Текст книги "Гориллы в тумане"

Автор книги: Дайан Фосси

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 19 страниц)

Тому, что нам кажется столь несправедливым и вызывающим сочувствие отношением, можно найти объяснение. Из-за слабости Квинс не могла реагировать на враждебное отношение к ней, как сделало бы здоровое животное. Она была физически не способна проявлять покорность или защищаться, как ожидали окружающие ее гориллы. По мере ослабевания Квинс животные уже не могли вызывать у нее привычные реакции, а потому приставали к ней все назойливей. По-моему, по отношению к Квинс совсем не применимо понятие «жестокость», потому что и «агрессоры», и сама Квинс в последний период ее болезни вели себя не совсем обычно.

В октябре 1978 года, через двадцать пять дней после появления крови в ночном гнезде Квинс, бедняжка скончалась. Я обнаружила ее еще неостывшее исхудавшее тело под бревном посреди выбранной для ночлега группой 5 поляны. Остальные животные ходили по кругу на расстоянии около пятидесяти метров. Носильщики быстро и бесшумно вынесли Квинс из прохладной тьмы. Как установили позже в больнице Рухенгери, причиной смерти была малярия. Я похоронила Квинс в нескольких сотнях метров от своего домика в Карисоке в земле ее родных гор.

После смерти Квинс Пабло остался единственным потомком ушедшей из группы 5 Лизы. Этот беззаботный шут продолжал развлекать семейство даже после смерти сестры. Он ночевал в одном гнезде с Бетховеном, а весь день проводил в играх, особенно со ставшей его любимицей Поппи, достигшей возраста двух с половиной лет. Эффи относилась теперь к Пабло с большей терпимостью, даже позволяла ему в холодные дождливые дни устраиваться вместе с ней, Так и Поппи. Наряду с Так, которой было уже около шести с половиной лет, она взяла на себя заботы о нем. Так что Пабло без матери и сестры жилось неплохо.

Очевидно, благодаря своей близости к клану Эффи Пабло заразился любознательностью от его членов. Однажды Пабло и Так наткнулись на детеныша дукера, сидевшего в одиночку в густых зарослях. Сгорая от любопытства, Пабло принялся дергать малыша за ноги и шерсть, тыкать пальцами в его тело, притягивал его голову к своему носу и принюхивался, не обращая внимания на писк маленького дукера. Так проявляла не меньший интерес, но ограничивалась любопытными взглядами, обнюхивала и поглаживала дрожащее тело. Она тщетно пыталась удержать Пабло, чтобы он не тормошил детеныша, хрюкая и хватая его за руки. Через час Так и Пабло охладели к находке и, раздвинув в стороны окружавшую детеныша растительность, ушли, оставив малыша на виду. Я надеялась, что мать найдет его раньше браконьеров.

Не раз я наблюдала молодых горилл, шаловливо носящихся за дукером без малейшего намерения изловить его.

Почти все, что могло двигаться – от дукера до лягушек, – заставляло их бросаться в погоню. Как ни странно, исключение составляли гусеницы и хамелеоны, которых гориллы пытались или пришибить, или осторожно отодвинуть в сторону.

В июне 1978 года, за четыре месяца до смерти Квинс, Пак по непонятным для меня причинам начал проводить все больше времени в отдалении от Эффи и сестер Так и Поппи. Он чаще шел в хвосте группы 5 при передвижениях или кормежке, а не рядом с кем-нибудь из животных.

В один из таких дней мне повстречался Пак, плетущийся за группой, среди зарослей молодых верноний, где животные не были по меньшей мере четырнадцать месяцев. В скудном подлеске еды для горилл было мало, и я удивилась, увидев, как Пак внезапно остановился и сосредоточенно уставился на верхушку погибающей хагении. Нижние десять метров ствола были плотно увиты лианами и покрыты густой растительностью. Посередине ствола еще различались какие-то признаки жизни, но выше торчали лишь засохшие ветви.

Пак стоял, вперив взор в дерево, целых три минуты, а затем стал карабкаться вверх по лианам. На высоте пяти метров Пак задержался, мысленно рассчитал дальнейший маршрут и полез на самые верхние мертвые сучья. Там он выдернул обеими руками большой кусок коры, обнажив огромные соты с вьющимися вокруг них пчелами. Как только кора оказалась у него в руках, Пак спустился на землю с проворством пожарника и помчался к группе. Я также быстро бросилась в противоположном направлении подальше от хагении, из которой вылетела затмившая небо туча свирепо жужжащих пчел.

Описав большой круг, я догнала группу 5 и увидела Пака, безмятежно жующего зелень среди других горилл. Наблюдения этого дня были особенно ценными, потому что выявилась необыкновенная память Пака, запомнившего местонахождение пчелиного гнезда в местности, которую группа не посещала целых четырнадцать месяцев. Пак никогда не переставал удивлять меня.

Четырнадцатого ноября 1978 года Пак родил! Как только я услышала эту новость от ошарашенного стажера, вернувшегося с очередной, как ему казалось, обычной встречи с группой 5, я воскликнула: «Не может быть!» Первый ребенок Пак так и был окрещен: Не-может-быть.

Молодой «самец» Пак стал примерной матерью и сделал Эффи второй бабушкой в группе 5. Пак окружила своего детеныша такой же заботой и лаской, какую сама получала от матери. К концу 1978 года члены клана Эффи все теснее сплачивались друг с другом. В него входили Эффи, забеременевшая от Бетховена вскоре после рождения Не-может-быть, одиннадцатилетняя Пак с мальчуганом, Так в возрасте шести с половиной лет и тридцатидвухмесячная Поппи.

Прошло три ничем не омраченных месяца, и у Эффи, по нашим подсчетам, случился выкидыш на втором-третьем месяце беременности. Это произошло после двухнедельного бегства группы 5 от группы французских кинооператоров. До этого выкидыша интервал между родами составлял у Эффи в среднем сорок три месяца. После нарушения этой закономерности Эффи не рожала вплоть до июня 1980 года, когда у нее появился шестой отпрыск, девочка Мэгги, и, как во всех предыдущих случаях, отцом был Бетховен.

Когда в клане Эффи прибавилась Мэгги, под уверенным руководством Бетховена и его сына Икара процветал и клан Маркизы. В августе 1980 года Маркиза и дочь Бетховена Пентси, которой исполнилось четырнадцать с половиной лет, успешно растили внучку Мураху (41 месяц). В декабре того же года родилась еще одна внучка Маркизы Джози, причем в обоих случаях отцом был Икар. Другие два отпрыска Маркизы – Зиз в возрасте девяти с половиной лет и Шинда в возрасте сорока двух месяцев, отцом которых был Бетховен, – замыкали линию, идущую от Маркизы.

И все же клан Маркизы оставался подчиненным клану Эффи, хотя за тринадцать лет они кровно породнились через Пентси и Икара. В результате связи между Икаром и Пентси началось смешение генофондов подчиненной и главенствующей женских линий. Маркиза оказалась единственным членом группы 5, не имеющим кровного родства с Икаром.

Пятого августа 1980 года один из моих стажеров вышел на контакт с группой 5, которая в тот день кормилась на склонах горы Високе. Прошло полчаса, и вдруг из седловины метрах в тридцати ниже места кормежки раздались крики и удары в грудь Икара. Группа 5 направилась на звуки в сопровождении стажера. Он увидел, как Икар бил себя в грудь и бегал по кустам вокруг бездыханного тела Маркизы, лежащей под вернонией. Старушка либо скончалась, либо находилась в коматозном состоянии и не подозревала о переполохе.

Члены группы собрались вокруг Икара и стали наблюдать за его действиями. Потом каждое животное, за исключением Эффи, подошло к Маркизе и пощупало ее тело. После почти двухчасового спектакля, устроенного Икаром, он выволок безжизненное тело из-под вернонии и стал колотить по нему обеими руками. Это продолжалось еще три часа. Бетховен изредка вмешивался, когда Икар волок тело Маркизы по земле. Так же как и Квинс двадцать два месяца назад, Маркиза была не способна противиться такому обращению с ней. Икар становился все агрессивнее. Он не только бил ее, но и, подпрыгивая, плюхался на неподвижное тело Маркизы.

На следующее утро группа 5 по-прежнему толпилась вокруг Маркизы. Икар за ночь оттащил ее еще на несколько метров в сторону. Осмотр ночных гнезд показал, что маленький Шинда ночевал с отцом, Бетховеном. Икар продолжал бесчинствовать над телом Маркизы, но в момент передышки Шинда с жалким видом пытался сосать грудь матери или подлезал под ее похолодевшую безжизненную руку. Другие подростки группы 5 тщательно обследовали труп, засовывая пальцы или языки ей в рот. Дочь Эффи, Поппи, которой было уже пятьдесят два месяца, вскарабкалась на Маркизу и тоже начала колотить ее и прыгать на ней. Мураха же поглаживала ее каждый раз, когда Икар прерывал почти ставшие ритуалом нападки. Всех животных объединяло, похоже, инстинктивное желание вызвать хоть какую-то реакцию со стороны Маркизы, так долго бывшей одним из активнейших членов группы 5.

Произведенное впоследствии в больнице Рухенгери вскрытие показало, что у Маркизы в селезенке образовались многочисленные, заполненные водой кисты, явившиеся, скорее всего, причиной смерти. Очень важным результатом вскрытия было то, что Маркиза не готовилась стать матерью и у нее не было менструации.

Как ни соблазнительно, но искать аналогии с человеком в последовательности событий, сопутствующих смерти Маркизы, было бы серьезной ошибкой. Ее смерть, вероятно, лишила Бетховена возможности еще раз стать отцом, поскольку у Эффи, последней самки из его гарема, в тот момент на руках была двухмесячная дочь Мэгги. Эффи не могла понести по крайней мере еще два с половиной или три года. Не исключено, что возбуждение Икара было вызвано тем, что Маркиза не находилась с ним в кровной связи, но это чистые домыслы. Наблюдения за другими группами горилл показывают, что, если кто-нибудь из их членов умирает естественной смертью, серебристоспинные самцы, не находящиеся с ним в родстве, и другие отдаленные родственники никогда не нападают на мертвое тело и не бесчинствуют столь рьяно, как поступил Икар.

Излагая историю группы 5, я обнаружила, что как бы выкладываю мозаику воспоминаний – забавных, грустных и трогательных. За эти годы генофонд группы сложился из тридцати одной особи, связанных тесными семейными узами. Из пятнадцати животных, числившихся в группе во время первой встречи, в ней осталось только четыре – Бетховен, Эффи, Икар и Пентси.

Мне очень повезло, что я наблюдала жизненный путь таких горилл, как Икар, Пентси и Пак, с самого раннего возраста, когда они начинали познавать окружающий их мир, до зрелых лет, когда они, порой в трагических ситуациях, обретали жизненный опыт, столь необходимый для того, чтобы впоследствии стать полноценными родителями.

Группа 5 больше чем какая-либо другая из пяти групп, изучаемых мною в Карисоке, наглядно проиллюстрировала, как прямые родственные связи приводят к крепкой сплоченности семьи горилл во времени. Успех группы 5 мог бы послужить прекрасным примером для человеческого общества и был своеобразным завещанием Бетховена.

Глава пятая

Как сироты Коко и Пакер очутились в неволе

Прошло около четырнадцати месяцев с момента основания Исследовательского центра Карисоке, и к рождественским праздникам в конце 1968 года меня стало беспокоить усиление деятельности браконьеров на территории Вулканического национального парка. На Рождество увеличивается спрос на мясо незаконно убитых животных, их чучела и охотничьи трофеи. Соответственно растут цены. В этот период удачливый браконьер может неплохо заработать. К тому времени патрулирование с целью пресечь деятельность браконьеров в Вулканическом национальном парке обеспечивалось мною и служащими охраны парка, согласившимися на эту работу при условии, что я буду выдавать им зарплату и снабжать продовольствием и обмундированием. Я охотно шла навстречу выдвинутым требованиям в надежде, что это как-то стимулирует их и пробудит от летаргического сна.

Поэтому я очень обрадовалась, когда незадолго до Рождества ко мне неожиданно приехал руандийский директор парка в сопровождении нескольких служащих охраны. Его прибытие означало, что служба парка была готова взять на себя ответственность за борьбу с браконьерами. Можете себе представить мое потрясение, когда директор попросил помочь отловить детеныша гориллы в одной из изучаемых нами групп. Я потеряла дар речи. Сообщив, что ему никогда не приходилось бывать в парке до моего приезда в сентябре 1967 года, директор объяснил, что представители муниципалитета Кёльна (ФРГ), находящиеся с визитом в Руанде, хотят получить горную гориллу для городского зоопарка. В обмен они обещали подарить «лендровер» и выделить солидную сумму денег на природоохранные мероприятия в Вулканическом национальном парке. Директор изложил свою просьбу так спокойно, как будто спрашивал, который час.

Я обстоятельно объяснила, почему руандийские власти не должны соглашаться на подобную сделку. Пыталась также разъяснить, насколько крепки у горилл семейные узы, и подчеркнула, что, поскольку они не допустят, чтобы у них отобрали детеныша, многие из горилл погибнут в неизбежной стычке. Возможность массового убийства животных, однако, не смутила молодого чиновника, которому поручили добыть детеныша гориллы. Впрочем, ему было наплевать и на возможный международный резонанс, который мог быть вызван его действиями. Сначала мне показалось, что он задумался над моими словами и что я его убедила. По своей наивности я совершенно забыла о том, что для большинства чиновников гориллы представляли собой лишь предмет торговли, в обмен на который они могли получить требуемые политические или материальные блага. Охраной природы занимались люди, не имеющие соответствующей подготовки и совершенно равнодушные к проблемам защиты животных или территории парка от браконьеров и заморских гостей. Ни в одной из трех стран, делящих между собой область Вирунга, гориллы не стояли во главе повестки дня при обсуждении вопросов, связанных с охраной природы.

Как и ожидалось, рождественские праздники сопровождались многочисленными жертвами среди антилоп, буйволов и слонов. Но, насколько мне было известно, гориллы никогда не становились мишенью браконьеров. В феврале 1969 года изучение групп горилл, обитающих в районе Карисоке, и процесс их привыкания к людям протекали гладко. Даже вторжение скота и людей на территорию парка было сведено до минимума. И вдруг 4 марта в лагерь прибыл мой приятель из ближайшего города Рухенгери и сообщил, что шесть недель назад браконьеры изловили детеныша гориллы и тот сейчас сидит в маленькой клетке в кабинете директора.

Я немедленно бросила все дела и подъехала к обшарпанным старым баракам, в которых тогда ютились многочисленные службы парка. Посреди небольшой, открытой со всех сторон площадки за бараками стояло несколько строений и в самом внушительном из них размещался созданный недавно гараж для нового «лендровера» директора. Между машиной и штабелем дров стоял похожий на гроб ящик, окруженный толпой смеющихся людей, в основном детей. Рядом валялась пустая клетка. Пробравшись через толпу зубоскалящих детей, я медленно вынула засов на дверце ящика и приоткрыла ее, чтобы разглядеть узника, забившегося в дальний угол. Крошечное мохнатое черное создание сразу же набросилось на меня, крича от страха и негодования. Я быстро захлопнула дверцу под непрекращающийся громкий смех окружающих, до которых не доходил весь трагизм положения.

Я распорядилась, чтобы ящик перенесли в кабинет директора, где воцарилась относительная тишина. Несмотря на его протесты, я распахнула дверцу ящика настежь, чтобы выпустить животное. Малышка тут же выскочила наружу. Не успел директор сделать и шага, как она вонзила ему в ногу свои острые зубки. Затем подбежала к окну, за которым хохотала собравшаяся толпа. Обезумевшая от ужаса горилла стала биться о стекло с такой силой, что я испугалась, как бы она не разбилась. Бегая от окна к окну, малышка оставляла за собой лужицы жидких экскрементов и, поскольку ее организм был полностью обезвожен, вылизывала их. С помощью наполненной водой пепельницы мне удалось заманить ее обратно в ящик.

Я задала несколько вопросов директору о том, как к нему попала эта горилла, думая только о том, как ее быстрее доставить в лагерь. Каждая минута разговора отнимала минуту ее жизни. Я не знала, удастся ли ее спасти вообще. Без малейшего смущения директор признался, что пригласил в парк известного браконьера Муньярукико и велел ему собрать группу людей для поимки гориллы. Сколько и кому заплатили, я так и не узнала, но в тот момент мне было не до того. Браконьеры поднялись на гору Карисимби и выбрали группу горилл с детенышем. Позднее я узнала, что при поимке было убито десять животных из этой группы.

Детеныша привязали проволокой за руки и ноги к бамбуковым шестам и притащили в небольшую деревушку рядом с границей парка. Горилла две недели провела в специально приготовленной для нее служащими охраны клетке, где она не могла ни встать, ни повернуться, и до перевоза в Рухенгери ее кормили кукурузой, бананами и хлебом. В Рухенгери ее сунули в этот гробоподобный ящик. Горилле также стали давать суп, опасаясь за ее здоровье и не зная, как с ней обращаться.

Остается неясным, как осиротевшая малютка умудрилась выжить в тесной клетке, несмотря на скудную пищу и воспалившиеся раны от проволоки. Она смогла продержаться еще две недели до моего приезда в Рухенгери. Не желая терять времени в кабинете директора, я сообщила ему о намерении увезти гориллу в лагерь. Он отпустил меня, не выразив ни малейшего раскаяния своими действиями. Его, очевидно, вполне устроило, что он переложил на меня ответственность за судьбу бедняжки, которой, вероятнее всего, грозила смерть.

Прежде всего малышке нужно было дать побольше жидкости, витаминов и глюкозы, и я намеревалась как можно быстрее перевести ее на естественную растительную пищу. К сожалению, для покупки всего необходимого пришлось ехать в угандийский город Кисоро, задержав тем самым возвращение в горы и лагерь еще на один день.

На своей «Лили» я отвезла ящик из шумного Рухенгери в относительно тихий дом европейской пары, проживавшей неподалеку от границы парка под горой Високе. Там я перенесла малютку в детский манеж, прибила к нему гвоздями крышку и стала готовиться к поездке в лагерь на следующий день. Перенос из одной клетки в другую вызвал дополнительную нервозность и сопровождался безумными криками страха и ярости. Как только горилла оказалась в манеже, я дала ей кусочки подмаренника и чертополоха, которые она тут же съела и от изнеможения погрузилась в сон. Я прилегла рядом и успокаивала малышку всякий раз, как она начинала кричать во сне.

За эту долгую ночь я твердо решила, что, если девочка выживет, я выпущу ее на волю, скорее всего в группу 8, и не допущу, чтобы ее заключили в клетку в кёльнском зоопарке. По моим подсчетам, ей было три с половиной или четыре года – возраст, позволявший ей выжить на свободе под защитой и присмотром взрослых горилл. Я назвала ее Коко в честь старой самки из группы 8, недавно умершей естественной смертью.

На следующее утро начался второй этап путешествия маленькой Коко. Сорокаминутная поездка от дома моих европейских друзей до подножия горы Високе по ухабистой дороге через лавовое поле была изматывающей. Всякий раз, когда нас встряхивало, малышка вскрикивала от боли и страха. У подножия горы я наняла восемь носильщиков, которые по очереди несли манеж в лагерь. Как только мы преодолели первый крутой склон, отделявший нас от шума шамб, и оказались на противоположной стороне каменного туннеля, Коко заинтересовалась знакомой лесистой местностью. Иногда она издавала жалобные звуки, обычные для горилл, потерявших мать из виду. Мне было интересно, вспоминала ли Коко свою жизнь до поимки. Единственное, чем я могла ее утешить, были успокоительные звуки и периодические остановки, чтобы набрать ей зелени на время долгого пятичасового восхождения в лагерь по скользкой от грязи слоновой тропе.

Мои сотрудники в Карисоке подготовили к прибытию пленницы вторую комнату моего домика. В записке, отправленной через носильщика в лагерь, я просила, чтобы на окна прибили проволочную сетку для защиты стекол и самой Коко и чтобы между нашими комнатами соорудили дверь из такой же сетки. Я также велела насыпать на дощатый пол в комнате Коко зелень для еды и сооружения гнезд, а между полом и потолком пристроить молодые деревца вернонии, чтобы она могла по ним лазать. К тому времени, когда мы с Коко наконец добрались до лагеря, комната превратилась в миниатюрную копию среды обитания горилл.

«Чумба таяри!» Этим криком возбужденные африканцы известили меня, что комната для малышки готова, как только первый носильщик вышел из лесной чащи на поляну. Мои сотрудники действительно поработали на славу – домик был переоборудован до неузнаваемости. В него внесли два таза с водой и камнями и поставили так, чтобы обезвоженная горилла не перепила. Затем с криками и восклицаниями на киньяруанда носильщики протиснули манеж в дверной проем и установили его между торчащими из пола деревьями. Наконец мы с Коко остались наедине в блаженной тишине.

Осторожными движениями я приподняла крышку с манежа, не зная, как отреагирует обезьяна. Как поведет себя малышка: спокойно, агрессивно или апатично? Я буквально дрожала, когда Коко преспокойно выбралась из манежа, покачиваясь, подошла к растениям и стала ощупывать листья и стебли, как бы желая убедиться в том, что они настоящие. Ослабев в пути, она сделала лишь слабую попытку принять важную позу, чтобы показать, кто тут хозяйка. Затем остановилась, уставилась на меня и смотрела целую минуту, а потом робко полезла ко мне на колени. Мне так хотелось сжать ее в объятиях, но я боялась сделать лишнее движение, чтобы не подорвать доверия к человеку.

Коко спокойно просидела у меня на коленях несколько минут, потом слезла и направилась к длинной скамье под окнами, из которых открывался вид на близлежащие склоны Високе. С большим трудом она взобралась на скамью и стала смотреть на гору. Вдруг она зарыдала, и из ее глаз потекли настоящие слезы – такого я не замечала за гориллами ни до, ни после этого случая. Когда стемнело, она свернулась калачиком в гнездышке, приготовленном мною из растений, и, похныкав еще немножко, уснула.

Мне нужно было покинуть домик на час с лишним, и по возвращении я ожидала увидеть ее погруженной в сон. Но когда я распахнула дверь, в комнате царил хаос. Рогожа, которую мои сотрудники прибили к настенным полкам с запасами продовольствия для всего лагеря, заверяя, что горилла никогда не доберется до них, была сорвана. Коко восседала среди банок и вскрытых коробок и снимала пробу с сахара, муки, варенья, риса и макарон. При виде учиненного ею разора, моя тревога улетучилась, сменившись восторгом, ведь чтобы сотворить такой беспорядок, надо было обладать неуемной энергией и любопытством.

Два следующих дня Коко поедала все большие количества зелени – подмаренника, чертополоха, крапивы. После упорного сопротивления она соблаговолила принимать молочную смесь с лекарствами, необходимыми для подкрепления ее здоровья. Но Коко все-таки часто плакала, особенно глядя в окно. Однажды до домика донеслись крики, издаваемые гориллами группы 5, питавшимися на склонах за лагерем, и малышка запричитала как никогда. Я включила радио на полную громкость, чтобы заглушить возбуждающие звуки, но Коко целый день неотрывно смотрела на гору и всхлипывала, чувствуя, что поблизости бродят ее сородичи.

На третий день любопытство, вызванное новым окружением, было частично удовлетворено, и ее здоровье сразу ухудшилось. Такой переход всегда наблюдался у всех только что пойманных горилл, с которыми мне приходилось сталкиваться. У любого животного хватает мужества и воли к выживанию, но частенько сильная травма, вызванная попаданием в неволю, в сочетании с дурным обращением со стороны людей оказывается чрезмерной. Помощь обычно приходит слишком поздно. Коко перестала есть, и у нее начались кровавые жидкие выделения. Она лежала свернувшись калачиком у собранного на скорую руку гнезда и тряслась всем телом. Ничто, в том числе и магнитофонные записи со звуками, издаваемыми другими гориллами, не могло вывести ее из полулетаргического состояния. Я ввела в ее рацион антибиотики, но не заметила ни малейшего признака улучшения, и состояние ее здоровья продолжало ухудшаться с катастрофической быстротой.

На шестые сутки пребывания Коко в лагере я уложила ее с собой в постель, думая, что это последняя ночь перед ее смертью. Единственное, что я могла ей дать, было тепло и покой. Когда я проснулась в пять утра, вместо трупа со мной лежала живая Коко, а простыни были перепачканы. Она выглядела более оживленной, и я надеялась, что кризис миновал. Дав ей лекарство, я вывела ее в большой, отгороженный проволочной сеткой загон рядом с ее комнатой, где она могла погреться на солнце. Я закрыла дверь, ведущую из загона в комнату Коко, чтобы убрать комнату и наполнить ее свежей зеленью.

Пока мы занимались этим делом, я вдруг услышала голоса приближавшихся к лагерю носильщиков. Я выбежала из домика и увидела шестерых человек со странной поклажей. Они несли нечто вроде огромной пивной бочки, подвешенной на длинный шестах. Старший носильщик вручил мне записку от приятеля из Рухенгери, навещавшего нас с Коко, когда ей было плохо. «Они изловили еще одну гориллу и хотят, чтобы ты ее выходила. Они не знали, как доставить ее к тебе, так что пришлось прибегнуть к импровизации. Полагаю, с первой гориллой все в порядке. Боюсь, у этой гориллы мало шансов выжить».

Ошеломленная содержанием записки, я заплатила носильщикам и распорядилась, чтобы бочку внесли в комнату Коко, которая пока оставалась на солнце в загоне. Теперь стало ясно, что неделю назад директор решил избавиться от Коко, считая, что ей осталось жить считанные часы. И велел поймать для кёльнского зоопарка вторую гориллу. Гораздо позднее я узнала, что вторую гориллу тоже добыли на горе Карисимби из группы, в которой было около восьми особей, как и в группе Коко, погибших при защите детеныша.

Я выдернула гвозди из бочки. В отличие от Коко, пойманное животное отказалось покинуть бочку и забилось в угол. Я привела Коко обратно в комнату, чтобы она выманила пленника, но он никак не реагировал. Тогда я оставила их одних и стала наблюдать из своей комнаты. Коко обуяло сильное любопытство, и она засунула голову в бочку, похрюкивая каждый раз, когда новичок делал какие-то движения. Иногда животные протягивали руки, но, не успев коснуться друг друга, отдергивали их.

Пленник, похоже, не собирался вылезать из бочки. Потеряв терпение, я вошла в комнату, повалила бочку набок и вытряхнула гориллу на покрытый растениями пол. Меня охватил ужас при виде юной самки четырех с половиной или пяти лет, выглядевший хуже, чем Коко при первой встрече. Из нанесенных пангой ран на голове, руках и ногах, а также из глубоких порезов от веревок сочился гной. Судя по состоянию ран и прочим признакам, было видно, что гориллу поймали примерно в то же время, что и Коко, и, следовательно, она провела в заключении на неделю больше.

Новенькая отбежала в дальний угол комнаты и забилась под стол. Коко стала прохаживаться перед ней взад и вперед в важной позе, как обычно поступают гориллы при первом знакомстве. Я обрадовалась, что буквально через несколько часов после сильной болезни у Коко вновь проявился интерес к жизни, но сомневалась, что Пакер («хмурая» – я ее назвала так за подавленное состояние, в каком она пребывала в то время) когда-нибудь оживет.

Я принесла свежий сельдерей, чертополох, подмаренник и целый поднос ежевики, собранной моими сотрудниками. При виде знакомой пищи у Пакер в глазах на мгновение мелькнул интерес, но, поскольку эти яства, наверное, напомнили ей былую свободу, она жалобно захныкала, как в свое время Коко. В знак солидарности Коко стала было вторить ей и скривила губы, но тут же подошла к подносу и отобрала несколько ягод покрупнее. Я снова покинула комнату и принялась следить за ними через сетчатую дверь. Пакер медленно подошла к любимой еде и осторожно взяла ягодку. Гориллы обменялись хрюкающими звуками, ведь им предоставилась первая возможность поделиться горем друг с другом. Затем они набрали по полной горсти ягод и разбежались по противоположным углам, где начали уплетать их за обе щеки, продолжая похрюкивать. Я поняла, что им может помочь выжить некоторое соперничество.

В первый день знакомства небольшой антагонизм сочетался с сознанием того, что они нуждаются друг в друге. К концу дня гориллы улеглись в гнездо, прижавшись друг к другу, поплакали немножко и заснули в обнимку.

Я потратила три дня, чтобы приохотить Пакер к тому же снадобью на молочном порошке, которое принимала Коко. Мне удалось это сделать благодаря тому, что Пакер начала впадать в такое же летаргическое состояние, как и Коко, сразу после прибытия в лагерь. Сходство между ними этим не ограничивалось – как и Коко, Пакер хорошо воспринимала лесную растительность, принесенную в комнату, и ей тоже нравились бананы. Их пристрастие к бананам, которые не растут в области Вирунга, свидетельствовало о том, что браконьеры продержали их в неволе достаточно долго, чтобы привить вкус к незнакомому фрукту.

Пока Пакер болела, Коко сильно привязалась ко мне и постоянно требовала, чтобы я прижимала ее к себе, держала за руки и играла с ней. Если ее потребность во внимании сразу не удовлетворялась, ее хныканье перерастало в шумные истерики. Во время них Пакер, утешая ее, начинала урчать из своего гнезда на верхней полке для хранения запасов. Постоянное присутствие Коко и наша дружба с ней помогла Пакер преодолеть критическое состояние.

У нее постепенно возродился интерес к еде, и она иногда даже завладевала принадлежавшей Коко долей любимой пищи, несмотря на сопротивление подруги по несчастью.

Это были трудные денечки. К тому же решил уволиться новый повар, когда я попросила его приготовить питательную смесь и простерилизовать бутылочку. Он высокомерно заявил на суахили: «Я готовлю для европейцев, а не для животных». Многие из служащих тоже роптали, слыша постоянные требования носить из леса свежую еду и убирать из комнаты не менее свежий помет. В этот период мне очень помог Мутарутква, по-прежнему незаконно пасший скот на территории парка неподалеку от лагеря.

Когда однажды мы с молодым следопытом Немейе вышли на наши ежедневные и довольно утомительные сборы крупной, сочной и спелой ежевики, что трудно сделать даже в разгар сезона, нам встретился Мутарутква. Понаблюдав за нашими бесплодными попытками, он вдруг вскочил и ринулся в густые заросли. Прошло около получаса. Нам с Немейе удалось собрать от силы дюжину ягод. Вдруг пастух появился так же бесшумно, как и исчез. С робкой улыбкой он протянул нам руки. В каждой руке он держал большой лист лобелии с кучкой сочных ягод ежевики. Я с благодарностью приняла дар. Это были первые из множества ягод, которые Мутарутква с удовольствием собирал для наших горилл, избавив нас от долгих часов блуждания по лесу.