не важно, что проливается кровь, что сыновья теряют отцов или матери теряют дочерей. Все они станут фундаментом.

Он бросил на Кристофера почти просительный взгляд.

– Вы можете выбрать, кем вам быть, – продолжил он, – частью мусора или частью нового сооружения.

– А если я не хочу быть ни тем, ни другим? – поинтересовался Кристофер. Он уже извлек ручку ножа из ботинка. И медленно начал извлекать лезвие.

– У вас нет выбора. Вы должны стать или тем, или тем. Это решила за вас диалектика истории. Никого из нас не спрашивают, кем он хочет быть. Мы только можем выбрать, с какой стороной связать свою судьбу.

– А у убитых вами сегодня вечером монахов был выбор? Их спросили, хотят ли они присоединиться к вашей революции?

Замятин молча покачал головой. Он был похож на человека, несущего на плечах тяжелый груз. Он считал себя господом Богом.

– Это не революция, майор Уайлэм. Даже не первые признаки революционного волнения. Здесь нет городского пролетариата, нет капиталистической системы, подлежащей свержению. Здесь есть только боги, демоны и священнослужители.

Он вздохнул, словно провел всю жизнь, сгибаясь и кланяясь перед алтарями, зажигая свечи у ног старых богов.

– Им нужны новые лидеры, – продолжал он, – люди, которые уведут их от предрассудков. Вы хотите дать им школы, суды, лунки для игры в крикет. Но у них уже есть и книги, и законы, и игры. Все, что им нужно, – это свобода. Свобода от угнетения. Свобода от нужды.

– И вы им это дадите?

– Мы сделаем это возможным. Они сами дадут себе свободу.

– Как насчет свободы выбора?

Глаза Замятина сверкнули.

– Они получат ее вместе со всем остальным. Но сначала их надо оторвать от феодализма. Это будет болезненный процесс. Прежде чем он завершится, многие умрут. Но каждая смерть будет для масс еще одним шагом на пути к освобождению. Это неизбежно. Силы истории на нашей стороне.

Как истинный верующий, держащий в руках молитвенник или молитвенное колесо, Замятин бормотал слова своей собственной молитвы, обращаясь к Истории. Кристофер вспомнил слова Уинтерпоула: «Большевики говорят об исторической неизбежности точно так же, как иезуиты – о беспрекословном повиновении. У Истории нет чувств: ни жалости, ни любви, ни ненависти, ни радости, ни горя. Она идет по заранее определенному пути. И сохрани Бог тех, кто оказывается на ее пути».

Кристофер чувствовал, что оказался в духовной и эмоциональной ловушке. Он проделал огромный путь, чтобы спасти сына, но теперь для завершения задачи ему требовалось еще и предать невинных мужчин и женщин. Замятин не станет довольствоваться несколькими крупинками незначимой информации. Он найдет способ проверить слова Кристофера, и у него будут вопросы, на которые он захочет получить разумные ответы. И даже если Кристофер всех предаст, где гарантия, что русский сдержит свое слово? Люди для него были пешками, и Кристофер ни на минуту не сомневался в том, что Замятин не станет терять время на то, чтобы обеспечить безопасность ему или его сыну.

– Мне нужно время для размышления, – сказал он.

Нож уже был в его руке. Он держал его кончиками пальцев, готовясь прыгнуть на русского.

Замятин сжал губы. Свечи догорали. За окнами царила ночь.

– Я не могу предоставить вам время, – ответил он. – Его у меня просто нет. Вам придется принять решение сегодня вечером. Завтра я уезжаю в Монголию. Тибетский мальчик скоро станет богом. Ваш сын отправится со мной, хотя от вас зависит, вынесет ли он тяготы пути. Надеюсь, вы понимаете меня, майор Уайлэм?

– Я понимаю. – Кристофер встал.

– Я распоряжусь, чтобы вас отвели в вашу комнату. Если вам что-нибудь понадобится, управляющий проследит за тем, чтобы вам это доставили.

– Скажите мне, – попросил Кристофер, – зачем вы убили так много людей? У вас было соглашение с моим отцом. Вы получили то, что хотели. Разве необходимо было учинять резню?

Замятин встал и шагнул к Кристоферу.

– Ваш отец нарушил наш договор, – объяснил он. – Он сказал, чтобы я уходил, приказал своим монахам вышвырнуть меня. Я боялся чего-то подобного с того самого момента, как я узнал, что Царонг Ринчопе привел вас сюда. Ваш отец позволил эмоциям вмешаться в дело. Полжизни он подавлял в себе страсти, а затем допустил оплошность. Он был таким же ребенком, как мы все. У меня нет времени спорить. Не повторяйте его ошибок.

Кристофер решил, что не повторит. Он крепко сжал нож, замахнулся и кинулся на Замятина. Нож скользнул рядом с рукой Замятина, разрезав рукав, и Замятин рванулся в сторону, разрывая ткань. Кристофер упал на подушки, сумев удержать нож в руке.

Замятин неуклюже упал набок. Подушки мешали ему, затрудняли его движения; он попытался отползти от Кристофера. Кристофер предпринял вторую попытку.

Замятин перехватил левой рукой кисть Кристофера и, тяжело дыша, пытался отвести острие от своей груди. Нож был в двух-трех сантиметрах от него. Кристофер навалился на Замятина всем телом, пытаясь довести дело до конца. Его душила ярость – она придала ему силы, но лишила возможности трезво оценивать ситуацию. Он выругался, когда Замятин ударил его коленом в живот, отбросив назад, к стоявшим на полу свечам. Свечи опрокинулись на подушки. Тонкая ткань сразу вспыхнула, огонь перекинулся на соседнюю подушку.

Кристофер зарычал от ярости, когда русский оказался на нем. Нож все еще был у него, но Замятин прижал его руку с ножом к полу, поставив на нее колено. Несмотря на внешность, он оказался опытным бойцом. Кристофер левой рукой ухватил русского за горло, пытаясь сбросить его с себя, оттолкнуть назад. Но руки Замятина были свободны, и он ударил Кристофера по шее – тот затих и выронил нож из ослабивших хватку пальцев.

Замятин схватил нож и медленно начал опускать его, пока не коснулся шеи Кристофера. Из-под лезвия показалась кровь. Сзади огонь лизал подушки, едкий дым щипал глаза.

Русский собирался убить его – Кристофер прочитал это в его глазах. Он тяжело дышал, боль вызвала еще один приступ дикой ярости. Кристофер внезапно понял, что Замятин ненавидит его. Он вспомнил его взгляд, когда Кристофер вошел в комнату, вспомнил проскользнувшую в его глазах враждебность. И теперь он понял причину этой ненависти. Русский, от которого отказался его собственный отец, ненавидел его за ту любовь, которую он испытывал к Уильяму. Дело вовсе не в Истории, подумал Кристофер, просто этот ублюдок пытается таким образом отомстить своему отцу.

Внезапно кто-то вбежал в комнату. Наверное, заметили огонь. Один из монахов оказался сообразительнее других и сорвал толстую портьеру, которую тут же бросил на огонь. Остальные стали затаптывать разрозненные языки огня и разбрасывать уцелевшие подушки, чтобы огонь не перекинулся и на них. Прошло меньше минуты, а монахи уже успели остановить пламя.

Огонь погас, и в зале, освещенном лишь немногими уцелевшими свечами, стало темно. Замятин продолжал прижимать нож к горлу Кристофера, стоя над ним на коленях. На пол стекала тонкая струйка крови.

Монахи замерли и плотно обступили Замятина и Кристофера. Кристофер ощутил, что внутри Замятина идет борьба. Он хотел убить Кристофера, но понимал, насколько ценную информацию может получить от него. Постепенно дыхание его становилось более спокойным, пальцы, крепко сжавшие рукоятку ножа, постепенно разжимались. Внезапно он отвел нож в сторону и встал.

– Встаньте! – рявкнул он.

Кристофер поднялся на ноги, морщась от боли.

– У вас осталось несколько часов, Уайлэм. Решение принимать вам. Но будьте уверены, что, если вы откажетесь сотрудничать с нами, вашему сыну придется плохо. Мне нужны имена, адреса, коды, методика действий. Мне нужны все детальные данные, которые ваши люди собрали по индийским коммунистам. Я хотел бы знать, что замышляет в Тибете ваш агент Белл. О том, что еще меня интересует, вы уже догадываетесь. Можете рассказать мне все или только чуть-чуть: отношение к вашему сыну будет соответственным. Любая маленькая шутка, один обман, и я перережу маленькому ублюдку горло вашим собственным ножом.

Он повернулся и отрывисто бросил одному из монахов:

– Отведите его в его комнату. Закройте двери и выставьте охрану. Если есть потайная дверь, найдите ее и заблокируйте. Если он исчезнет, отвечать придется вам – и, Бог свидетель, вы за это заплатите. Завтра утром сразу ведите его сюда.

Эхо, подхватившее его голос, побродило среди гробниц и стихло. Утро должно было наступить через семь часов.

Глава 34

Уильям был испуган. Конечно, это было уже знакомое чувство. Он жил в страхе с того самого момента, когда на них напали у церкви. С тех пор время для него остановилось, и он не мог сказать, сколько прошло часов или недель с того дня. Он знал лишь одно: то, что началось как дурной сон, превратилось в бесконечный кошмар, и он отчаянно желал очнуться от кошмарного сна.

Мальчик очень ярко помнил каждое событие прошедших недель, что было нехарактерно для его возраста: убийство отца Миддлтона, то, как какие-то люди запихивали его в машину, сумасшедшую езду сквозь снег и туман в какой-то порт. Там они сели на судно, и все трое похитителей всю дорогу так и оставались нервными и необщительными. Он особенно боялся одного из них, худого, который отдавал приказы. Они попали в шторм, едва не погибнув среди волн высотой с дом. Он не знал, где они высадились на берег.

Дальше его сопровождал только худой. Недалеко от места высадки их ждал аэроплан. Они сначала летели на север – он умел ориентироваться по Солнцу и Полярной звезде, – а затем на восток. Вспомнив все познания в географии, он решил, что они летели над Россией. Они часто совершали посадки, чтобы заправиться, и несколько раз садились и чинили самолет. Через какое-то время они повернули на юг.

Он был полностью вымотан по прибытии в Индию, но он возненавидел приют, в который его привели, хотя там у него была возможность выспаться в кровати. Он вспоминал преподобного Карпентера с содроганием. Дальнейшее путешествие было ужасным. Мишиг, командовавший небольшим караваном, был настоящим зверем – он измучил его во время перехода.

В монастыре ему все показалось каким-то нереальным. Повсюду были страшные изображения и статуи, повсюду были худые бритоголовые люди, смотревшие на него как на цирковое животное. Старик, говоривший по-английски и утверждавший, что он его дедушка, сказал ему, чтобы он не боялся, но Уильям не мог ничего с этим поделать: он чувствовал себя одиноким, озадаченным, потерянным. Даже другой мальчик, говоривший с ним на непонятном языке, и женщина, беседовавшая с ним с помощью дедушки, не смогли развеять его страхи.

Но сегодняшний день был самым худшим. Они пришли за ним и другим мальчиком, Самдапом, посреди ночи и протащили их по этому ужасному мосту. Он видел, как убивали людей, десятки людей. А потом привели его отца, и это разбило его последние надежды. Если его отец тоже был в руках этих людей, то кто же придет за ним и спасет его?

Глава 35

Чиндамани уговорила Царонга Ринпоче, чтобы ей разрешили отвести детей в свою комнату. У двери выставили двух сторожей, ни одного из которых она не знала. Ринпоче ушел, предупредив, что вернется рано утром.

Ее старая нянька Сонам была здесь. Чиндамани нашла ее за кроватью, где она пряталась, когда Чиндамани ушла. Старая ама-ла была постоянной спутницей Чиндамани с того самого дня, когда ее привели в монастырь из деревни в провинции Цанг, где она родилась. Это было шестнадцать лет назад.

Сонам уже тогда была старой, сейчас же она была древней старухой. Она служила двум инкарнациям богини Тара, купала и кормила их в младенчестве, ласкала их, когда они были детьми, решала проблемы, связанные со взрослением, и выслушивала их жалобы, когда они становились взрослыми. Двадцать лет назад она набальзамировала предшественницу Чиндамани и одела в лучшие одежды, прежде чем положить в маленькую гробницу, приготовленную для нее в храме Тары. Четыре года спустя ей привели Чиндамани, крошечную девочку, трогательно прижимавшую к себе деревянную куклу и молившую, чтобы ее отправили обратно к матери. Кукла была все еще с ними, постаревшая и нелюбимая. Маленькая девочка тоже была здесь.

– Что нам делать, ама-ла? – обратилась Чиндамани к старухе.

Решимость покинула ее, когда она оказалась в комнате Тхондрапа Чопхела и увидела раскачивающиеся в тенях тела. Она рассказала Сонам очень немногое из того, что видела: этого было достаточно, чтобы удовлетворить любопытство старухи, и недостаточно для того, чтобы испугать ее.

– Сделать? Что мы можем сделать? – прошипела сморщенная старуха. Маленькие черные глазки беспокойно заметались, как рыбы в аквариуме, на высохшем пергаментном лице. Она все еще носила традиционную прическу, состоявшую из ста восьми косичек, но с годами косички становились все тоньше и тоньше, не говоря уже о том, что волосы становились все жирнее. Все зубы давно выпали, но она не жаловалась: она всю жизнь прожила на чае и цампе и никогда не пробовала – да и не хотела, – мясо и рыбу. В ладонях она держала молитвенное колесо, нервно вращая его скрюченными пальцами.

– Ты говоришь, что Царонг Ринпоче низложил чужеземца-трулку, – продолжала она. – Ха! Это ненадолго. Куда ему тягаться с чужеземцем. Я помню этого Царонга с того времени, когда он был еще мальчиком. Он всегда был противным. Он любил ловить мух и отрывать у них сначала крылья, затем ноги, потом головы. Методичный маленький ублюдок. Когда его пороли за это, он всегда оправдывался, утверждая, что делал это мухам во благо – возможно, их теперь ждет более удачная реинкарнация и они могут стать стрекозами, бабочками или летучими мышами. Он скверный человек, и его не любят. Никто не поддержит его. Дорже Лама скоро опять возглавит монастырь.

Чиндамани тяжело вздохнула. Она не хотела причинять пожилой женщине боль. Но ей необходимо было узнать хоть часть правды.

– Дорже Лама мертв, ама-ла, – прошептала она.

– Мертв? Что с ним случилось?

Чиндамани рассказала о том, что сообщил ей Царонг Ринпоче. Это было нелегко, и она закончила рассказ в слезах. Самдап наблюдал за ней, чувствуя, как нарастают в нем страх и ярость.

– Убит? – переспросила Сонам. – О-о! Это будет стоить Царонгу Ринпоче сотни жизней! В следующий раз он родится бескрылой мухой, вот увидишь. И когда это произойдет, я наступлю на него.

Все ее представление о мире разлетелось вдребезги. Ей понадобилось время, чтобы привыкнуть к настоятелю-чужеземцу, но в конце концов он начал нравиться ей.

– Мы все в опасности, ама-ла. Здесь человек с севера, бурят. Он хочет забрать с собой повелителя Самдапа и внука настоятеля.

– А ты, мое сокровище, что они хотят от тебя? – Старая нянька протянула высохшую руку и ласково погладила Чиндамани по волосам.

– Я думаю, что Царонг Ринпоче убьет и меня, – ответила Чиндамани настолько спокойно, насколько могла. – Он знает, что, если я захочу, то могу собрать вокруг себя монахов, что я могу положить конец его играм. Но он этого не допустит. Как и бурят. – Она замолчала, взяв руку Сонам в свои руки и крепко сжав ее.

– Они не дотронутся до тебя! – воскликнул Самдап, подойдя к Чиндамани. – Я не позволю им это сделать. Я нужен им. Я не буду им подчиняться, если они сделают тебе больно.

Чиндамани взяла мальчика за руку.

– Спасибо, Самдап. Я знаю, что ты сделаешь все, что в твоих силах. Но ты не сможешь их остановить. Царонг Ринпоче боится меня. У меня есть сила, которой нет у него: – я – воплощение, а он – нет.

– И я – воплощение! Я могу...

– Да, Самдап, любовь моя, но ты к тому же еще ребенок. Дорже Лама был воплощением, но они убили его. Другие не осмелились бы поднять на него руку. Вспомни, как они привели тебя обратно, когда ты пытался убежать вместе с Тобченом Геше.

Самдап нахмурился и снова сел, вспомнив свою беспомощность и ту легкость, с какой Тхондрап Чопхел привел его обратно в монастырь.

Чиндамани повернулась к Сонам.

– Послушай, ама-ла, – сказала она. – Слушай внимательно и не суетись. Мне надо бежать отсюда. И я должна забрать детей с собой.

– Ты одна? Ты и мальчики? Вы даже не сможете пройти через перевал.

– Нет, не одна, – ответила Чиндамани. – Они не убили сына настоятеля. По крайней мере... – Она задумалась. – Он был жив, когда нас увели из комнаты. Если я смогу добраться до него... Я уже приготовила одежду и запасы, необходимые для путешествия, и спрятала их.

– А как ты выберешься из Дорже-Ла? – прокаркала старуха. Она уже все знала о Кристофере. В течение двух последних дней Чиндамани только о нем и говорила. – Сегодня никто в монастыре не заснет. Ты знаешь, что спуститься вниз нельзя даже при помощи веревок. У вас нет крыльев, вы не птицы. Может, этот Ка-рис То-фе волшебник? Может быть, он умеет летать, как Падма-Самбхава? Или, может быть, он лунг-па, который может пробежать несколько сотен километров в день и исчезнуть отсюда прежде, чем его хватятся?

– Нет, – покачала головой Чиндамани. – Ничего такого он не умеет.

– Как и я, – пробормотала нянька. – Как и ты, если уж на то пошло. Только потому, что богиня Тара...

– Не впутывай сюда богиню Тару, Сонам, – резко ответила Чиндамани. – Я никогда не говорила о волшебстве и не говорю о нем сейчас.

– Но тебе понадобится волшебство, если ты хочешь выбраться отсюда незамеченной. И еще более сильное волшебство, чтобы исчезнуть, прежде чем этот Царонг Ринпоче начнет искать тебя. Да какой он Ринпоче! Он такой же Ринпоче, как я – задница яка.

Старуха захихикала – она могла откровенно говорить со своей подопечной, хотя та и была воплощением богини Тары.

– Ама-ла, это серьезно. Мы не можем ждать. Разумеется, ты должна знать какой-то выход, которого не знаю даже я. Может, секретный проход, вырубленный в скале. Разве ты не упоминала...

– Упоминала? Что я упоминала? Я ничего не упоминала. – Сонам внезапно стала серьезной. Ее маленькие глазки не останавливались ни на секунду. Она не могла смотреть Чиндамани в глаза. Она знала, каким будет следующий вопрос.

– Сонам, дорогая, подумай, пожалуйста, – начала уговаривать ее Чиндамани. – Много лет назад, когда я была маленькой, ты говорила мне о проходе, который был сооружен, когда строили Дорже-Ла, о секретном туннеле, связывающем монастырь с перевалом. Ты говорила, что он спускается сквозь скалу. Это правда? Такой проход существует?

Казалось, старуха поежилась.

– Нет, – ответила она. – Такого пути нет. Я говорила неправду, так, сказки для маленькой девочки. Нельзя верить всему, что говорит тебе старая ама-ла.

Но Чиндамани слишком хорошо знала свою няньку, чтобы той удалось хоть на секунду ввести ее в заблуждение.

– Ама-ла, пожалуйста – ведь ты сейчас врешь. То, что ты тогда рассказала мне, правда – я чувствую это по твоему голосу. Пожалуйста, не лги мне. На это нет времени. Где проход? Как мне его отыскать?

Сонам взяла Чиндамани за руку и начала пальцами массировать ей ладонь. Она выглядела испуганной.

– Я поклялась, что никому не скажу, – произнесла она. – Мне рассказало твое предыдущее тело. И я не знаю, кто рассказал ей.

Маленькая старушка глубоко вдохнула воздух. Ее пульс участился, и она вспотела.

– Есть проход под гон-кангом, – прошептала она.

Чиндамани пришлось нагнуться к ней, чтобы разобрать ее слова. Самдап подошел к ним и сел рядом. Уильям следил за ними, сидя у стены. Ему хотелось знать, о чем они говорят. Он чувствовал в их голосах страх и волнение, но не мог разобрать ни слова.

– Длина коридора около ста метров, – продолжала Сонам. – Потом начинается врезанная в скалу лестница, ведущая вниз, к подножию горы. Ее называют ступенями Ямы, не знаю, почему. Они ведут к месту под перевалом, которого не видно из монастыря. Лестницу построили во времена древних правителей, тысячи лет назад.

Чиндамани предположила, что «древним правителем» был Ланг Дарма, а лестница была сооружена для того, чтобы можно было покинуть монастырь в случае опасности и настоятель мог бы спастись при нападении. Это было сотни лет назад, когда буддизм был в опасности и его пытались уничтожить по всей стране.

Самдап радостно хлопнул в ладоши.

– Это замечательно, – воскликнул он. – Чиндамани знает множество секретных проходов в гон-канг. Все, что нам надо, это добраться туда, и мы спасены. Они никогда не узнают, каким путем мы пошли.

Но старуха яростно затрясла головой. Она трясла ей с такой силой, что казалось, будто шея вот-вот не выдержит и голова, все еще дергаясь, упадет на колени Чиндамани.

– Нет, мой повелитель, нет! – крикнула она. – Ты не должен идти этим путем. Я не все вам рассказала. – Она снова сделала паузу, словно набираясь смелости, чтобы рассказать остальное. – Сотни лет назад, – начала она, – когда сюда пришел первый Чодже, он принес с собой из Лхасы несметные сокровища – золото, и серебро, и драгоценные камни, – чтобы из них сделали ритуальные одежды, в которых он впадает в состояние транса. Вы видели их на нем, когда он, находясь в лха-кханг, входит в это священное состояние и им руководят боги.

Чодже был оракулом Дорже-Ла. В состоянии мистического транса он мог общаться с духами или самими богами и передавать их сообщения другим людям. Церемонии, в которых он участвовал, проходили только несколько раз в году, но они были наиболее волнующими среди всех церемоний монастырского календаря.

Его регалии действительно были впечатляющими: огромная шапка, настолько тяжелая, что двое монахов держали ее во время ритуала, была усыпана рубинами, изумрудами и аметистами; трон, на котором он сидел, был инкрустирован самыми разнообразными драгоценными камнями и покрыт чистым золотом. Гигантское зеркало, предсказывающее будущее, было сделано из серебра и обрамлено драгоценными камнями высшего качества.

– Ты никогда не задумывалась, – продолжила ама-ла, – где хранят все эти драгоценности между церемониями? Тебе никогда не хотелось рассмотреть их получше?

Чиндамани покачала головой. Церемония с участием оракула в пропитанной благовониями тьме лха-кханга всегда наполняла ее благоговейным страхом, и она никогда не искала более близкого контакта с мрачным миром божеств, который он представлял.

– Этот секрет известен лишь нескольким людям, – прошептала старуха. – Самому Чодже, его помощникам и настоятелю. И, конечно, мне – хотя никто из них не знает об этом.

Чиндамани оборвала ее:

– Я всегда предполагала, что они лежат в комнате Чодже. Или в том зале в старом храме, куда он ходит медитировать.

Сонам покачала головой:

– Так думает большинство людей. Но все время эти вещи лежат в другом месте. В маленькой комнатке, находящейся прямо под гон-кангом.

Она посмотрела Чиндамани в глаза. Девушка видела страх во взгляде старухи, это был именно страх, все сильнее сжимающий ее в своих объятиях. Теперь и она почувствовала этот страх, обнаженный, осязаемый, зовущий ее к себе.

– Чтобы пройти к туннелю, – продолжала старуха, – тебе придется пройти через комнату, в которой хранятся сокровища оракула. Ты понимаешь? Тебе придется пройти через эту комнату.

– Ама-ла, я не понимаю, – взмолилась Чиндамани. – Ну и что здесь такого? Мне не нужны его драгоценности. Они останутся в целости и сохранности. Мы даже не будем их рассматривать. Боги не обидятся. Какая опасность может заключаться в том, что мы просто пройдем через комнату?

Старуха содрогнулась. Чиндамани ощутила, как у нее самой побежали по коже мурашки. Чего боится ама-ла?

– Разве ты не понимаешь? – взмолилась Сонам хныкающим, дрожащим от страха голосом. – Они поставили там стража. Давным-давно, когда они спрятали там сокровища, они поставили стража. Он там уже более пятисот лет. И он все еще там.