Текст книги "Тень моей любви"
Автор книги: Дебора Смит
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 23 страниц)
Глава 10
День благодарения. Я всегда любила этот праздник, ну не так, конечно, как Пасху и Рождество – подарков-то на него не полагалось. Но все равно это был праздник. Он сулил игры в футбол и кегли, индюшку, возможность нарядиться и кучу гостей-родственников.
– Индюшачью ножку? – спросила я Рони. Он с Генералом Паттоном сидел на чердаке амбара. Я вытащила индюшачью ногу из коробки, куда собрала разную еду, и сунула ему под нос.
Мы смотрели друг на друга, как старые супруги, которым врозь скучно, а вместе тесно.
– Почему ты всегда следишь за мной во время семейных сборищ? – спросил он. – Я больше не буду в них участвовать. Ладно?
– Я просто решила поесть здесь. Пришла, а ты тут сидишь. Господи, заткнись наконец и ешь.
Мы так и сделали. Роман – это просто; если его не обсуждать.
На чердаке мы сидели, как в первом ряду амфитеатра на проводимых ежегодно в День благодарения футбольных семейных состязаниях – “Мэлони против Делани”.
Мы с разных сторон прислонились к косяку двери, вытянув на сене ноги в голубых джинсах. Воздух был прохладным, небо синим, горы на горизонте переливались всеми красками радуги.
– Действительно, славный праздник, – сказала я Рони.
– Да, – спокойно согласился он. – Я его таким и представлял.
Внизу под нами, на лугу, окрашенном осенью в коричневые тона, стояли шезлонги и пестрели квадраты одеял. Там собралась вся семья. Суета, смех, подначки – все это было так интересно наблюдать.
Самым старшим игроком был мамин дядя Уинстон – седоволосый, пузатенький, похожий на моржа. Младшими – Хоп и Эван, к старости они станут такими же, только рыжими.
Из колледжа приехали Джош и Брэди и, конечно, тоже были на лугу. Мамин кузен Стюарт Кихо, мэр и его жена Нуна, окружной налоговый инспектор и масса других родственников, которых Рони уже видел.
Я решила рассказать ему о некоторых из вновь прибывших – тех, которые жили не в нашем городе. Не обошлось и без тайной цели. Тут были все возможности показать могущество семьи Мэлони, вкупе с Делани.
– Это Ник Делани, – ткнула я пальцем в названную персону, – сенатор от нашего штата. Если нам что-нибудь нужно, мы звоним Нику. Он большой друг губернатора Картера.
– Он знает самого губернатора? – недоверчиво спросил Рони.
– Конечно. Это, – снова показала я, – брат дедушки Мэк. Он живет в штате Теннесси. Профессиональный гитарист. Его сопровождение можно услышать на старых пластинках Элвиса.
– Он знает самого Элвиса Пресли? – изумлению Рони не было предела.
– Знает, знает. Во всяком случае, знал раньше, до того как Элвис уехал в Лас-Вегас. Вон там дядя Ральф Мэлони. Адвокат в Атланте. Если ты хочешь знать, как, убить кого-то и остаться после этого на свободе, надо спросить дядю Ральфа. Так говорит дедушка. А вон – сидит на покрывале – сестра дедушки, тетя Сью Мэлони. Она работала добровольцем в Корпусе мира, жила два года в Африке и встречалась с президентом Кеннеди. Ну, не в Африке, конечно, а когда вернулась.
– Я буду главнее их всех, – неожиданно сказал Рони.
– Что?
– Что слышала.
– Мало ли что слышала, ты объясни.
– Люди будут смотреть на меня снизу вверх и делать, что я прикажу. Вот увидишь.
Я пришла в восторг, но одновременно и в некоторое недоумение. Моя семья управляла и владела чуть ли не всем, что находилось в нашем округе, или, во всяком случае, оказывала на все влияние. За этим процветанием стояли вещи суровые. Нас никто не мог тронуть, тем более сбить с ног. Даже сделать что-то серьезное без нашего разрешения было невозможно. Может; это было главной причиной того, что таким как Рони, трудно было начинать.
Но ведь теперь Рони был частью нас. Он принадлежал нам. И в первую очередь – мне. Он не должен принижать нас.
Я делала вид, что наблюдаю за футбольной игрой, но время от времени бросала на его суровый профиль взгляды, полные непонимания. Он намного старше меня, вдруг осознала я с грустью. И иногда бывает так далек, что мне не по силам возвращать его обратно.
* * *
Мы были на блошином рынке недалеко от мельницы мистера Мёрфи. Один из его огромных складов был перестроен в торговые ряды, и по воскресеньям сюда съезжались люди со всей округи. Здесь продавали все – от последнего хлама до… хлама вполне приличного. Мама выискивала здесь керамику и книги.
Мы с Рони уже были у входа когда рядом с нами остановился старый седан. Краска на нем облупилась, окна были заляпаны грязью. Машина Макклендонов.
Из нее вылезла Сэлли, одетая в неопрятный белый пиджак, тугие джинсы и старые белые сапоги. Кудрявые желтые волосы завязаны на макушке в пучок, ресницы намазаны тушью. Она заметила нас и смерила Рони взглядом с ног до головы. Наверно, она раньше не видела его прилично одетым.
Рони хотел повернуть меня лицом к торговым палаткам, но я, вонзив каблуки в землю, устояла.
– Я хочу поговорить с ней.
– Нет.
– Мне не нравится, как она пялится на тебя. Пусть не лезет к нам.
– Она лает, но не кусается. Ее можно только пожалеть.
Это заставило меня замолчать.
– Ты хорошая нянька, Рони, – проходя мимо, усмехнулась Сэлли. – Мы без тебя скучаем.
Нянька! Мне немедленно захотелось вцепиться в ее крашеные волосы или выцарапать ее наглые глаза. А лучше все вместе. Рони положил мне руку на плечо.
– Мне надоело таскать отца домой, когда вы с Дейзи его выпихиваете.
Сэлли остановилась перед ним. Ее улыбка увяла.
– Ты к нам больше не придешь? – спросила она голосом маленькой девочки.
– Я не могу изменить то, что у вас там происходит. Но и принимать в этом участие не хочу.
– Ты не похож на своего отца, – слова сопровождались многозначительной улыбкой. – Он-то без нас не обойдется. Его все время тянет расстегнуть “молнию” на брюках.
Рони развернул меня в противоположную сторону и слегка подтолкнул. Лицо его было красным.
– Иди, Клер. Я сейчас.
Я непримиримо уставилась на него.
– Не пойду!
– Клер!
– Нет.
Видно было, что Сэлли не терпится высказаться.
Она пододвинулась к Рони.
– Твой отец кобель, но большинство мужчин поблизости – не лучше. Когда-нибудь я перееду отсюда. Коплю деньги, которые ты даешь мне.
Деньги? Рони дает ей деньги?
– Я не такая, как ты, Рони, – продолжала она грустно. – Я не морочу себе голову несбыточными мечтами. – Она подошла еще ближе и погладила лацкан его пиджака.
Рони покачал головой.
– Есть люди, которые тебе дают в жизни шанс. Но ты сам тоже должен идти им навстречу.
– Что?! – Она показала на меня, как на бессловесную тварь. – Это она и ее семейство? Они тебе врут. Им на тебя наплевать. Не думай, что они какие-то особенные. Ее дядя Пит готов трахать все, что движется. И не он один.
Я завизжала и бросилась на нее с кулаками. Рони молча схватил меня в охапку и понес. Я отчаянно брыкалась. Сэлли хохотала.
– Не ревнуй, принцесса. – Рони убежал, прежде чем я успела что-то сделать.
– Присматривай за ним получше, слышишь? – неслось нам вслед.
– Пусти, – кричала я.
Рони внес меня на рынок и пихнул в угол за прилавком.
– Остынь!
– О чем это она талдычила? – наступала я на него. – Ты, ты даешь ей деньги?
– Да, даю.
– Но почему?
– Потому что ей нужна помощь.
– С какой стати?
– Я не могу равнодушно смотреть, когда кого-то бьют по зубам, Клер.
Я сделала несколько глубоких вздохов.
– Я стараюсь чувствовать к ней жалость, – сказала я ему. – Правда. Но прежде всего мне хочется ее хорошенько оттрепать.
Рони наклонился ко мне.
– Ей уже всего досталось в этой жизни. Мне было куда легче. Дошло до тебя? Когда ей было немножко больше, чем тебе, она уже боялась мужчин. Боялась. Поэтому она так себя и ведет.
Я посмотрела на него с ужасом.
– Ей нужно было просить помощи.
– Это у кого же? У шерифа, который отправил бы ее в приют и умыл бы руки? Я бы не принял помощь, если бы не ты. А она… у нее нет никого вроде тебя.
Я рассказала маме о Сэлли. Ну, о том, что она собирается когда-нибудь покинуть наши места. Я думала, что мама обрадуется, но ошиблась.
– Ее ребенок нам не чужой. – Я слышала, как она кричала это папе. Мы с Рони прятались на лестнице черного хода. – Бедный маленький Мэттью. Мы о нем даже не вспоминаем. Что за жизнь ждет его, если Сэлли сбежит с ним из города?
– А теперь послушай, что будет, если ты попробуешь отобрать у нее ребенка, – спокойно сказал папа. – Нас вызовут в суд, и ни один судья не станет на нашу сторону. Она мать и имеет на ребенка все права.
– О, Холт, да она просто кошка гулящая. Как только рядом заорет новый кот, она тут же забудет о сыне.
– Дорогая, даже если бы нам удалось усыновить Мэттью, твой брат никогда не признает отцовства. Что ты можешь? Заставить Пита сделать анализ крови?
– А почему нет? Ральф сказал мне, что может получить судебный ордер…
– Ты хочешь столкнуть моего брата со своим? Господи, дорогая! Это же будет неиссякаемый скандал! А твоя мать? Она стара, и Пит уже доставил ей достаточно огорчений. Если ты и дальше будешь настаивать на своем, ей этого не перенести.
Потом мама плакала, а папа пытался успокоить ее. Я взглянула на Рони, его взгляд застыл, он хмурился. Я не сумела в этот вечер заставить его сказать, что он думает.
Много позже я поняла, что нет ничего хуже, чем знать, что добрые намерения имеют пределы.
Глава 11
Беда была в том, что он до сих пор не знал, где его место. Его слишком часто выдергивали из почвы прямо с корнями. По понятиям моей семьи было очень важно – понимать свое место в мире. Я не имею в виду недостойные пересуды, что тот или иной человек должен знать свое место. Я имею в виду причастность, принадлежность. К семье. К земле. Место в чьем-то сердце.
Гора Даншинног возвышалась над нашей долиной, как король среди прочих вершин. Семья Мэлони владела ею со времен первых поселенцев. Согласитесь, выбор Шона и Бриджет Мэлони был удивителен. Зачем нашим предкам понадобилась своя собственная гора?
Ведь гора – в отличие от долины – не была пригодна для земледелия. Ею можно было лишь любоваться. Мне кажется, что дело тут в характере: они были романтиками, кем бы они там ни притворялись на своих портретах.
Вершина горы была широкой и почти плоской. Мы шли вдоль рядов спускающихся террасами сосен, по пологому западному склону, где давно умершие Мэлони устроили в свое время выгоны для скота. Я сумела даже найти фундамент их дома и амбара, но только потому, что знала, где искать.
* * *
Остальная часть горы была покрыта густым лесом. Каждую весну мы могли любоваться сначала белым дымом расцветающего кизила, затем розоватыми кистями лавра. Осенью все сверкало пурпуром и золотом.
В начале зимы, когда дедушка, Рони и я отправились туда, гора была спартански серого цвета. Можно было мельком увидеть небольшие стада оленей. Здесь водились еноты, клекотали вдалеке дикие индюшки. В небе висели ястребы, один раз мы видели орла.
Когда я была девочкой, в лесах еще оставалась пара-другая медведей, но мы никогда их не видели.
* * *
– Расскажи Рони, почему Шон и Бриджет так назвали гору, – попросила я дедушку во время долгого тягучего подъема.
Дедушка усмехнулся.
– Из-за сидх.
– Это ирландские феи, – пояснила я Рони, который выгнул бровь, но не засмеялся.
– Феи помогали лисам незаметно проскальзывать ночью в долину и воровать у Мэлони кур, – продолжал дедушка глуховатым “сказочным” голосом. – У лис это хорошо получалось, потому что феи надевали им на когти волшебные перчатки, и люди не слышали, когда они залезали в курятники.
Дедушка поднял руку и повертел узловатыми пальцами.
– Каждую ночь феи обрывали венчики цветов и надевали их на лисьи лапки, а когда лисы возвращались утром в горы, феи вновь возвращали цветы на их стебли, поэтому их волшебство никто не мог обнаружить.
– Лисьи перчаточки, – сгорая от нетерпения, влезла я. – Знаешь, так называют цветы наперстянки. А в чашечке цветка можно увидеть отпечатки пальчиков фей. Маленькие такие веснушечки. Только по ним и видно, что без феи тут не обошлось.
– Клер, – недовольно заворчал дедушка, – а ну-ка помолчи и дай мне рассказать как следует. Вот станешь старушкой, тогда и будешь рассказывать эту легенду. А сейчас моя очередь.
– О, извини.
– Шон и Бриджет были выходцами из древней страны, и они понимали, что самым разумным для того, чтобы почтить и фей, и лис, было бы объединить их в названии горы, – закончил дедушка, по-королевски кивнув. – И они назвали гору – Даншиннах-сидх, что на древнеирландском означает “крепость фей и лис”.
– Но так как это было трудно не только произнести, но и написать, – закончила я торжественно, – то гора стала называться Даншинног. Вот! Что ты думаешь по этому поводу?
Рони секунду размышлял. Если бы он засмеялся, то многое бы потерял.
– По-моему, разумно, – сказал он.
Зеленые ветви омелы свисали с верхушек самых высоких деревьев, напоминая об ушедшем лете. Дедушка достал из рюкзака короткоствольное ружье. Они с Рони по очереди стреляли по веткам. Сбитые ветки падали вниз, застревая по пути, но уже не так высоко. Дедушка поднимал меня, чтобы я их доставала.
Охота на омелу была страшно интересной. Мы запихнули ветки в мешок. И только одну я оставила для себя – для совершения придуманного когда-то мною ритуала.
Дедушка участвовал в нем не в первый раз. Улыбаясь, он наклонился. Я какое-то время подержала ветку над его головой, потом поцеловала его в щеку у и он поцеловал меня. Затем я взглянула на Рони и почувствовала легкое головокружение, как тогда на парковке, в магазине. Я не понимала почему, ведь я просто должна его поцеловать, вот и все.
Он неловко шевельнулся и засунул руки в карманы штанов.
– Давай, давай, – засмеялся дедушка. – Клер проделывает это каждый год.
Рони чуть присел. У меня дрожали руки. Я подержала ветку омелы над его темной головой и чмокнула его в подбородок. Его кожа была такой теплой.
– Теперь ты, – потребовала я тоненьким голоском. Он никогда раньше меня не целовал, и я не была уверена, что он сделает это сейчас. – Ну, скорей, – нетерпеливо сказала я.
Он повернулся лицом ко мне. Холодные серые глаза на минуту встретились с моими. Его губы мазнули по моему лбу.
Мне казалось, что сейчас я вознесусь и полечу.
– Посмотрите, какой отсюда вид, – сказал дедушка и повел нас через луг к гладкой плите серебристо-серого гранита, выступавшей вперед, как поля шляпы.
Мир, знакомый мне с самых малых лет, был весь как на ладони – поля, пастбища, наш большой дом с верандами и тремя печными трубами, амбары, длинные низкие птичники, маленький домик, где жили бабушка и дедушка Мэлони, узкая лента дороги через лес. Единственное место, которое мы не могли увидеть с горы, – это Пустошь. Казалось, что его просто не существует.
– Хорошо здесь, – хрипло сказал Рони. – Высоко. Великое место. В нем есть что-то магическое.
Дедушка тоже совершил небольшую церемонию. Его научил ей его дедушка, научившийся в свою очередь от своего. И так далее, вплоть до самого Шона Мэлони. Дедушка вынул из кармана рубашки ирландский свисток, пристроил свои толстые пальцы к полудюжине маленьких дырочек на его отполированной поверхности и, прижав к губам, заиграл “Удивительное очарование”.
Незатейливую мелодию подхватил ветер и понес ее по долине. У меня мурашки побежали по телу. “Меня некогда потеряли, но теперь нашли, я был слепой, но теперь вижу”.
Глаза Рони сияли.
На этой горе он впервые почувствовал наши традиции. Ему открылась история рода, к которому он мог примкнуть. Тролли из горных легенд отдали его мне. Мы могли теперь идти вперед так, как мне хотелось, – вместе.
Гора Даншинног стала с тех пор, для нас святым местом.
* * *
Джош и Брэди приехали домой из колледжа на каникулы. Они стали настоящими мужчинами. Они водили спортивные машины, встречались с девушками, которые ко мне, маленькой сестричке Джоша и Брэди Мэлони, бессовестно подлизывались. Еще бы, мои братья стоили того: сдержанные, интересные, с медными шапками волос и обаятельными улыбками. Они так эффектно поводили сильными плечами. Их твердые впалые животы даже не вздрагивали, когда я во время шутливых потасовок стучала по ним кулаком.
Джошу было двадцать пять, он был на четыре года старше Брэди, но учились они на одном курсе университета, потому что Джош два года отслужил старшим сержантом в Сайгоне.
Я помню страх и постоянную тревогу нашей семьи, помню, как каждый вечер мы толпились перед телевизором послушать новости, как мама плакала, упаковывая посылки Джошу, и как я торжественно присоединяла к ее письмам свои неумелые рисунки, чтобы он знал, у нас все о’кей.
Позднее я выяснила, что Джош в основном штурмовал бары и публичные дома да вытаскивал наших солдат из притонов с опиумом. Многого он, конечно, не рассказывал. Он очень переменился, и кое-что в нем беспокоило маму и папу. Для меня он был не только старшим, но и старым братом – вокруг глаз у него были морщины, он мало смеялся, а говорил в основном о политике, и довольно зло.
Брэди же, наоборот, ничего не принимал всерьез. У него была большая мечта. Музыка! На барабане он играл, как дрессированная мартышка. Брэди организовал в школе рок-оркестр, который имел некоторый успех, но только если не исполнял сочинения моего брата. Этого не выдерживал почти никто, кроме самых стойких друзей.
В конце концов и сам Брэди оставил надежды стать богатым рок-музыкантом. В университете он увлекся бизнесом, стал президентом какого-то общества и если не говорил о девушках, то говорил о деньгах.
Брэди вообще не обращал внимания на Рони. Джош, казалось, избегал его. Однажды Джош, взвалив меня на спину, отправился к реке.
– Я что-то не пойму, чего ты добиваешься, сестренка? Тебе нужен еще один брат? – спросил он.
Я хихикнула.
– Он лучше, чем брат. Я могу им командовать.
Мы уселись на берегу. Джош уставился в холодную серебристую воду.
– Все не так-то просто, – сказал он голосом терпеливого старшего брата. – Иногда дружишь с кем-то, ну, просто потому, что тебе одиноко. Потом чувство одиночества проходит, и этот друг тебе больше не нужен. А честно ли это по отношению к нему? Как ты думаешь?
Я думала, что заботы о моих друзьях тут совершенно ни при чем. Просто Джош отчего-то чувствовал себя неловко в присутствии Рони. И ему было бы лучше, если бы тот исчез из нашей жизни.
– Я не одинока. И с Рони все в порядке, – коротко ответила я, не желая знакомить брата со своими мыслями.
– Когда я был во Вьетнаме, я подружился с кучей людей с совершенно другими взглядами, – не отставал Джош. – Стал говорить, как они. Поступать, как они. Теперь я дома, а от этого очень трудно избавиться.
Он говорил как бы и не со мной, но все же я спросила:
– Что же у тебя были за друзья?
Джош провел рукой по лицу. На висках у него блестели капли пота, хотя было прохладно. Но Джош всегда выглядел так, как будто у него в мозгу пожар.
– Ты можешь причинить боль, сестричка, если начинаешь дружить в силу ложных причин. Причинить боль себе, своей семье.
Наступила неловкая пауза. О господи! Может, у меня и было что сказать ему, но было бессмысленно пытаться что-то объяснить Джошу. Некоторые люди, говорил папа, ругают темень вместо того, чтобы принести свечку.
* * *
Рождественское шествие в этом году прошло без сучка и задоринки. Но Рони не пошел смотреть на него, хотя я умоляла его, спорила с ним и страшно злилась.
На следующий день я узнала, что он специально просил шерифа Винса послать в Стикем-роуд своего помощника на время парада. Рони и этот полицейский сидели в патрульной машине, чтобы быть уверенными:
Большой Роан не покинет дома Дейзи.
Глава 12
В это Рождество мне удалось немного сдержать свои бурные чувства. Обычно в рождественское утро я вставала первой. Пулей летела вниз по лестнице в ночной рубашке, в халате, теряя розовые шлепанцы. Бледный рассвет за окном был еще совсем серым, а дом полон трагической тишины ожидания. Распахивала тяжелые двери и врывалась в гостиную. Одна.
На этот раз я спустилась вниз тихо, на цыпочках, прокралась к двери Рони и негромко, но настойчиво постучала в дверь. Потом, немного обождав, прошептала:
– Рони, вставай. – Стучала я до тех пор, пока он, обмотав себя покрывалом, не приоткрыл двери. Он глядел на меня недоуменно и сонно.
– Что случилось? – нетерпеливо спросил он.
– Ничего. Сегодня Рождество. Пойдем со мной.
– Да погоди ты. В чем дело?
– Ах, ну да. Ты ведь ничего не знаешь. Я забыла, что ты не знаешь. – Я осмотрелась. Темный холл был пуст. – Ну, пошли же.
– Подожди. Я оденусь.
– Нет-нет. Никто не одевается утром на Рождество. – Я посмотрела в щель. Над покрывалом, которым он обмотал себя, был виден растянутый ворот спортивного свитера. Ниже – вылинявшие серые спортивные штаны с дыркой на коленях и старые, протертые на пальцах носки. – Да ты просто пижон.
Я схватила за край покрывала и потянула Рони за собой.
– Пойдем, а то через несколько минут появятся Хоп и Эван, а потом вообще все проснутся. У нас мало времени.
Нахмурившись, Рони вместе со мной проскользнул в холл. Мы остановились у двери гостиной.
– Смотри, – прошептала я и, затаив дыхание, повернула тяжелую дверную ручку. Потом тихонько, чтобы она не скрипнула, открыла дверь.
Это было все равно что заглянуть в Зазеркалье. Рядом с камином, в котором горел огонь, сияла огнями рождественская елка, Я уже, конечно, понимала, что ее зажег не Санта-Клаус. Просто за полчаса до нас сюда приходила мама, но я не сказала об этом Рони. Пусть видит, что у нас настоящее Рождество. Ярко завернутые подарки за ночь выросли под елкой как грибы. Весь угол комнаты был завален пакетами. Из стереосистемы лились тихие звуки рождественского хора.
Я слышала, как Рони за моей спиной шумно втянул в себя воздух. Я взглянула в его лицо, оно было открытым и ясным.
– Поди сюда, – заторопила я. Он протиснулся в комнату вслед за мной. Я потянула его к камину. – Посмотри.
На скамеечке стояла пустая ваза молочного стекла, а на фарфоровой тарелке остались крошки от маминого печенья. Конечно, это папа его съел, но раньше я думала, что Санта-Клаус.
– Я никогда не видел ничего подобного. Только по телевизору.
– О! Это на самом деле. Садись. Открою только один пакет до того, как появятся все. Имею право, потому что встала первой. И ты тоже. Это нормально.
Он недоверчиво смотрел на меня.
– Я получу подарки?
– А как же! – Я полезла под елку, расшвыряла шуршащие пакеты и нашла наконец глубокую треугольную коробку, завернутую в красную фольгу и перевязанную лентой с бантом.
– Это от меня.
Я протянула коробку ему, чуть не подпрыгивая от нетерпения. Рони секунду не двигался, потом осторожно обошел елку и присел на корточки. Поднялся и протянул мне крошечную коробочку, завернутую в зеленую бумагу с малюсенькими красными колокольчиками. Скотча на ней было не меньше, чем нарядной бумаги.
– Это тебе, – сказал он небрежно. – Бабушки помогли мне выбрать. – По тому, как он небрежно пожал плечами, я поняла, как для него это важно.
Мы обменялись свертками и уселись рядом на скамейке.
– Открой сначала ты, – приказала я, хотя мои пальцы уже развязывали ленту на его подарке. Они двигались сами по себе, как бы без моего участия.
Он аккуратно снимал с коробки оберточную бумагу, видимо, опасаясь порвать ее. Я просто из себя выходила от его медлительности. Рони открыл коробку и вынул голубой пуловер. Так же осторожно, как снимал бумагу, он осмотрел его. С любовью и недоверием. Потрогал короткий толстый шнурок с биркой.
– Новый, – выпалила я, – поэтому на нем цена. Если он тебе не годится по размеру или не нравится, ты можешь поменять его на другой.
– Нет дырок от моли, – сказал он. – Пахнет, как новый. Мне нравится.
– Надень.
Он сбросил свое покрывало, за которое всю дорогу цеплялся как за последнюю надежду, и натянул свитер прямо на спортивную рубашку. Он выглядел в нем прекрасно, хотя свитер и оказался слишком широким.
– Я хотела сначала купить тебе что-нибудь необычное, – поспешно начала я оправдываться. – Ну, например, охотничий нож или что-то в этом роде, но бабушка Дотти посоветовала мне это. – Я вздохнула. – Хотя, что в нем интересного.
Он посмотрел на меня.
– Это моя, по-настоящему моя, первая новая вещь в жизни, Клер! Потрясно!
– Правда? – улыбнулась я. – Я так и думала, что тебе понравится.
– Посмотри свой.
Ленту я к тому времени уже развязала, действуя как во сне. И теперь я живо сорвала обертку, положила коробочку на колени и, едва дыша открыла крышечку.
Внутри на подушечке из белого хлопка лежала эмалированная подвеска в форме трилистника – эмблема Ирландии. Маленькая, с десятицентовую монету на тоненькой золотой цепочке.
– О! – Я любила всякие побрякушки не меньше, чем белка орехи. Мама ограничила мою коллекцию несколькими изящными бусами, серебряным ремешком для часов и парой клипсов с маленькими жемчужинами. Все остальное были пустяки, купленные мной на карманные деньги. Но я обожала и эти ерундовины; – Какая красивая!
Цепочка была достаточно длинной, чтобы я могла продеть в нее голову, не расстегивая замочек. Я надела подвеску, распустила волосы, прижала руку к трилистнику.
– Это самый лучший рождественский подарок, который я когда-либо получала, – сказала я. Сердце мое готово было выскочить из груди. – Я люблю тебя.
– Ш-ш-ш, – сказал Рони, оглядываясь, как будто мы были не одни. – Я понимаю, что ты этим хочешь сказать, но другие могут не понять.
– Скажи мне то же самое. Скажи!
– Я думаю, что не стоит.
– Тогда скажи только, что это навсегда.
Он взглянул на меня и, не колеблясь, произнес:
– Навсегда.
Гостей в этот день было полно. Рони наблюдал из угла, вникая во все со спокойной силой животного, которое слишком долго находилось в клетке для того, чтобы сразу выйти из нее только потому, что кто-то открыл дверь.
* * *
Я должна была признаться себе, что рада такой его обособленности. Ряд событий, произошедших в этот день, сильно поколебали мой оптимизм.
Моя кузина Эстер, которую на прошлом параде сшибли с ног, прилагала все усилия, чтобы очернить Рони в глазах семьи. Многие наши дамы поддерживали ее на этом праведном пути. Жестокая по натуре, в самом расцвете своих шестнадцати лет, она была даже по нашим, приветствующим хорошее питание стандартам, толстой. Она самозабвенно любила играть на трубе и к каждому празднику готовила что-нибудь новенькое. Играть на трубе на солнцепеке способна только очень крепкая девушка. У нее были прямые длинные каштановые волосы, на концах она их мелко завивала. На веки при этом накладывала голубые тени. В общем, это было нечто.
– Где твой приятель, Клер? – настойчиво приставала ко мне Эстер. Она приперлась прямо в мою спальню, где мы с Вайолет и Ребеккой рассматривали наши подарки, как будто ее кто-то звал.
– Покажи-ка. – Эстер наклонилась и схватила мою подвеску.
Я оттолкнула ее руку:
– Не трогай.
Эстер скривилась:
– Дешевка. Сейчас зеленый, а вот увидишь, каким станет через пару месяцев.
– Отстань, – сказала Ребекка. – Нам неинтересно, что ты думаешь.
Я свирепо посмотрела на зловредную толстуху и спрятала подвеску под свой красный рождественский свитер. Я сидела, поджав под себя ноги, и рассматривала портативную пишущую машинку, которую подарили мне папа с мамой.
Эстер снова наклонилась ко мне:
– Кем ты собираешься стать? Секретаршей?
– Нет, писательницей. И в свое время я напишу о тебе. Так что будь осторожна.
– Ты уже, кажется, кое-что написала, – фыркнула кузина. – Ты совершенно испорчена. Боюсь, что тетю Мэрибет не волнует, что думают о тебе люди. Если бы тебя воспитала моя мама, она бы не позволила принять в подарок дешевку, которую Рони Салливан скорее всего украл в копеечном магазине. Я посмотрела ей прямо в глаза:
– Почему бы тебе не поменять местами голову и задницу? Ведь все равно и то и другое полно дерьма?
Вайолет и Ребекка от удивления даже рты пооткрывали. Я никогда не употребляла слово “дерьмо” в присутствии кого бы то ни было, кроме Рони.
– Башка с дерьмом, – добавила я весело.
Эстер надменно посмотрела на меня:
– Ты, наверно, научилась этому у Рони Салливана?
– А вот и нет. Сама придумала.
– Так я тебе и поверила! Этот парень – мразь. Он будет так же гоняться за шлюхами, как и его отец. Хорошо бы он провалился сквозь землю.
– А еще лучше – чтобы ты. Рони замечательный. Он нам всем нравится.
Эстер ухмыльнулась:
– Значит, ты собираешься стать писательницей и шлюхой.
Вайолет и Ребекка в ужасе прижали руки ко рту. Не к ушам, конечно. Они страстно ловили каждое слово и, впустив в одно ухо, вовсе не собирались выпускать через другое.
Я мило улыбнулась Эстер:
– Конечно, я буду самой шикарной шлюхой в Дандерри. Во всяком случае, это лучше, чем сосать трубу и знать, что твоя толстая туша больше ни на что не годится.
– Представляю, что будешь сосать ты, – выдала напоследок Эстер и вылетела из комнаты.
Злая, выбитая из колеи, я передернула плечами. Бывают же такие дуры на свете. Вайолет с глазами, полными ужаса, спросила:
– Как ты думаешь, что она имела в виду?
– А, плевать!
Ребекка, покраснев, сложила лодочкой руки и что-то прошептала Вайолет на ухо. Та сморщила нос и уставилась на меня.
– Какой ужас!
Они меня внимательно рассматривали, как будто под моей личиной скрывался кто-то отвратительный до невозможности. Подвеска казалась мне горячей.
– Не беспокойтесь, я не собираюсь стать шлюхой, – заверила я их. – Я пошутила.
– Тогда и не употребляй больше это слово, – Вайолет поджала губы.
Зато Ребекка с готовностью наклонилась ко мне.
– Ну, чему еще тебя научил Рони Салливан?
– Да ничему он меня не учил, – с досадой отмахнулась я.
– Вот было бы здорово, если бы он действительно украл для тебя эту подвеску, – добавила Ребекка в ожидании новых откровений.
Но я уже поняла, где собака зарыта.
– Он не крал ее. Он вообще не крадет.
Ребекка и Вайолет обменялись понимающими взглядами.
– А было бы здорово! – снова повторила Ребекка. – Держу пари – когда он получит права, он будет воровать машины.
Я так разозлилась, что чуть снова не сказала “дерьмо”. Но мне стало совершенно ясно, что все судят о Рони по непристойностям, произносимым мной. Им так хотелось, чтобы он был плохим.
Похоже, мои естественные наклонности грозили ему большими неприятностями.
* * *
Вечером мы отправились в церковь.
Рони в церкви. В серо-голубом костюме Джоша и широком, заколотом булавкой галстуке папы он выглядел так, что многие просто извертелись на своих местах, желая удостовериться в том, насколько он хорош.
Он сидел на нашей церковной скамье, вытянувшись, как выпь на болоте.
– Пой, – толкала я его локтем.
– Не умею, – прошептал он. – Ты поешь громко. За двоих.
В канун Нового года, сидя у себя в комнате, я услышала в холле громкие голоса Джоша и Брэди. Я чуяла возможный скандал, как мышь – сыр. Я подошла к двери, чуть приоткрыла ее и навострила уши.
– Думаю, что нам стоит уговорить его.
– Ты видел выражение его лица, когда папа советовался с тетей Бесс и дядей Билли? Уверен, что он был готов удрать еще до того, как папа объяснил, почему они подают бумаги в суд.
