Текст книги "Стихотворения"

Автор книги: Демьян Бедный

 
На ниве черной пахарь скромный,
Тяну я свой нехитрый гуж.
Претит мне стих языколомный,
Невразумительный к тому ж.
 
 
Держася формы четкой, строгой,
С народным говором в ладу,
Иду проторенной дорогой,
Речь всем доступную веду.
 
 
Прост мой язык, и мысли тоже:
В них нет заумной новизны, —
Как чистый ключ в кремнистом ложе,
Они прозрачны и ясны.
 
 
Зато, когда задорным смехом
Вспугну я всех гадюк и сов,
В ответ звучат мне гулким эхом
Мильоны бодрых голосов:
 
 
«Да-ешь?!» – «Да-ешь!» – В движенье массы.
«Свалил?» – «Готово!» – «Будь здоров!»
Как мне смешны тогда гримасы
Литературных маклеров!
 
 
Нужна ли Правде позолота?
Мой честный стих, лети стрелой —
Вперед и выше! – от болота
Литературщины гнилой!
 

1924

 
Засыпала звериные тропинки
Вчерашняя разгульная метель,
И падают, и падают снежинки
На тихую, задумчивую ель.
 
 
Заковано тоскою ледяною
Безмолвие убогих деревень.
И снова он встает передо мною —
 Смертельною тоской пронзенный день.
 
 
Казалося: земля с пути свернула.
Казалося: весь мир покрыла тьма.
И холодом отчаянья дохнула
Испуганно-суровая зима.
 
 
Забуду ли народный плач у Горок[32]32
  Горки – подмосковная деревня, где скончался В. И. Ленин.


[Закрыть],
И проводы вождя, и скорбь, и жуть,
И тысячи лаптишек и опорок,
За Лениным утаптывавших путь!
 
 
Шли лентою с пригорка до ложбинки,
Со снежного сугроба на сугроб.
И падали, и падали снежинки
На ленинский – от снега белый – гроб.
 

1925

про картонный кооператив

Политически-уголовный мотив

Образец кооперативной халтуры

Вниманию советской прокуратуры

«На Октябрьской улице в Москве есть кооператив „Пролетарская Сила“, в котором многие товары качеством бывают хуже рыночного, а продаются дороже, чем в частных лавках.

Я два раза брал по две пары ботинок. В первом случае – через 15 дней ботинки пришли в негодность, во втором – через 10 дней.

По осмотре специалистом-кожевником оказалось, что товар плохого качества – из картона…

С таким товаром кооперативу не побить частную торговлю».

«Рабочая Газета», 28 мая 1925 г.

 
Ехал мужичок,
Приехал серячок
Не в какой-либо город Нерехту,
Да ехал не по «Дворянскому прешпехту»,
Да не в лавку торгоша Обдувалова,
Где его одурачат, как ребенка годовалого,
А ехал мужичок,
Приехал серячок
Починить свою хозяйственную заплатушку
В Москву-матушку,
Не в прежнюю «порфироносную вдовицу»,
А в самую, что ни на есть, красную столицу.
Ехал он по улице чуть не самой главной,
По той ли «Октябрьской» улице славной,
Да в тот ли кооператив «Пролетарская Сила»,
Как над ним красная вывеска гласила.
И накупил мужичок в кооперативе новинок
Жене да дочке по паре ботинок —
На себя раскошелиться не мог,
Потому – за пару сапог «Пролетарская Сила»
Дорогонько с мужика запросила.
 
 
Как вернулся мужичок домой,
Гос-споди боже-же мой!
Жена – к мужу, дочка – к тяте.
А он им подарочек – нате!
Сколько было радости в хате!
Запрыгала дочка, зарумянилась жена,
У обеих присказка одна:
– «До чего ж красивые боты!»
– «Савецкой работы!»
– «Вот благодать!»
– «Сносу не будет, видать!»
 
 
Ан через две недели
Из новых ботинок пальцы глядели.
Как попали ботинки в первую лужу,
Так все нутро поперло наружу.
Эко горе! Кого в нем винить?
Понес мужичок ботинки чинить
К деревенскому сапожнику Антону,
А тот смеется: «Подметки – из картону!»
– «Ну, а верх?»
– «Из гнилого хламу!
Ботинки не чинить, а – в мусорную яму!»
Взвыл мужичок,
Привскочил серячок
И, ботинки с подметками бумажными
Что есть силы оземь хватив,
Стал крыть словами семиэтажными
Советский кооператив:
«Какая ж ты есть „Пролетарская Сила“,
Мать тебя не доносила?
Да ты хуже торгаша самого отпетого!
Нога моя в тебе не будет после этого!»
 
 
Веселый, скажете, фельетон
Про сапожный картон?
Нет, это жуткая иллюстрация —
Какая у нас бывает кооперация:
Не просто жульничество и бестолковщина,
А политическая уголовщина.
Это – удар по рабоче-крестьянской
смычке.
Ежли такой подлой привычке
Не будет преграды законной,
Смычка тож может оказаться картонной:
Лишимся мы к мужику подходу,
Смычка размокнет в первую непогоду.
Чтоб умерить нечестный торгашеский зуд.
Надо вышереченных кооператоров отдать под суд.
И за гнусность, под пролетарской
вывеской устроенную, Наложить на них кару утроенную.
Пусть знают все, что над каждым рвачом
Стоит наш суд – не с картонным мечом!
 

1926

На фабрике «Заря социализма» в Ярославле «гуляют» рабочие целыми сменами. – На екатеринославских заводах прогулы достигают 30 процентов. – В Ярославле едва не пострадал от пьянки мощный завод «Красный Перекоп».

И т. д. И т. д.

См. рабоч. хронику «Правды»

 
Мы спешили в хозяйстве залечивать раны.
Составляли широкие планы,
Примеряли тысячи смет
Вперед на несколько лет.
Увязка… Как будто бы все увязалось…
Река изобилья сейчас потечет…
И вдруг оказалось… вдруг оказалось —
Про-счет!!
Бывает. Случается.
За успех стопроцентный никто не ручается.
Просчитались, так что же? И ноги на лавку?
Жизнь внесла в наши планы поправку.
Мы поправку эту учтем,
На время держась колеи малость узкой.
Ничего! Укрепившись, широким путем
Мы покатим с хозяйственно-полной нагрузкой.
Загудят трактора по живой целине,
Если не…
Про себя тож скрывать я не стану.
Я начал работу по широкому плану:
Пишу эпопею немалую,
Почти небывалую
(Не по качеству, так по длине).
Я ее напишу… если не…
У нас на заводах кой-где, к сожаленью,
Стало сильно попахивать матушкой-ленью.
Отовсюду тревожный доносится гул:
– «ПРО-О-О-О-ГУ-У-У-УЛ!!»
Каждый день, открывая газету.
Читаешь про фабрику ту или эту:
– На «Заре социализма» – гулянка.
– На «Красном Перекопе» – пьянка
Не краснея перед заводскими стенами,
Гуляют целыми сменами.
Прогульные дни превратились в эпидемию.
Есть прогульщики прямо «на премию»:
Один день по заводу шатается,
Два дня – шут его знает где обретается.
Результат же общий прогулов таков:
Стоят без работы сотни станков.
Развелись такие «Гаврилки»:
Не выкурить их нипочем из курилки.
Дым колечком. Ш-ш-шикарно!
Лень страшней всех зараз.
Для нас «дух лени» в тысячу раз
Опаснее «Духа Локарно»!
Старая сказка,
Гнилая закваска.
– «Ух! Ух!
Руськой дух!»
Вот про что, натрудивши губы,
Во все агиттрубы Я б упорно трубил,—
Вот в какую бы точку я бил.
Вот «Гаврилок» каких я б трепал, не робея.
Когда б не моя… эпопея.
Но уж трудно мне дальше тревогу скрывать.
Я боюсь: план широкий мне могут сорвать,
Сузив круг – одного ль моего? – горизонта.
Дезертиры рабочего фронта!
 

1926

 
Взращенный деревенским полем,
Обкочевавший все большие города,
Куда его гнала не роскошь, а нужда,
Он прозывается не Жаном и не Полем,
А попросту – «товарищ борода».
Ему уж сорок два, немалые года.
Он закалил свой ум и волю в тяжкой школе
Мучительной борьбы и черного труда,
«Товарищ борода».
Десяток лет батрацкого скитанья
По экономиям помещиков былых,—
Другой десяток лет голодного мотанья
Ремонтной клячею средь гула, грохотанья
Бегущих поездов и треска шпал гнилых,—
Хватанье за букварь, а после – за листовки,
«Тюремный курс» за забастовки,
«Февральский» натиск на царя.
Потом Октябрь, потом – как не считал мозолей,
Так не считал и ран – защита Октября
От барских выродков, от Жанов и от Полей
И прочей сволочи, грозившей нам неволей.
Победно кончилась кровавая страда.
Мы обратилися к хозяйственным основам.
Но где же он теперь, «товарищ борода»?
Усталый инвалид, не годный никуда?
Нет, он – силач, ведет борьбу на фронте новом.
«Усталость? Чепуха! Живем в такой момент!»
Он нынче «вузовец», студент.
Штурмует знание. Такие ли препоны
Брать приходилося? А это что! Да-ешь!!
Он твердый коммунист. Такого не собьешь.
«Пускай там, кто сплошал, разводит вавилоны
О страшных трудностях при нашей нищете
И не рассеянной в два счета темноте.
Да мы-то – те или не те?
Какой там пессимизм? Какие там уклоны?
Понятно, трудности. Нашли скулить о чем!
Да новое – гляди! – повсюду бьет ключом.
За гуж взялись-то миллионы!
Народец жилистый. Взять нас, студентов. Во!
Не из дворян, не из дворянок.
Студенческий паек известен: на него
Не разгуляешься. Да нам не до гулянок!»
Разметил все свои часы – какой куда —
«Товарищ борода».
Он времени без толку не растратит,
Свой труд – и нынешний и будущий – ценя.
«Как выучусь, других учить начну. Меня
Годков еще на двадцать хватит.
Ведь замечтаешься: работа какова!
Откроюсь – что уж за секреты! —
Когда-то, засучив по локти рукава,
Случалось убирать господские… клозеты.
А нынче – разница! Сравни-ко: тьма и свет!
Да ежели бы мне не то что двадцать лет,
А жить осталось месяц, сутки,
Не опустил бы рук я, нет!
Работе отдал бы последние минутки!..
Я…» —
Тут, как девушка, зардевшись от стыда,
Он вдруг забормотал, «товарищ борода»:
«Учебник я уже… того… Мое творенье…
Послал в Москву на одобренье…
Волнуюсь очень… Жду ученого суда…»
 

* * *

 
Вниманью молодых товарищей-поэтов,
Что ищут мировых – сверхмировых! – сюжетов,
Друг другу темами в глаза пуская пыль.
Вот вам бесхитростная быль.
Коль ничего она не скажет вашей братье,
Пустое ваше все занятье!
Спуститесь, милые, туда,
Где подлинный герой – такой простой и скромный —
Свершает подвиг свой огромный.
Советский богатырь, «товарищ борода».
 

1926

 
Как волны, дыбятся панели.
Ни дать ни взять, как волк морской,
В морской фуражке и шинели
Плыву я в «Правду» по Тверской.
 
 
Здесь – «марсовой» по званью-чину —
Гляжу я пристально во мглу:
Не прозевать бы вражью мину!
Не напороться б на скалу!
 
 
Несутся волны, словно горы.
«Левей!» – «Правей!» – «Назад!» —
«Впе-е-е-ред!»
На капитанской рубке споры.
Кого-то оторопь берет.
 
 
Слежу спокойно за ответом
Морских испытанных вояк.
А впереди – призывным светом
Сверкает ленинский маяк!
 

1926

 
С расейской эмиграцией
Нам прямо сладу нет:
Военной операцией
Пугает сколько лет!
 
 
И тычет нам три чучела:
– Ура!
– Ура!
– Ура! Тьфу! Как ей не наскучила
Подобная игра?
 
 
Вот зубры-консерваторы,
Магнаты без земли,
Кирилла в императоры
Они произвели.
 
 
Картежный плут и пьяница
Их сердцу всех милей.
Кому еще приглянется
Подобный дуралей?
 
 
Берите, вот, готовенький,
– Готовят десять лет! —
Крапленый, уж не новенький,
Бубновенький
Валет!
 
 
Другие – трехаршинного
(Срединного смотри!)
Князька Николу Длинного
Готовят нам в цари.
 
 
Но не сейчас, так вскорости
(Все видите: шкелет!)
Распутство, пьянство, хворости
Сведут его на нет.
 
 
Вот слева третье чучело:
Сотлевший туалет.
Старуху крепко скрючило
За эти десять лет.
 
 
О ней весьма поносная
Катилася молва.
Вдова порфироносная
Жива иль не жива?
 
 
Где краски все линючие
Былой ее судьбы?
Пошли по ней вонючие
Могильные грибы.
 
 
Читать заупокойную!
Какие тут «ура»?
Всех в яму их в помойную
Швырнуть уже пора!
 

1927

Посвящается

«Международной организации помощи борцам революции»

(Древнегреческая легенда)

 
Прощался сын с отцом, со старым, мудрым греком.
Прижавши юношу к груди,
Сказал ему отец: «Клеон, мой сын, иди
И возвратись ко мне – великим человеком!»
 
 
Прошли года. Вернулся сын к отцу
В наряде дорогом, весь – в золоте, в рубинах.
«Отец, я стал богат. Счастливому купцу —
Не будет равного мне богача в Афинах!»
«Мой сын, – сказал отец, – я вижу, ты богат.
Не говорит, кричит о том твое обличье.
Но ежели б ты стал богаче во сто крат,
Не в этом истинно бессмертное величье!»
Прошли года. И вновь вернулся сын к отцу.
«Отец, я знанье все постиг в его вершинах.
Мне, как первейшему на свете мудрецу,
Все мудрецы поклонятся в Афинах!»
И отвечал отец: «Ты знанием богат,
Прославлен будешь ты, быть может, целым светом.
Но ежели б ты стал ученей во сто крат,
Величье истинно бессмертное не в этом!»
Прошли еще года. И в третий раз Клеон
Вернулся к дряхлому отцу, к родным пенатам[33]33
  Родные пенаты – домашний очаг.


[Закрыть]
Но не один вернулся он,
А с братом, вырванным из вражьих пыток братом.
«Отец, я услыхал его тюремный стон,
И я ускорил час его освобожденья!»
«Мой сын! Благословен день твоего рожденья! —
Клеону радостно сказал отец-старик.—
Смой кровь с себя, смени истлевшие одежды.
Ты оправдал мои надежды:
Твой подвиг – истинно велик!»
 

1927

(«22 апреля 1870 года»)

 
Был день как день, простой, обычный,
Одетый в серенькую мглу.
Гремел сурово голос зычный
Городового на углу.
Гордяся блеском камилавки.
Служил в соборе протопоп.
И у дверей питейной лавки
Шумел с рассвета пьяный скоп.
На рынке лаялись торговки,
Жужжа, как мухи на меду.
Мещанки, зарясь на обновки,
Метались в ситцевом ряду.
На дверь присутственного места
Глядел мужик в немой тоске,—
Пред ним обрывок «манифеста»
Желтел на выцветшей доске.
На каланче кружил пожарный,
Как зверь, прикованный к кольцу,
И солдатня под мат угарный
Маршировала на плацу.
К реке вилась обозов лента.
Шли бурлаки в мучной пыли.
Куда-то рваного студента
Чины конвойные вели.
Какой-то выпивший фабричный
Кричал, кого-то разнося:
«Про-щай, студентик горемычный!»
. . . . . . . . . . .
Никто не знал, Россия вся
Не знала, крест неся привычный,
Что в этот день, такой обычный,
В России… Ленин родился!
 

1927

Читают Демьяна Бедного

 
Во времена, как говорится, в оны
Обычно слышались писательские стоны:
«Лицо читателя… Ах, каково оно!»
Нам было бы теперь стонать смешно, грешно,
Когда читают нас – культурно и умно —
Не единицы – миллионы!
«Читатель – это сфинкс загадочно-немой!»
Какая глупая и злая небылица!
Да вот образчик вам прямой:
Живая, свежая портретная страница!
Пять деревенских ходоков,
Здоровых, кряжистых советских мужиков,
Которым «дом родной» – советская столица.
И угощенье, и приют,
И – по утрам газетки подают!
Пускай враждебная лютует заграница.
Пусть эмигрантская на нас клевещет моль,
Я ей могу сказать с усмешкою: «Изволь,
Поганая ты моль, вглядеться в эти лица,
Как Пров, Корней, Артем, Савелий да Пахом,
Завороженные словесною игрою,
Смеются весело, довольные стихом,
В котором я тебя, моль каверзная, „крою“.
Эй, моль – без родины, без денег, без царя!
С десятилетьем… Октября!!»
 

1927

 
Не та уж кровь. Не те уж годы.
Все ж, не вписавшись в ворчуны,
На молодые хороводы
Люблю смотреть… со стороны.
 
 
Певец иного поколенья,
С немою радостью порой
Гляжу я, полный умиленья,
На комсомольский бодрый строй.
 
 
Враги хотят нас сжить со свету.
А комсомольская братва?!
Глядите, сила какова!
И у меня тревоги нету.
Чтоб уничтожить силу эту?
Н-ну, черта с два!!
 

1928

Во время недавних массовых обысков в Токио полицией были изъяты из рабочих библиотек произведения Мольера, как заключающие в себе «опасные для государства мысли».

Из газет

 
Вот мы чего в стране микадо дождались:
Как накалилась атмосфера!
На книгах Ленина там власти так ожглись.
Что в страхе дуют… на Мольера!
 

1928

В центре Нью-Йорка сносятся два театра и будет построен небоскреб в 65 этажей, под конторы.

 
Пример, как деньги сушат чувства.
«Театры? Сцена? Что за вздор!»
И отступает храм искусства
Пред мощным натиском контор.
 
 
У нас не то. У нас иначе.
Разорены мы и бедны.
Но сколь духовно мы богаче
Долларизованной страны!
 

1929

 
Да, добрый, старший друг мой, Басов,
Вот мы уже и старики.
Не знали мы с тобой Парнасов,
А нас везли – взамен Пегасов —
Коньки, простые скакунки.
 
 
Но эти добрые лошадки
Нас довезли до Октября,
Врезаяся в какие схватки!
Какие пропасти беря!
 
 
Вот мы теперь и прискакали.
И пусть нас судят за дела:
Работа наша – велика ли
Была она или мала?
 
 
Пусть тонкоплюйные эстеты
 О нас брезгливо говорят:
Мы, дескать, вовсе не поэты,
А так, писаки-зауряд.
 
 
Но мы-то делу знаем цену!
Что нам лавровые венки!
Не к лаврам тянутся, а к сену
Лихие наши скакунки.
 
 
Сегодня мы на сеновале
В беседе вспомним старину.
Лошадки наши – не в опале.
Но все ж нестися вихрем дале
Иному впору скакуну.
 
 
Бензин ему милее сена,
Огонь в ноздрях его, не пена.
Друг, побеседуем о днях,
Когда – широкая арена! —
Весь мир обскачет наша смена
На электрических конях!
 

1929

 
Нас побить, побить хотели,
Нас побить пыталися,
А мы тоже не сидели,
Того дожидалися!
 
 
У китайцев генералы
Всё вояки смелые:
На рабочие кварталы
Прут, как очумелые.
 
 
Под конец они, пройдохи,
Так распетушилися:
На советские «подвохи»
Дать отпор решилися:
 
 
«Большевистскую заразу
Уничтожить начисто!»
Но их дело стало сразу
Очень раскорячисто.
 
 
Нас побить, побить хотели,
Нас побить пыталися.
Но мы тоже не сидели,
Того дожидалися!
 
 
Так махнули,
Так тряхнули,
Крепко так ответили.
Что все Чжаны
Сюэ-ляны
Живо дело сметили.
 
 
Застрочили быстро ноты
Мирные и точные.
Мастера своей работы
Мы. дальневосточные!
 
 
Наш ответ Чжан Сюэ-лянам —
Схватка молодецкая,
А рабочим и крестьянам —
Дружба всесоветская!
 
 
Нас побить, побить хотели.
Нас побить пыталися,
Но мы даром не сидели,
Того дожидалися!
 

1929

В американском консульстве в Иерусалиме из 14 чиновников 13 уволено за взяточничество.

 
В любом поповском вертограде
На складе Ворох чепухи:
«Кто побывал в Христовом граде,
Тому простятся все грехи!»
 
 
Кто не поверит этой чуши,
Тот есть безбожный маловер.
Американские чинуши —
Греха простимого пример.
 
 
Бунты рабочих, забастовки —
Вот непростимый грех! А тут…
Намылят жуликам головки
За то, что были так неловки…
И повышение дадут!
 

1930

 
К игрушкам дооктябрьским, детки.
Тянулись долго ваши предки,
Чтоб их схватить, потеребить,
Все изломать и истребить
И с кучей старенького хламу
Забросить в мусорную яму.
 
 
Был для рабочих и крестьян
От них один сплошной изъян:
Все эти страшные игрушки
В руках имели войско, пушки,
Кнуты – у каждой по кнуту —
На трудовую бедноту,
И беднотою, как хотели,
Они играли и вертели.
 
 
Конец всей этой злой игре
Был в большевистском Октябре:
Народ встряхнулся, встрепенулся,
К игрушкам подлым дотянулся
И так тряхнул их – пыль столбом!
Теперь посмотримте в альбом.
 
 
Вот это – царь.
Глава всей банды.
Он только знал Слова команды:
«Рас-се-я,
Смир-р-р-но!..
Стой!., назад!»…
Большой дурак,
Хоть и усат.
 
 
Игрушка важная – сановник.
Народных бед и слез виновник.
Бездушный злобный бюрократ
Держал в руках весь аппарат.
 
 
Митрополит.
Служитель божий,
Колдун брюхатый, толсторожий,
Дурил народ,
морил постом,
Глушил кадилом
и крестом.
 
 
Помещик.
Вид высокородий.
Владелец множества угодий.
Считая мужика скотом,
Всегда стоял над ним с кнутом.
 
 
Капиталист.
Заводчик. Туша.
На все способный ради куша.
Рабочих гнул в бараний рог.
Под ним – завод,
не то – острог.
 
 
Купец.
Был твердым старовером.
Жирел обвесом и обмером.
Над бедняком чиня разбой.
Рычал: «Терпи, Христос с тобой!»
 
 
Судья.
Безжалостный. Бесчестный.
Был приговор его известный:
«Кто против барской кабалы.
Того навеки в кандалы!»
 
 
Жандарм.
Тюремщик и убийца.
Шпион, свирепый кровопийца.
Пес, охранявший царский строй
Своею подлою игрой.
 
 
Городовой.
Такой-то части.
Фундамент главный царской власти.
Везде – торчал, рычал, стращал.
Держал, тащил и не пущал.
 

1930

Стихотворения. 1931-1940

Деревенским активистам

 
Октябрьский праздник… Речи… Флаги…
Нет смятых дракою боков.
Не воют пьяные ватаги
У деревенских кабаков.
 
 
Сосредоточенно и строго
Колхозник складывает речь.
Работы срочной, новой много,
И время надобно беречь.
 
 
Чересполосица и давка
Кому, отсталому, мила?
Сохе-кормилице – отставка:
Плохой кормилицей была.
 
 
Доселе дикой целиною
Идут ряды стальных коней.
Кулак лишь бредит стариною,—
Не беднякам рыдать по ней.
 
 
Как жили? Полосы делили.
Земля была худа, тесна.
И сельский «мир» за то хвалили,
Что «на миру и смерть красна!».
 
 
Октябрь был битвой не напрасной,
Иным крестьянский стал уряд:
В собраньях не о «смерти красной»,
О красной жизни говорят.
 
 
Вперед от старого бурьяна!
Бойцы за Ленинский завет,
Вам всем от Бедного Демьяна
Октябрьский пламенный привет!
 

1931

Телеграмма-молния

МОСКВА. Д. БЕДНОМУ.

Задули первую домну. К дню выдачи чугуна ждем твоей ответной продукции.

Кузнецкстрой

 
«Задули домну, голова!»
Что это? «Мудрое» какое изреченье?
А мудрость в нем меж тем, а радость какова!
Обыкновенные – по внешности – слова
Приобрели у нас особое значенье.
«Задули»! Грубое словцо?
Смотря для чьих ушей. Для нас в нем налицо
Такая гордости оправданной безбрежность,
Такая творческая нежность!
Ведь домна каждая для нас – защитный форт,
И мы о том всему Союзу рапортуем,
Скосившись на врагов: пусть знают, чтоб их черт,
Что мы, коль тронут нас, не так еще «задуем»!
 

1932

 
Где объявился еж, змее уж там не место.
«Вот черт щетинистый! Вот проклятущий
бес-то!
Ну, погоди ужо: долг красен платежом!»
Змея задумала расправиться с ежом.
Но, силы собственной на это не имея,
Она пустилася вправлять мозги зверьку, Хорьку:
«Приятель, погляди, что припасла к зиме я:
Какого крупного ежа!
Вот закусить кем можно плотно!
Одначе, дружбою с тобой дорожа,
Я это лакомство дарю тебе охотно.
Попробуешь, хорек, ежиного мясца,
Ввек не захочешь есть иного!»
Хорьку заманчиво и ново Ежа испробовать.
Бьет у хорька слюнца:
«С какого взять его конца?»
«Бери с любого!
Бери с любого! —
Советует змея. – С любого, голубок!
Зубами можешь ты ему вцепиться в бок
Иль распороть ему брюшину,
Лишь не зевай!»
Но еж свернулся уж в клубок.
Хорь, изогнувши нервно спину,
От хищной радости дрожа,
Прыжком метнулся на ежа И напоролся… на щетину.
Змея шипит: «Дави! Дави его! Дави!..
Да что ты пятишься? Ополоумел, что ли?!»
А у хорька темно в глазах от боли
И морда вся в крови.
«Дави сама его! – сказал змее он злобно. —
И ешь сама… без дележа.
Что до меня, то блюдо из ежа.
Мне кажется, не так-то уж съедобно!»
 
 
Мораль: враги б давно вонзили в нас
клыки.
Когда б от хищников, грозящих нам
войною,
Не ограждали нас щетиною стальною
Красноармейские штыки.
 

1933