Текст книги "Тень моей любви"
Автор книги: Дебора Смит
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 23 страниц)
Глава 4
Я услышала громкие голоса и, напялив халат, взяла костыль и проковыляла в гостиную. Мама и папа отчаянно спорили с Хопом и Эваном.
– Дочь Вилмы продает озеро “Десять прыжков”, – пояснил мне Эван. – Похоже, у нее есть покупатель. Я не знаю, кто это, но слышал, что она продает и домик.
Вилма была той самой родственницей, что жила в Миннесоте, она когда-то унаследовала “Десять прыжков”. А теперь озером владела ее дочь.
– Она давно собиралась это сделать, – горестно сказала мама. – Мы ей не верили, а зря.
– Кто-нибудь должен отвезти меня туда, – голос мой был слабым.
Все молча смотрели на меня. Нелепые капризы инвалида.
– Зачем? – осторожно спросил папа.
– Мне нужно. Хоп? Эван?
– Раз ты хочешь, – сказал, не глядя на меня и поглаживая бороду, Эван, – поедем на моем “Лендровере”. Но прошлой ночью шел дождь. Можем застрять, и нас придется вытаскивать лебедкой.
– Хорошо. Нам потребуются какой-то рычаг и фонарь.
После этих непонятных для всех заявлений я отправилась к себе в комнату, забралась на свою больничную койку и уставилась сухими глазами в потолок.
* * *
Мы все-таки добрались туда – Эван, я и неугомонная Луанна, жена Эвана. “Лендровер”, разбрызгивая грязь, полз к озеру, где стояла хижина, заросшая дикой черной смородиной. Ее высокие кусты становились все гуще по мере нашего приближения к озеру.
– Удивительно, – сказала Луанна. – Как этот домик не развалился за столько лет? Эван усмехнулся.
– Да здесь бревна в фут толщиной и двойная жестяная крыша на каркасе из тиковых досок. А фундамент мог бы выдержать хоть весь этот чертов Букингемский дворец. Посмотри на трубу, на столбы под верандой.
– Бог мой, да это не дом, а корабль с двумя каютами, – засмеялась Луанна.
Я сидела в машине, открыв дверцу. Эван возился с моими костылями.
– Здесь славно, – заметила Луанна. – Нетронутое, спокойное место. Мне нравится озеро.
Эван помог мне подхватить костыли.
– Ну вот, сестричка, ты тут. Зачем все это?
– Увидишь. Давай сначала войдем. Может, там внутри все в муравейниках или пол провалился. Я сначала сама посмотрю.
Я с трудом пробиралась через заросли вереска. Эван и Луанна раздвигали их передо мной.
– Чисто, как у клопа в ковре, – сказала Луанна, окидывая взглядом сто лет не убираемые комнаты. Она постучала по стене, затем топнула ногой об пол. – Крепко.
– Кого тут только нет. Жуть! – сообщил Эван, наступая на паутину. Он проехался фонариком по старым осиным гнездам и ореховой скорлупе, оставленной белками. Летний ветер подвывал в печной трубе.
– Пошли туда, – кивнула я на дверь. Эван посветил мне, и я проковыляла во вторую комнату. Луч фонаря выхватил из тьмы какие-то лохмотья, все еще висевшие на гвоздях.
– Ты приехала посмотреть на этот платяной шкаф? – ухмыльнулся Эван, сбросив тряпье на пол. Столбом поднялась пыль.
Он посветил фонарем в небольшой закуток.
– Ты только посмотри! Да этим до сих пор пользуются, сестренка.
Я тяжело прислонилась к холодной бревенчатой стене.
– Ну-ка, – Эван передал мне фонарь, и я подняла его к настилу над головой.
– Вот что мне было нужно, – сказала я.
Эван протиснулся поближе.
– Бог мой, сестренка, – пробормотал он.
Там, куда многие годы никто не заглядывал, сохранилась доска с короткой надписью “Роан и Клер”.
– Рони вырезал это, – пояснила я, – я обнаружила это после того, как он исчез.
Я взяла доску с собой. Теперь она лежала у меня в ящике комода.
Никто не сказал ни слова.
* * *
– Ты теперь будешь жить здесь? – спросила Аманда во время очередного воскресного сборища. – Да? – она настойчиво добивалась ответа. – Всегда?
– Не знаю. Пока живу.
Аманда погладила завиток розового цветка на керамической вазе, стоявшей между нашими креслами.
– Знаешь, бабушка занята своей керамикой, дедушка постоянно в разъездах, тетя Луанна, тетя Симона и тетя Джинджер работают. У них еще и дети. А ты сейчас не работаешь, и детей у тебя нет. Можно, я будут приходить играть с тобой?
– Конечно, с удовольствием. А когда я совсем состарюсь, я буду жить с тобой и твоими детьми. Буду притворяться, что я еще одна бабушка. – Я стряхнула крошки от пирога со своих джинсов. Пальцы почувствовали сквозь довольно плотную материю рубец шрама. – А когда я умру, тебе останутся мои деньги.
– 0кей, – усмехнулась она. – Мне даже все равно, есть ли у тебя деньги. Тетя Арнетта говорит, что у тебя будет хотя бы пенни, когда рак на горе свистнет. Что это значит?
Я пожала плечами.
– Папа считает, что мы должны быть с тобой терпеливы. Я слышала, что он вчера говорил это дедушке. А еще пала сердится, потому что ты обижаешь Нану.
Моя мама – Нана для всех моих племянников и племянниц.
– Я не нарочно, – вздохнув, ответила я, – Нана копит в сундуках детские вещи для малышей, которых у меня нет. Я сказала ей, чтобы она их выбросила.
– Почему?
– О! Давай поговорим о чем-нибудь другом.
Аманда нахмурилась, слизывая крем с яблочного пирога. Я понимала, что подстрекаю ее к подслушиванию, это, разумеется, нехорошо, но я не могла удержаться.
– Что еще они говорили обо мне?
– Дедушка говорил, что мы должны быть к тебе снисходительны, потому что, когда ты была маленькой девочкой, с тобой случилась грустная история, и ты от этого до сих пор не оправилась. А сейчас тебе еще хуже. А что с тобой было?
Вот так-то. Я попала в ловушку. Но в моей груди, как яркие угли, горели воспоминания.
– Это было грустно, потому что это так кончилось, – я тщательно подбирала слова. – До этого все было прекрасно.
Я рассказала ей о Роане. Начиная с карнавала в День святого Патрика и кончая днем, когда его отправили в приют. О Рождестве, которое мы так славно провели вместе, о подвеске, которую он мне подарил. О Большом Роане. О Пустоши, которая заросла соснами, и о том, что Роан навсегда исчез из моей жизни.
Я пропустила многие неприятные подробности. Я не сказала ей, что именно ее любимые дедушка и Нана отправили Рони в церковный приют. Она была слишком мала, чтобы понять, что и добрые люди могут сгоряча совершать ужасные ошибки.
– Роан уехал, – сказала я ей. – Дедушка говорил тебе, что я никогда не могла забыть его. Ты как-то рассказывала мне о своей маме. Как тебе снится, что она на другой стороне каньона, и ты не можешь перепрыгнуть к ней. Так бывает, когда ты теряешь тех, кого любишь. Внутренний голос шепчет тебе: “Прыгай!” Ты знаешь, что это невозможно, и мучаешься от того, что не веришь этому до конца.
Аманда, открыв рот, не сводила с меня глаз, грустных и влажных.
– О, тетя Клер, – прошептала она. – Роан Салливан сумеет перепрыгнуть через каньон и вернуться к тебе. Я знаю, что сумеет.
Славный удар я получила за свою откровенность. Перед глазами замелькали огненные круги, я глубоко вздохнула и вновь пришла в себя.
– Нет, дорогая, – сказала я спокойно. – Люди вырастают и отдаляются друг от друга на такие расстояния, которые не перепрыгнешь. И дело тут не в размерах. А я вообще не могу прыгать, – закончила я. – Я могу только сидеть.
Ее голубые глаза сверкнули. Она посмотрела на меня так, как посмотрела бы я сама, когда была юной, упрямой и сентиментальной.
– Иногда мне кажется, что ты не очень стараешься, – мягко упрекнула она. – Не старей и не отдаляйся от меня, тетя Клер.
Я не могла больше сказать ни слова.
* * *
Я всю ночь вздрагивала в кровати. Нет, я не плакала, просто била кулаком по одеялу, чувствуя собственное невыносимое бессилие. Я потащилась в ванную и стала рыться в маленькой лакированной деревянной коробочке, которую берегла много лет. Я хранила в ней те вещи, на которые у меня не хватало мужества смотреть, но не было сил выбросить. Я вынула подвеску – старый выцветший листок клевера. Я носила его так долго, что зелень стерлась, позолота облезла, и она стала тусклой, как древняя монета.
Наверное, благополучная Клер Мэлони была все-таки сумасшедшей. Да, я признаюсь, уже вглядывалась в лица разных мужчин – а вдруг Рони. Рылась в праздничных открытках – с теми же чувствами. Кидалась к телефону и дверям, с замиранием сердца ожидая – это Рони.
Жизнь моя была лентой Мебиуса, у которой всегда одна сторона – Рони.
Я не могла спать. Я молча сидела у темного окна спальни. Над горой Даншинног клубящиеся облака то и дело закрывали полную луну, и тогда гора исчезала, растворяясь в чернильной пустоте ночи, как и мои мысли.
Вдруг я увидела свет. Слабенький, еле-еле мерцающий свет на вершине горы. Я моргнула, и он исчез. Но мне не показалось: он появился снова.
Черт возьми, кто-то был там, на моей горе! Пока я разбужу домашних, объясню им, в чем дело, человек может исчезнуть. И снова я буду слышать за спиной встревоженный шепот о моем состоянии.
Я накинула ветровку прямо на ночную рубашку и выбралась из окна спальни. Это было побольней, чем любая процедура. Когда я, наконец, свалилась в кусты камелии, впору было бы плюнуть на эту затею.
Но свет no-прежнему горел. Не отрывая взгляд от Даншинног, я забралась в старый грузовик, который стоял за амбаром, запустила мотор и кое-как поехала, нажимая на педаль левой ногой.
Когда я добралась до загона на вершине Даншинног по старой мощеной дороге, фары моего грузовика выхватили из тьмы незнакомую машину, на которой висел знак “Аренда”. От небольшого костерка, сложенного на камне, летели искры.
Пораженная, затравленно оглядываясь вокруг, я вела машину на этот огонь. Вокруг не было ни души, ни намека, что кто-то осмелился этой ночью заехать на частную территорию. Луна и звезды полностью исчезли за облаками. В воздухе запахло дождем.
– Кто здесь? – закричала я. – Где вы? Это частная собственность! Частная!
Я босиком ступила на цветущую лужайку. Эти цветы мы с дедушкой посадили здесь двадцать лет назад.
Я вдруг подумала о цветах с ненавистью. Потому что они выжили, потому что они не исполнили своего предназначения, потому что позволили незнакомцу топтать себя. Я стала колотить по ним костылем, как взбесившееся животное.
– Кто здесь? Выходите! – кричала я.
Дождь, холодный и частый, перешел в ливень. Костер зашипел и погас, выпустив струю белого дыма. Я поскользнулась и упала.
В следующее мгновение я почувствовала, что меня подхватывают крепкие сильные руки.
Я не знала, кто это или что это. Было темно, потоки воды заливали мне глаза, у меня кружилась голова. Я дрожала, бездумно прижимаясь к неизвестно откуда взявшейся опоре то ли из плоти и крови, то ли из моего пошедшего вразнос подсознания. Это было похоже на ночной кошмар. Я стала вырываться.
– Клер, – произнес прерывающийся голос. Я подняла голову и в свете луны, вышедшей из-за облаков, увидела его лицо на фоне темного неба, его глаза, не отрывающиеся от моих.
– Роан, – прошептала я. Раскат грома. Мне показалось, что воздух вокруг больше не годится для дыхания.
Роан.
Глава 5
Эта ночь была как омут, засасывающий и всепоглощающий омут. Скорее всего я не вспомню всех ее подробностей. В голове сплошной туман, события видятся, как сквозь запотевшее вагонное стекло.
Дождь буквально сек нас. Небо разрезали молнии, над долиной, как приветственный салют, гремел гром. От костра все еще шел обволакивающий дым. Роан отнес меня к машине. Я не спрашивала, куда мы едем, мне это было безразлично.
Он вел машину, а я пыталась рассмотреть во время вспышек молнии его лицо. Странно, что кое-какие детали все же задержались в моей дырявой, как решето, памяти. На полу валялся скомканный конверт авиакомпании, между сиденьем водителя и ручкой соседнего кресла был засунут кожаный портфель. В открытой пепельнице лежал остывающий окурок.
Слова застревали у меня в горле. Мокрые волосы липли к лицу, подол ночной рубашки облегал голые, испачканные глиной ноги. Я не знала, где мои костыли. Он жив! Он вернулся домой! Он не забыл меня! Через какое-то время я начала понимать, что машина скользит по тяжелому бугристому грунту и не желает слушаться водителя. По крыше хлестали ветки, комья грязи летели в ветровое стекло. Широко машущие оконные “дворники” еле справлялись со своим делом.
– Ты меня крадешь? – спросила я.
Он взглянул на меня, мелькнули в улыбке его зубы.
– Да, черт подери.
– Роан, – в моем голосе были мольба и благодарность.
Он неожиданно остановил машину, вышел под дождь и открыл дверцу с моей стороны. Он снова взял меня на руки, как ребенка. Свет фонаря прорезал тьму, и я увидела старую хижину. “Десять прыжков”! Он привез меня на озеро “Десять прыжков”.
Я вцепилась в его рубашку. Его кожа и волосы пахли летним дождем. Это был Рони, можно взять и прижаться к его широкой сильной груди.
Все было непонятно. Он поднялся по развалившимся ступенькам, пронес меня сквозь проем, на котором дверей не было еще до нашего рождения, в это укрытие из тика и корабельной сосны. Струи дождя заливали незастекленное окно, но все равно было ощущение, что ты находишься в надежном месте.
Он поставил меня на пол, хотя все во мне сопротивлялось этому. Я не могла его видеть, но слышала, как он двигается. Звуки, смысл которых не могла определить. Потом появился свет. Роан включил фонарь, и я обнаружила, что сижу на надувном матрасе. В пыльном углу маленькой комнаты стоял переносной дорожный холодильник и набитая сумка.
Годами мне снился сон: безликий незнакомец приходит ко мне через огонь, и я знаю, что это Роан. Я не вижу его лица и не могу взять его за руку. Таково мое наказание за то, что не сумела отстоять его.
“Когда тебе будет тридцать лет, твоя жизнь изменится”.
И вот я была с ним, за мной стояли тридцать лет жизни, сердце у меня болело, и я думала: “Какие еще сюрпризы припасла для меня судьба?!”
Роан присел на корточки рядом с матрасом. В свете подвесного фонаря он казался высеченным из мрамора, живыми были лишь глаза, быстрые, как ртуть.
Пытаться разговаривать не было смысла. Как дикие звери, мы приглядывались друг к другу немигающими глазами.
Наконец, после двадцати лет необъяснимого молчания, он сказал скорее с грустью, чем с сарказмом:
– Дом, милый дом.
Я посмотрела на человека, которого помнила мальчиком. Теперь передо мною взрослый мужчина, его взгляд обжигал меня, лицо его стало более суровым. Темные волосы беспорядочно падали прядями на широкие скулы.
– Да, – мягко сказала я. Он дотронулся до моего мокрого лица, стряхивая капли дождя с губ и подбородка. – Я помню тебя, – прошептала я. – Я знаю тебя.
– Я не вернулся бы, если не чувствовал бы этого.
Ветхий наш дом вздрогнул от очередного удара грома. В моем смятенном мозгу мир умирал и возрождался, настоящее и будущее сливались в одно целое.
Он достал два одеяла – красное и белое – и набросил их мне на плечи. Только сейчас я поняла, что вся дрожу. Роан понял это раньше меня. Должно быть, он наконец заметил некоторую обескураженность на моем лице, нахмурился, снова присел возле меня на корточки. Потом, казалось, с сожалением оглядел домик, некогда принадлежавший моим предкам.
– Я купил этот дом и озеро, – сказал он.
Опять тишина. Мне нужно было время, чтобы переварить все это. В частности, то, что у него есть такие деньги, что он мог позволить себе потратить их и что все это имеет отношение ко мне.
Дождь стучал по крыше. Я представила себе, как поднимается вода из озера, заливая кусты смородины и мохнатые дубы, поднимается все выше и выше и наконец уносит нас куда-то, где все можно начать сначала.
Он сел, согнув колено и положив на него руку. У меня заболела нога. Я почувствовала, как я измучена. На лице у меня прибавился свежий и весьма болезненный синяк. Это, видимо, когда я упала на уступе. Я никак не могла поверить в реальность случившегося.
– Мне нужно отдохнуть, – призналась я.
– Я не хочу отвозить тебя на ферму сегодня, – жестко сказал он. – Или надо отвезти? – Он говорил не о моем желании или нежелании, он имел в виду долг перед семьей.
Я не могла сейчас объяснять ему мой сложный путь назад к семье и к нему. Он слишком много был должен мне в этой жизни. Так я тогда считала.
– Нет, я не дам тебе снова исчезнуть. Я до сих пор не уверена, что ты настоящий.
Он протянул руку, я была как парализованная. Погладив мою щеку, он прошептал:
– Такой же настоящий, как и ты.
Двадцать лет. Целых двадцать лет. Мне можно было не произносить эти слова вслух, его глаза потемнели, он кивнул. Плотно закутавшись в одеяла, я лежала на боку так изящно, как могла, а может быть, просто как колода.
Роан достал откуда-то пышную подушку в красивой голубой наволочке и положил рядом, как подарок. Я все воспринимала символично. Я сунула подушку под голову. На надувном матрасе, в хижине, в лесу, и ни одна живая душа, кроме него, не знает, где я.
Он повернулся к свету – я видела лишь его силуэт, – и свет погас. Ночь окружала нас, пахло дождем, мокрой землей. На какую-то долю секунды мне показалось, что мы вне времени и пространства.
– Поговори со мной, – быстро сказала я. – Скажи что-нибудь важное для тебя. Я хочу слышать твой голос.
– Я сижу рядом, – ответил он приглушенно. – Слушаю твое дыхание. Чувствую такой покой, какого не чувствовал много лет.
Как в тумане, я слушала его голос и чувствовала какое-то непонятное удовлетворение. Странно, ведь глубоко внутри во мне сидела горькая обида. Он следил за мной все эти годы и ни разу не дал мне понять это.
– Мне снилось, что ты приходил в больницу, – наконец прошептала я.
– Я приходил.
* * *
Рано утром солнце осветило спартанскую убогость нашего убежища. Пара колибри порхала над оранжевыми цветами лозы, обвивающей разбитое окно. В моей душе странным образом соседствовали восторг и отчаянье.
Роан!
Осторожно, по стеночке я выбралась на веранду.
Мои костыли были прислонены к разбитым перилам. Я не знала, что Роан не забыл захватить их с собой.
Он стоял ко мне спиной ярдах в пятидесяти. Роан, ставший старше, крепче, в лучшей мужской поре. Та сверхъестественная сдержанность, которая была в нем и раньше, равная готовность к защите и к нападению, смотря по обстоятельствам, теперь представлялась мне духовной силой. Он, казалось, был полностью поглощен созерцанием голубого неба и гладкой поверхности озера.
Он здесь! Он действительно дома!
Я заставила себя продвигаться вперед, медленно, шаг за шагом. Одеяло соскользнуло с моих плеч. Я продиралась через вереск, с трудом удерживая равновесие. На мне была ночная рубашка с аппликацией в виде пальмы, желтая ветровка, я была босиком.
Задыхаясь, я выбралась на открытое место. Роан повернулся на шум и протянул ко мне руки. В самый последний момент моего триумфального продвижения один из костылей поскользнулся на камне.
Он поймал меня, когда я начала падать. Я разозлилась на себя, но тут заметила, что под глазами у него темные круги, и сразу забыла обо всем.
– Ты, как всегда, вовремя, – сказала я хрипло.
– Да, сейчас я ушел. Жаль, что меня не было рядом с тобой тогда, два месяца назад.
– Был. Все, что я делала для других, лишь частично возмещало то, что я не могла сделать для тебя двадцать лет назад.
– Значит, мы поступали одинаково. Я тоже старался жить так, чтобы оплатить все счета.
Сколько незаданных вопросов, сколько перемен за эти годы – так много и так мало.
– Я не могу ни о чем говорить. Мне нужно лишь смотреть на тебя, – это было самое главное мое ощущение сейчас.
Его, казалось, это и радовало и беспокоило. Он сгорбился, опустил подбородок, не отрывая от меня тревожного тяжелого взгляда.
– Почему бы тебе не сказать мне, что ты видишь?
А что я видела? Я видела мозаику, которую кто-то рассыпал, а я не могла собрать. Когда я смотрела на его лицо, то не помнила, во что он одет. Я переводила взгляд на мозолистые руки и забывала, какого цвета у него глаза. Вот тяжелые золотые часы на запястье. Вот серая рубашка, и рукава закатаны. Что еще? Все те же густые, темные, чуть длинноватые волосы и тень легкой щетины над верхней губой и на подбородке.
– Ты великолепен, – сказала я.
А сама-то, господи! Вдруг вспомнив о бледной, покрытой шрамами ноге, я плотнее закуталась в одеяло. Он снова посмотрел мне в глаза.
– А ты самая красивая женщина, которую я когда-либо видел в своей жизни, – сказал он спокойно. – Не будем больше об этом.
Когда мужчина говорит так, то дело даже не в словах, а в музыке, глубине голоса. Я внимательно его рассматривала. Все – каждое маленькое открытие – было подобно воде, падающей на пересохшую землю. Нужно было время, чтобы она впиталась в почву, увлажнила ее, и тогда все пойдет в рост и будет цвести. Это уж непреложно. Закон природы.
– Я все время боялась, – медленно сказала я, – что в один прекрасный день встречу тебя где-нибудь. Я подойду к тебе, окликну по имени, а ты посмотришь на меня и не вспомнишь, кто я такая. Мне придется сбивчиво объяснить. А ты будешь вежливо сдержан, может быть, даже холоден, потому что меньше всего тебе захочется ворошить неприятные воспоминания. И вот тогда я пойму, что все это лишь сентиментальные грезы маленькой девочки.
– А я представлял себе это так, – медленно сказал он. – Я подойду к тебе, назову тебя по имени, а ты отшатнешься и, еле сдерживаясь, чтобы не убежать, спросишь, какого черта я здесь торчу. Ты будешь смотреть на меня, но видеть моего отца.
Роан достал из-за походной печки, на которой исходил золотисто-голубым паром чайник, складной стул. Я с облегчением уселась, нога таки давала о себе знать. Он налил мне кружку кофе.
Я отодвинула кружку.
– Как ты жил? – спросила я. Почти вежливо. Почти как незнакомца. Это было больно и нелепо.
– Когда я увидел тебя в больнице, я забыл о своей жизни. Я просто хотел, чтобы все было немного иначе.
– Иначе, – поправила я. Машинально, как в детстве: от старых привычек трудно избавляться.
Мы оба сдержанно улыбнулись. Он наклонился надо мной, его темные спутанные волосы почти касались моего лица, но не осталось уже былой наивности и чистоты. Его запах, мой запах – запахи раненых животных, снова привыкающих жить.
– Так просто, – пробормотал он. – Мы вместе. Но никто же не понимал нас, когда мы были детьми. Не поймут и сейчас.
Я отодвинулась.
– Откуда ты так много обо мне знаешь?
– Я читал все твои статьи, не только в “Геральд курьер”, но и те старые, когда ты была редактором студенческой газеты. И даже раньше. Заметки в “Трилистнике”. Я не пропустил ни одного твоего слова.
Некоторое время мы молчали. Озеро мерцало, первые в этом сезоне стрекозы вились над его поверхностью. Молодая олениха вышла из леса на противоположном берегу, посмотрела на нас и опять скрылась в лесу.
Я медленно произнесла:
– Разные мысли возникали у меня на протяжении этих двадцати лет, от тебя ведь не было никаких известий. Иногда я думала: ты забыл меня или умер.
– Тогда в больнице, когда я сидел у твоего изголовья, ты сказала, что разрушила мою жизнь. – Роан кивнул в сторону Пустоши. – Что тебя тревожит? Тень моего отца, которая всегда между нами?
– Нет, нет! Но ты мог бы подать мне знак, что ты жив и здоров. Хоть что-нибудь.
– Знаешь, я так много сам пережил из-за того, что случилось, что не хотел даже напоминать о себе. Чтобы не напомнить о нем.
– Много пережил? – прошептала я сердито. – Ты купил эту землю потихоньку. Ты не сказал мне в больнице, что, слава богу, приехал увидеть меня. Почему? Почему? Ты так ненавидишь семью, что сначала отправился на гору Даншинног, чтобы доказать, что ты…
– Ты сама меня об этом просила.
Я недоверчиво уставилась на него.
– Не помнишь? – спросил он. – В больнице. Ты сказала мне, первое, что мне нужно сделать, – дать знать горе, что я вернулся. Что-то там о цветах. Я не понял, но обещал тебе, что поднимусь туда и разожгу костер.
– А купить “Десять прыжков” – тоже я попросила?
– Нет, – он шевельнулся рядом. – У меня вообще много недвижимости. Покупаю, продаю. Обычное дело. Я давно хотел получить это место в собственность. Я не собираюсь сидеть здесь и страдать. Но это все потом. Сейчас я пытаюсь сделать для тебя то, что ты сделала для меня, когда мы были детьми.
– Что именно? Соваться в мои проблемы, обещать мне, что все будет в порядке, если я научусь доверять тебе, а затем предать меня? Ведь я сделала для тебя именно это.
– Ты дала мне веру. Я верил в тебя. И научился жить.
Солнце жгло мне глаза; жмурясь, я посмотрела вокруг.
– Но ты не хотел появляться здесь, пока не смог купить эту землю? Так?
Он оставил мой вопрос без ответа.
– Я позвонил тебе домой, – сказал он неожиданно и, хмурясь, поднялся. – Позвонил из машины на рассвете, сказал твоим родителям, что ты здесь, что все в порядке. Странно, они здесь до сих пор не появились. Наверно, в шоке.
– Ты не знаешь, что они искали тебя все эти годы.
– Это для меня уже не важно.
– Должно быть важно. Мне нужны ответы. Ты уверяешь меня, что ты здесь лишь для того, чтобы расплатиться по старым счетам. Я не хочу, чтобы ты считал меня своим неоплаченным долгом. Ты что-то не договариваешь. Ведь правда? Я хочу знать о тебе все.
Он стоял очень спокойно. Я замолчала. Мы старались заглянуть в души друг друга, искали тропинки, способные вывести нас из трясины прошлого.
Роан сунул руку под рубашку, достал сморщенный пожелтевший лист бумаги, потертый на сгибах, как старая кожа.
– Я написал тебе письмо в первое же лето, – сказал он. – У меня их больше, чем ты сможешь прочесть, но сначала прочти это.
Сердце выпрыгивало у меня из груди, руки дрожали. Я взяла истончившуюся бумагу. Слезы туманили глаза.
Тебе слова даются легко. У меня никогда так, не получалось. Но я буду писать тебе так, как ты писала мне, когда я умирал от одиночества на озере “Десять прыжков”. Сейчас я чувствую то же самое, и мне кажется, что я умру без тебя. Я еле дышу. Ты в моем сердце.
Ушел сегодня из этого дерьмового приюта. Убежал. Извини. Так больно. Научусь быть совсем другим. Буду лучше своего старика. Докажу это.
Буду надеяться, что ты забудешь, что он сделал с тобой. Если уеду, ты будешь расти нормально и уже не будешь девочкой, которой Большой Роан причинил такую боль. Ты забудешь о том, что случилось, забудешь обо мне, и все будет о кей. Борись за людей так, как ты боролась за меня. Не бойся парней из-за меня и моего старика. Не вини своих, что выпроваживают меня. Мне нужно уйти.
Но я люблю тебя, воробышек. И в этом нет ничего грязного, никакого секса. Любовь к тебе – это так просто и легко.
Я сложила письмо и зажала его в руке. Я плакала.
– Я хочу прочесть их все, – сказала я. – Каждое. Все письма, которые ты написал мне. Я должна понять, почему ты не мог приехать раньше.
Он протянул ко мне руки.
– Только не сегодня. Побудь опять ребенком, которому не нужны ответы.
Мои мысли стали острыми, как бритва. У нас есть выход, трудный, но есть. Честный для нас обоих. Я взяла его руки в свои.
