Текст книги "Имя Зверя"

Автор книги: Дэниел Истерман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 31 страниц)

Глава 71

Время замерло. Люди, столпившиеся вокруг тела отца Юанниса, застыли. Айше почувствовала, что дышать стало трудно. Она старалась вздохнуть, пыталась удержать подступающую к горлу тошноту. Она взглянула на Фишави, затем снова на дверь. Внезапно церковь затряслась. Раздался рев тяжелых автомобилей и топот бегущих ног. Она слышала, как кто-то рядом с ней бормочет молитву. Одна из сестер рыдала.

Дверной проем опустел. По обеим сторонам двери на страже встали двое мухтасибов, очевидно не замечая крови, растекающейся вокруг их ног. Казалось, прошла вечность. Затем в проходе появилось новое лицо – высокий, красивый человек, безукоризненно одетый. Айше сразу же поняла, кто это. Светлая борода, голубые глаза, надменные, неулыбающиеся губы.

На его лице не было никакого выражения. Во взгляде – ужасная пустота, чистота веры, не ведающей чувств или умертвившей их. Он мог убивать во имя своего Бога с легкостью. Его руки были нежными и холеными; он был изящен и опрятен, не забывал об обрядах очищения, тщательно соблюдал все заповеди, кроме сострадания.

Рай, к которому он стремился, был пустотой, белой как снег, ужасной для всех, кроме правоверных.

Он очень долго стоял в дверях, но не в нерешительности, а желая подавить их своим присутствием как приговором.

Голландец выкрикнул приказ одному из двоих мухтасибов. Тот отдал честь и отступил в сторону. Через мгновение в дверях появился Бутрос. Он выглядел уничтоженным, страдающим. Он не был узником – по крайней мере их узником. Он пришел к Голландцу по своей воле и был принят. Если все будет хорошо, сегодня вечером его мать и отец окажутся на свободе. А англичанин будет мертв. Даже сейчас он не знал, что для него важнее, – свобода для родителей или смерть Ханта.

Бутрос указал на Айше. Голландец кивнул и сделал два шага в ее сторону. Сейчас его глаза глядели на нее. Бутрос тащился за ним как побитая собака. Ему дали чистую одежду, он больше не дрожал, и от него не несло вонью. Он попытался взглянуть на Айше, но не смог. Ради нее он предал самого Бога.

– Схватите этих людей, – приказал Голландец. – Уведите их вниз.

В храм хлынули вооруженные до зубов мухтасибы. Они рыскали по церкви, хватая всех, кого находили.

Доктор Фишави вышел вперед. Айше видела, что он дрожит от негодования.

– Вы не имеете права, – запротестовал он. – Это христианская церковь. Святилище. Все эти люди – ахль эль-дхимаа, им гарантирована защита мусульманского государства.

Голландец ничего не сказал. Фишави продолжал настаивать.

– Вы слышите меня? – напирал доктор. – Закон четко определяет отношение к христианам и христианским церквам. Халиф Омар не молился в церкви Святого Гроба из боязни, что она будет превращена в мечеть.

– Здесь не церковь, – сказал Голландец. – Вы и ваш Народ Книги нелегально превратили ее в госпиталь. Со всеми вытекающими последствиями. – Он вытянул открытую руку.

– Госпитали – тоже священные места, – протестовал доктор. – Здесь больные. Умирающие.

– Мертвые, – бросил Голландец. Подошедший мухтасиб вложил ему в руку пистолет. Голландец поднял оружие и выстрелил доктору в лицо.

Одна из сестер закричала. Другая упала в обморок. Голландец вернул пистолет мухтасибу и кивнул. Мухтасиб подошел к женщинам и застрелил их в упор. Бутрос отвернулся в угол, и его вырвало.

– Ты, – приказал Голландец Айше, – подойди ко мне. Встань рядом со мной.

Бутрос, вытирая рукой рот, подошел к Айше, но она не замечала его.

Мухтасибы нашли вход на лестницу и устремились в госпиталь. Когда последний из них исчез в проходе, Голландец схватил Айше за руку и потащил ее к лестнице.

– Сюда, – приказал он.

Склеп заполнили мухтасибы. Почти весь персонал был уже выстроен вдоль стены. Больных грубо поднимали с кроватей в палатах.

Голландец подозвал мухтасиба, который, судя по всему, руководил операцией.

– Других тоже, – сказал он, указывая на пациентов. – Никаких исключений. Затем принесите бензин. Сожгите все. Все здание.

– Некоторые из них не могут стоять, они слишком больны, – заметил мухтасиб.

– Я сказал: «Никаких исключений».

Мухтасиб проглотил комок, повернулся и приказал своим людям вытаскивать всех из кроватей.

– Здесь есть девочка, – раскрыла рот Айше. – Маленькая девочка. Она не сделала ничего плохого. Пожалуйста, не трогайте ее.

– Ты слышала, что я только что сказал своему лейтенанту?

– Да, но это невозможно... Больные... Ребенок...

Голландец повернулся и посмотрел на нее. Его глаза были суровыми и непреклонными, как каменные.

– Что хуже – болезнь тела или духа? – спросил он. – Эти люди заразны. Если им позволить бродить на свободе, они заразят остальных.

– Вы ничего о них не знаете. Это просто больные люди. Не их вина, что они оказались здесь.

– Вина? Кто говорит о вине? Ангелов не будет интересовать твоя вина, когда они будут допрашивать тебя после смерти. Они спросят: «Ты выполняла законы? Ты молилась, когда было время молиться? Постилась? Совершила паломничество?» Понятие вины придумали на Западе. Что за невежество!

Айше смотрела, как мухтасибы вытаскивают пациентов из постелей. Большинство были слишком слабы и не стояли на ногах. Их грубо тащили по полу и сваливали у стены. Отца Григория тоже привели и поставили вместе с персоналом. Айше оглянулась, когда один из мухтасибов вышел из палаты с Фадвой. Девочка была в сознании и плакала от страха. Айше бросилась к ней, но Голландец крепко схватил ее за руку, не выпуская.

– Ради Бога! – закричала Айше. – Она не убийца и не блудница. Ей только девять лет! Религиозные законы не распространяются на нее. Она не может отвечать за свои поступки.

– Идем со мной, – сказал Голландец. Крепко держа ее за руку, он повел ее через главный зал к высокому шкафу.

– Открой его, – приказал он.

Шкаф был набит медикаментами – бинтами, шприцами, лекарствами. Голландец осмотрел полки и взял бутылку со спиртом. С другой полки он достал флакон с дистиллированной водой. Найдя мензурку, он почти доверху налил в нее воды.

– Это чистая вода, – сказал он. – В отличие от той, которую пьют все жители этого города. – Он открыл бутылку со спиртом и осторожно капнул из нее в мензурку.

– Отпей, – сказал он.

Айше не пошевелилась.

– Я сказал – пей.

Подняв мензурку, она отпила маленький глоток.

– Ты чувствуешь что-нибудь? – спросил он.

– Нет, конечно нет. Только воду. – Ее сердце учащенно билось. Она не могла думать ни о чем, кроме Фадвы. Что замышляет этот маньяк?

Он еще капнул в мензурку спирта:

– Пей.

Айше сделала еще глоток.

– По-прежнему никакого вкуса?

Она покачала головой.

– Вода разрешена законом, – сказал Голландец. – Спирт – это алкоголь и поэтому запрещен. Это просто демонстрация. Итак, от одной капли алкоголя вода не становится запрещенной. Она не опьянит никого, значит, причины запрещать ее у нас нет. Две капли в стакане тоже не опьяняют. А четыре капли? А восемь? А сотня капель? Я уверен, что сотня капель спирта тоже не опьянит человека. Так на чем же нам остановиться? В какой момент вода станет запрещенной жидкостью? Если ты ступил на путь компромиссов, всегда легко добавить еще каплю. И еще. Пока алкоголя в стакане не станет больше, чем воды. Если я прикоснусь к тебе – это нехорошо, но не нарушение закона. Если я поцелую тебя, это достойно порицания, но еще не прелюбодеяние. Где же остановиться? Да и зачем останавливаться?

Он замолчал и, протянув руку, погладил ее по щеке. Его прикосновение показалось Айше чудовищным. Она отшатнулась, но Голландец повернул руку и погладил ее кожу тыльной стороной ладони, даже не улыбнувшись.

– Скажи мне одну вещь, – произнес он, – и, возможно, я отпущу тебя. Где мне найти Тома Холли? Он здесь? Он еще не вышел на связь с твоим другом Майклом Хаитом?

Айше молчала.

– Пойми: я все равно его найду. Его видели сегодня утром по пути в Каир. Тебе будет легче, если ты расскажешь мне, где и когда они должны встретиться.

Айше по-прежнему молчала.

– Ну хорошо. Посмотрим, удастся ли тебя разговорить.

Он повернулся к ней спиной и прошел через комнату туда, где у стены были выстроены персонал и пациенты.

– Вот эту, – сказал он, указывая на Фадву. Мухтасиб вытащил ее из строя. Из ран девочки снова текла кровь. Глаза были крепко закрыты от боли.

Голландец положил руку на шею Фадвы.

– Она будет первой каплей, – сказал он, поворачиваясь к Айше, которую сейчас держал Бутрос.

Огромная ладонь Голландца с легкостью обхватила хрупкую детскую шейку. В толпе произошло движение. Какой-то старик протиснулся между мухтасибами и приблизился к Голландцу. Это был отец Григорий.

– Оставь ребенка в покое, – сказал он. – Возьми меня вместо нее.

Голландец ослабил хватку и долго смотрел на священника, как будто оценивая, кто из них весит больше.

– Я тебя знаю, – сказал он наконец. – Тебя зовут Григорий. – Он отпихнул Фадву в руки мухтасиба и подошел к священнику.

– Ты так стремишься увидеть своего Бога?

Григорий ничего не сказал.

– Твоя жизнь за ее жизнь. Ты этого хочешь?

Старик кивнул.

– Ладно.

Голландец протянул руку за пистолетом и велел Григорию встать на колени. Старик выполнил приказ со всем достоинством, на какое был способен, несмотря на боль в спине и ногах. Разве теперь боль что-нибудь значила? Голландец приставил ствол ко лбу священника. В это мгновение Григорий поднял голову, посмотрел прямо в его глаза и прошептал что-то очень тихо – так тихо, что его слышал только Голландец. Айше увидела, как от щек Голландца отхлынула кровь и дикая ярость исказила его лицо. Он нажал на спуск. Старик повалился как старая тряпичная кукла, и его седые волосы окрасились кровью.

Голландцу, похоже, потребовалось огромное усилие, чтобы восстановить контроль над собой. Его голова дрожала, щеки и губы побелели, глаза смотрели в разные стороны. В тишине, последовавшей за выстрелом, он долго стоял над телом старика, как будто ожидая, что тот пошевелится. Но отец Григорий лежал неподвижно, и вокруг его головы растекалась лужа крови.

Внезапно Голландец повернулся и схватил Фадву. Ярость его прошла, и он был уже хладнокровен. Его взгляд скользнул по склепу.

Айше закричала, но он не обратил на нее внимания. Девочка не могла стоять на ногах. Голландец быстро поднес пистолет к ее виску. Его рука больше не дрожала. Он снова посмотрел на Айше.

– Первая капля, – повторил он и нажал на спуск.

Айше вырвалась из рук Бутроса. В слепой, безрассудной ярости она бросилась на Голландца, но он был готов к этому и сшиб ее с ног одним ударом. Она упала на пол.

Голландец снова поднял пистолет, но в это мгновение к нему подскочил Бутрос, схватив его за руку и отведя ее назад.

– Я вспомнил! – закричал он. – Теперь я вспомнил! Они говорили о радиограмме. О радиограмме из Лондона. Она положила ее в карман, я видел это своими глазами. Они думали, что я сплю, но я не мог заснуть из-за боли. И я все слышал.

Оставив Голландца, Бутрос подошел к Айше. Не осмеливаясь заглянуть ей в глаза, он неловко засунул руку в карман ее пальто, затем в другой и наконец вытащил еще не успевший высохнуть комок бумаги. Положив комок на пол, он осторожно развернул его. Бумага немного порвалась, но текст был цел: «Санта-Клаус будет в Сахарном Дворце между 15.00 и 22.00 с 31 по 1-е число».

Айше в ужасе посмотрела на Голландца. Он мрачно улыбался.

– Что такое Сахарный Дворец? – спросил он низким голосом. – Где это?

Айше вспомнила свой собственный голос в мертвой тишине Булака, задающий тот же вопрос. Ответ был очень прост. Она покачала головой.

– Не знаю, – солгала она.

Бутрос поднял глаза от клочка бумаги на полу. Сейчас ему все стало ясно. Он помнил обрывки разговора, подслушанного той ночью, голоса в темноте, луч фонарика, боль в плече, муки ревности. Какая ужасная вещь – ревность!

– Кафе «Сукария», – прошептал он. – Они встречаются в «Сукарии».

Он повернулся к Айше.

– Прости меня, Айше, – сказал он. – Ядолжен был это сделать. Ради тебя.

Но она даже не слышала его слов.

Глава 72

Он попал в город, полный напуганных людей и крика. Никто не обращал на него внимания, все были поглощены собственным страхом. Все, чего он хотел, – тишины, небольшой передышки, чтобы обдумать все произошедшее. Но голоса и бубны оглушали, и голова у него шла кругом в той запрудившей улицу толпе.

Направляясь к кафе, Майкл пытался смешаться с толпой, но обнаружил, что не может сделать этого с обычной легкостью. Улицы вокруг Азхара были завалены снегом, и каждый дюйм пространства занят просителями и жалобщиками, выпрашивающими фатву или пересмотр судебного дела. Здесь обсуждались юридические и духовные проблемы, и шейхи, сидевшие день и ночь, оглашали законы, вызывали свидетелей, подписывали судебные решения, просматривали книги законов, выдирая из Корана цитаты, подходящие к случаю.

Майкл пробирался по улицам, проталкиваясь мимо людей с расширенными глазами, суетящихся, беспрерывно шевелящих губами, бормочущих молитвы и заклинания. Их головы были покрыты маленькими вязаными шапочками или высокими капюшонами джалабий, на ногах была самая разнообразная обувь, даже сандалии; приходили сюда и босиком по снегу. Люди, стоявшие или сидевшие на корточках на углах улиц и у фонтанов, скапливались в беспокойные группы: эти ищут самого надежного шейха для заключения контракта, те – нужного муфтия для аренды земли. И над всем, над каждой сделкой и каждым приговором висит страх. Никто не говорит здесь о чуме, никто не упоминает о смерти. Она приходит без напоминания.

Снаружи кафе казалось тихим. Здание было знакомым, таким знакомым, что Майкл мог бы нарисовать его с закрытыми глазами. Когда-то они с Томом Холли провели здесь много времени в беседах. Тогда он завидовал Тому – прочности его брака, непоколебимой верности его и Линды друг другу. Тогда с ним была Кэрол и в душе – пустота. А сейчас была Айше, но мир больше не был упорядоченным и понятным. По крайней мере, ни для него, ни для Тома.

Он долго следил за входом в кафе, бродя на порядочном расстоянии, как человек, которому некуда идти. За это время в кафе вошло и вышло только несколько посетителей – все мужчины в потрепанной одежде. Когда он в последний раз был здесь, люди больше следили за своей внешностью. Магазины по обеим сторонам улицы были пусты. Торговля текла вяло, покупатели боялись тратить те немногие деньги, которые сумели выцарапать из банков. Но хозяева по-прежнему сидели на каменных стульях, куря, читая Коран или произнося молитвы, и свет флюоресцентных ламп мерцал на их лицах. Майкл внимательно разглядывал их, пытаясь заметить признаки чрезмерного внимания или беспокойства.

Он сознательно рисковал, придя сюда, но выбора у него не было. Если Касима Рифата заставили говорить, Абу Муса знает, что они должны встретиться с Холли. Он знает дату и время. Единственное, чего он не знает, – значение слов «Сахарный Дворец». Догадается ли он? А может, он знает, что «Сукария» – место, где они постоянно встречались? Майкл надеялся, что нет. А Голландец? Что он знает? Сможет ли он выследить его здесь? Если Том добрался, то он уже сидит внутри и ждет. Только спустя час Майкл решился.

Санта-Клаус сидел за их старым столиком в задней части кафе. Он ничем не выдал, что узнал посетителя, но Майкл знал, что Том заметил его. Холли всегда как-то ухитрялся выглядеть вовсе не европейцем, а стопроцентным черкесом. Он не только соответственно одевался, но говорил по-арабски с протяжным сирийским произношением, которое обмануло бы кого угодно даже в Дамаске, легко терялся в толпе. Казалось, никто не обращает на него никакого внимания.

Майкл, не замечая его, подошел к стойке, где заказал чашку слабого кофе и черствое пирожное. Он сел за третий столик от Холли спиной к нему, потягивая кофе, достал из кармана номер «Эль-Джумхурийи» и развернул газету. Его поражало, что какие-то газеты еще выходят. И что все в городе делают вид, будто ничего не произошло. Все изменилось, но никто не признавал этого. Газета по-прежнему печатала радио– и телепрограммы – теперь сплошь религиозные или посвященные исламской культуре. В ней не было, правда, ни спортивных разделов, ни фотографий женщин, ни реклам, но по-прежнему были разделы новостей, статьи, даже страничка для женщин с рецептами и советами, как одеваться согласно новым законам.

Доев пирожное, Майкл заказал еще чашку кофе. Немного кофе пролилось на газету, и он вытер его своим носовым платком. Бросив взгляд в зеркало, он увидел, что Холли внимательно следит за ним. Он аккуратно сложил газету и отложил ее в сторону.

Его похлопали по плечу:

– Мин фадлак. Вы дочитали газету?

Он повернулся. Холли стоял рядом с ним. Майкл с трудом подавил желание обнять друга.

– Итфаддаль, – ответил он, протягивая газету Холли.

Холли поблагодарил его и собрался было уходить. И только тогда он повернулся и воскликнул:

– Валлах эль-азим! Это же... Боже мой, скоро я забуду свое собственное имя.

– Осман Фахми. А вы – Махмуд Райхан, не так ли? – Майкл знал, что может наделить друга любым именем, какое придет в голову.

– Правильно. Боже мой, сколько лет не виделись. Можно присесть?

Он уселся, и они еще несколько минут разыгрывали спектакль, ведя бессодержательный разговор. Люди за соседними столиками постепенно теряли интерес к их неожиданной встрече. Они говорили приглушенными голосами, и окружающие только изредка бросали на них равнодушные взгляды.

– Кажется, все в порядке, – наконец сказал Майкл. Он по-прежнему говорил по-арабски.

Холли кивнул:

– Могу поклясться своей жизнью, тут все чисто.

– Не торопись. – Майкл сделал паузу и оглядел Холли. Его друг похудел. От него до сих пор пахло пустыней. На голове он носил старую афганскую шапку, приобретенную из третьих или четвертых рук на маленьком базарчике в Дамаске или Аммане, – Майкл не помнил, где именно. Она была постоянным спутником Холли. Он потянулся через стол и пожал Тому руку. Тот смутился:

– Спокойно, старина. Они подумают, что мы пара извращенцев.

– Не бойся. Все извращенцы мертвы. Так говорят «ежедневные слухи», а они-то должны знать. И ради Бога, сейчас не до шуток.

– Что такое?

– Касим мертв. Касим Рифат.

– Никогда с ним не встречался.

– Один раз встречался. Он был моим радистом.

– Ах да. Теперь вспомнил. Он держал книжную лавку. Ты говоришь, он мертв?

Майкл все рассказал.

– Думаешь, он заговорил?

Майкл покачал головой:

– Иначе они уже были бы здесь.

– Может быть. – Холли огляделся. – Может быть. – Он помолчал. – Ты ничего не заметил? – спросил он.

Майкл тоже оглядел длинное помещение.

– Тут гораздо меньше людей, чем обычно. Но в этом ничего странного нет. Многие думают, что до сих пор действует комендантский час.

– Майкл, несколько посетителей ушли, но вот уже полчаса никто не входил.

Майкл снова огляделся. Двое мужчин встали и направились к двери. Она тихо закрылась за ними. Майкл и Холли остались едва ли не единственными в кафе.

– Тут есть черный ход? – спросил Майкл.

– Я все думал, когда ты задашь этот вопрос. Окно в туалете выходит в маленький переулок. Можем им воспользоваться. Но если они знают, что делают, то они поставят туда кого-нибудь. Должны.

Том достал пистолет и положил его на столик.

Майкл покачал головой.

– Бессмысленно, – сказал он.

– Это для тебя, – ответил Том. На улице раздался звук, похожий на шум ветра в ветвях. – Бери. Быстро.

Майкл положил пистолет в карман.

– Майкл, ты должен кое-что услышать.

Том пересказал ему то, что узнал от шейха Ибрагима. Об эль-Куртуби, о конференции в Иерусалиме, о планах похищения Папы.

– Зачем? – спросил Майкл. – В чем смысл? Чего он этим добивается?

Том покачал головой:

– Не знаю, Майкл. Он мыслит не так, как мы, но все его поступки имеют какие-то основания.

– Можно его остановить?

Том пожал плечами:

– Остановить? Сомневаюсь.

– Но ты хочешь, чтобы мы попытались.

– Я хочу, чтобы ты попытался. Яне пойду с тобой.

Майкл открыл было рот, но, прежде чем он произнес хоть слово, Том решительно поднял руку:

– Майкл, нам некогда спорить об этом. Кроме тебя, сделать это некому. У меня тут есть кое-что, что ты должен отвезти в Англию.

Он передал Майклу список имен, который дал ему шейх Ибрагим.

– Это список членов правой коалиции, с которой работает эль-Куртуби. Она имеет отделения по всей Европе, включая британскую организацию «Сталворт». Один из главных людей в «Сталворте» – Перси Хэвиленд. Он-то все это время и был нашим «кротом» в Воксхолле. Список написан его почерком. Я хочу, чтобы ты вернулся в Англию и передал его в надежные руки.

– Черт возьми, каким образом я доберусь до Англии? Том покачал головой:

– Не знаю, Майкл. Но кто-то должен вывезти список из Египта. Иначе все наши усилия впустую.

Еще один посетитель вышел. Затем дверь отворилась, и в кафе вошел человек в зеленой джалабийе. Подойдя к стойке, он несколько минут приглушенным голосом говорил с хозяином, затем удалился. Хозяин вышел из-за стойки, подошел к трем последним посетителям – кроме Тома и Майкла – и что-то сказал им. Они встали и ушли. В кафе остались только двое англичан. Хозяин даже не смотрел в их сторону. Он выключил горелку под своей кофеваркой, снял грязный фартук и вышел, не выключив света.

В молчании прошла одна или две минуты. Стоявший перед ними кофе остыл. Майклу казалось, что он задохнется в тишине.

– Ты должен выбираться со мной, – продолжил он спор. – Еще есть шанс.

Том покачал головой:

– Кафе окружено. Один из нас может вырваться, если другой совершит диверсию.

– Тогда ее совершу я.

– Ты должен вернуться в Англию с тем, что тебе удалось узнать об Александрии и эль-Куртуби.

Прежде чем Майкл успел что-либо возразить, Том встал, в последний раз взглянул на друга и направился к входной двери. Майкл затаил дыхание. Он не мог ничего поделать. Поднявшись, он прошел под занавеской, которая закрывала вход на кухню. На крючке рядом с дверью кто-то оставил джалабийю. Майкл набросил ее на плечи и натянул капюшон. Он услышал звук открывающейся двери, громкие голоса, выстрелы. Открыв заднюю дверь, он успел заметить мухтасиба, бегущего по переулку ко входу в кафе. Снегопад все еще продолжался. Автоматная очередь. Потом стало так тихо, что можно было услышать, как снежные хлопья опускаются на темную землю.

Майкл побежал к концу переулка. Он знал, что в его распоряжении всего несколько секунд. Боковая улица, в которую выходил переулок, была пуста, – все внимание привлек вход в кафе. Майкл тихо ступил на покрытый снегом тротуар.

Он едва расслышал щелчок и, оглянувшись, сначала не заметил ничего, кроме каких-то теней, затем – движение, и на свет вышел Голландец. Майкл поднял пистолет и тут же снова опустил его. Голландец крепко держал Айше за запястье, приставив дуло пистолета ей к виску. Майкл молча бросил свой пистолет на землю. С неба на них все так же падал снег.