Текст книги "Тень моей любви"
Автор книги: Дебора Смит
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 23 страниц)
Глава 5
Тетя Джейн, ведавшая библиотекой города, как-то сказала мне, что только в горе и страдании вызревают лучшие книги, те, что становятся истинными сокровищами в копилке человечества. Ну, насчет сокровищ не скажу, но в чем-то тетя, безусловно, была права.
Я была в отчаянии и не знала, как утешить Рони в тот месяц, который он провел вдали от меня. Под пружинами моего матраса росли груды писем, стихов и рассказов, написанных после Рождества. Почти все время я проводила дома.
– Ну, конечно, ты можешь послать ему что-то из написанного, – осторожно сказала мама, когда я спросила ее разрешения. – Но сначала стоит проверить твои сочинения с точки зрения… хмм… правописания.
Я не поддалась на эту уловку. Я прекрасно поняла, что в действительности имела в виду мама. Мои письма станут похожи на те, которые мы получали из Вьетнама от Джоша: полно фраз, замазанных черным.
– Я подумаю, – осторожно сказала я.
Я набралась идей, а главное, не совсем понятных мне слов для стихов, посвящаемых моему незадачливому Рони, читая книги, которые мне читать явно не следовало.
Наш дом был полон очень умных книг. Те, которые для меня, находились в гостиной на первом этаже. Полки там ломились от энциклопедий, книг по сельскому хозяйству, переплетенной в кожу классики, например, собраний Шекспира и Диккенса. Кофейный столик чуть не прогибался от маминых гигантских красочных альбомов по искусству. Но те книги, которые читали взрослые, хранились в спальне мамы и папы.
Целые пирамиды книг в мягких обложках лежали на полу под полированными тумбочками из вишневого дерева. На стороне папы была дикая территория, населенная гангстерами, вооруженными злодеями, крутыми сыщиками. Всем им нравилось, чтобы их джин был холодным, а бабы горячими. Микки Спилейн, Луи Л’Амур, Роберт Хайнлайн, Джон Макдональдс. Мужское чтиво.
Коллекция мамы была более разнообразной, но не более изысканной. Толкиен, Воннегут, Лилиан Хеллман, Джон Ле Герр, груды толстых приторных исторических любовных романов, в которых кипели небывалые страсти.
Вот эти-то книги я и утаскивала к себе в спальню и настырно продиралась через самые шокирующие и не всегда понятные подробности. Мое воображение захватывали удачливые бандиты, космические чудовища и средневековые авантюристы. Все они, к моему удивлению, были решительно настроены чуть ли не каждую минуту заниматься сексом.
О сексе в нашем доме говорить было не принято. Даже мои братья не допускали шуточек по этому поводу – во всяком случае, в моем присутствии. Скажем, насчет звуков из туалета – еще куда ни шло. Но о некоторых частях тела – ни слова.
После моего совершенно ужасного посещения Стикем-роуд я настоятельно потребовала от старших кузин разъяснения, как это связано с прозвищем “Всунь-ка им”. Я безумно им надоела. В итоге они выдали мне такую графически точную и крайне вульгарную картину, что секс показался мне абсолютно омерзительным.
– Тот, у кого в голове мозгов чуть больше, чем у булыжника, время на это тратить не будет, – уверенно заключила я.
Представления о любви я черпала из старых фильмов, что шли по телевизору, и еще глядя на маму и, папу.
У мамы были большие голубые глаза и овал лица, которому завидовали все женщины города, – в точности как сердечко на открытках в День святого Валентина. Ее попа так нравилась папе, что он никогда упускал случая похлопать по ней, если считал, что никто не видит. Когда кто-то заставал его врасплох, он только подмигивал маме и посмеивался.
Папа, жилистый, с длинными руками и мускулами, как канаты, легко мог согнуть толстую стальную проволоку. Жирок у него копился исключительно на животе, холмиком выступавшем над брючным ремнем. Когда я била по нему кулаком, раздавался гул спелого арбуза. Мама называла папино брюшко запасным бензобаком и любила его поглаживать.
Когда папа сидел за столом, мама подходила к нему сзади и перебирала пальцами его мягкие волосы.
Контраст был очевиден: секс – это нечто потное, неприличное и отвратительное. Стыд да и только. Кроме того, там вообще масса всяких жутких последствий. А вот любовь – это приятно и вежливо, и раздеваться не надо, можно восхищаться друг другом и так. Мило и очаровательно.
Вот такой будет наша любовь с Рони. Я решила выразить свои настроения в стихах. Создать целую серию. Первой будет небольшая ода, воспевающая несомненную ценность и значимость Рони.
Я приклеила скотчем свое первое творение на дверцу холодильника на самом видном месте между “Бюллетенем фермера” и фотографией, на которой мама, папа, мои братья и я были сняты в холле Гражданского центра Атланты, когда мы ездили смотреть гастрольное шоу “Звуки музыки”.
Ты во всем настоящий, Рони,
И со своими яйцами подходишь
Нам, семье Мэлони.
Рони, Рони, ты герой!
Яйца у тебя горой.
И тебя мое семейство
Жить зовет с собою вместе.
Слово “яйца” я вычитала в одном из детективных романов, мне показалось интересным, как оно там было использовано. Я ждала, кто первым заметит мой стих.
Тетя Арнетта была близорука, как крот. Она носила очки в ярко-оранжевой оправе. Линзы, заказанные по особому рецепту, были толстыми и голубыми. Она чем-то напоминала большую навозную муху. Это была крупная, точно знающая, что почем, женщина, предпочитающая коричневый цвет, желательно потемнее.
Главное в ее жизни – это бог, церковь, дети, работа и лото Бинго. В такой вот последовательности. Муж ее, мой дядя Юджин, находился где-то в конце списка. Впрочем, мне казалось, что они просто не видят друг друга, потому что дядя, когда был дома, всегда смотрел в телевизор и жить без него, по-моему, не мог.
Ну это неважно. А важно вот что: тетя заскочила к нам, чтобы занести новую брошюру о бессолевом питании, потому что маму беспокоило дедушкино давление.
Тетя Арнетта стремительно вошла в кухню, где сидела я, старательно делая вид, что читаю “Ридерз Дайджест”. Дело было в январе, и от нее исходил явно ощутимый холодок, впрочем – от времени года это не зависело.
– Ты так близко держишь журнал, что испортишь себе глаза, – тут же занялась она моим воспитанием. – Настоящий книжный червь. Пора бы приобретать хорошие привычки, иначе испортишь зрение и будешь всю жизнь сутулиться.
– О! Хорошо, мэм.
Она так быстро пронеслась мимо меня, что я приуныла. Разве при таких скоростях заметишь какой-то листок на холодильнике. Но она, как радар, засекла мои стихи и остановилась. Мне показалось, что я слышу скрежет тормозов. Она наклонилась вперед, вглядываясь, потом снова выпрямилась, сняла очки, протерла их краем своего коричневого пиджака, надела их и снова наклонилась поближе. Я затаила дыхание, но то, что произошло дальше, совсем не входило в мои планы. Тетю буквально затрясло.
– Клер Карлин Мэлони, что за сквернословие?
Тетя Арнетта сорвала листок со стихами с холодильника и с силой пришлепнула бумагу ладонью к столу.
У меня пересохло во рту.
– Это стихи! – попыталась я объяснить, искренне не понимая, что же так потрясло мою благонравную родственницу.
– Ты пишешь стихи о… частях тела Рони Салливана?! Интимных частях?!
– Нет. Только о его яйцах.
– Интимных, – повторила тетя Арнетта, яростно тряся листом бумаги перед моим носом. – Мужские органы, яйца! – Голос ее поднимался вверх при каждом следующем слове.
Я смотрела на нее с ужасом.
Так вот что имелось в виду в книгах, когда говорилось, что у героя большие яйца.
– Я не знала! Я думала, что это мускулы! Большие, сильные мускулы.
– О! Скажите пожалуйста, она не знала! Такая умная девочка и не знала! Послушайте-ка, мисс Клер. Если водить компанию со свиньями, то тоже завоняешь! У тебя не хватает ума, чтобы держаться подальше от этого мерзавца Рони Салливана. Ну что ж, я с этим покончу раз и навсегда! Я сейчас же расскажу маме и папе, что этот подонок с грязными ногтями учит тебя писать грязные стишки.
Этого только не хватало!
– Нет! Он не виноват! Я прочла о яйцах в книге! – завопила я, надеясь предотвратить катастрофу.
– В этом доме нет ни одной книги, в которой ты могла бы найти такие гадости! – торжественно заявила тетя.
О нет! Она ничего не желала слышать, но я старалась докричаться до нее.
– Рони не виноват! Он не учил меня ничему такому. Я просто хотела рассказать всем, что я о нем думаю.
– Да ты влюблена в него! – вытаращилась на меня тётя Арнетта. – Господи помилуй! Это еще хуже, чем я думала! Всего девять лет, и уже бегает за всяким отребьем! Клер Карлин Мэлони, выброси этого мальчишку из головы! Твоя семья никогда не допустит, чтобы ты стала на него похожа! Родители тебя скорее запрут в погребе и выбросят ключ. Ты слышишь меня, маленькая испорченная девчонка?!
К тому времени, когда она закончила свою тираду, я уже была готова просто взорваться от негодования.
“Никогда не возражай старшим. Никогда!” – Я это хорошо помнила, но, так как репутация моя уже была испорчена, я решила идти напролом.
– Побеспокойся-ка лучше о яйцах дяди Юджина, – завопила я. – Папа говорит, что не может найти их, потому что они заперты в твоей шкатулке для драгоценностей!
Тетя Арнетта стала красней самого спелого помидора.
Она что-то пробормотала себе под нос, в глазах ее за толстыми стеклами сверкнули слезы. Она швырнула на стол брошюру о бессолевом питании и пошла искать папу.
Что было потом! Крик стоял невообразимый. Меня лишили карманных денег до конца месяца, на меня возложили дополнительные обязанности по дому, но это еще что!.. Самое плохое, что все пришли к выводу, будто я просто теряю рассудок, когда дело касается Рони Салливана.
Ну и вдобавок ко всему тетя Арнетта несколько месяцев не разговаривала с папой. А он запретил мне когда-либо повторять то, что я сказала про дядю Юджина. Все эти события стали для нашего семейства своего рода скелетом в шкафу, как говорят в незабвенной Англии, стране моих предков.
Я вытащила из-под матраса все свои сочинения и надежно спрятала их за одним из амбаров. Да, с личными переживаниями нужно быть очень осторожной. И не выплескивать их на кого попало. Особенно если есть некоторая путаница в понятиях.
* * *
В конце концов Рони вернулся домой вместе с отцом. Мы слышали, что Большой Роан проводит почти все время на Стикем-роуд с Дейзи Макклендон. Поэтому тетя Доки и мама не поехали туда следующей весной. Отвезти пасхальные корзины было поручено дяде Берту и папе.
Вряд ли у Рони были какие-нибудь подарки к празднику. Хоп и Эван видели его в школе и рассказывали, что он стал еще более одинок. Я пыталась уговорить Хопа передать ему моего пасхального зайца и письмо. Я хотела, чтобы Рони знал: мне жаль, что тетя Бесс отправила его тогда в пансион, она, конечно, считала, что так будет лучше, но ведь его она не спрашивала. Хоп отказался наотрез.
– Уж не хочешь ли ты, чтобы я стал жить в собачьей будке? Потому что куда же я денусь, если меня вышвырнут из дома, – заявил он. – А мама так и сделает, не сомневайся, когда узнает, что я передал что-то Салливану от тебя.
Хоп все-таки попытался поговорить с Рони от моего имени, но тот смотрел на него, как на врага, и не произнес ни слова.
Наверно, тогда мы все казались Рони врагами.
* * *
В сентябре я узнала на собственной шкуре, почему у Бриджет и Шона Мэлони на портретах не хватает зубов на улыбку. Зубов, оказывается, можно лишиться и из-за любви. Весь наш семейный клан посещал школьные футбольные матчи – во всяком случае, первый осенний – обязательно. Был прекрасный вечер – один из тех великолепных вечеров ранней осени, когда в еще теплом воздухе появляется аромат пряностей и полная луна над деревьями только начинает приобретать оттенок красного золота.
Наши многочисленные родственники, разумеется, годившиеся по возрасту, составляли почти половину футбольной команды, добрую часть марширующего оркестра и отряда приветствия.
Ряды скамеек школьного стадиона незаконно, но прочно утвердились на склонах холма вокруг футбольного поля, которое огибала серо-голубая беговая дорожка. Огромные мотыльки роились в горячих белых струях светящихся над головами фонарей и танцевали в луче прожектора.
– Я буду тамбурмажором в старших классах, – сказала Ребекка, когда мы целой группой спустились на беговую дорожку.
– Я тоже, – откликнулась Вайолет.
– Нет уж, ни за что, – заявила я. Меня уже трижды выставляли из подготовительной группы, потому что я все время пыталась внести что-нибудь новенькое в эту рутину. А участие в процессии считалось делом серьезным, и традиции здесь были святы. Если ты пыталась импровизировать, то тебя выставляли.
– Я тоже не хочу, – твердо сказала Тьюла Тобблер. – Я лучше буду менеджером у Элвина.
Мы все посмотрели на Тьюлу, ожидая, что она еще скажет по этому поводу. Хрупкая, с шоколадной кожей, она в свою очередь уставилась на нас из-под копны туго скрученных кудряшек, настолько тяжелой, что их не мог растрепать ветер.
Вообще-то – хотя об этом никто не упоминал – Тобблеры тоже принадлежали к семейству Мэлони. Наши миры соединялись не более чем одним узким, темным и почти забытым потайным ходом, но все-таки соединялись. Глядя на темнокожих Тобблеров, об этом даже не подозревали, не усматривая никакой связи с нашим благородным семейством. А она таилась в далеком прошлом Тобблеров, куда бог весть как затесался брат моего дедушки.
Со стадиона за нашей спиной послышался рев, оркестр заиграл марш, и мы все оглянулись посмотреть на автора гола – огромного длинноногого Элвина. Элвин Тобблер, брат Тьюлы, был самой яркой футбольной звездой Дандерри.
– Видали? – усмехнулась Тьюла. – Элвин будет играть в команде колледжа, а потом его заметят и возьмут в какой-нибудь известный клуб. Он намерен стать богатым, а я стану беречь его деньги и советовать ему, что с ними делать.
Мы все торжественно согласились с ней и пошли дальше. Тобблерам было доступно все из-за того, что в них бурлила адская смесь африканской и ирландской крови. Их достижения отнюдь не исчерпывались футболом. Чтобы убедиться в этом, достаточно было пройти туда, куда направлялись мы.
Совсем недалеко за столиком, засыпанным яблоками, стоял дедушка Тьюлы и Элвина. Он бывал на всех матчах, отдавая таким образом дань уважения своему внуку, собиравшемуся стать знаменитостью.
Босс Тобблер был великим специалистом по яблокам. Его необъятные сады простирались по холмам, окружающим город. Все Тобблеры в округе осенью работали там на сборе урожая. Потом с их складов вывозились корзины яблок и все, что человечество научилось из них делать, – сидр, пироги, желе, печенье и многое другое, что не сразу и в голову-то придет. Яблочная империя Тобблеров была безграничной.
Кстати, его действительно звали Босс. Он был низкорослым, мускулистым, с кустистой седой порослью на руках и полным отсутствием волос на голове, сияющей, как бильярдный шар. Впрочем, шапку он носил круглый год и снимал крайне редко.
Тобблер и дедушка Джозеф охотились и рыбачили вместе еще с детских лет. Оба прошли войну, оба были радушны и дружелюбны со всеми, пока человек не переходил неких границ. Зато тогда он переставал существовать для них. Старики бывали сладкими, как мед, но и твердыми, как камень. Дедушка звал его Босс Т. Все прочие – мистер Тобблер с ударением на слове “мистер”.
Фантастический аромат яблок и растопленной карамели, булькающей в котелке на горячей плите, витал в теплом воздухе.
Кучка людей почтительно наблюдала за действиями яблочного короля. Когда мы присоединились к ней, то нас тоже охватило знакомое чувство благоговейного страха.
Мистер Тобблер воткнул в яблоко специальный нож. Завитки красной яблочной кожуры упали на гору очистков, которая высилась у его ног. Он вынул из очищенного яблока сердцевину, быстро порезал его острым, как бритва, ножом, разложил ломтики на бумажной тарелке и залил горячей жидкой карамелью. Все – спектакль окончен.
Тарелочка поплыла к очередному ожидающему. Тот осторожно опустил доллар в жестянку из-под кофе и медленно взял тарелку, потому что стоять рядом с Боссом было небезопасно, а уж делать резкие движения решился бы только самоубийца.
Вокруг мистера Тобблера вились сотни желтых ос. Они ползали по яблочной кожуре, по ножу, по рубашке и рукам Босса, путались в жестких волосах на его руках.
Но они не жалили его. Как утверждала местная легенда, не жалили никогда. Он вступил в некое таинственное, полное достоинства соглашение с этими маленькими опасными существами, и они знали об этом и уважали его.
– Дедуля, – ласково сказала Тьюла, – а нам сделаешь?
Мистер Тобблер медленно наклонил голову в знак согласия. Он вообще был человеком обстоятельным и движения предпочитал плавные.
– Но я больше не позволю вам стоять в сторонке, как маленьким. – Он взял новое яблоко, и осы тут же сгрудились на его руке, как на крошечной толкучке. – Вы почти взрослые. Вы знаете, что бояться нечего. Жалит не оса, а страх. Давайте, подходите ближе.
Ребекка и Вайолет отказались, но мы с Тьюлой подошли к столу. Тьюла, по-видимому, считала, что вдвоем мы сильнее. Я двигалась медленно, сердце колотилось где-то в горле, грозя выскочить вон. Осы облепили наши руки. Одна спокойно устроилась на ногте моего указательного пальца, почесывая головку крошечной передней лапкой, как умывающаяся кошка.
Я каждую секунду ждала, что в меня вонзятся острые, как иголки, жала.
– Ну вот, они понимают, что у вас добрые сердечки, – прошептал мистер Тобблер, протягивая нам две полные тарелки. – Они понимают, что вы с ними поделитесь и не станете глупо размахивать руками.
– Победа, – вздохнула я с облегчением, и мы отошли. Моя личная оса спокойно слетела с моего пальца, пожелав остаться возле Босса.
– Ууу, – пробормотала Ребекка.
Вайолет, уставившись на нас, в ужасе прижимала руки ко рту. Мы поблагодарили и опустили два доллара в жестянку – эти деньги мистер Тобблер отдавал школьному клубу.
Мы поспешно удалились все четверо. Даже Тьюла была счастлива, когда мы наконец отошли подальше.
– Очень просто, – соврала я. – Я ни капельки не испугалась… – Отправив в рот кусок яблока, я разжевала его, проглотила и оглянулась вокруг, чтобы посмотреть, заметил ли кто мою доблесть. Неподалеку на холме в тени стоял Рони. Я замерла. Я не могла уверенно сказать, восхищенно он смотрит на меня или нет. Я никогда не умела читать мысли в этих серых волчьих глазах. Его испытующий взгляд был острым, как сапожный гвоздь. Он стоял, засунув руки в карманы, одна нога отставлена в сторону. Все в нем предостерегало от досужего любопытства. “Я люблю тень. Хочу быть здесь, не трогайте меня”, – таков был смысл его позы.
Ростом он был уже со взрослого мужчину и в плечах казался широким, как шкаф, хотя мяса на этих костях было по-прежнему немного. На нем были поношенные джинсы и слишком большая рубаха из красной фланели, которая была мне знакома. Бабушка Дотти отдала пакет с рабочей одеждой дедушки в благотворительный фонд. Рубашка на Рони выглядела скорее как плащ-палатка, но я сочла добрым знаком, что он вообще надел ее.
– Пошли, ну пошли же, Клер, – тянула меня за руку Вайолет, торопясь отойти от Рони подальше.
– Почему он смотрит на тебя? – прошептала Ребекка. – Надеюсь, он понимает, что на Мэлони ему лучше не пялиться.
– Он знает, что я его не ужалю.
Тьюла решительно дернула меня за рукав.
– Да, но он может ужалить тебя сам.
Но я чувствовала, что это неправда. Как зачарованная я карабкалась к нему по склону, задыхаясь от волнения. Рони нахмурился.
Ребекка позвала меня:
– Клер, вернись, – и пригрозила: – Мы пойдем и скажем тете Мэрибет. Мы скажем твоей маме. – Уголком глаза я видела, как она и Тьюла направились к стадиону.
– Не лезь сюда, – крикнул Рони, опасливо оглядываясь. Его голос стал более грубым, чем тогда, на Рождество. Мне хотелось, чтобы он знал, что я выросла за лето на два дюйма, но не могла открыть рот.
– Лучше уйди, воробьишка, – сказал он твердо. – Я не хочу неприятностей.
У меня упало сердце. Я остановилась. Его лицо стало еще более угрюмым. Я выпалила:
– Я не испугалась желтых ос. Почему ты боишься меня?
– Перестань гоняться за мной, – сказал он мрачно. – Ты еще маленькая, ты не понимаешь. Уходи.
– Ты тоже не больно велик.
– Эй, – окликнул меня кто-то за моей спиной. Я повернулась. Мой кузен Карлтон, ставший в этом году учеником средней школы, такой упитанный, что даже тренеры по футболу разуверились в том, что он может похудеть, стоял у подножия холма и смотрел на нас. С ним было пятеро закадычных друзей. Они не были такими же верзилами, но все вместе представляли собой вполне реальную опасность.
– Спускайся, Клер, – закричал Карлтон. – Оставь в покое этого белого ниггера.
Теперь уже никто и ничто не могло остановить меня. Я окончательно утвердилась в решении стоять рядом с Рони во что бы то ни стало. Я поняла – уже потом, прокручивая в голове все случившееся, – что, как только я подошла к нему поближе, он весь ощетинился, готовясь драться уже за нас двоих.
– Я сказал, – крикнул Карлтон уже громче, – оставь этого белого ниггера в покое.
Карлтон произнес одно из тех слов, которые отделяли одну маленькую часть Мэлони от остальных. Слово “ниггер” было столь ужасным, что в нашем доме произносить его не разрешалось никогда, ни при каких обстоятельствах. Это слово неминуемо подстрекало к драке. Оно било по тому, кому было адресовано, – неважно, черному или белому – не хуже кулака. Папа не раз говорил моим братьям и мне, что если мы когда-либо его произнесем, то никогда снова не сможем посмотреть в глаза Тобблерам.
Я выронила свою тарелку с яблоками:
– Ты это простишь?! Да ты должен душу из него вытрясти: я всем объясню почему.
– Не вмешивайся, Клер. – Голос Рони был негромким, но на месте Карлтона я бы поостереглась. Казалось, что от одного его взгляда могли появиться синяки. – Я сам знаю, с кем мне драться.
– Но… но ты не можешь позволить так обзывать себя. Ты никогда не позволял! Что с тобой? Давай! Двинь ему! Я знаю, ты не боишься Карлтона. Ты никого не боишься.
Какой же я была идиоткой! Я ущемляла его гордость, не понимая, что делаю его еще более несчастным. Думаю, что он все равно поступил бы разумно – повернулся и ушел, если бы Карлтон не полез на холм.
– Клянусь, – прошипел кузен, ну и наградил же господь родственничком, – ты кончишь тем, что окажешься в Стикем-роуд вместе с этими проститутками Макклендон.
Он схватил меня за руку. Я вывернулась и пнула его в голень. Он ахнул и сильно тряхнул меня. Это удалось ему только раз, потому что Рони бросился на него, не раздумывая.
Есть бокс, и есть собачьи бои. Бокс существует в рамках правил, там можно взывать к закону. Собачьи бои – дикое, страшное побоище, пасти оскалены, когти рвут мясо. Там никто не поможет побежденному.
Так дрался Рони. Карлтон пытался ударить его, упал и с воплем покатился вниз. Если бы на этом все кончилось, то было бы даже смешно. Будто большая собака, лязгнув зубами, поймала муху. Но в бой вступила команда Карлтона. Ни у кого из них не хватило бы смелости вести с Рони бой один на один, но вместе они храбро кинулись на него.
Рони отбивался, натыкаясь то на чье-то колено, то на ловко выброшенный вперед кулак. Его голова беспрестанно откидывалась назад под очередным ударом в челюсть. Когда били в живот, тело складывалось перочинным ножом. К нам уже бежали взрослые, крича, чтобы мальчишки прекратили драться.
Но я не могла ждать подкрепления. Рони просто добивали. Я бросилась на спину Карлтону, который ожил и присоединился к схватке, и вонзила зубы в основание его шеи. Он взвыл, как собака, и стряхнул меня на землю.
Я оказалась под ногами дерущихся, на руку мне кто-то больно наступил. Я попыталась встать, но Карлтон размахнулся и со всей силы врезал мне в зубы.
* * *
Когда я очнулась, голова моя лежала у мамы на коленях: Мама кричала папе, чтобы он принес лед, по моему подбородку струилась кровь. Окружающую нас толпу я видела довольно смутно, но хорошо слышала, как оркестр снова заиграл на стадионе марш. Люди продолжали смотреть футбол.
Лежа на земле в тени, я дрожала и стонала, рот мой горел. Мама вытирала мне губы подолом юбки. “Рони, вспомнила я. – Что с Рони?” – и посмотрела в спокойные голубые глаза бабушки.
– Мэрибет, – сказала она, – Клер потеряла пару зубов.
– О боже, – заплакала мама.
Зубов? В горле у меня першило. Я харкнула в мамины колени, как кошка, которой в рот попала шерсть. Выпали две окровавленные крупинки. Я потрогала языком верхний ряд зубов и наткнулась на дырку в самом центре моей драгоценной улыбки. В отчаянии я закричала:
– Аааа! – и упала на спину.
Бабушка подобрала мои зубы и завернула их в носовой платок.
– Их поставят на место, – пообещала она маме.
– Ее улыбка, ее улыбка, – мама была безутешна. – Ну уж я доберусь до Рони Салливана и…
– Рони, – сказала и пришла в ужас.
Кто поймет меня теперь? Как я сумею объяснить, что случилось?!
Рони стоял на коленях, упираясь руками в землю. Дедушка и мистер Тобблер прикладывали к его рту подол рубахи, той самой, пожертвованной бабушкой Мэлони. Кровь стекала по его подбородку, пропитывая фланель и падая ужасными ярко-красными сгустками на джинсы. Дедушка и мистер Тобблер что-то тихо говорили друг другу, согласно кивая, как лошади, вместе тянущие тяжелый воз. Рони поднял голову и посмотрел на меня. Его лицо исказила гримаса, и я увидела у него во рту дырку вместо передних зубов. Так же, как у меня.
Итак, улыбку вышибли из нас обоих.
– Твой зуб, – сказала я печально. Почти теряя сознание от боли, я открыла рот и показала ему свои потери. В его глазах появился такой ужас, что я немедленно захлопнула рот и заплакала.
– Хони не девов нифефо похофо, – сказала я громко. – Кахтон сдевав.
Мама привлекла меня к себе и обняла.
– Шшш, дорогая, шш…
На пригорок вбежал папа, присел на корточки и сунул маме в руку бумажную чашку, полную льда. Его лицо было таким же красным, как и его волосы, глаза гневно сверкали.
– Папа, – умоляла я. – Все начаф Кахтон. Он шхватив меня. Хони стукнув его. Кахтон удахив меня в хот.
– Ну, ну, – пытался он меня успокоить. – Ты говоришь ерунду, детка, у тебя шок.
Папа подошел к Рони и схватил его за плечо.
– Мне плевать, что тебе больно. Объясни, зачем ты втянул в скандал мою дочь, или я вышибу из тебя то, что в тебе осталось.
– Папа!
Глаза Рони сверкнули. Он покачал головой. Кровь текла отовсюду. Он сморщился, прижав руку к ребру.
– Я никому не дам ее обидеть.
– Никому не дашь обидеть! – закричал папа. – А как ты называешь то, что ты с ней сделал?
– Остынь, сын, – приказал дедушка. – Рони не виноват. Это Карлтон, черт бы его побрал. Босс все видел.
Папа отступил.
– Мистер Тобблер?
Мистер Тобблер выложил всю правду. Он рассказал, как Карлтон оскорблял Рони, выговорив слова “белый ниггер” с достоинством старого вояки. Плечи папы опустились.
– Это Карлтон ударил твою маленькую девочку, – мрачно повторил мистер Тобблер. – Он сделал это нарочно. Холт Мэлони, если ты собираешься свернуть кому-то шею, то сверни ее своему племяннику.
Я почувствовала, как мама затаила дыхание. Они с папой посмотрели на Рони. Папа протянул ему руку.
– Я… я… Послушай, парень… я…
Но Рони отпрянул назад, попытался встать, но не смог и тяжело опустился на землю. Одной рукой он вытирал рот, а другую плотнее прижимал к ребрам. Поколебавшись, он сказал:
– Вы можете не беспокоиться о Клер, когда я рядом. Я знаю, что вы думаете обо мне, но я не такой. Я бы вообще никого не тронул, очень надо, но Карлтон… ей было больно. Я… не допущу, чтобы с ней случилось что-то плохое. Никогда. Что бы вы там ни думали…
– Х-хоони, – промычала я. Он снова попытался подняться, Но не сумел. Папа и дедушка помогли ему, хотел он этого или нет.
Недоверие было поколеблено с обеих сторон. Немного. Совсем чуть-чуть. На толщину комариного хоботка. Но оно было поколеблено.
Вот так в этот теплый сентябрьский вечер под жужжание желтых ос Рони переступил черту, разделявшую наши семьи.
Нас отвели в приемную дяди Мэлори. Он был доктор. Со мной все оказалось не так страшно, так – пара выбитых зубов и ушибленные пальцы; все в порядке было и у Рони, не считая сломанного ребра, ну и, конечно, все тех же зубов, которых явно не хватало.
Затем в приемной моего другого дяди-дантиста мои выбитые зубы удалось вернуть на прежнее место. А с зубов Рони сняли слепок. Там дело оказалось посложнее, но тоже поправимо.
В конце концов Рони оказался у нас. Мне сразу стало ясно, что в этот ужасный день на самом деле исполнились мои мечты. Мама поселила его в свободной спальне. Папа попытался сообщить об этом Большому Роану, но не нашел его ни на Пустоши, ни на Стикем-роуд. Он где-то пьянствовал. В любом случае отцу Рони наверняка было все равно.
В тот вечер в глазах Рони было испуганное, загнанное выражение. Ему было нелегко поверить своей удаче, а тем более – этим Мэлони. Утром оказалось, что окно в спальне открыто, и Рони исчез.
Я доверилась маме с папой и рассказала им об озере “Десять прыжков”. Папе и шерифу Винсу удалось отыскать его там. Я была уверена, что уж теперь мы заживем как в сказке, но мы жили в реальной действительности.
