Текст книги "Лето ночи"
Автор книги: Дэн Симмонс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 47 страниц) [доступный отрывок для чтения: 17 страниц]
Майк попрощался со священником и вышел из сумрачного храма на ослепительный свет воскресного полдня.
Почти весь день Дуэйну пришлось усиленно трудиться: ремонтировать «Джона Дира», выпалывать сорняки вдоль канавы, переводить коров с западного пастбища на луг между сараем и кукурузным полем и даже осмотреть все ряды посевов – там, слава богу, прополки пока не требовалось.
Старик приехал домой около трех часов дня. Дуэйн, всегда державший окна подвала открытыми, несмотря на то что они не были зарешечены, еще издалека услышал шум подъезжавшей машины. Разумеется, Старик был пьян, хоть и не в стельку. Бормоча под нос ругательства, он прошел в кухню, чтобы сделать себе сандвич, и там разразился целым потоком сквернословия и проклятий. Поэтому Дуэйн счел за лучшее не выходить из подвала. Виттгенштейн, поскуливая, лежал рядом, а хвост старого колли выбивал приветственную дробь по каменным плитам пола.
Обычно по воскресеньям, если голова у Старика не раскалывалась с похмелья, они с Дуэйном сражались в шахматы до самого полудня. Но сегодня шахматы не предвиделись.
Дуэйн вернулся с полей около четырех часов дня.
Старик сидел в кресле-качалке под тополем на южной лужайке. На траве перед ним валялся воскресный выпуск «Нью-Йорк тайме».
– Смотри, что я захватил в Пеории, – пробормотал он, потирая небритые щеки. Двухдневная седая щетина красиво серебрилась на солнце. – Забыл тебе сразу сказать.
Дуэйн уселся на траву и принялся перелистывать страницы газеты в поисках колонки «Книжного обозрения». Это за прошлое воскресенье? – спросил он.
– А ты что думал, за сегодняшнее? – ухмыльнулся Старик. Дуэйн молча пожал плечами и углубился в чтение. Почти
вся колонка была посвящена книге Уильяма Ширера «Взлет и падение Третьего рейха» и нескольким другим изданиям на ту же тему. Возможно, это было связано с тем, что буквально на днях в Буэнос-Айресе схватили еще одного военного преступника – Адольфа Эйхмана.
– Я вообще-то не собирался… гм… возвращаться так поздно… – прочистив горло, заговорил Старик. – Но какой-то дол-баный профессор из Брэдли, которого я встретил в маленькой пивнушке на Адамс-стрит, затеял со мной спор о Марксе, и я… ну, в общем, сам понимаешь. Как дома? Все в порядке?
Дуэйн кивнул, не поднимая глаз.
– Тот солдат переночевал у нас или нет? – продолжал расспрашивать отец.
Дуэйн оторвался от газеты.
– Какой солдат?
Старик снова потер щеки и шею, очевидно пытаясь отделить фантазии от реальности.
Гм… Помню, что я подвозил какого-то солдата. Подобрал его около моста через Спун. – И он опять принялся тереть щеку. – Ты же знаешь, обычно я не пускаю в машину всяких халявщиков… но тут как раз начался дождь… – Он замолчал и оглянулся, как будто ожидал, что солдат все еще сидит в пикапе. – Да, да, теперь я все припоминаю. Он за всю дорогу не сказал ни слова. Только кивнул один раз, когда я спросил, не демобилизовался ли он. Будь оно проклято, я все время чувствовал, что что-то с его мундиром не то, но я был… э-э… слишком устал, чтобы обращать внимание на странности.
– А что за странности? – тут же поинтересовался Дуэйн.
– Его обмундирование… Понимаешь, оно было каким-то допотопным. Даже не форма времен генерала Эйзенхауэра, а… знаешь, такая старинная шинель… да, да, коричневая шинель… и еще фетровая шляпа с полями времен испано-американской войны. К тому же ноги его были обмотаны портянками.
– Портянки… – повторил Дуэйн. – Ты имеешь в виду такие, что носили пехотинцы в Первую мировую войну?
Угу, – кивнул Старик, привычно пожевывая ноготь на указательном пальце, что свидетельствовало о недоумении и напряженной работе мысли. – Вот именно. Все говорило о том, что солдат участвовал в той войне… портянки, высокие башмаки – тогда носили такие тяжелые, подбитые гвоздями, – фетровая шляпа… и даже офицерская портупея. Но при этом парень был слишком молод, чтобы и в самом деле служить в армии все годы. Похоже, он просто вырядился в мундир своего дедушки или возвращался домой с какого-нибудь маскарада. – Старик пристально посмотрел в глаза Дуэйну. – Так он остался позавтракать?
Дуэйн покачал головой.
Никто не приходил сюда прошлой ночью. Ты, должно быть, высадил его где-нибудь по дороге.
Старик на миг сосредоточился на этой мысли, затем энергично затряс головой.
– Нет-нет. Я уверен, что солдат сидел в кабине рядом со мной, когда я поворачивал на подъездную дорогу. Помню, что на какое-то время я даже забыл о его существовании, потому что он сидел очень тихо. Я собирался дать ему сандвич и уложить спать на кушетке. – Налитыми кровью глазами Старик снова заглянул в лицо сыну: – Поверь, Дьюни, он точно был рядом.
Дуэйн спокойно кивнул, чтобы не раздражать отца.
Ну, значит, я просто не слышал, когда вы вошли в дом. А может, он отправился в город пешком?
Старик прищурился и посмотрел поверх колосьев в сторону шоссе.
– Посреди ночи? Вряд ли. Помнится, он говорил, будто живет где-то здесь, неподалеку.
– По-моему, ты сказал, что он все время молчал. Старик снова принялся жевать ноготь.
– Молчал? Нет, не помню… может, и молчал… ладно, дьявол с ним.
И он вновь уткнулся в колонки финансовых новостей.
Дуэйн дочитал обзор книг и направился к дому.
Уитт, выспавшийся и отдохнувший, вышел из сарая, всем своим видом демонстрируя готовность отправиться с Дуэйном куда угодно.
– Послушай, – обратился к нему мальчик, – ты, случайно, не видел здесь пехотинца, возвращающегося с Первой мировой?
Пес тихо взвизгнул и недоуменно склонил набок голову, явно не понимая, чего от него хотят. Дуэйн в знак утешения почесал его за ушами и, подойдя к грузовичку, открыл дверь кабины. Оттуда пахнуло застарелым запахом виски и нестираных носков. На виниловом сиденье рядом с водительским местом виднелась отчетливая вмятина, но она уже была там, когда они покупали эту машину. Дуэйн пошарил под сиденьем, проверил бардачок и заглянул под коврики. Уйма мусора: тряпки, атласы дорог, открывалка, несколько пустых бутылок из-под виски и пивных банок, патроны для пистолета, – но, в общем, ничего интересного. Ни тебе щегольской трости, ни маузера, случайно забытого таинственным посетителем, ни схемы военных укреплений на Сомме или карты Белливуда.
Дуэйн усмехнулся про себя и вернулся во двор, чтобы дочитать газеты и поиграть с Уиттом.
Когда Майк и отец Кавано закончили свою рыбную экспедицию, был уже вечер. Миссис Клэнси, умиравшая не столько от преклонного возраста, сколько от непрерывного брюзжания и бесконечных капризов, не хотела, чтобы в доме присутствовал кто-нибудь посторонний, пока она будет исповедоваться, и Майку пришлось довольно долго гулять вокруг пруда, бросая камешки по воде и с сожалением думая о том, что еще немного – и он останется без воскресного обеда. На свете было не так уж много вещей, способных заставить Майка пропустить воскресный обед, но, как оказалось, необходимость помогать отцу Кавано была одной из них. Когда священник поинтересовался, успел ли Майк перекусить, тот только кивнул в ответ. Придется на исповеди включить этот ответ в раздел «Да, отец мой, несколько раз я обманывал старших». В какой-то момент Майк пришел к выводу, что истинная причина безбрачия священников состоит в том, что едва ли найдется женщина, готовая выйти замуж за человека, которому придется регулярно исповедоваться.
Было уже около семи часов, когда отец Кавано появился возле пруда и принес с собой все необходимое для рыбалки. Майку, правда, казалось, что до вечера еще далеко: июньское солнце только-только начало клониться к закату и по-прежнему высоко стояло над верхушками деревьев. За час с небольшим им – а точнее, Майку – удалось поймать несколько мелких рыбешек, да и те были мгновенно выпущены обратно в воду. Но зато беседа получилась настолько интересной, что у мальчика даже закружилась голова от восторга. О чем они только не говорили! И о таинстве Святой Троицы, и о хулиганах на чикагских улицах в пору юности отца Кавано, и об уличных бандах, и о том, почему все в мире – творение Божие, а сам Он сущ и един, и почему в старости многие люди обращаются к Церкви. Отец Кавано рассказал о знаменитом «Пари Паскаля»[35]35
Блез Паскаль (1623–1662) – французский ученый, монах. В одном из его произведений, получившем название «Пари Паскаля», он размышляет о вопросе спасения с точки зрения вероятностей и утверждает, что если человек верит в Бога, а Его нет, то человек ничего не теряет. А если Бог есть, то не верящий в Него теряет все. Следовательно, делает вывод Паскаль, каждый должен быть христианином.
[Закрыть] и о многом-многом другом. Майк обожал такие разговоры. Конечно, болтать с Дуэйном, Дейлом или еще с кем-нибудь из башковитых ребят, высказывавших порой интересные мысли, тоже было довольно забавно, но в отличие от них отец Кавано знал жизнь.
Он был умным человеком – не только потому, что одолел премудрости латинского и теологии, но и потому, что подростком прошел суровую школу чикагских улиц, где царили такие жестокость и цинизм, каких Майк не мог и вообразить
Тени деревьев потянулись по зеленой траве, окунулись в воду и постепенно накрьшп большую часть пруда
– Боже, Майкл! – глянув на часы, воскликнул отец Кава-но. – Ты только посмотри, как поздно. Миссис Маккафферти будет беспокоиться.
Миссис Маккафферти служила экономкой в доме священника. И если с отцом Гаррисоном она обращалась скорее как старшая сестра, пытающаяся удержать беспутного братца на краю пропасти, то с отцом Кавано нянчилась почти по-матерински.
Уложив в машину рыболовные принадлежности, они выехали на Шестое окружное шоссе и направились к городу. Когда «папа-мобиль» начал спускаться с холма, сквозь густое облако поднятой колесами пыли Майк сумел разглядеть справа дом Ду-эйна Макбрайда, а слева – ферму дяди Генри, который приходился родственником Дейлу Стюарту. Машина вползла на следующий холм и поравнялась со Страстным кладбищем, на золотившейся в вечернем свете территории которого не было ни души. Майк обратил внимание, что поросшая травой обочина шоссе, где оставляли машины посетители кладбища, тоже пуста, и неожиданно вспомнил о том, что как раз сегодня собирался начать слежку за Ван Сайком. Он попросил священника остановиться, и тот свернул на зеленую полосу между дорогой и кованой железной оградой.
Что случилось? – удивился отец Кавано.
Майк лихорадочно соображал, как вывернуться.
Я… ну-у… я обещал Мемо сходить на дедушкину могилу. Ну-у… понимаете… посмотреть, не заросла ли она травой, остались ли с прошлой недели цветы и все такое.
«И в этом обмане придется признаться на исповеди».
– Я подожду тебя, – сказал священник.
Майк покраснел и поспешно отвернулся, чтобы отец Кавано не заметил румянца. Хорошо бы, тот не услышал и фальшивых ноток в его голосе.
– Гм-м… Понимаете, я бы хотел побыть там один. Ну, чтобы помолиться…
«Святой Михаил! Да что же это я несу! Говорю, что хочу помолиться, и при этом прошу священника уйти подальше?» – в ужасе подумал Майкл и тут же добавил еще одну ложь:
– Знаете… Мне, может статься, понадобятся цветы, а за ними нужно идти в лес… Понадобится время… Я задержусь…
Отец Кавано посмотрел на заходящее солнце, подобно красному шару повисшее над полями.
– Скоро стемнеет, Майкл.
– Я успею засветло вернуться домой. Честно.
– Но до города еще почти миля.
В голосе священника ясно звучало сомнение, словно он подозревал какой-то подвох, но не мог понять, в чем именно он заключается.
– Ничего страшного, отец Кавано. Мы с ребятами знаем лес как свои пять пальцев. Мы ведь часто гуляем там и успели изучить его вдоль и поперек.
Но ты обещаешь, что не останешься в лесу до темноты?
– Конечно, – заверил Майк. – Только исполню просьбу Ме-мо – и сразу домой.
«Интересно, а не боится ли темноты сам отец Кавано?» Он тут же отбросил эту мысль и несколько секунд колебался, размышляя, не рассказать ли священнику всю правду об их подозрениях, о том, что в Старой школе творятся странные вещи и там явно нечисто, об исчезновении Табби Кука и о том, что сам он собирается всего лишь заглянуть в старую сторожку позади кладбища, где, по слухам, ночует Ван Сайк. Но и от этой идеи он тоже отказался: не хватало еще, чтобы отец Кавано счел его психом.
Уверен, что все будет в порядке? – обеспокоенно спросил священник. – Ведь твои домашние будут думать, что ты со мной.
– Они знают, что я обещал Мемо. – Очередная ложь далась Майку уже легче. – Я обязательно вернусь домой до темноты.
Священник кивнул и наклонился, чтобы открыть дверцу.
– Хорошо, Майкл. Спасибо за совместную рыбалку и беседу. Завтра придешь к ранней мессе?
Вопрос был чисто риторическим: Майк не пропустил ни одной утренней службы.
Конечно, до завтра, – ответил он, захлопывая тяжелую дверцу и наклоняясь к опущенному стеклу. – Спасибо за… – Он помолчал, не зная, за что именно хочет поблагодарить священника. «За то, что он, умный взрослый человек, разговаривает со мной как с равным?» – Спасибо за то, что одолжили мне удочку.
– Готов помочь в любое время, – усмехнулся отец Кавано. – В следующий раз мы с тобой отправимся на Спун – вот где водится настоящая рыба.
Он отсалютовал двумя поднятыми вверх пальцами, дал задний ход и выехал на дорогу. Через минуту «папа-мобиль» уже спускался по противоположному склону холма, а вскоре исчез из виду.
В низкой траве вокруг ног Майка скакали кузнечики. Он немного постоял в ожидании, пока рассеется пыль, потом обернулся и, окинув взглядом кладбище, с удивлением заметил, что его собственная тень уже протянулась так далеко, что смешалась с тенью от черной остроконечной решетки железной кладбищенской ограды.
«Великолепно! А что, если Ван Сайк собственной персоной сейчас где-то поблизости?»
До этого момента Майку и в голову не приходила подобная мысль. Нет, едва ли Ван Сайк, не то смотритель, не то сторож кладбища – а может быть, просто разнорабочий, мастер, так сказать, на все руки, – сейчас здесь. В воздухе стоял густой запах зреющего зерна и пыли, столь характерный для влажного июньского вечера. Вокруг было тихо и пусто. Майк почти физически ощущал эту абсолютную пустоту. Взявшись за шарообразную ручку калитки, он толкнул створку и вошел на территорию кладбища, с опаской поглядывая на ползущую впереди собственную тень, на скорбно застывшие могильные памятники и на их искаженные копии, которые причудливо тянулись по земле. После оживленной беседы с отцом Кавано повисшее в воздухе оглушительное молчание казалось особенно жутким.
Кладбище занимало площадь приблизительно в четыре акра. Заросшая травой дорожка делила его на две почти равные части. Майк прошел по ней до середины, свернул в сторону и, миновав три памятника, остановился перед могилой дедушки. На этом же участке покоились и другие О’Рурки, а чуть дальше, ближе к забору с другой стороны, были похоронены родственники матери. Рядом с надгробием дедушки оставалось пустое, заросшее травой пространство. Майк знал, что оно предназначено для его родителей, сестер и… и для него самого.
Цветы – поникшие и увядшие – все еще были на месте. Они лежали здесь с прошлого понедельника – со Дня памяти.[36]36
30 мая – День памяти павших в Гражданской войне в США 1861–1865 гг., в испано-американской и других войнах (Memorial Day).
[Закрыть] Рядом с цветами был воткнут маленький американский флаг: каждый год его приносили сюда ветераны Американского легиона,[37]37
Американский легион (The American Legion) – военно-патриотическая общественно-политическая организация, созданная в 1919 г. двадцатью офицерами – участниками боевых действий во Франции с целью защиты интересов ветеранов Первой мировой войны. Позднее в организацию был открыт доступ участникам Второй мировой, корейской и вьетнамской войн.
[Закрыть] и Майк странным образом связывал чередование времен года с тем, насколько выгоревшим был этот флажок. Во время Первой мировой войны дедушка поступил на военную службу, но побывать за океаном ему не удалось: вместо действующей армии он оказался в Джорджии, в мобилизационном лагере, где и провел четырнадцать месяцев. В детстве Майк с удовольствием слушал рассказы Мемо о военных подвигах американских солдат, и у него сложилось стойкое убеждение, что до конца жизни дедушка так и не смог смириться со своим отсутствием на полях сражений.
Сейчас цвета флага были яркими: кроваво-красный и ослепительно белый на фоне сочной зелени травы. Последние лучи заката делали тени более густыми, а краски – более насыщенными. На ферме дяди Генри, расположенной примерно в четверти мили от кладбища, по другую сторону холма, мычали коровы – в неподвижном воздухе звук разносился далеко вокруг.
Мальчик опустил голову, шепотом помолился, осенил себя крестным знамением и по тропинке направился в дальний конец кладбища, где находилась хибара Ван Сайка. Теперь, размышлял Майк, его маленький обман перестал быть обманом, и, возможно, не придется каяться на исповеди.
Вообще-то эта хибара Ван Сайку не принадлежала. Это был старый сарай для инструментов, с незапамятных времен стоявший почти возле самого забора кладбища. Вечерние лучи солнца освещали западную стену старого сооружения, делая ее похожей на кусок масла. От последнего ряда могил постройку отделяла широкая полоса скошенной травы.
«А ведь еще немного – и от этой полосы ничего не останется, – подумалось Майку. – Кладбище подступит вплотную к сараю».
Майк заметил, что на двери висит замок, и прошел мимо, будто направляясь к лесу и заброшенным рудникам в холмах – любимому месту прогулок местных мальчишек, а затем резко повернул обратно и нырнул в тень возле западной стены хибары. Кузнечики врассыпную бросились из-под его ног, под подошвами кед трещала сухая стерня.
С этой стороны в стене примерно на уровне шеи Майка было окно – единственное во всем строении и совсем крохотное. Он подошел ближе и, ладонями заслонив от света глаза, заглянул внутрь.
Но ничего не увидел: окно было слишком грязным, а внутри царил мрак.
Небрежно засунув руки в карманы и насвистывая, Майк обошел вокруг сарая, время от времени посматривая по сторонам, чтобы убедиться, что там никого нет. Шоссе оставалось пустынным: за все время, что Майк провел на кладбище, ни одна машина не проехала мимо. Над рядами могил повисла напряженная тишина. Малиновый шар солнца медленно уплыл вниз и скрылся за дорогой. Такие великолепные, удивительные закаты бывают, наверное, только в Иллинойсе. Осиротевшее небо все еще озаряли багровые отблески, но краски постепенно тускнели, свет июньского вечера уступал место сумеркам, и летняя ночь готовилась вступить в свои права.
Майк внимательно осмотрел замок: автоматический, вполне надежный. Однако деревянный косяк под металлической пластиной, в отверстие которой входил язычок, совершенно сгнил и превратился в труху. Все еще тихо посвистывая, Майк принялся раскачивать и дергать пластину туда-сюда, пока проржавевшие шурупы – сначала два, а потом и третий – не выскочили из гнезд. С четвертым пришлось немного повозиться, но наконец, поддетый перочинным ножиком, вылетел и он. Майк поискал глазами камешек, чтобы было чем забить шурупы обратно, когда придет время уходить, и опасливо переступил порог хибары.
Внутри было совершенно темно. В воздухе пахло свежевырытой землей и еще чем-то кислым. Мальчик прикрыл за собой дверь, предварительно положив у порога камень побольше, чтобы оставить щель для света и услышать шум, если к воротам вдруг подъедет какая-нибудь машина. Прежде чем двинуться дальше, он с минуту постоял, давая глазам привыкнуть к мраку.
В отсутствии Ван Сайка Майк уже успел убедиться. В углу сарая он увидел несколько лопат и кирок – обычный набор инструментов кладбищенского сторожа, на полках – упаковки с удобрениями и несколько банок с какой-то темной жидкостью. В другом углу валялись ржавые заостренные металлические прутья, явно вытащенные из ограды для ремонта, детали от газонокосилки и пара небольших ящиков, один из которых, похоже, служил столом – к нему был прикреплен фонарик. Рядом были свалены в кучу какие-то тряпки. Майк сначала не понял, что это, но потом догадался: на таких широких лентах из грубого полотна опускают в могилу гроб.
Под окошком стояла низкая кровать. Едва Майк подошел ближе, в нос ему ударил отвратительный запах плесени. Смятое, грязное одеяло почти касалось пола – словно его бросили в спешке – и тоже воняло какой-то гадостью. Но кто-то, очевидно, был здесь совсем недавно: у стены Майк заметил скомканный номер «Пеория джорнал стар» за последнюю среду.
Майк опустился на колени и отодвинул газету в сторону. Под ней оказался толстый глянцевый журнал. Майк поднял его и начал было листать, но тут же отшвырнул прочь.
Все страницы были заполнены черно-белыми фотографиями обнаженных женщин. Женская нагота не была Майку в новинку-в его семье росли четыре девочки, а однажды он даже держал в руках нудистский журнал, который принес в школу Джерри Дейзингер. Но сейчас его глазам предстало нечто невообразимое.
Женщины лежали, раздвинув ноги и все, совершенно все, выставив на обозрение. На нудистских фотографиях никаких подробностей не было видно – только белые и гладкие человеческие тела, а здесь… Курчавые волосы вокруг призывно раздвинутых половых губ… наманикюренные пальцы женщин, приоткрывающие самые сокровенные места, ласкающие грудь… На некоторых фото женщины стояли на коленях, выставив попы, и, обернувшись, улыбались прямо в объектив.
Майк почувствовал, как кровь бросилась ему в голову, и в ту же секунду, будто поток крови повернул вспять и понесся к паху, напрягся пенис. Он снова протянул руку к журналу и, не поднимая его с пола, перевернул несколько страниц.
Снова женщины… раздвинутые ноги… Ему и в голову никогда не приходило, что есть женщины, готовые заниматься такими вещами перед объективом фотоаппарата. А что, если это увидят их родные, знакомые?
Мальчик ощущал, как стремительно наступает эрекция. Прежде ему уже случалось возбуждать себя, а однажды, примерно год назад, он даже, к своему несказанному удивлению, испытал оргазм. Но отец Гаррисон в одной из своих проповедей такими страшными красками обрисовал последствия, которыми чревато самоосквернение, будь то духовное или физическое, что у Майка пропала всякая охота к таким номерам. Он совсем не хотел сойти с ума или покрыться ужасными прыщами, которые Господь насылает в наказание тем, кто занимается рукоблудием. Кроме того, Майку пришлось в мрачной темноте исповедальни покаяться в своем грехе перед духовным отцом, и тот его сильно выбранил. Но одно дело признаться в таких вещах отцу Гар-рисону и получить от него нагоняй, и совсем другое – повиниться перед отцом Кавано. Майк подумал, что он скорее станет атеистом и отправится в ад, чем расскажет о содеянном нынешнему пастырю. А если он совершит такой страшный проступок и скроет это… Отец Гаррисон достаточно ясно описал адские муки, ожидающие развратников.
Майк вздохнул, положил журнал туда, где нашел его, и прикрыл газетой. Теперь ему придется бежать вниз по склону холма, а потом быстрым шагом взбираться на следующий, чтобы избавиться от гадких мыслей и от напряжения под ширинкой.
Когда Майк встал на ноги, одеяло соскользнуло на пол и по всему сараю распространился еще более сильный и мерзкий запах гнили.
Майк сначала отпрянул, но потом вернулся, чтобы поднять одеяло.
Пахло сырой землей… и чем-то еще, ужасно отвратительным… Вонь шла откуда-то снизу. Майк на секунду задержал дыхание, затем приподнял кровать и прислонил ее к одному из ящиков.
Под ней оказалась дыра. Больше двух футов в поперечнике и почти совершенно круглая, она была похожа на открытый люк посреди мостовой. Только края ее были ужасно грязными. Майк опустился на четвереньки и заглянул внутрь.
Ну и мерзость! Однажды Майку случилось побывать на скотобойнях в Оук-Хилле, так около помещения, куда сбрасывали внутренности и те части туши, которые не подлежали продаже, запах был примерно таким же. Только здесь он смешивался с густым запахом сырой земли, и это делало его таким зловонным, что Майк отшатнулся и зажмурился.
Тут же снова открыв их, он уловил в глубине какое-то быстрое движение, будто какое-то существо, прячась от света, стремительно метнулось в сторону. Мальчик быстро мигнул. Края дыры были странного, кроваво-красного цвета, хотя почва здесь совершенно не имела примеси глины, и к тому же испещрены глубокими бороздами. Это напомнило Майку что-то, только он не мог сразу вспомнить, что именно. Но через минуту память подсказала ответ.
Однажды Дейл Стюарт принес в школу издание иллюстрированной энциклопедии Комптона. Мальчики не отрываясь разглядывали изображенные в цвете органы человеческого тела. На одной из картинок был нарисован пищеварительный тракт в разрезе.
Так вот, края этой дыры напоминали внутреннюю сторону человеческих кишок: красные и такие же бороздчатые.
Гребни между бороздами вокруг ямы вдруг дрогнули и зашевелились, будто сжимаясь и расслабляясь. Зловоние усилилось.
Майк, задыхаясь, отполз на четвереньках. И тут же услышал странные звуки – будто кто-то скреб или царапал землю. Что это? Крысы? Или там, внизу, действительно что-то есть?
Воображение нарисовало Майку туннель, уходящий далеко в глубину, соединяющий между собой могилы старого кладбища… Ему представилось, как в этот туннель медленно, извиваясь как змея, вползает Ван Сайк… Заслышав беззаботное насвистывание Майка, он торопится скрыться, исчезнуть в толще земли…
Ван Сайк? А может, что-нибудь еще хуже?
Майк вздрогнул и посмотрел в окно, но сквозь мутное стекло ничего не увидел, как будто на улице уже стемнело. Однако сквозь щель, оставленную у двери, еще пробивался слабый свет.
Майк опустил кровать на место, убедился, что газета и журнал лежат в том виде, в каком он нашел их, и бросил одеяло на кровать так, чтобы оно скрывало яму, хотя в этом-то как раз нужды не было: внутри хибары царил такой мрак, что дыры никто бы не заметил, даже не будь здесь кровати. Он тоже никогда бы не обнаружил это жуткое отверстие, если бы не тошнотворный запах, от которого можно упасть в обморок.
По-прежнему стоя на коленях, Майк вдруг вообразил, как из дыры высовывается белая, как личинка червя, рука и тянется к нему из-под кровати… хватает его за запястье, сжимает локоть…
От эрекции не осталось и следа. На секунду Майку показалось, что его вот-вот вырвет от страха и отвращения. Он крепко сжал веки, приоткрыл рот, чтобы меньше чувствовать ужасный запах, и принялся беззвучно молиться.
Он прочел «Аве Мария», потом «Отче наш», но ничего не помогало.
Майку показалось, что он слышит крадущиеся шаги по траве, возле самой стены сарая…
Не помня себя от ужаса, он бросился к двери, распахнул ее и кинулся бежать, не заботясь о том, что его могут увидеть, а только стремясь оказаться как можно дальше от этой жуткой дыры, от этого страшного места.
На кладбище никого не было. Сумерки сгустились. Далеко на востоке, чуть выше верхушек деревьев, на потемневшем небе вспыхнула одинокая звезда. Лес казался совсем черным, хотя долгий летний вечер пока не уступил место ночи. Ярдах в двадцати от Майка на высоком надгробии сидел краснокрылый дрозд и словно разглядывал его.
Мальчик быстро пошел прочь, но тут вспомнил про замок. Минуту поколебавшись и обозвав себя идиотом, он вернулся к сараю, подобрал присмотренный заранее камень и, прижав металлическую пластину к косяку, начал загонять на место шурупы. Последний пришлось вкручивать с помощью ножа, и Майк заметил, как дрожат руки.
«Если из той дыры что-то выползает, как оно выбирается из лачуги? Может, через окно?» – размышлял он, но, спохватившись, запретил себе даже думать об этом.
Нож соскользнул с головки шурупа и вонзился в мизинец. Капли крови падали в траву возле двери, но Майк, не обращая внимания на рану, продолжал свое дело и наконец подтянул шуруп на последние пол-оборота.
Теперь все. Выполнено, конечно, не лучшим образом. От внимательного взгляда не скроется, что пластину сняли, а потом прикрутили обратно. Ну и что?
Майк повернулся и торопливо зашагал по дорожке.
На Шестом окружном не было ни единой машины. Майк бегом помчался вниз по склону холма, молясь про себя, чтобы тени в ложбине не были такими темными. В лесу по обе стороны от дороги уже, казалось, стояла глубокая ночь.
Дорога пошла вверх, и Майк перешел на шаг. Запертый бар «Под черным деревом» смотрел на дорогу черными глазницами окон. Ничего необычного в этом не было: по воскресеньям спиртное продавать запрещалось, но вид пустой автостоянки перед небольшим строением был пугающим. Слева по-прежнему возвышался лес. Цыганская дорога была где-то за ним, но справа уже потянулись кукурузные поля и было чуть светлее. Впереди, всего лишь в паре сотен ярдов, уже показался перекресток, где шоссе пересекала Джубили-Колледж-роуд, а оттуда будет видна водонапорная башня Элм-Хейвена, до которой останется пройти около трех четвертей мили.
Майк чуть успокоился и пошел медленнее, ругая себя за трусость, когда позади вдруг послышался негромкий шорох гравия. Это не было похоже на шум приближающейся машины – шаги явно принадлежали одинокому пешеходу.
Не сбавляя шага, мальчик оглянулся, пальцы непроизвольно сжались в кулаки.
Заметив на вершине холма тень, отделившуюся от черноты леса, он поначалу подумал, что это кто-то из ребят, хотя на таком расстоянии трудно было узнать, кто именно. Майк смог различить только старомодную бойскаутскую шляпу и форму. Расстояние между ними составляло не более пятнадцати ярдов.
Однако уже через пару минут Майк понял, что незнакомец на дороге совсем не мальчик, а вполне взрослый парень лет двадцати с лишним и форма на нем не бойскаутская, а военная. Похожие мундиры Майк видел на старых фотографиях. Бледное лицо солдата в сумеречном свете казалось восковым и словно размытым, лишенным каких-либо черт, ни бороды, ни усов не было.
– Эге-гей! – приветственно прокричал Майк и помахал рукой. Конечно, он не знал этого солдата, но все же почувствовал, как отлегло от сердца: это не Ван Сайк.
Молодой солдат не ответил на приветствие. Майк не видел его глаз, но почему-то решил, что тот, возможно, слеп. Он не бежал, а шел широким, будто строевым, шагом, высоко поднимая напряженно выпрямленные ноги, однако быстро настигал Майка. Расстояние между ними уже сократилось ярдов до десяти, и мальчик явственно видел латунные пуговицы на коричневом мундире и странные, цвета хаки, полоски ткани, подобно бинтам обмотанные вокруг ног солдата. Подбитые гвоздями высокие ботинки скрипели по гравию. Майк вновь попытался рассмотреть лицо незнакомца, но густая тень от широких полей шляпы и темнота вокруг не позволили ему это сделать.
Теперь молодой парень маршировал так быстро, что Майк уже не сомневался в его намерениях: солдат хочет его догнать и изо всех сил старается сократить разделяющую их дистанцию.
«Вот дьявол!» – выругался про себя Майк и с тревогой подумал, что теперь надо будет каяться на исповеди еще в одном грехе: придется признаться отцу Кавано, что произнес плохое слово.
Он повернулся и бросился бежать по Джубили-Колледж-роуд – к темнеющим вдали деревьям, к Элм-Хейвену.
Лоренс, младший братишка Дейла, боялся темноты. Насколько мог судить сам Дейл, этот восьмилетний мальчишка не боялся больше ничего на свете. Он мог забраться натакую высоту, о какой никто другой – кроме разве что Джима Харлена – не осмеливался и помыслить. Лоренс с полнейшим хладнокровием бросался на обидчика, даже если тот был вдвое старше и в полтора раза крупнее его самого. Опустив голову и отчаянно молотя кулаками, он упрямо продолжал драться, не обращая внимания на тумаки, которые давно бы заставили любого другого из ребят со слезами покинуть поле боя. Кроме того, Лоренс презирал опасность и обожал проделывать рискованные трюки: он отважно слетал на велосипеде с самых высоких трамплинов, какие только удавалось отыскать, а когда по условиям очередной безрассудной затеи требовался кто-то готовый лечь перед трамплином в качестве дополнительного препятствия, через которое будут прыгать другие, единственным добровольцем опять же оказывался он сам. Он был блокирующим полузащитником в футбольной команде и играл против парней, которые были гораздо старше его. А еще Лоренс мечтал, чтобы его упаковали в картонную коробку и сбросили с самой высокой вершины Козлиных гор. Дейл был уверен, что отчаянная храбрость и полное пренебрежение опасностью когда-нибудь сослужат братишке плохую службу и в один прекрасный день помогут благополучно угробиться.
