Текст книги "Песнь Кали"

Автор книги: Дэн Симмонс

11

Я думаю своими телом и душой о женщинах Калькутты…

Ананда Багчи

Образина в зеркале предстала жуткая: волосы всклокочены, рубаха разодрана, белые штаны испачканы, а на груди царапины от ногтей. Скорчив себе рожу, я сбросил рваную рубаху на пол. Я скривился еще раз, когда Амрита приложила к моим ранам тампон, смоченный перекисью.

– Ты не очень-то обрадовал мистера Чаттерджи и мистера Гупту,– сказала она.

– Не моя вина, что там не оказалось варианта рукописи на бенгали.

– Им хотелось бы иметь больше времени на изучение английской версии, Бобби.

– Ладно. Тогда они могут прочитать отрывки в «Харперс» или дождаться весеннего номера «Других голосов». И то если эксперты Морроу решат, что это написано Дасом. Я что-то сомневаюсь.

– А ты не будешь читать ее сегодня?

– Нет. Просмотрю завтра в самолете, а подробнее изучу уже дома.

Кивнув, Амрита закончила протирать царапины у меня на груди.

– Пусть доктор Хейнц посмотрит, когда приедем.

– Ладно.

Мы перешли в другую комнату и присели на кровать. Электричество отключили, кондиционер не работал, и в номере было как в парилке. Открыв окна, мы лишь впустили уличный шум и вонь. Виктория сидела на полу на своем одеяле. На ней были только подгузник и резиновые трусики. Малышка боролась с большим мячом с бубенчиками внутри. Мяч оказался сверху и, судя по всему, побеждал в схватке.

Я сам удивился тому, что не стал сразу же читать рукопись. Я никогда не сдерживал свое любопытство и не откладывал на потом любые удовольствия. Но я чувствовал себя уставшим и подавленным и испытывал совершенно необъяснимое отвращение при одной мысли о том, что следует хотя бы бегло просмотреть рукопись,– во всяком случае до тех пор, пока мы все трое не выберемся в целости и сохранности из этой страны.

А где же была полиция? Серого седана я больше не видел и теперь сомневался, ехал ли он за нами вообще. Что поделаешь, кажется, в Калькутте ничто не работает как надо. А чем полиция лучше всего прочего?

– Ну, чем мы сегодня займемся? – спросила Амрита.

Развалившись на кровати, я взял путеводитель для туристов.

– Так, можем осмотреть впечатляющий Форт-Вильям, или обозреть импозантную мечеть Находа – которая, между прочим, сделана по образцу гробницы Акбара, кем бы этот самый Акбар ни был,– или снова перейти реку, чтобы прогуляться по ботаническому саду.

– До чего жарко,– сказала Амрита.

Она переоделась в шорты и футболку с надписью: «МЕСТО ЖЕНЩИНЫ ДОМА – И В СЕНАТЕ». Интересно, что подумал бы Чаттерджи, если бы увидел ее в таком наряде.

– Можно посетить Мемориал королевы Виктории.

– Спорить готова, что у них там нет даже вентиляторов,– сказала она.– Где бы найти прохладное место?

– Может, бар?

– Сегодня воскресенье.

– Ну да. Я как раз хотел спросить. Почему в стране индусов все закрывается по…

– Парк! – сказала Амрита.– Можно пройтись по Майдану – возле ипподрома, что мы видели из такси. Там должен быть ветерок.

Я вздохнул.

– Давай попробуем. Там наверняка гораздо прохладнее, чем здесь.

Прохладнее там не было. Небольшие кучки попрошаек – тягостное напоминание о совершенной утром глупости – приставали к нам повсюду. Даже частые кратковременные ливни не могли остудить их пыл. Хоть я уже давно освободил свои карманы от мелочи, их настойчивые вопли становились все громче. Мы заплатили две рупии, чтобы нырнуть в находившийся в парке зоосад. В клетках было совсем немного животных, с несчастным видом отмахивавшихся хвостами от туч насекомых. Языки у них были высунуты от жары. Вонь зверинца смешивалась со сладковатым, тяжелым запахом от протекавшего мимо парка притока реки. Мы показали Виктории усталого тигра и нескольких угрюмых обезьян, но девочке хотелось лишь поуютнее устроиться, прижавшись к моей влажной рубашке, и поспать. Когда снова разразился дождь, мы спрятались в небольшой беседке, в которой кроме нас оказался еще и мальчик лет шести-семи, присматривавший за младенцем, лежавшим на треснувшем камне. Время от времени мальчик помахивал рукой, чтобы отогнать вьющихся над лицом ребенка мух. Амрита попробовала заговорить с мальчуганом, но он продолжал молча сидеть на корточках, глядя на нее большими карими глазами. Она сунула ему в руку несколько рупий и шариковую ручку, и мы ушли.

Электричество в гостинице включили, но кондиционер так и не смог сколь-нибудь заметно охладить комнату. Амрита первой пошла в душ, а я только-только стащил пропотевшую рубашку, как раздался громкий стук в дверь.

– А, мистер Лузак! Намасти.

– Намласти, мистер Кришна.– Я остался стоять в дверях, загораживая вход.

– Передача рукописи закончилась успешно?

– Да, спасибо. Тяжелые брови поднялись.

– Но вы еще не читали поэму мистера Даса?

– Нет, еще не читал.– Я ждал, что он попытается выклянчить у меня на время рукопись.

– Да-да. Не буду вам мешать. Я хочу передать вам это в связи с предстоящей встречей с мистером М. Дасом.

С этими словами Кришна подал мне мятый бумажный пакет.

– Я не планирую встречаться с…

– Да-да.– Кришна выразительно пожал плечами.– Но кто знает? До свидания, мистер Лузак.

Я пожал протянутую руку. Не успел я заглянуть в пакет, как Кришна уже пошел по коридору в сторону лифта, посвистывая по дороге.

– Кто это был? – спросила Амрита из ванной. Я присел на кровать.

– Кришна,– ответил я, открывая пакет. Внутри лежал какой-то предмет, не очень туго завернутый в тряпки.

– Чего он хотел?

Я смотрел на то, что держал в руках. Автоматический пистолет: металлический, хромированный, небольшой. Он был таким же маленьким и легким, как те пистонные пистолеты, с которыми я играл в детстве. Но отверстие ствола выглядело вполне настоящим, а когда я разобрался, как вытаскивается обойма, патроны тоже оказались никак не игрушечными. На рукоятке было выбито мелкими буковками: «GUISEPPE. 25 CALIBRE».

– Чтоб тебе пусто было,– тихо пробормотал я.

– Я спрашиваю, чего он хотел? – крикнула Амрита.

– Ничего,– рявкнул я в ответ и оглянулся. Четыре шага – и я возле стенного шкафа.– Просто попрощался.

– Что ты сейчас сказал?

– Ничего.

Я по отдельности засунул в сумку пистолет и обойму, туго замотав их тряпками, и запихнул сумку как можно глубже на широкую полку над плечиками.

– Ты что-то бормотал,– настаивала Амрита, выходя из ванной.

– Просто хотел тебя поторопить,– сказал я и, достав из шкафа зеленую трикотажную рубашку и коричневые штаны, закрыл дверцы.

Мы заказали такси в аэропорт на четыре сорок пять утра и легли пораньше. Я несколько часов не мог заснуть, разглядывая очертания мебели, медленно материализовавшейся перед моими глазами, постепенно привыкавшими к темноте.

Заявление, что я был недоволен собой, прозвучало бы слишком мягко. Я лежал сырой калькуттской ночью, прокручивал в памяти свои действия за время пребывания в этом городе и приходил к выводу, что каждый мой поступок объяснялся нерешительностью или отсутствием конкретной цели, а то и всем сразу. Половину времени я вел себя как безмозглый турист, а остальное время со мной как с туристом обращались местные жители. Что я смогу написать? Как я дал запугать себя городу без всяких основательных на то причин? Страх… безымянный, тупой страх управлял моими поступками куда настойчивее, чем любая логика.

Кришна. Ненормальный сукин сын. Для чего пистолет? Я пытался убедить себя, что этот подарок был просто еще одним бессмысленным, мелодраматическим жестом Кришны. Но что, если это составная часть какого-нибудь изощренного надувательства? Что, если он заключил сделку с полицией и сообщил, что американец незаконно носит оружие? Я сел в кровати. Кожа у меня покрылась липким потом Нет. Какая в этом для Кришны выгода? Разве пистолеты в Калькутте запрещены? Насколько я знал, Калькутта считалась центром Национальной стрелковой ассоциации.

Около полуночи я встал и включил небольшую настольную лампу. Виктория спала кверху попой под тонкой простыней. В тишине негромко щелкнули застежки портфеля.

Пожелтевшие, истрепанные листы были беспорядочно разбросаны внутри портфеля, но зато пронумерованы жирно выписанными чернильной ручкой цифрами, и мне потребовалось всего несколько минут, чтобы разложить их по порядку. Здесь было около пятисот страниц, что составляло довольно увесистую стопку. Я грустно усмехнулся, представив редактора любого американского журнала, перед которым вывалили пятьсот страниц стихов.

Я не нашел ни титульного листа, ни названия, ни сопроводительного письма, ни имени автора на страницах. Если бы я не знал, что эта объемистая работа предположительно написана М. Дасом, то из рукописи об этом никак невозможно было догадаться.

Первая страница имела вид плохой копии, напечатанной через копирку. Придвинувшись поближе к свету, я начал читать:

 
И демон Махишасура
Вышел из своего мерзкого убежища,
Призывая к себе свое огромное войско
И Деви, Бхаваии, Катьяяпи;
Парвати в бесчисленных одеждах
Попрощалась с Шивой и отправилась
На последнюю битву со своими недругами.
 

В нескольких последующих строфах этого шероховатого стихотворения рисовался ужасный образ демона Махишасуры, могущественного злобного существа, угрожавшего даже богам. Потом, на третьей странице, размер и «голос» резко изменились. Я перевел примечание, нацарапанное на полях: «Калидаса: Кумарамбхава 400 г. н. э. новый пер.».

 
Ужасающая стая птиц зла,
Готовая с радостью пожрать воинство демонов,
Взлетела над сонмищем богов
И тучей закрыла солнце.
 
 
Внезапно чудовищные змеи, черные как сажа,
Со стекающим от поднятых голов ядом,
Жуткие на вид,
Появились на пути Парвати.
 
 
Солнце обрядилось в ужасное одеяние
Из огромных страшных змей, меж собой переплетенных,
Словно знаменуя его радость
При смерти бога или демона.
 

Я зевнул. «Ужасающая стая птиц зла». Да поможет мне Бог, когда я отдам это Чету Морроу. Ничто мне не поможет, если я принесу это Эйбу Бронштейну под видом «новой эпопеи Даса». Я пролистал еще несколько страниц напыщенных стихов. Я не бросил читать сразу лишь по одной причине: из чистого любопытства. Мне стало интересно, каким образом Парвати собирается победить, судя по всему, несокрушимого демона Махишасуру. Строфа за строфой описывала начало битвы богов с демонами. Это напоминало архаичного Гомера в переложении Рода Маккьюена.

 
Осветив небеса от края и до края,
Расточая вокруг бушующее пламя,
С ужасным грохотом, раздирающим сердце страхом,
Молния упала с безоблачного неба.
 
 
Войско врагов сбилось в кучу.
Громадные слоны споткнулись, лошади пали,
А все пешие воины прижались друг к другу в страхе,
Когда земля задрожала и океан поднялся,
Сотрясая горы.
 
 
И перед богами враждебным сонмом
Псы подняли морды, обращая их к солнцу,
И, разом завыв так, что лопались перепонки,
Поджали хвосты и прочь убежали.
 

На этом можно было бы и закруглиться. Но я продолжал читать. У богини Парвати дела, похоже, складывались не лучшим образом. Даже с помощью великого бога Шивы она не могла одолеть могучего Махишасуру. Парвати переродилась в воительницу Дургу, десять рук которой размахивали оружием для битвы. Тысячелетия проходили в сражении, но Махишасура никак не поддавался.

 
И перед самым солнечным диском
Пронзительно визжали шакалы,
Словно отчаянно желая лакать кровь
Могущественнейших из богов, павших в битве.
 

Боги отступили с поля боя, чтобы оценить свои возможности. Простые смертные умоляли их не оставлять землю на сомнительную милость Махишасуры. Было принято суровое решение. Боги направили свою волю на темные цели. Изо лба Дурги выскочила богиня, в которой было больше демонического, чем святого. Она воплощала мощь, олицетворяла жестокость, неподвластная даже путам времени, державшего в узде прочих богов и простых людей. Закутанная в мрак темнее ночи, она шествовала по небесам, вселяя страх в сердца даже тех божеств, что дали ей жизнь.

Ее вызвали на битву. Она приняла вызов. Но, прежде чем выступить против Махишасуры и его неистовых полчищ демонов, она потребовала себе жертву. Страшную жертву. Из каждого города и селения юной земли голодной богине доставили мужчин и женщин, детей и взрослых, девственниц и распутниц.

Еле разборчивая пометка Даса на полях гласила: «Бхавабхути Малатимадхава».

 
А теперь воскресите ужасы места, осажденного
Толпящимися зловредными духами; огни
От погребальных костров едва отбрасывают зловещий свет,
Придавленные плотью добычи, чтобы растворить
Ужасный мрак, окружающий их. Бледные призраки, духи
И негодные гоблины – их нечестивое веселье
Разносится вокруг пронзительными воплями.
 
 
Все славят Век Кали.
Век Кали наступил.
Все славят Век Кали.
Теперь звучит Песнь Кали.
 

Для одной ночи этого было бы достаточно, но следующая строка заставила меня остаться на месте. Я поморгал и стал читать дальше:

«Куда: В Центральное Инженерное Управление От кого: «И. А. Топф и Сыновья», Эрфурт Предмет: Крематории 2 и 3.

Подтверждаем получение вашего заказа на пять тройных печей, включая два электроподъемника для трупов и один запасной подъемник.

Также заказаны удобные приспособления для перемешивания угля и для перевозки пепла.

Мы гарантируем эффективность упомянутых печей и топок, а также их долговечность, применение лучших материалов и наше безупречное мастерство.

В ожидании ваших дальнейших сообщений остаемся к вашим услугам, «И. А. Топф и Сыновья», Эрфурт».

А потом сразу, без перехода, стиль перешел на самбхаву пятого века.

 
Небо изливает долу потоки раскаленного докрасна пепла,
С которым смешаны кровь и человечьи кости,
Пока пылающие края небес не заполняются дымом
И не наносят мрачный цвет на шею осла.
Слава! Слава! Камунде-Кали, Могучей Богине, слава!
Мы прославляем твои забавы, когда в танце,
Наполняющем двор Шивы восторгом,
Твоя опускающаяся ступня пинает шар земной.
Темнота, что прячет и окутывает тебя, раскачивается
В ритм твоих шагов; мелькающие когти образуют
Полумесяц на твоем челе; из разорванной сферы
Каплями сочится нектар, а каждый череп,
Что украшает твое ожерелье, смеется отвратительно живо;
Век Кали наступил; теперь можно петь Песнь твою.
 

Все это было лишь прелюдией к раскрывающейся подобно некоему темному цветку поэме. Могучий поэтический голос Даса прорезался лишь иногда, лишь для того, чтобы уйти в тень и уступить место классическим ведам, новостям из газетных архивов или репортерским банальностям. Но песнь оставалась прежней.

В незапамятные времена боги сговорились обуздать созданную ими темную силу. Ее окружили, усмирили и заключили в пантеон, но не смогли искоренить ее основу. Она одна – именно она одна – набирала мощь, в то время как прочие божества постепенно угасали в памяти смертных, поскольку только она воплощала в себе темную изнанку по большей части милосердной вселенной – вселенной, реальность которой выковывалась тысячелетиями в сознании и богов, и людей.

Но она не была продуктом сознания. Она явилась средоточием и остатком всех первобытных позывов и поступков, от которых надеялись избавиться десять тысячелетий сознательных устремлений.

Поэма разворачивалась среди бессчетного множества рассказов, эпизодов, народных сказок. Все они обладали неизъяснимым вкусом правды. Каждая история выявляла прореху в заглушающей чувства ткани реальности, прореху, сквозь которую слабо слышалась Песнь Кали. Люди, места, точки во времени становились каналами, дырами, через которые изливалась могучая энергия.

В наше столетие Песнь Кали стала хором. Дым от жертвоприношения поднялся к скрытой облаками обители Кали, и богиня пробудилась, чтобы услышать свою песнь.

Страница за страницей. Временами попадались строки настолько неразборчивые, словно их печатали, ударяя по клавишам кулаками. В иных местах невозможно было расшифровать целые страницы, небрежно исписанные по-английски. Куски на санскрите и бенгали перемежались с удобопонятными фрагментами, карабкались вверх по полям. Но случайные образы сохранялись.

Шлюха на Саддер-стрит убила своего любовника и алчно сожрала его тело во имя любви. Наступил Век Кали.

Вопли вырываются из мертвых утроб миллионов, погубленных в наше время; хор негодования доносится из массовых захоронений, удобривших наше столетие.

Сейчас звучит Песнь Кали.

Силуэты играющих детей навечно остались на разрушенной стене, когда бомба мгновенно дочерна опалила бетон.

Наступил Век Кали.

Отец терпеливо дожидался возвращения из школы последней из четырех дочерей. Он мягко приставил револьвер к ее виску, дважды выстрелил и уложил ее теплое тело рядом с матерью и сестрами. Полиция обнаружила его тихо напевающим нежную колыбельную неподвижным фигурам.

Сейчас звучит Песнь Кали.

Я отложил чтение, когда осталось не больше сотни страниц. Глаза мои закрывались сами собой, и я дважды засыпал, уронив голову на грудь. Кое-как засунув рукопись в портфель, я посмотрел на свои часы, лежавшие на тумбочке.

Без пятнадцати четыре. Через несколько минут зазвонит будильник, и мы будем собираться в аэропорт. Полет с учетом пересадки в Лондоне займет двадцать восемь часов.

Я застонал от изнеможения и заполз в постель рядом с Амритой. Впервые комната казалась приятно прохладной. Натянув простыню, я закрыл глаза всего на несколько минут. Несколько минут вздремнуть, прежде чем зазвонит будильник, а потом пора будет одеваться.

Всего несколько минут…

Я где-то проснулся. Кто-то принес меня сюда. Здесь темно, но я и так знаю, где я. Это Храм Кали.

Богиня стоит передо мной. Ее нога поднимается над пустым пространством. Все ее четыре руки пусты. Я не вижу ее лица, потому что лежу на полу сбоку от статуи.

Я не испытываю страха.

Я замечаю, что на мне нет одежды. Не имеет значения. Я лежу на тростниковой циновке, которая холодит кожу. Пламя нескольких свечей озаряет статую. В воздухе пахнет мускусом и ладаном!. Где-то негромко поют высокие мужские голоса. Возможно, это лишь звук бегущей воды. Не важно.

Идол двигается.

Кали поворачивает голову и смотрит на меня. Я не чувствую ничего, кроме изумления. Я восхищаюсь ее красотой. У нее овальное, совершенной формы, румяное лицо. Полные и влажные губы. Она улыбается мне.

Я поднимаюсь. Босыми подошвами я ощущаю структуру плетеной циновки. От сквозняка по моему обнаженному животу прокатывается дрожь.

Кали шевелится. Двигаются пальцы. Руки ее сгибаются, удерживая равновесие. Ее ступня опускается на пьедестал, и она легко становится на обе ноги. Ее светящиеся глаза неотрывно смотрят в мои.

Я прикрываю веки, но видение не исчезает. Я вижу слабое свечение, исходящее от ее тела. У нее упругие, полные, тяжелые, соблазнительные груди. Крупные соски выступают над нежными кружочками. Ее высокая, невероятно узкая талия переходит в полные бедра, как бы созданные для того, чтобы принять на себя напор жаждущего мужчины. Нижняя часть ее живота представляет собой рельефный полумесяц, оттеняющий темную промежность. Бедра не трутся друг о друга, но в месте стыка чувственно закругляются внутрь. У нее небольшие ступни с высоким подъемом. Браслеты на лодыжках позвякивают при каждом движении. Ее ноги раздвигаются, и я вижу складки в треугольнике тени – нежную, с загнутыми внутрь краями расщелину.

Мой член шевелится, твердеет, встает навстречу ночному воздуху. Мошонка сжимается, по мере того как я ощущаю берущую там начало, растекающуюся по мне энергию.

Кали легко сходит с пьедестала. Ее ожерелье тихо побрякивает, браслеты на щиколотках издают слабый звон, а босые пятки негромко шуршат по каменному полу.

Она в пяти шагах от меня. Движения ее рук напоминают колыхание тростника при неощутимом ветерке. Все ее тело покачивается под пульсирующий ритм плеска речной воды, левое колено поднимается, поднимается, пока не касается локтя ее поднятой руки. От ее благовонного тела исходит обволакивающий меня аромат женщины.

Я хочу подойти к ней, но не могу пошевелиться. Бешено колотящееся сердце наполняет мою грудь барабанным ритмом пения. Бедра мои начинают двигаться сами по себе, непроизвольно совершая толчки вперед. Все мое сознание сосредоточено в основании пульсирующего члена.

Кали делает левой ногой круговое движение и опускает ее.

Она шагает в мою сторону. Браслеты позвякивают.

«Уннала-набхи-памке-руха»,– поет река, и я отлично ее понимаю.

Четыре руки колышутся в безмолвном танце. Пальцы сгибаются, соприкасаются кончиками, грациозно движутся сквозь сладкий воздух в мою сторону. Груди тяжело покачиваются.

Победное выражение на лице Дочери Горы.

Она делает еще один шаг вперед. Ее пальцы извиваются, ласкают мою щеку, легонько касаются плеча. Голова у нее откинута назад, глаза полуприкрыты от страсти. Я вижу совершенство ее черт, румянец щек и трепещущий рот.

 
Камахья?
Ива енавабхати Самбхур апи
Джавати пурусайатайас тадананам Сайла-каньяйах.
 

Еще один шаг, и руки Кали обвиваются вокруг меня. Длинные волосы ниспадают на ее плечи, рассыпаются по ним подобно ручейкам на пологом склоне.

Ее светящаяся кожа слегка надушена, а в нежной ложбинке между грудей поблескивают капельки пота. Двумя руками она берет меня за плечи, поглаживая третьей мою щеку. Еще одна рука поднимается, чтобы нежно охватить мою мошонку. Ее продолговатые пальцы пробегают по всей длине моего напряженного члена и легонько смыкаются на головке.

 
Я – Самбху-Шива в образе Вишну.
Лотос со стеблем вырастает из моего пупка.
 

Я не могу сдержать стон. Мой орган касается выступа ее живота. Она смотрит вниз, потом поднимает на меня свои прекрасные глаза и глядит развратным взглядом из-под густых ресниц. Упругая нежность бугорка Венеры приближается ко мне, отходит, снова надвигается.

Наконец я могу двигаться. Я тут же обхватываю ее, в то время как она обнимает меня. Нежные груди расплющиваются о мою грудь. Ладони скользят вверх и вниз по моей спине. Ее правая нога поднимается, обвивает мое бедро, шевеля пальчиками, и она взбирается на меня. Щиколотки ее смыкаются на моих ягодицах, совершающих поступательные движения.

 
Кали, Кали, бало, бхаи.
 

Пение в ритм нашего движения заполняет весь мир. Ее тепло обжигает меня. Она раскрывает влажные губы, касается ими моей шеи и скользит вверх, чтобы найти мой язык. Стиснув, я поднимаю ее. Ее груди движутся по моей груди, покрытой потом. Мои ступни изгибаются, икры напрягаются – я пытаюсь еще глубже проникнуть в Кали.

Вся вселенная сосредоточилась в круге разгорающегося во мне пламени, которое набирает силу и наконец проносится сквозь меня мощным взрывом.

 
Я – Шива.
Кали, Кали бало бхаи.
Кали баи аре гате чаи.
Я – бог.
 

– Боже милостивый! – Я сел в кровати. Простыни пропитались моим потом, а по штанам пижамы расплывалось мокрое пятно от семяизвержения.

– О Господи!

Голова трещала. Обхватив ее руками, я стал раскачиваться. Амрита ушла. Яркий солнечный свет пробивался сквозь штору. Часы показывали десять сорок восемь.

– Провались оно все к чертям собачьим!

Я пошел в ванную, швырнул пижаму в мешок для грязного белья и встал под тугую струю душа. Когда я вышел через пятнадцать минут, руки и ноги еще подрагивали. Голова так отчаянно болела, что перед глазами – где-то по краям поля зрения – мелькали черные точки.

Я быстро оделся и принял четыре таблетки аспирина. Темная щетина покрывала мои щеки, но я решил не бриться. Из ванной я вышел как раз в тот момент, когда вернулись Амрита с Викторией.

– Где ты была, черт бы тебя побрал? – резко спросил я.

Она застыла на месте, с ее лица медленно сошла улыбка. Виктория смотрела на меня как на чужака.

– Ну что?

Амрита выпрямилась. Голос ее звучал ровно.

– Я снова зашла в лавку сари, чтобы взять адрес Камахьи. Я пыталась дозвониться, но линия не работала. Поскольку мы остаемся еще на день, я хотела бы обменять ткань. Ты разве не видел мою записку?

– Мы уже должны подлетать к Лондону. Что случилось, черт возьми?

Я говорил резким тоном, но злость уже стала проходить.

– Что ты имеешь в виду, Бобби? Ну что ты хочешь узнать?

– Я хочу узнать, что случилось с этим проклятым будильником, с такси, которое мы заказывали, с рейсом «БОАК»? Вот что я имею в виду.

Быстрым движением Амрита положила девочку. Подойдя к окну, она открыла шторы и скрестила руки.

– «Проклятый будильник» зазвонил в четыре. Я встала. Ты не захотел просыпаться – даже после того, как я тебя потрясла. В конце концов, когда мне удалось заставить тебя сесть, ты сказал: «Давай подождем еще денек». А все это потому, что ты сидел всю ночь и читал.

– Я так и сказал?

Я тряхнул головой и присел на край кровати. Самое жуткое в мире похмелье по-прежнему пульсировало у меня в голове, вызывая непреодолимую тошноту. Похмелье от чего?

– Именно так я и сказал?

– Ты так и сказал.

От голоса Амриты исходил холод. За все годы нашей совместной жизни я лишь несколько раз позволял себе разговаривать с ней так грубо.

– Дьявол. Прости. Я и не просыпался. Эта проклятая рукопись…

– Ты же говорил, что будешь читать ее только в самолете.

– Говорил.

Опустив руки, Амрита подошла к зеркалу, чтобы поправить выбившуюся прядь. Ее губы начинали приобретать обычную окраску.

– Ничего страшного, Бобби. Не имею ничего против того, чтобы остаться еще на день.

Тошнота подступала к горлу. Мой голос звучал чужим для меня самого.

– А вот я имею кое-что против, черт возьми! Вы с Викторией не останетесь еще на день. Во сколько рейс «Эйр-Индия» на Дели?

– В девять тридцать и в час дня. Но почему?..

– Вы улетите рейсом в час дня и сядете на вечерний рейс «ПанАм» из Дели.

– Бобби, но это же означает… Почему ты говоришь «вы»? Почему ты не хочешь лететь? Рукопись-то у тебя.

– Вы полетите вдвоем. Сегодня. Мне нужно кое-что закончить в связи с этой поганой статьей. Одного дня мне хватит.

– Ох, Бобби, я не хочу лететь одна с Викторией…

– Знаю, малышка, но ничего не поделаешь. Давай-ка укладываться.

– Все уже уложено.

– Отлично. Тогда собери Викторию и составь вместе все сумки. А я тем временем договорюсь внизу насчет такси и носильщика.

Я поцеловал ее в щеку. Обычно за любой попыткой с моей стороны проявить диктаторские замашки следовала перепалка, но сейчас Амрита уловила что-то в моем голосе.

– Ладно,– сказала она.– Но тебе лучше поторопиться. В Индии невозможно заказать билеты по телефону, как ты знаешь. Просто надо приехать пораньше и встать в очередь.

– Ясно. Я сейчас приду.

– Мистер Гупта? Телефон в вестибюле работал.

– Алло. Да. Алло, кто это?

– Мистер Гупта, говорит Роберт Лузак.

– Да, мистер Лузак. Слушаю вас.

– Мистер Гупта, я хотел бы, чтобы вы организовали мне встречу с М. Дасом. Личную встречу. Только он и я.

– Что? Что? Это невозможно. Алло?

– Лучше, если это станет возможно, мистер Гупта. Подключите любые связи, которые имеются в вашем распоряжении, и передайте Дасу, что я хочу встретиться с ним сегодня.

– Нет, мистер Лузак. Вы не понимаете. М. Дас никого не допускает…

– Да, я все это уже слышал. Но со мной он встретится, я уверен. Я настаиваю, чтобы вы это устроили, мистер Гупта.

– Мне очень жаль, но…

– Послушайте, я объясню ситуацию. Моя жена и ребенок покинут Калькутту через несколько минут. Я вылетаю завтра. Если я уеду, не повидавшись с Дасом, мне все равно придется писать статью для «Харперс». Хотите узнать, о чем будет статья?

– Мистер Лузак, вы должны понять, что мы не в состоянии организовать для вас встречу с М. Дасом. Алло?

– В моей статье будет рассказано о том, что по каким-то известным лишь им одним причинам члены Бенгальского союза писателей попытались осуществить величайшее со времен Клиффорда Ирвинга литературное мошенничество. По каким-то известным лишь им одним причинам эти люди приняли деньги в обмен на рукопись, принадлежащую, как они утверждают, перу человека, которого уже восемь лет нет в живых. А хуже того, что…

– Полная неправда, мистер Лузак! Неправда, которая даст повод для судебного разбирательства. Мы выдвинем обвинение. Ваши утверждения совершенно бездоказательны.

– А хуже того, что эта группа воспользовалась именем великого поэта и сочинила порнографический гимн в честь местной демонической богини. Авторитетные источники в Калькутте предполагают, что Союз писателей мог это сделать потому, что поддерживает контакты с людьми, именующими себя капа-ликами,– приверженцами незаконного культа, бытующего в преступном мире города, которых подозревают в человеческих жертвоприношениях своей безумной богине. Как вам это нравится, мистер Гупта? Алло, мистер Гупта? Алло, алло!

– Я слушаю, мистер Лузак.

– Что вы скажете на это, мистер Гупта? Я просто уеду или все-таки пообщаюсь с М. Дасом?

– Все будет организовано. Позвоните, пожалуйста, через три часа.

– А-а-а… Неужели, мистер Гупта?

– Да.

– Я уже отправил экземпляр… м-м-м… первого варианта статьи своему издателю в Нью-Йорке с просьбой не вскрывать пакет до моего возвращения домой. Надеюсь, этот вариант не пригодится. Я предпочел бы написать о Дасе.

– Не пригодится, мистер Лузак.

Водителями всех такси, курсирующих между городом и аэропортом «Дум-Дум», были ветераны индо-пакистанской войны 1971 года. У нашего водителя вся правая щека представляла собой сплошной шрам, а глаз был закрыт широкой черной нашлепкой, заставившей меня невольно задуматься о его монокулярном зрении и оценке расстояний, когда мы крутились в густом потоке машин на шоссе для VIP-персон.

Снова шел дождь. Все приобрело цвет грязи: облака, дорога, громоздящиеся друг на друга хибары из полотна и жести, отдаленные заводы. Лишь красные и белые полоски, нанесенные на изредка попадавшиеся придорожные баньяны, скрашивали пейзаж хоть какими-то цветовыми пятнами. Ближе к окраине поднимались новые жилые дома. То, что они новые, я смог определить лишь по строительным лесам из бамбука и стоявшим поблизости в грязи бульдозерам, но сами сооружения выглядели такими же запущенными, покрывшимися пятнами от старости, как и древние развалины в центре города. За бульдозерами виднелись скопления навесов, под которыми прятались тесно сгрудившиеся фигуры. Кто они – семьи строителей или новые жильцы, ожидавшие въезда? Скорее всего, эти отверженные были ядром новой чольи – растущей окраины двухсот пятидесяти квадратных миль сплошных трущоб.

Слева промелькнул белый щит, который я заметил еще тогда, ночью. С этой стороны на нем были слова:

«КАЛЬКУТТА ГОВОРИТ ВАМ ДО СВИДАНИЯ. ДОБРОГО ЗДОРОВЬЯ».

Женщина с кастрюлями и большим бронзовым кувшином на голове присела на корточки в грязи за щитом.

В аэропорту было людно, но не так, как в ту ночь, когда мы прилетели. Все билеты на делийский рейс уже были распроданы, но один только что сдали. Да, самолет «ПанАм» вылетает из Нью-Дели в семь вечера. Билеты можно будет приобрести.

После досмотра багажа мы прошлись по залу. Свободных мест не было, и нам пришлось поискать тихий уголок, чтобы сменить Виктории подгузник. Затем мы заглянули в небольшое кафе – выпить чего-нибудь прохладительного.

Мы почти не разговаривали. Амрита казалась погруженной в свои мысли, а у меня все еще трещала голова. Время от времени перед глазами мелькали обрывки сна, и тогда все сжималось в животе от напряжения и замешательства.