Текст книги "Молитвы разбитому камню"

Автор книги: Дэн Симмонс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 25 страниц)

Последние несколько минут я сидел на солнце и фантазировал. Эти фантазии были свободны от грусти, вызванной теми событиями, первопричиной которых стал я сам. Сири не умерла. Лежа на смертном одре, она созвала докторов и немногочисленных техников, и они восстановили старую анабиозную камеру, одну из тех, что колонисты использовали во время космического перелета двести лет назад. И сейчас Сири просто спит. Мало того, к ней волшебным образом вернулась юность. Я разбужу ее, и это будет та Сири, которую я помню по нашей первой встрече. Мы вместе выйдем на солнечный свет и, когда портал откроется, первыми пройдем сквозь него.

– Отец?

– Да.

Делаю шаг вперед и кладу ладонь на дверь усыпальницы. Стрекочут моторы, и белая каменная панель отъезжает в сторону. Нагнувшись, я вхожу в гробницу Сири.

– Черт, Марин, закрепи тот конец, пока тебя не снесло за борт. Скорее!

Я поспешно выполнил приказ. Мокрую веревку страшно трудно было сбухтовать и еще труднее закрепить. Сири с отвращением покачала головой, наклонилась и сама одной рукой завязала булинь.

Наше пятое Воссоединение. Я опоздал – три месяца назад она отметила свой день рождения. На празднество собралось более пяти тысяч гостей. Президент Альтинга сорок минут зачитывал поздравительную речь. Поэт декламировал свои последние любовные сонеты. Посол Гегемонии подарил памятную грамоту и новенький батискаф с термоядерным двигателем, таких на Мауи Заветной еще не было.

У Сири было восемнадцать кораблей. Ей принадлежал флот из двенадцати быстрых катамаранов, которые сновали с товарами между странствующими островами архипелага и Родными островами. Две прекрасные гоночные яхты, которые выходили в море лишь дважды в год – чтобы выиграть регату Основателей и Заветную гонку. И еще четыре старые рыбацкие лодки – непритязательные и нескладные суденышки в хорошем состоянии и на плаву.

Теперь эта флотилия пополнилась еще и батискафом. Но мы отправились в плавание на старой посудине под названием «Джинни Пол» и вот уже почти неделю рыбачили вдвоем на отмелях в экваториальных водах. Забрасывали и тянули сети, расхаживали по трюму, заваленному вонючей рыбой и хрустящими под ногами трилобитами, боролись с волнами, снова забрасывали и тянули сети, по очереди несли вахту и в редкие минуты затишья засыпали, как усталые дети. Мне еще не исполнилось двадцати трех. Я считал себя человеком, привыкшим к тяжелому труду, – на «Лос-Анджелесе» приходилось много работать, к тому же почти каждую смену я по часу занимался на тренажере с силой тяжести в 1,3 g.Но теперь мои руки и спина нестерпимо ныли, ладони покрылись мозолями и волдырями. Сири только что исполнилось семьдесят.

– Марин, возьми рифы на фоке. Потом на кливере. А потом иди вниз и приготовь бутерброды. Побольше горчицы.

Я кивнул и отправился брать рифы. Уже почти двое суток мы играли со штормом в прятки – то шли впереди него, то закладывали галс и подставлялись ветру и волнам. Сначала я обрадовался этой передышке, ведь больше не нужно было беспрестанно забрасывать, вытягивать и штопать сети. Но через несколько часов адреналин иссяк, его сменили оцепенение, постоянная тошнота и жуткая усталость. Море и не думало смилостивиться над нами. Волны взмывали ввысь на шесть метров и более. Грузная неуклюжая старушка «Джинни Пол» качалась из стороны в сторону. Все вещи вымокли. Я сам вымок насквозь в трехслойном непромокаемом костюме. Сири так проводила свой долгожданный отпуск.

– Это еще что, – сказала она глубокой ночью, когда на палубу и исцарапанную пластиковую рубку обрушивались огромные волны. – Ты бы видел, что творится в сезон самумов.

На горизонте низкие облака сливались с серыми волнами, но море немного успокоилось. Я намазал горчицей бутерброды с говядиной и разлил по большим белым кружкам дымящийся черный кофе. Даже в невесомости и то легче было бы его не расплескать, чем на ходившем ходуном трапе. Сири молча взяла у меня полупустую кружку. Мы сидели, с наслаждением жевали говядину и пили обжигающий кофе. Я встал к штурвалу, а Сири спустилась вниз принести еще. Серый день незаметно тускнел, приближалась ночь.

Сири вернулась с кофе и уселась на длинную скамейку, которая опоясывала рубку.

– Марин, а что будет, когда запустят портал?

Я удивился. Мы почти никогда не обсуждали будущее присоединение Мауи Заветной к Гегемонии. Оглянувшись на Сири, я поразился: яркие огни приборной панели, озарявшие снизу ее лицо, превращали его в мозаику из теней и трещин, высвечивали скрывавшиеся под бледной, прозрачной кожей кости. Прекрасные зеленые глаза той Сири, которую я когда-то знал, тонули в непроглядной темноте. Резко выдавались острые скулы. Мокрые короткие седые волосы торчали в разные стороны. На дряблой шее, на запястьях проступали узлы сухожилий. Годы наложили на Сири свою печать.

– Ты про что?

– Что случится, когда они откроют портал?

– Ты же знаешь, что сказал совет. – Я говорил нарочито громко, как будто она плохо слышала. – Для Мауи Заветной начнется новая эра – эра торговли и технологий. Вам больше не нужно будет довольствоваться одним маленьким мирком. Вы станете гражданами, и все смогут пользоваться порталом.

– Да, – устало согласилась Сири. – Марин, все это я уже слышала. Но что будет? Кто первым явится к нам через этот портал?

Я пожал плечами.

– Думаю, сначала дипломаты. Специалисты-культурологи. Антропологи. Этнологи. Морские биологи.

– А потом?

Я молчал. Стемнело. Море почти успокоилось. Наша лодка сияла красными и зелеными ходовыми огнями. Мне было неспокойно, почти так же неспокойно, как два дня назад, когда на горизонте появились первые признаки шторма.

– Потом придут миссионеры. Нефтеразведчики. Морские фермеры. Застройщики.

Сири глотнула кофе.

– Я думала, экономика Гегемонии достаточно развита и не нуждается в нефти.

Я засмеялся и закрепил штурвал.

– Всем нужна нефть. Если она есть. Мы не сжигаем ее, если ты об этом. Но она нужна для изготовления пластика, синтетики, пищевой основы, кероидов. Двести миллиардов людей – знаешь, сколько им нужно пластика?

– А на Мауи Заветной есть нефть?

– Конечно. – Я больше не смеялся. – Под одними только Экваториальными отмелями огромные залежи – миллиарды баррелей.

– Как они будут ее добывать, Марин? Построят платформы?

– Да, платформы. Батискафы. Подводные колонии, где будут работать специальные рабочие с Бродяг и с Тау-Кита.

– А как же плавучие острова? Они ведь должны каждый год возвращаться на отмели, они там кормятся голубыми водорослями и оставляют потомство. Что станет с островами?

Я снова пожал плечами. Слишком много кофе – во рту остался горький привкус.

– Не знаю. Звездолетчикам особо много не говорят. Но во время первого перелета Майк слышал, что они планируют застроить как можно больше островов, поэтому некоторые удастся защитить.

– Застроить? – В голосе Сири впервые прозвучало удивление. – Как они собираются застраивать острова? Даже семьи основателей-колонистов, чтобы построить там древесные дома, должны спрашивать разрешение у морского народа.

Морской народ – так здесь называют дельфинов. Я улыбнулся. Жители Мауи Заветной так по-детски себя ведут, когда дело касается их распрекрасных дельфинов.

– Все уже решено. На ста двадцати восьми тысячах пятистах семидесяти трех плавучих островах, таких, где можно что-нибудь построить, земля давно распродана. Острова поменьше, наверное, уничтожат. Из Родных островов сделают зоны отдыха.

– Зоны отдыха, – повторила за мной Сири. – И сколько же людей из Гегемонии заявится сюда через портал для… отдыха?

– Поначалу? В первый год всего несколько тысяч. Пока действует только один портал, на острове двести сорок один, в торговом центре, – их будет немного. На следующий год, когда построят второй портал в Порто-Ново, – возможно, пятьдесят тысяч. Это будет довольно дорогое удовольствие. Всегда так бывает, когда новая колония присоединяется к Великой сети.

– А потом?

– Через пять лет? Построят тысячи порталов. Думаю, в первый же год, когда вы получите гражданство, сюда прибудут двадцать или тридцать миллионов поселенцев.

– Двадцать или тридцать миллионов.

Компас бросал отсвет на ее морщинистое лицо. Все еще очень красивое лицо. Не разгневанное и не потрясенное, как я боялся.

– Но вы же сами к тому времени станете гражданами, – продолжил я. – Получите право отправиться в любую точку Великой сети. В любой из шестнадцати новых миров. Может, их к тому времени станет больше.

– Да, – согласилась Сири.

Она поставила пустую кружку на скамью. По стеклу рубки стекали дождевые капли. На примитивном, оправленном в дерево радаре не видно было других кораблей. Шторм закончился.

– Марин, а правда, что у жителей Гегемонии есть дома в нескольких мирах? Я имею в виду, когда в одном доме разные окна выходят в небеса разных планет?

– Конечно. Но не у всех. Такое могут позволить только богачи.

Сири улыбнулась и положила мне на колено руку, испещренную старческими пигментными пятнами, изрезанную выступающими венами.

– Но ведь ты, корабельщик, очень богат?

Я отвернулся.

– Нет, пока еще нет.

– Но скоро станешь, Марин, очень скоро. Сколько тебе осталось, любовь моя? Еще две недели здесь, потом обратный перелет в эту вашу Гегемонию. За пять месяцев твоего времени вы доставите сюда последние элементы. За несколько недель закончите работу. Ты станешь богачом и отправишься домой. Шагнешь через двести световых лет. Как странно… но о чем это я? Сколько получается? Меньше стандартного года.

– Десять месяцев. Триста шесть стандартных дней. Триста четырнадцать ваших. Девятьсот восемнадцать смен.

– И тогда закончится твое изгнание.

– Да.

– Двадцать четыре года, и ты богач.

– Да.

– Я устала, Марин, и хочу спать.

Мы запрограммировали курс, включили аварийную сигнализацию и спустились вниз. Поднялся небольшой ветер, старая посудина скользила вверх-вниз по волнам. В каюте под потолком покачивалась тусклая лампа. Мы разделись, и я первым забрался в койку под одеяло. В первый раз за все время плавания мы ложились спать одновременно. В прошлое наше Воссоединение на вилле Сири стеснялась и стыдилась, поэтому я решил, что сейчас она погасит свет. Но она просто стояла посреди холодной каюты обнаженная, спокойно опустив худые руки.

Годы наложили на Сири свою печать, но обошлись с ней не так уж сурово. Отвисшие груди и ягодицы. Она сильно похудела. В холодном свете качавшейся лампы я разглядывал выпирающие ребра и ключицы и вспоминал шестнадцатилетнюю девочку, по-детски пухленькую, с теплой бархатистой кожей; вспоминал, как белела в лунном свете упругая грудь. И все-таки каким-то непостижимым образом передо мной стояла та же самая Сири.

– Марин, подвинься.

Она скользнула под одеяло рядом со мной. Простыни приятно холодили кожу, шершавое одеяло согревало. Я выключил свет. Кораблик мерно покачивался на волнах, жалобно скрипели мачты и такелаж. Утром снова придется закидывать, вытаскивать и чинить сети, зато теперь можно поспать. Я задремал под шуршание волн.

– Марин?

– Да?

– А что, если сепаратисты нападут на туристов Гегемонии или на новых поселенцев?

– Я думал, сепаратисты давно бежали на острова.

– Да. Но что, если они восстанут?

– Гегемония пошлет сюда войска, и сепаратистов порвут в клочья.

– А что, если нападут на портал… если его уничтожат перед активацией?

– Невозможно.

– Да, знаю, но если вдруг?

– Тогда через девять месяцев «Лос-Анджелес» вернется с войсками Гегемонии на борту и сепаратистов порвут в клочья… не только их – любого жителя Мауи Заветной, кто встанет у них на пути.

– Девять месяцев по корабельному времени. Одиннадцать лет по нашему.

– Но так или иначе, конец один. Давай поговорим о чем-нибудь другом.

– Хорошо.

Но больше мы не разговаривали. Скрипел и вздыхал корабль. Сири свернулась клубком в моих объятиях и положила голову мне на плечо. Дышала она глубоко и размеренно – наверное, заснула. Я и сам опять задремал, но тут ее теплая рука скользнула по бедру, опустилась ниже. Я вздрогнул, хотя и почувствовал знакомое возбуждение.

– Нет, Марин. Старость ничего не меняет, – шепотом ответила Сири на мой молчаливый вопрос. – Во всяком случае, тепла и близости хочется по-прежнему. Но ты должен сам решить, любовь моя. Я приму любое решение.

И я решил. Мы заснули ближе к рассвету.

Гробница пуста.

– Донел, иди сюда!

Он поспешно заходит, в гулкой тишине громко шуршит ткань. Гробница действительно пуста. Никакой анабиозной камеры (да я и не надеялся), никакого саркофага или гроба. Белые стены и потолок, яркая лампочка.

– Донел, что это, черт возьми, такое? Я думал, это усыпальница Сири.

– Так и есть, отец.

– Где ее похоронили? Бога ради, она что – лежит под полом?

Донел потирает лоб. Да, конечно, я же говорю о его матери. К тому же для него со времени кончины прошло уже два года, он привык.

– Никто тебе не сказал?

– Не сказал что? – Меня захлестывают злость и растерянность. – Мне велели срочно явиться сюда прямо с посадочной площадки, сказали, что я должен прийти на могилу Сири до запуска портала. Что еще?

– Согласно маминой последней воле, ее кремировали, а пепел развеяли с самой высокой платформы нашего семейного острова, в Великом Южном море.

– Тогда зачем построили этот… этот склеп? – Я тщательно подбираю слова, чтобы не задеть чувств Донела.

Он снова трет лоб и оглядывается на дверь. Толпе снаружи нас не видно. Мы явно не укладываемся в расписание. Некоторые члены совета уже поспешно спустились с холма и присоединились к другим чиновникам на высоком помосте. Сегодня мои неторопливые страдания не просто сорвали им все планы, но превратили все в какой-то скверный спектакль.

– Мама оставила определенные указания. Мы их выполнили.

Он дотрагивается до стены, небольшая панель отъезжает в сторону, за ней открывается ниша, а там лежит металлическая коробка. На ней выгравировано мое имя.

– Это что такое?

– Личные вещи. – Донел качает головой. – Мама оставила их тебе. Подробности знала только Магритт, а она умерла прошлой зимой, так ничего никому и не сказав.

– Хорошо. Спасибо. Я выйду через минуту.

Донел смотрит на часы.

– Через восемь минут начнется церемония. Портал запустят через двадцать минут.

– Знаю. – Я действительно это знаю, точно знаю, сколько осталось времени. – Выйду через минуту.

Донел мешкает на пороге, но потом все-таки уходит. Прикладываю к датчику ладонь и закрываю за сыном дверь. Ставлю на пол необычайно тяжелую коробку и усаживаюсь на корточки. Еще один датчик, поменьше. Опять прикладываю ладонь. Крышка отъезжает в сторону.

– Чтоб меня, – тихо говорю я.

Не знаю, что я ожидал увидеть – может быть, какие-то памятные мелочи, приятные напоминания о проведенных вместе ста трех днях. Высушенный цветок, который я когда-то ей подарил, или витую ракушку – за такими мы вместе ныряли под Февароной. Ничего подобного.

В коробке маленький ручной лазер Штейнера-Джинна – мощное оружие, одно из самых мощных на сегодняшний день. Аккумулятор силовым кабелем подсоединен к термоядерной батарее, которую Сири, наверное, выдрала из своего нового батискафа. К батарее также подключен древний комлог – настоящий антиквариат с жидкокристаллическим дисплеем. Зеленый индикатор показывает полный заряд.

В коробке еще два предмета: диск-переводчик, которым мы пользовались так давно, и… я грустно улыбаюсь и тихо говорю:

– Ах ты маленькая чертовка.

Теперь понятно, где была Сири, когда я проснулся на закате один, там, на холмах над Порто-Ново. Я качаю головой и снова улыбаюсь.

– Моя милая чертовка.

В коробке лежит аккуратно свернутый соколиный ковер, который Майк Ошо купил за тридцать марок на карвнальском рынке. Все контакты правильно подсоединены.

Я откладываю ковер и отсоединяю комлог. Очень старая вещь; наверное, изготовлена еще до хиджры. Видимо, его передавали в ее семье из поколения в поколение со времен первых колонистов. Скрестив ноги, усаживаюсь на холодный каменный пол и подношу палец к дисплею. Свет в склепе меркнет, и неожиданно передо мной появляется Сири.

Меня не выкинули с корабля после гибели Майка, хотя могли бы. И не отдали на милость местному суду, хотя тоже могли бы. Два дня меня допрашивали сотрудники корабельной службы безопасности, один раз даже приходил капитан Сингх. А затем я вернулся к своим обязанностям. Четыре долгих месяца обратного пути я изводил себя, вспоминая о смерти Майка. Я ведь отчасти был виноват в ней: его убили из-за моей неуклюжести. Дежурил в свои смены, по ночам просыпался в поту от кошмаров и гадал: уволят или не уволят, когда доберемся до Великой сети. Могли бы сразу сказать, но не сказали.

Не уволили. Отправили в обычный отпуск в Гегемонии, но в системе Мауи Заветной мне отныне было запрещено высаживаться на планету. А еще выговор и временное понижение в должности. Вот чего стоила в их глазах жизнь Майка – выговора и понижения в должности.

Как и другие члены команды, я отправился в трехнедельный отпуск. Но в отличие от них, обратно на корабль возвращаться не собирался. Шагнул через портал на Эсперансу повидать родных – типичная для звездолетчика ошибка. Двух дней в полном народу жилом улье мне вполне хватило. Потом на Лузусе три дня проторчал в борделях на Рю де Ша. Настроение мое ухудшилось, я перебрался на Бродяг и просадил почти все заработанные марки, делая ставки на кровавых поединках со Шрайком.

В конце концов меня занесло на станцию в Старую систему. Там я взял корабль и отправился в двухдневное паломничество в кратер Эллады. Никогда прежде я не бывал ни в Старой системе, ни на Марсе. Возвращаться я не собирался, но десять дней, проведенных в одиноких блужданиях по пыльным, полным призраков коридорам монастыря, все же побудили меня вернуться. Вернуться на корабль. Вернуться к Сири.

На Марсе я часто выходил из красного мегалитного лабиринта, облачившись в тонкий скафандр и маску, простаивал в одиночестве долгие часы на одном из бесчисленных каменных балконов и разглядывал в небе бледно-серую звезду, которая когда-то была Старой Землей. Иногда размышлял о тех глупых и отважных идеалистах, что отправлялись на медленных, утлых кораблях в черную пустоту, везли с собой, с равным трепетом оберегая их, зародыши и идеи. Но в основном старался ни о чем не думать – просто стоял в фиолетовой ночи, и ко мне приходила Сири. На том самом месте, где многие более достойные пилигримы так и не достигли просветления, оно было даровано мне – в виде воспоминаний о шестнадцатилетней девчонке, которая прижималась ко мне, в то время как в вышине лунный свет играл на крыльях Томова ястреба.

Когда «Лос-Анджелес» совершил квантовый скачок обратно к Мауи Заветной, Сири была со мной. Через четыре месяца я послушно отбывал смены, возил туда-сюда строителей, подключался к симулятору и спал как убитый на протяжении всего отпуска. И тут пришел капитан Сингх.

– Тебе надо спуститься на планету.

Я ничего не понял.

– За последние одиннадцать лет местные жители из вашей с Ошо лажи раздули целую легенду, так ее. Ты там славно покувыркался с одной девчонкой, а теперь это настоящий культурный миф.

– Вы о чем? – Я злился и был напуган. – Хотите вышвырнуть меня с корабля?

Сингх что-то промычал и рассеянно подергал себя за правую бровь. Вспыхнул золотом браслет у него на запястье.

– Ты что, не знал, что эта девчонка из семьи звездолетчиков – основателей колонии? Местная знать.

– Сири? – непонимающе спросил я.

– Она растрепала про ваше… про ваш, скажем так, роман всем подряд. О нем стихи пишут. На одном из их дрейфующих островов каждый год играют об этом пьесу. Устроили настоящий культ. Ты герой романтической истории, по которой вся эта деревенщина сходит с ума.

– Вы хотите вышвырнуть меня с корабля?

– Аспик, не глупи, – прорычал Сингх. – Проведешь три недели отпуска внизу. Эта планета нужна Гегемонии. Посол говорит, пока портал не запустят и не введут оккупационные войска, нам нужно их сотрудничество. Если этот идиотский миф о разлученных возлюбленных нам хоть чуть-чуть поможет, замечательно. Специалисты считают, ты будешь полезнее для Гегемонии там, внизу. Посмотрим.

– Сири? – повторил я.

– Собирайся, – приказал Сингх. – Ты спускаешься на планету.

Целый мир пребывал в ожидании, в толпе раздавались приветственные крики, Сири махала мне рукой. В гавани мы погрузились в желтый катамаран и отчалили на юго-восток, к архипелагу, к плавучему острову, который принадлежал ее семье.

– Привет, Марин.

Темную гробницу заполняет образ Сири. Голограмма не лучшего качества: края изображения размыты. Но это Сири. Такая, какой я помню ее с нашей последней встречи. Седые, коротко стриженные волосы, высоко поднятая голова, осунувшееся лицо.

– Привет, Марин, любовь моя.

– Привет, Сири.

Дверь мавзолея закрыта, меня никто не может услышать.

– Прости, Марин, меня не будет на нашем шестом Воссоединении. Я его так ждала. – Сири замолкает и смотрит вниз, на свои ладони; сквозь голограмму пролетают пылинки, и изображение слегка дергается. – Я тщательно обдумала, что сказать тебе. Как сказать. Доводы. Указания. Но теперь знаю – все это бесполезно. Либо я уже все сказала и ты меня услышал, либо говорить не о чем и лучше просто помолчать.

С возрастом голос у нее стал еще красивее. Его наполняет спокойствие, которому может научить только боль. Сири убирает руки, на голограмме их больше не видно.

– Марин, любовь моя, как странно мы прожили эти дни – вместе и врозь! Каким удивительным образом нас связала прекрасная и нелепая легенда! Мои дни были для тебя мгновениями. Как же я тебя за это ненавидела! Ты был словно зеркало, жестокое правдивое зеркало. Видел бы ты свое лицо в начале каждого нашего Воссоединения! По крайней мере, мог бы скрыть свое потрясение… мог бы сделать для меня хотя бы это.

Но ты не просто неуклюжий простачок, Марин, в тебе было… что?.. что-то было. За бездумным эгоизмом и неопытностью, с которыми ты не расстаешься, скрывается что-то. Быть может, неравнодушие. Или хотя бы уважение.

Именно на это неуловимое нечто я и возлагала столько надежд все эти годы, Марин. На неравнодушие, что пробивалось даже сквозь недалекость мальчика, рожденного в улье и воспитанного на корабле. Я верю… нет, я знаю, что иногда что-то значила для тебя. А если я для тебя что-то значила, то и мой мир тоже. За те немногочисленные часы, что мы провели вместе, ты, возможно, что-то понял. Только на это мы и надеемся. Это наш единственный шанс на спасение.

Признаюсь, я ничего такого не замышляла, когда крала твой дурацкий летающий ковер. Вообще, не знаю, о чем я думала, позволяя увести себя с праздника. Наверное, хотела тебя похитить. Или соблазнить и задержать, выпытать какую-нибудь информацию, полезную дяде Грешэму. Может, даже мечтала, что ты присоединишься к нам, мы вместе будем плавать с морским народом и защитим Заветную. А потом Бертоль все испортил…

Я скучаю по тебе, Марин. Сегодня вечером спущусь в гавань, буду смотреть на звезды и думать о тебе. Я и раньше так делала.

Прости, Марин, на этот раз я не дождусь нашей встречи. Но тебя дождется наш мир. Море, которое я услышу сегодня, споет тебе ту же песню. Нужно сохранить эту песню, любовь моя, в этом есть смысл. Они не смогут контролировать планету, не подчинив себе острова, а островами управляет морской народ.

Я веду дневник с тринадцати лет. Здесь было несколько сотен записей, но я сотру их все и оставлю лишь несколько. Наша любовь не только легенда и хитрый расчет. Мы стали друзьями, мы провели вместе несколько счастливых дней, ведь так?

Прощай, Марин. Прощай и будь здоров.

Я отключаю комлог и целую минуту сижу в тишине. Снаружи волнуется толпа, но толстые стены гробницы почти не пропускают звуков. Набираю в грудь побольше воздуха и щелкаю по дисплею.

Снова появляется Сири. Ей далеко за сорок. Я сразу же узнаю день, когда была сделана запись. Помню плащ, кулон из миножьего камня, прядь волос на лице, выбившуюся из заколки. Очень хорошо помню тот день. Последний день нашего третьего Воссоединения. Мы с друзьями отправились в горы неподалеку от Южного Терна. Донелу было десять. Мы уговаривали его скатиться вместе с нами с ледяной горки. Он плакал. Показался воздушный глиссер, и Сири отошла от нас. Из машины вышла Магритт. У Сири изменилось лицо, и мы сразу же поняли: что-то случилось.

То же самое лицо смотрит на меня сейчас. Она рассеянно заправляет непослушную прядь за ухо. Глаза покраснели от слез, но голос твердый.

– Марин, сегодня они убили нашего сына. Алону был двадцать один год, и они его убили. Ты был в таком замешательстве, все повторял: «Какая ужасная ошибка. Как такое могло случиться?» Ты не очень хорошо знал нашего сына, но я видела, ты скорбел, когда услышал о его гибели. Марин, это не несчастный случай. Даже если уцелеет только эта запись, даже если ты никогда не поймешь, почему я подчинила свою жизнь слезливой легенде, знай: Алон погиб не из-за несчастного случая. Он был с сепаратистами, когда нагрянула полиция. Он мог бы сбежать. Мы вместе заранее подготовили ему алиби. Ему бы поверили. Но он решил остаться.

Сегодня, Марин, ты восхищался тем, что я сказала толпе… той шайке… около консульства. Знай, корабельщик, я имела в виду именно то, что сказала: «Теперь не время показывать свою злость и ненависть». Именно так. Теперь не время. Но наш день придет. Непременно придет. И в этот день им не удастся так просто завладеть Заветной, Марин. Мы боремся и сейчас. Те, кто забыл про нас, сильно удивятся, когда придет наш день.

Образ бледнеет, на него накладывается другой: сквозь черты сорокалетней Сири проступает лицо двадцатишестилетней девушки.

– Марин, я жду ребенка. Я так счастлива. Ты улетел больше месяца назад, и я скучаю. Тебя не будет десять лет. Даже больше. Марин, почему же ты не позвал меня с собой? Я не смогла бы полететь, но обрадовалась бы, если б ты попросил. Но я жду ребенка, Марин. Доктора говорят, мальчик. Любовь моя. Я расскажу ему о тебе. Быть может, однажды вы с ним отправитесь на архипелаг и будете вместе слушать песни морского народа, как мы с тобой совсем недавно. Может, тогда ты сможешь их понять. Марин, я скучаю. Пожалуйста, возвращайся скорее.

Голограмма дергается и мерцает. Передо мной разгневанная шестнадцатилетняя девчонка. По обнаженным плечам и белой ночной рубашке в беспорядке рассыпались длинные волосы. Она говорит торопливо, сквозь слезы:

– Корабельщик Марин Аспик, мне жаль твоего друга, правда жаль. Но ты даже не попрощался со мной. Я так мечтала… что ты поможешь нам… что мы вместе… а ты даже не попрощался. Плевать мне, что с тобой будет. Возвращайся в свой вонючий гегемонский улей. Чтоб ты там сгнил. Знаешь, Марин Аспик, не хочу тебя больше видеть, ни за какие деньги. Прощай.

И она поворачивается ко мне спиной. Голографическое изображение меркнет. В гробнице темно, но до меня доносится голос Сири – она тихо смеется и говорит (не знаю, сколько ей лет на этой записи):

– Адью, Марин. Адью.

– Адью. – Я выключаю комлог.

Выхожу из гробницы, щурясь от яркого света. Толпа расступается. Люди возмущенно перешептываются: сначала сорвал им церемонию, а теперь вот улыбается. Даже на холме слышно, как вещают громкоговорители.

– … начало новой эры сотрудничества и взаимодействия, – глубоким голосом говорит консул.

Ставлю металлическую коробку на траву и достаю соколиный ковер. Любопытная толпа жмется ближе. Ткань выцвела, но левитационные нити сияют свежевычищенной медью. Усаживаюсь на ковер и ставлю позади себя коробку.

– … и даже больше, время и пространство уже не будут помехой.

Прикасаюсь пальцами к тканым узорам, и ковер поднимается в воздух. Люди в испуге отшатываются. Я вижу крышу гробницы и море. Острова возвращаются с Экваториального архипелага. Сотни островов плывут с юга, их подгоняет теплый ветер.

– Итак, я с огромным удовольствием замыкаю эту цепь. Колонисты с Мауи Заветной, добро пожаловать в сообщество Гегемонии Человека.

В зенит устремляется тонкий луч церемониального лазера. Раздаются аплодисменты, играет оркестр. Я, прищурившись, смотрю в небо, где вспыхивает новая звезда. Я знаю вплоть до миллисекунды, что там сейчас происходит.

Портал запущен. На несколько миллисекунд время и пространство действительно перестают быть помехой. А потом из-за взрывной волны искусственно созданной сингулярности срабатывает термальный заряд, который я поместил на внешнюю экранирующую сферу. Этот маленький взрыв с планеты не виден, но через секунду радиус Шварцшильда поглощает собственную оболочку и хрупкий тридцатишеститонный двенадцатигранник превращается в пламенеющий шар диаметром в несколько тысяч километров. Вот это уже хорошо видно с планеты, и зрелище получилось великолепное: в чистом голубом небе вспыхивает миниатюрная сверхновая.

Оркестр больше не играет. В разные стороны с воплями разбегаются люди. Совершенно напрасно. Портал схлопывается, и выделяется радиация, но она не опасна: атмосфера Мауи Заветной ее не пропустит. Еще одна плазменная вспышка: «Лос-Анджелес» отходит подальше от небольшой, быстро распадающейся черной дыры. Ветер усиливается, море волнуется. Сегодня приливы будут вести себя немного странно.

Хочется сказать какие-нибудь важные слова, но в голову ничего не приходит. Да и толпа не в настроении слушать речи. Я убеждаю себя, что среди воплей ужаса звучат и радостные крики. Прикасаюсь к узорам на соколином ковре и взлетаю над скалами и гаванью. Лениво паривший в теплых воздушных потоках Томов ястреб испуганно шарахается в сторону при моем приближении.

– Пусть приходят! – кричу я вслед птице. – Пусть приходят! Мне будет тридцать пять, я буду не один, пусть приходят, если осмелятся!

Опускаю кулак и смеюсь. Ветер ерошит волосы, обдувает разгоряченные грудь и руки.

Я уже успокоился. Разворачиваю ковер и беру курс на самый дальний из островов. Мне не терпится увидеть остальных. Более того, мне не терпится рассказать морскому народу, что в океанах Мауи Заветной наконец появится акула.

Позднее, когда мы выиграем битву и отдадим им этот мир, я расскажу про Сири. Я буду петь им про Сири.