Текст книги "Стихотворения"

Автор книги: Демьян Бедный

 
Пою. Но разве я «пою»?
Мой голос огрубел в бою,
И стих мой… блеску нет в его простом наряде.
Не на сверкающей эстраде
Пред «чистой публикой», восторженно-немой,
И не под скрипок стон чарующе-напевный
Я возвышаю голос мой —
Глухой, надтреснутый, насмешливый и гневный.
Наследья тяжкого неся проклятый груз,
Я не служитель муз:
Мой твердый, четкий стих – мой подвиг ежедневный.
Родной народ, страдалец трудовой,
Мне важен суд лишь твой,
Ты мне один судья прямой, нелицемерный,
Ты, чьих надежд и дум я – выразитель верный,
Ты, темных чьих углов я – «пес сторожевой»!
 

1917

 
Отец, как водится, был злостным воротилой,
Но не таков
Обычай нынче у сынков:
Там, где им взять нельзя ни окриком, ни силой,
Они берут улыбкой милой
И ласковым словцом.
 

* * *

 
Встречаться мне пришлось в деревне с молодцом.
Шла про него молва в народе:
«Михал Иваныч-то!.. Богач, помещик вроде, —
Какая разница меж тем, гляди, с отцом.
Как распинается за бедноту на сходе!
„Мы, братцы, – грит, – одна семья…
Как, значит, вы да, значит, я…“ —
Не разобрать хотя, что „значит“, —
Заика, видишь ли, с суконным языком!
Но видно, что скорбит: в грудь тычет кулаком
И горько плачет!
Бог с ним, что не речист: была бы голова!» —
Такая шла молва.
И никому-то мысль в башку не приходила,
Что сын пошел в отца: такой же воротила,
Да только что дела ведет на лад иной.
Где? – За народною спиной.
Сойдутся, снюхавшись, добряк Михал Иваныч
Да Черт Степаныч,
Мошна с мошной,
Да толковать почнут, кого где можно скушать.
Вот тут бы нашего заику и послушать:
Скупой сначала на слова,
Кряхтит он, охает, вздыхает… Но едва
Запахнет жареною коркой,
Заика речь ведет – что чистый жемчуг льет,
Не говорит, подлец: поет!
Не как-нибудь: скороговоркой!
 

* * *

 
Друзья! Скажу вам напрямик:
Держитесь за сто верст от «социал-заик»,
Их развелася нынче – стая.
Но распознать их – вещь простая.
Высоких нот они – зарежьте – не берут.
А и затянут, так соврут.
С доподлинным борцом блистая внешним сходством,
Иной из этаких господ юлит-юлит.
Но вы узнаете, где у него болит,
Когда он заскулит с поддельным благородством:
«Тов…арищи! В борь…бе все ль средства… хор…оши?
Ну… ну… к чему… н…алог на б…ары…ары…ши?
И… и… з…ачем контр…оль… н…ад пр…оиз…оиз…
водством?!»
А дальше уж пошло: «Ваш разум затемнен,
И разгорелись ваши страсти;
Рабочим – надо ждать, а до иных времен,
Пока там что, должны буржуи встать у власти».
Что «пролетариев другие ждут дела»…
 

* * *

А ждет «хозяйская», конечно, кабала!

1917

Ты не спрашивай,

Не выпытывай.

Из народной песни

 
Песня
Ох, сложу-сложу
Полномочия.
Не допрос пишу, —
Многоточия!
 
 
Положеньице
Невылазное,
И в башку бредет
Несуразное:
 
 
То корнилится,
То мне керится.
Будет вправду ль суд, —
Мне не верится.
 

1917

Стихотворения. 1917-1920

 
Большевистская звезда
Ярким светом светит.
В чистом небе без труда
Всяк ее заметит.
 
 
Словно выцветший плакат —
Звездочка кадета:
Повернула на закат
Мертвая планета.
 
 
Смотрит горестно эсер
На свою комету:
«Был весной какой размер,
Нынче – трети нету!»
 
 
Меньшевик клянет судьбу.
Очень уж обидно:
«И в подзорную трубу
Ничего не видно!»
 

1917

 
Весною некий птицелов
Ловил перепелов:
Лежал в траве густой часами.
На сети на свои глядел издалека, —
Перепела ж ловились сами.
Была ли на сетях приманка велика?
Да ровно никакой!
Доверчиво и смело
Шли птицы на привычный зов:
Обманщик ловкий, птицелов
Перепелиный бой подделывал умело!
 

* * *

 
Как много в наши дни вот этаких ловцов
Средь политического поля!
– «Земля и воля!»
– «Земля и воля!»
– «Права!» – «Порядок!» – «Хлеб!» —
свистят со всех концов.
Кто верит всякому «на вид – социалисту»,
Те уподобятся легко перепелами.
Друзья, судите не по свисту,
А по делам!
 

1917

 
Изобретательны на доводы
Лихие «рыцари ножа».
Нужны «законные» им поводы
Для оправданья грабежа!
Не важно поводов количество,
Один бы «право грабить» дал.
«Да здравствует его Величество
Венчанный кровью Капитал!»
 

1917

 
Нам в бой идти приказано:
«За землю станьте честно!»
За землю! Чью? Не сказано.
Помещичью, известно!
 
 
Нам в бой идти приказано:
«Да здравствует свобода!»
Свобода! Чья? Не сказано.
А только – не народа.
 
 
Нам в бой идти приказано —
«Союзных ради наций».
А главного не сказано:
Чьих ради ассигнаций?
 
 
Кому война – заплатушки,
Кому – мильон прибытку.
Доколе ж нам, ребятушки.
Терпеть лихую пытку?
 

1917

 
Пред военным барабаном.
Мастера на штучки,
Танцевали Либер с Даном,
Взявшися за ручки.
«Либердан!» – «Либердан!»
Счету нет коленцам.
Если стыд кому и дан,
То не отщепенцам!
Милюков кричал им браво
И свистел на флейте:
«Жарьте вправо, вправо, вправо!
Пяток не жалейте!»
«Либердан!» – «Либердан!»
Рассуждая здраво,
Самый лучший будет план:
 Танцевать направо!
 
 
На Москве устроив танцы
Сообща с врагами,
До упаду либерданцы
Дрыгали ногами.
«Либердан!» – «Либердан!»
Что же вы, ребятки?
Баре седи в шарабан.
Живо, на запятки!
 

1917

 
Помню – господи, прости!
Как давно все было! —
Парень лет пяти-шести,
Я попал под мыло.
 
 
Мать с утра меня скребла,
Плача втихомолку,
А под вечер повела
«К господам на елку».
 
 
По снежку на черный ход
Пробрались искусно.
В теплой кухне у господ
Пахнет очень вкусно.
 
 
Тетка Фекла у плиты
На хозяев злится:
«Дали к празднику, скоты,
Три аршина ситца!
 
 
Обносилась, что мешок:
Ни к гостям, ни к храму.
Груне дали фартушок —
Не прикроешь сраму!»
 
 
Груня фыркнула в ладонь,
Фартушком тряхнула.
«Ну и девка же: огонь!» —
Тетушка вздохнула. —
 
 
Все гульба нейдет с ума,
Нагуляет лихо!
Ой, никак, идет «сама»
В кухне стало тихо.
 
 
Мать рукою провела
У меня под носом.
В кухню барыня вошла, —
К матери с вопросом:
 
 
«Здравствуй, Катя! Ты – с сынком?
Муж, чай, рад получке?»
В спину мать меня пинком:
«Приложися к ручке!»
 
 
Сзади шум. Бегут, кричат:
«В кухне – мужичонок!»
Эвон сколько их, барчат:
Мальчиков, девчонок!
 
 
«Позовем его за стол!»
«Что ты, что ты, Пепка!»
Я за материн подол
Уцепился крепко.
 
 
Запросившися домой.
Задал реву сразу.
«Дём, нишкни! Дурак прямой,
То ль попорчен сглазу».
 
 
Кто-то тут успел принесть
Пряник и игрушку:
«Это пряник. Можно есть».
«На, бери хлопушку».
 
 
«Вот – растите дикарей:
Не проронит слова!..
Дети, в залу! Марш скорей!»
В кухне тихо снова.
 
 
Фекла злится: «Каково?
Дали тож… гостинца!..
На мальца глядят как: во!
Словно из зверинца!»
 
 
Груня шепчет: «Дём, а Дём!
Напечем-наварим.
Завтра с Феклой – жди – придем.
То-то уж задарим!»
 
 
Попрощались и – домой.
Дома – пахнет водкой.
Два отца – чужой и мой —
Пьют за загородкой.
 
 
Спать мешает до утра
Пьяное соседство.
 

* * *

 
Незабвенная пора,
Золотое детство!
 

Это будет последний

И решительный бой.

Из «Интернационала»

 
Шли за попом, как за пророком,
Молили жалобно царя.
Незабываемым уроком
Стал день девятый января.
 
 
Оплакав братские могилы,
Прокляв навек слова мольбы,
Мы накопляли долго силы
Для сокрушительной борьбы.
 
 
День расправы кровавой,
Мы клялися тобой
Завершить твое дело
Всенародной борьбой!
 
 
Терзал нам грудь орел друглавый.
Палач казнил нас без суда.
И шли не раз мы в бой кровавый
Под красным знаменем Труда.
 
 
Врагов настигла злая кара.
И после многих страшных встреч
Для беспощадного удара
Мы поднимаем грозный меч.
 
 
День расправы кровавой,
Мы клянемся тобой:
Это будет последний
И решительный бой!
 

1918

Чем демократичнее власть, тем она дороже обходится народу.

«Новая жизнь», 16—3/11

 
Вот это строгий суд! Суда не надо строже:
Народная им власть обходится дороже,
Чем власть – какая же? Ну, что стесняться зря!
Чья власть милей вам и дешевле?
Не ваши ль это предки древле
Пред Зевсом квакали, чтоб дал он им царя?
 

1918

 
Язык мой груб. Душа сурова.
Но в час, когда так боль остра,
Нет для меня нежнее слова,
Чем ты – «работница-сестра».
 
 
Когда казалось временами,
Что силе вражьей нет числа,
С такой отвагой перед нами
Ты знамя красное несла!
 
 
Когда в былые дни печали
У нас клонилась голова,
Какою верою звучали
Твои бодрящие слова!
 
 
Пред испытанья горькой мерой
И местью, реющей вдали,
Молю, сестра: твоею верой
Нас подними и исцели!
 

1918

 
Мой ум – мужицкой складки,
Привыкший с ранних лет брести путем угадки.
Осилив груды книг, пройдя все ранги школ,
Он все ж не приобрел ни гибкости, ни лоска:
Стрелой не режет он воды, как миноноска.
Но ломит толстый лед, как грузный ледокол.
И были для него нужны не дни, а годы,
Чтоб выровнять мой путь по маяку Свободы.
 
 
Избрав, я твердо знал, в какой иду я порт,
И все ненужное, что было мне когда-то
И дорого и свято,
Как обветшалый хлам я выбросил за борт.
Душа полна решимости холодной —
Иль победить, иль умереть свободной.
Все взвешено. Пути иного нет.
Горят огни на маяке Свободы.
Привет вам, братья, с кем делю я все невзгоды!
Привет!
 

1918

 
Броженье юных сил, надежд моих весна,
Успехи первые, рожденные борьбою,
Все, все, чем жизнь моя досель была красна,
Соединялося с тобою.
Не раз теснила нас враждебная орда
И наше знамя попирала,
Но вера в наш успех конечный никогда
У нас в душе не умирала.
Ряд одержав побед под знаменем твоим
И закалив навек свой дух в борьбе суровой,
В тягчайшие часы мы верим: мы стоим
Пред новою борьбой и пред победой новой!
Стяг красный водрузив у древних стен Кремля,
Стяг красный «Правды» всенародной,
Знай, трудовая рать, знай, русская земля,
Ты выйдешь из борьбы – великой и свободной!
 

1918

 
Еще не все сломили мы преграды,
Еще гадать нам рано о конце.
Со всех сторон теснят нас злые гады.
Товарищи, мы – в огненном кольце!
На нас идет вся хищная порода.
Насильники стоят в родном краю.
Судьбою нам дано лишь два исхода:
Иль победить, иль честно пасть в бою.
Но в тяжкий час, сомкнув свои отряды
И к небесам взметнув наш алый флаг.
Мы верим все, что за кольцом осады
Другим кольцом охвачен злобный враг, —
Что братская к нам скоро рать пробьется,
Что близится приход великих дней,
Тех дней, когда в тылу врага сольется
В сплошной огонь кольцо иных огней.
Товарищи! В возвышенных надеждах,
Кто духом пал, отрады не найдет.
Позор тому, кто в траурных одеждах
Сегодня к нам на праздник наш придет.
Товарищи, в день славного кануна
Пусть прогремит наш лозунг боевой:
«Да здравствует всемирная коммуна!»
«Да здравствует наш праздник трудовой!»
 

1918

 
На Красной площади намедни три туза:
Помещик – без земли, заводчик – без завода
И хищник банковский, сидящий без дохода,
Час битый пялили глаза
На торжество рабочего народа.
Им в первомайский день с утра
Спокойно дома не сиделось:
Глазком прикинуть захотелось.
Измерить силу рати той,
Что их теснит своей железною пятой.
Налюбовавшися, пошли домой все трое.
«Ну, как?»
«Да так. Тоска».
«Казенный юбилей.
День этот проходил куда как веселей
При прежнем строе.
Ушла поэзия. Отпал волшебный фон.
Как живописен был разгон
Всей этой сволочи, сбирающейся в шайки,
Когда ее жандармский эскадрон
Возьмет, бывало, всю в нагайки!
P-раз! Шляпа на боку! – Два! Лопнуло пальто!
Три! Шайки всей как не бывало!
В участок волокут толпу. А нынче – что?!
Ушла поэзия. И красок ярких мало!»
 

* * *

 
Нетрудно угадать, как первомайский день
Расписан был потом в газетах буржуазных.
Буржуи с нами вкусов разных:
Там, где нам – солнышко, для них – сплошная тень.
 

1918

 
У батюшки Ипата
Водилися деньжата.
Конечно, дива тут особенного нет:
Поп намолил себе монет!
Однако же, когда забыли люди бога
И стали сундуки трясти у богачей,
Взяла попа тревога:
«Откроют, ироды, ларек мой без ключей!»
Решив добро свое припрятать повернее,
Поп, выбрав ночку потемнее,
Перетащил с деньгами ларь
В алтарь
И надпись на ларе искусно вывел мелом:
«Сей ларь – с Христовым телом».
Но хитрый пономарь,
Пронюхав штуку эту
И выудивши всю поповскую монету,
Прибавил к надписи: «Несть божьих здесь телес!
Христос воскрес!»
 

* * *

 
Что пономарь был плут, я соглашусь не споря,
Плут обманул плута – так кто ж тут виноват?
Но я боюсь, чтоб поп Ипат
Не удавился с горя.
 

1918

 
Годков тому примерно пять
Помещик некий в лес заехал погулять.
На козлах Филька красовался.
Такой-то парень – богатырь!
«Вишь, как тут заросло, а был совсем пустырь. —
Молодняком помещик любовался. —
Как, Филька, думаешь? Хорош молоднячок?
Вот розги где растут. Не взять ли нам пучок?
В острастку мужикам… на случай своеволья!»
«М-да! – Филька промычал, скосивши вбок глаза. —
М-да… розги – первый сорт…
Молоднячок… Лоза!..
Как в рост пойдут, ведь вот получатся дреколья!»
 

* * *

 
Какой же в басенке урок? Смешной вопрос.
Года всё шли да шли, – и молодняк подрос.
 

1918

 
Дьячок Кирилл да поп Ипат
У старенькой купели
Под писк ребят Козлами пели.
Кто думал про детей, а батя – про отцов:
«Ужотко проучу я этих подлецов:
Довольно мне они, злодеи, насолили!
Церковный сенокос и поле поделили,
На требы таксу завели…
Приходится сидеть, как раку на мели:
Нет ни почету, ни доходу!»
С перекосившимся от злой усмешки ртом
Поп ребятишек в воду
Стал погружать гуртом:
«Во имя… отца… и сына… и святого духа…
Крещаются младенцы: Голиндуха…
Евпл… Хуздазад… Турвон…
Лупп… Кирса… Сакердон…
Ексакостудиан… Проскудия… Коздоя…»
Чрез полчаса В деревне шум стоял от ругани и воя.
Ермил накинулся на кума, на Сысоя:
«Кого же ты носил крестить: дитё аль пса?
Как допустил его назвать ты… Сакердоном?»
В другом конце сцепился Клим с Антоном:
«Как, ты сказал, зовут мальца?»
На куме не было лица.
«Эк… сам… – уставился бедняк убитым взглядом
На разъяренного отца. —
Как бишь его… Кума с попом стояла рядом…
Эк… сам…»
«Что сам? Крестил аль что? Ты, леший, пьян!»
«Я? Пьян? Ни боже мой! – Кум жалко
усмехнулся.—
А крестннчка зовут: Эк…сам…кустом…
Демьян!»
«Сам под кустом Демьян?! Ай, братцы!
Он рехнулся!»
Пров кума своего на все лады честил:
«Ты ж где, подлец, – в лесу дитё мне окрестил
Аль у соседского овина?
Как, повтори, зовут мальца?»
«Ху… Хуздазад!»
«Что? Сам ты Хуздазат! Вон со двора, скотина!
Неси дитё назад!»
«Ай! – Кузькина жена в постели горько
билась. —
Какого Евпла мне, кума, ты принесла?
Евпл!.. Лихоманка б вас до смерти затрясла!»
У Сурина Наума
За Голиндуху так благодарили кума,
Что, не сбежись народ на шум,
Крестины век бы помнил кум.
 

* * *

 
«При чем тут кумовья? Опричь попа Ипата, —
Мне скажут, – ни одна душа не виновата».
Пожалуй, что и так. Хоть есть слушок, что поп,
Из кумовей попав кому-то под ослоп,
Ссылаться пробовал на святцы.
Но… я при этом не был, братцы!
 

По слухам, Милюков и Винавер намерены посетить в Киеве германского посланника бар. Мумма и просить его о высочайшей аудиенции в Берлине.

Из газет

Новая кадетская баллада

 
В Германию цвей гренадирен
С кадетской программой брели.
«Марширен! Марширен! Марширен!» —
Командовал Мумм им вдали.
 
 
«Теперь, брат, мы вольные птицы
Под сенью немецких штыков! —
Винаверу так у границы,
Вздохнувши, сказал Милюков. —
 
 
Тот лозунг сбывается ныне,
С которым мы шли воевать,
Что – будем Вильгельму в Берлине
„Условия“ мы диктовать.
 
 
Недаром толкались мы к Мумму,
И нас обласкал он не зря.
Вернут нам четвертую Думу!
Вернут дорогого царя!
 
 
Затянем мы старым напевом, —
Родзянкою тон будет дан!
Нам будут на секторе левом
Подтягивать Мартов и Дан.
 
 
Все будет у нас, как в Европах:
Монархия в стиле нуво´.
Поедут паны на холопах, —
Заправим а-ля Дурново!
 
 
Винавер! Опять твои нервы?
Опять ты глотаешь свой бром?!»
«Ах, Павел, скажи мне: где первый
Начнется еврейский погром?!»
 

1918

 
В промокших дырявых онучах,
В лохмотья худые одет,
Сквозь ельник, торчащий на кручах,
С сумой пробирается дед.
 
 
Прибил ися старые ноги,
Ох, сколько исхожено мест!
Вот холмик у самой дороги,
Над ним – покосившийся крест.
 
 
«Могилку какого бедняги
Кругом обступили поля?
И где для меня, для бродяги,
Откроет объятья земля?»
 
 
Вперед на дымки деревушки
Идет старичок чрез овраг.
Над крышею крайней избушки
Кумачный полощется флаг.
 
 
Плакат на стене с пьяной рожей
Царя, кулака и попа.
«Час добрый!»
«Здорово, прохожий!»
Вкруг деда сгрудилась толпа.
«Пожалуй-ка, дед, на ночевку».
«Видать, что измаялся ты».
«Куда я пришел?»
«В Пугачевку».
«А тут?»
«Комитет бедноты».
 
 
Прохожему утром – обновка,
Одет с головы и до ног:
Рубаха, штаны и поддевка,
Тулуп, пара добрых сапог.
 
 
«Бери! Не стесняйся! Чего там!
Бог вспомнил про нас, бедняков.
Была тут на днях живоглотам
Ревизия их сундуков».
 
 
Надевши тулуп без заплатки,
Вздохнул прослезившийся дед:
«До этого места, ребятки,
Я шел ровно семьдесят лет!»
 

1918

 
Друзья мои, открыто говорю,
Без хитростных раздумий и сомнений:
Да, Пушкин – наш! Наш добрый светлый
гений!
И я ль его минувшим укорю?
Он не стоял еще… за «власть Советов»,
Но… к ней прошел он некую ступень.
В его лучах лучи других поэтов —
Случайная и трепетная тень.
Ему чужда минувшей жизни мерзость,
Он подходил с насмешкой к алтарю:
Чтоб нанести царю земному дерзость,
Он дерзко мстил небесному царю.
Он говорил: «Тиран несправедливый,
Библейский бог, угрюмый и строптивый!»
А у Невы, средь Зимнего дворца,
Набитого охраною гвардейской,
Бродил другой тиран с душой злодейской,
Земной портрет небесного творца,
И не одну он возлюбил Марию, —
И в час, когда он в свой гарем входил,
Попы в церквах свершали литургию,
И дым синел над тысячью кадил.
– Благослови, господь, царево дело!
Пошли успех его святым трудам! —
И сколько их, таких царей, сидело
По деревням, по селам, городам!
Им долгий день казался сладким мигом,
В хмельном чаду летел за годом год.
Под их ярмом, под их жестоким игом,
Стонал народ, рабы своих господ!
Друзья, для нас пришла пора иная:
Мы свергли всех земных своих богов.
Клянитесь же, что больше Русь родная
Не попадет под гнет ее врагов!
Пусть будет свят для нас завет пророка,
Рукой врагов сраженного до срока,
И пусть его разбитой лиры глас
Ободрит вас в тревоги жуткий час!
Меня ж, друзья, прошу, не обессудьте
И, отдохнув за пушкинским стихом,
Таким простым и мудрым, позабудьте
О «предисловии» плохом.
 

1918

Красноармейская песня

 
Как родная мать меня
Провожала,
Как тут вся моя родня
Набежала:
 
 
«А куда ж ты, паренек?
А куда ты?
Не ходил бы ты, Ванек,
Да в солдаты!
 
 
В Красной Армии штыки,
Чай, найдутся.
Без тебя большевики
Обойдутся.
 
 
Поневоле ты идешь?
Аль с охоты?
Ваня, Ваня, пропадешь
Ни за что ты.
 
 
Мать, страдая по тебе,
Поседела,
Эвон в поле и в избе
Сколько дела!
 
 
Как дела теперь пошли:
Любо-мило!
Сколько сразу нам земли
Привалило!
 
 
Утеснений прежних нет
И в помине.
Лучше б ты женился, свет.
На Арине.
 
 
С молодой бы жил женой,
Не ленился!»
Тут я матери родной
Поклонился.
 
 
Поклонился всей родне
У порога:
«Не скулите вы по мне,
Ради бога.
 
 
Будь такие все, как вы,
Ротозеи.
Что б осталось от Москвы,
От Расеи?
 
 
Все пошло б на старый лад,
На недолю.
Взяли б вновь от нас назад
Землю, волю;
 
 
Сел бы барин на земле
Злым Малютой.
Мы б завыли в кабале
Самой лютой.
 
 
А иду я не на пляс,
На пирушку,
Покидаючи на вас
Мать-старушку:
 
 
С Красной Армией пойду
Я походом,
Смертный бой я поведу
С барским сбродом,
 
 
Что с попом, что с кулаком
Вся беседа:
В брюхо толстое штыком
Мироеда!
 
 
Не сдаешься? Помирай,
Шут с тобою!
Будет нам милее рай.
Взятый с бою, —
 
 
Не кровавый, пьяный рай
Мироедский, —
Русь родная, вольный край.
Край советский!»
 

1918

Поползень втихомолочку нашел себе богомолочку.

Народная пословица

 
«Здесь, – богомолке так шептал монах
смиренный, —
Вот здесь под стеклышком, внутри сего ларца,
Хранится волосок нетленный, —
Не знаю в точности, с главы, или с лица,
Или еще откуда —
Нетленный волосок святого Пуда.
Не всякому дано узреть сей волосок,
Но лишь тому, чья мысль чиста, чей дух высок,
Чье сердце от страстей губительных свободно
И чье моление к святителю доходно».
Умильно слушая румяного отца,
Мавруша пялила глаза на дно ларца.
«Ах, – вся зардевшись от смущенья,
Она взмолилась под конец, —
Нет от святителя грехам моим прощенья:
Не вижу волоска, святой отец!»
Отец, молодушку к себе зазвавши в келью
И угостив ее чаишком с карамелью
И кисло-сладеньким винцом,
Утешил ласковым словцом:
«Ужотко заходи еще… я не обижу.
А что до волоска – по совести скажу:
В ларец я в этот сам уж двадцать лет гляжу
И ровно двадцать лет в нем ни черта не вижу!»
 

1919

С колчаковского аэроплана в красноармейские окопы была сброшена обернутая в прокламации французская булка

 
Отец служил у «дорогих господ»
(Свои харчи и восемь красных в год),
А я, малец, был удостоен чести:
С сопливым барчуком играл нередко вместе;
Барчук в колясочке мне кнутиком грозил,
А я… возил.
Не помню: то ль «игра» мне эта надоела,
То ль просто мною дурь мужичья овладела,
Но… «конь» забастовал и, бросивши игру,
К отцу забился в конуру.
Барчук, упорствуя, стучал ко мне в окошко:
«Ну, повози меня, Демьян, еще немножко!»
И соблазнял меня,
Забастовавшего коня,
Ревевшего в каморке гулкой…
Французской булкой!
 

* * *

 
Когда я услыхал о «булке Колчака»,
Я вспомнил барчука.
Ну что ж? Польстясь на ласку,
Впряжемся, что ль, опять в господскую коляску?!
«Дай, барин, булку. А потом…
Хоть застегай нас всех кнутом!»
 

1919