Текст книги "Гориллы в тумане"

Автор книги: Дайан Фосси

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 19 страниц)

Не все сюрпризы, однако, приходились на дневное время. В четвертую ночь пребывания в Кабаре меня грубо разбудили и с силой вышвырнули из койки – в результате я в спальном мешке откатилась в противоположный конец палатки. Палатку трясло, будто фурии, заключенные на долгие века в сердце потухших вулканов, решили устроить мощное извержение. Услышав глухой рокот, я почувствовала не столько страх, сколько досаду от мысли, что моим не успевшим начаться исследованиям приходит конец. После минуты тряски и рокота воздух наполнился звуками и запахами, которые объяснили суть явления. Три слона решили, что нет ничего удобнее палаточных стоек для чесания боков, а один их них оставил визитную карточку у самого входа. Эти три слона, а за ними и другие, стали частыми гостями лагеря, и меня постоянно поражало их любопытство и полное отсутствие страха. Однако я не смогла отвадить их от огорода, с которым связывала большие надежды. После третьего нашествия «тембо» я поняла, что салатом придется пожертвовать.

Из-за почти ежедневных встреч со слонами, буйволами, лесными свиньями и, конечно, гориллами работа на природе была гораздо более увлекательной, чем часы, проведенные в лагере. С первых же дней я погрязла в бумагах, из которых мне так и не удалось выкарабкаться вплоть до последнего дня. Многочисленные записи о наблюдениях буквально за всем, от погоды до жизни птиц и растений, а также о действиях браконьеров, и подробные описания моих встреч с гориллами приходилось печатать на машинке каждую ночь.

Палатка два с половиной на три метра была одновременно спальней, кабинетом, ванной и помещением для сушки одежды, вечно мокрой в условиях влажного тропического леса. Десять деревянных ящиков, покрытых экзотической местной тканью, служили столами, стульями, шкафами и картотекой. Я готовила пищу и столовалась во второй комнате хижины для мужчин – небольшого деревянного строения, простоявшего лет тридцать пять и сильно пострадавшего от вандализма с момента моего первого пребывания в нем. Мой персонал, с приездом Санвекве выросший до трех человек, готовил пищу на очаге посреди комнаты. Их не смущал висящий в хижине вечный дым, от которого я лила слезы и задыхалась.

Мужчины в основном пожирали колоссальные количества батата, цветной фасоли, кукурузы и изредка свежих овощей, доставляемых из деревни Кибумба у подножия горы. Если меня вначале смущало, что я питаюсь более разнообразной пищей, чем африканцы, то это ощущение скоро прошло, потому что они не скрывали своего вежливого презрения к консервам, составлявшим основу моего рациона. Раз в месяц я посещала Кисоро, небольшой городок в Уганде в двух часах езды от подножия горы Микено, и набирала банки с сосисками, тушенкой, молочным порошком, маргарином, колбасным фаршем, тунцом, рубленым мясом и разными овощами, а также коробки макарон, вермишели, овсянки и печенья. Хлеб, сыр и другие свежие продукты не выдерживали и двух недель хранения и лагере. Поэтому месяц как бы делился на две половины, одну с обильным питанием и вторую – со скудным. Слава Богу, яиц было хоть отбавляй благодаря плодовитости курицы по имени Люси. Люси и ее кавалера Дэзи мне подарил Санвекве, полагая, что я их откормлю на суп. Но они стали моими первыми домашними птицами в Африке, и за долгие годы пребывания на континенте я к ним сильно привязалась.

Когда провиант подходил к концу, я обходилась картошкой в любом виде – мятом, жареном, печеном, вареном. Мне просто повезло, что я люблю картошку. Хуже было, когда у меня кончались сигареты, а у Санвекве – табак для трубки. Это было нам обоим в тягость. Как только запасы грозили иссякнуть, мы переходили на режим строгой экономии: Санвекве замешивал в табак сухие листья, а я позволяла себе не более двух-трех затяжек за раз, чтобы растянуть драгоценную сигарету надолго. Нелепость подобных ситуаций вызывала у нас хихиканье, словно мы были двумя нашкодившими школьниками.

Наделенный тонким чувством юмора, Санвекве был следопытом, не знающим усталости и питавшим самые проникновенные чувства к гориллам и прочим лесным обитателям. Он обучил меня всем тонкостям ремесла и проявил себя надежным спутником во время многодневных походов по труднопроходимой местности, как правило, под проливным дождем. Благодаря ему я в конце концов вышла на три группы горилл в районе моих исследований площадью около пяти квадратных километров рядом с горой Микено и на ее склонах.

Гориллы живут сравнительно устойчивыми сплоченными социальными группами, состав которых меняется по мере рождения одних особей, смерти других и перехода отдельных животных из одной группы в другую. В семейной группе может быть от двух до двадцати обезьян, в среднем около десяти особей. Типичная группа состоит из одного серебристоспинного половозрелого самца в возрасте пятнадцати лет, который является неоспоримым вожаком группы и весит около 170 килограммов, то есть он почти вдвое крупнее самки; одного черноспинного, незрелого в половом отношении самца в возрасте от восьми до тринадцати лет и весом около 115 килограммов; трех-четырех взрослых самок старше восьми лет, каждая весом около 92 килограммов, которые обычно связаны с серебристоспинным вожаком супружескими узами до самой смерти; и, наконец, трех – шести малолеток, то есть животных моложе восьми лет. Последние подразделяются на старшелеток в возрасте от шести до восьми лет весом около 77 килограммов, подростков в возрасте от трех до шести лет весом до 55 килограммов и детенышей в возрасте до трех лет и весом от одного до тринадцати килограммов.

Многие годы, которые молодые гориллы проводят со своими родителями, одногодками, братьями и сестрами, создают уникальные условия для создания прочной семейной организации, спаянной тесными родственными узами. Достигнув половой зрелости, самцы и самки часто покидают родные группы. Уход из групп половозрелых особей, очевидно, является эволюционной закономерностью, направленной на уменьшение опасности вырождения из-за кровосмешения, хотя миграция созревающих горилл может быть вызвана и тем, что у них нет шансов приобрести партнера в родной группе.

В самом начале работы в Кабаре мне было трудно устанавливать контакты с гориллами, потому что они не могли привыкнуть к моему присутствию и убегали, едва завидев меня. Есть два возможных способа установления контакта – скрытый, когда гориллы не подозревают о слежке, и открытый, когда они знают о моем присутствии.

Скрытые контакты были особенно ценными, когда удавалось наблюдать за поведением, невозможным в моем присутствии. Однако к недостаткам последних следовало отнести то, что они не способствовали привыканию животных к моей персоне. Открытые контакты позволяли постепенно завоевывать расположение горилл, особенно когда я узнала, что имитация некоторых их повадок, как, например, почесывание, прием пиши или подражание звукам, выражающим довольство, позволяла животным привыкать ко мне быстрее, чем если бы я просто разглядывала их в бинокль и делала записи. Я всегда обматывала бинокль обрывками лиан, чтобы спрятать потенциально опасные стеклянные глаза от взора застенчивых животных. Гориллы, как, впрочем, и люди, пристальные взгляды воспринимают как признак угрозы.

Было важно не только заставить горилл привыкнуть к одетому в джинсы созданию, буквально поселившемуся среди них, но и познакомиться с ними, а затем распознавать в группе каждую особь с ее характерным поведением, что позволяет рассматривать каждую обезьяну как яркую индивидуальность. Так же как и Джорджу Шаллеру семь с половиной лет назад, мне в этом деле помогали «отпечатки носа». Дело в том, что члены каждой группы, особенно по женской линии, очень похожи друг на друга. В мире вряд ли найдется два человека, у которых полностью совпадают отпечатки пальцев, и точно так же нет двух горилл с одинаковыми «отпечатками носа», то есть формой ноздрей и характерных валиков на переносице. Поскольку гориллы не сразу привыкли ко мне, я долго пользовалась биноклем, но даже с большого расстояния мне удавалось быстро набросать на бумаге форму носа наиболее любопытных членов группы, разглядывавших меня сквозь заросли. Эти наброски оказались чрезвычайно полезными в то время, когда фотографию крупным планом я еще не могла сделать. Мне просто-напросто не хватало третьей руки, чтобы одновременно фотографировать, держать бинокль и делать записи, а ведь еще приходилось имитировать ритуалы приема пищи, почесывание и подачу голосовых сигналов, чтобы успокоить горилл или возбудить их любопытство.

Иногда, особенно в солнечные дни, я все-таки брала фотоаппарат с собой. Пожалуй, одним из самых популярны снимков горилл на воле стал тот, что я сделала в Кабаре на второй месяц моих исследований, когда гориллы уже начали доверять мне. На нем выстроившиеся в ряд 16 горилл, позирующие словно деревенские тетки на крыльце Когда я натолкнулась на эту группу горилл, они нежились на солнце, но с моим появлением стали нервничать и ретировались в кусты. Я расстроилась, но не отказалась от намерения разглядеть их получше, а потому решила забраться повыше, хотя лазать по деревьям не умею. Дерево оказалось скользким, я пыхтела и цеплялась за ветки, но мне удалось вскарабкаться всего метра на два. Отчаявшись, я было решила оставить эту затею, когда Санвекве подтолкнул меня сзади. Он сотрясался от беззвучного смеха, и на его глазах выступили слезы. Я чувствовала себя беспомощней ребенка, делающего первые шаги. Наконец мне все же удалось ухватиться за сук, подтянуться и расположиться на нем полулежа на высоте около шести метров. Я полагала, что пыхтение, ругань и треск ломающихся ветвей распугали горилл, и они ретировались на соседнюю гору. Каково же было мое удивление, когда, подняв голову, я обнаружила, что вся группа расселась, словно зрители в партере. Для полноты картины им не хватало мешочков с воздушной кукурузой и сладкой ваты. Это была первая в моей жизни аудитория, которую мне удалось собрать, причем в то время, когда я меньше всего на это рассчитывала.

Случившееся в тот день являет собой яркий пример того, как можно использовать природное любопытство горилл для ускорения процесса привыкания. Почти все члены группы выбрались на открытое место, забыв об осторожности, поскольку назойливая преследовательница забыла обо всем, пытаясь залезть на дерево. Что-что, а эта проблема гориллам была известна.

Пробуждение любопытства у горилл составляло лишь часть процесса привыкания, который со временем я хорошо освоила. Однако я еще долго не осознавала, что не стоит стоять или прохаживаться во весь рост в поле зрения горилл – такое поведение усиливает их беспокойство. После этого открытия я стала в их присутствии ходить, опираясь на согнутые пальцы рук и ступни ног. Когда я подползала к гориллам на карачках и вступала с ними в контакт в сидячем положении, мои глаза оказывались на уровне их глаз; я выглядела так, словно намерена сидеть на месте, а не вторгаться в их группу. Затем я выяснила, что, если после установления контакта я начну жевать салат и как бы прятаться, любопытство горилл возобладает, заставив их выйти из зарослей или взобраться на деревья для лучшего обзора. Пока я была в поле зрения горилл на протяжении всего контакта, им легко было следить за мной из зарослей, что, однако, не способствовало моим наблюдениям за их поведением. Поэтому я изменила тактику: вместо того чтобы самой забираться на деревья, я предоставляла эту возможность гориллам, с тем чтобы они сверху следили за мной.

Вначале мне приходилось ждать до получаса, притворяясь, что я жую листья с кустов, пока снедаемые любопытством гориллы не забирались на окружающие деревья. Удовлетворив свое любопытство, обезьяны забывали обо мне и возвращались к прежним занятиям. Именно этого я и добивалась.

На протяжении нескольких месяцев я имитировала характерные для горилл удары кулаками в грудь похлопыванием в том же ритме по бедрам. Такой способ позволял быстро привлечь внимание горилл, особенно когда они находились на расстоянии нескольких десятков метров. Вначале мне казалось, что я придумала нечто хитроумное, но еще не догадывалась, что мои звуки несут не ту информацию, которую хотелось бы. Дело в том, что гориллы бьют себя в грудь, будучи встревоженными или возбужденными, и я должна была бы передавать иной сигнал в подтверждение своих миролюбивых намерений. Я прекратила имитацию ударов в грудь, прибегая к этому приему лишь при встрече с новыми группами, чье любопытство, возбуждаемое звуками, исходящими от человека, почти всегда преобладает над инстинктивным желанием скрыться.

Каждый раз, подходя к группе горилл для установления контакта, я старалась выбрать подходящий наблюдательный пункт с большим крепким деревом поблизости, на которое могли бы залезть гориллы. Однако частенько я была слишком вымотана, чтобы тщательно выбрать место: ведь порой долгие часы мне приходилось карабкаться по крутым склонам, блуждать по раскисшим от дождя тропам чуть не по колено в грязи, прокладывая путь сквозь густые заросли, где иногда приходилось пробираться ползком. Пожалуй, мой устремленный вперед нос страдал от ожогов крапивы больше, чем остальные части тела, защищенные плотными перчатками, нижним бельем, джинсами, носками и сапогами. Многим Африка представляется в виде иссушенных равнин, опаленных безжалостным солнцем. Когда я вспоминаю Африку, мне приходит на ум лишь влажный тропический лес гор Вирунга – холодный и туманный, где годовые осадки составляют в среднем 1800 миллиметров.

По утрам часто светило солнце, но вскоре я убедилась в обманчивости погоды в эти утренние часы. Поэтому, помимо таких необходимых предметов, как фотоаппарат, объективы, пленка, блокноты, и такой роскоши, как термос с горячим чаем, я всегда укладывала в рюкзак накидки от дождя. Обычно вес моего рюкзака не превышал семи – десяти килограммов, но ноша становилась почти неподъемной в дальних походах, когда приходилось брать с собой микрофон на длинном шесте и десятикилограммовый магнитофон «Награ». До сих пор вспоминаю о соблазне выбросить все к чертовой матери в конце долгого пути. Единственное, что удерживало меня, так это мысль, что гориллы где-то совсем рядом.

Стада горилл, обитающие в районе Кабара, многому научили меня. Там я познала, как общаться с животными на их условиях и не заставлять их преступать грань терпимости, проявляемой ими при встрече со мной. Поскольку любой исследователь диких животных является незваным гостем, он всегда должен помнить, что права объекта наблюдения преобладают над интересами ученого. Наблюдатель также должен учитывать, что воспоминания животного о предыдущем контакте могут повлиять на его поведение при следующей встрече.

Мое пребывание в Кабаре внезапно закончилось 9 июля 1967 года в 15.30, когда мы с Санвекве вернулись после очередной удачной встречи с гориллами. Лагерь кишел вооруженными солдатами. Мне сообщили, что в провинции Киву в Заире – так отныне именовалось Бельгийское Конго – вспыхнул мятеж и мне следует «эвакуироваться ради собственной безопасности».

На следующее утро я спустилась с горы под эскортом солдат и носильщиков, груженных лагерным снаряжением, моими личными вещами и любимыми Люси и Дэзи. Над нами кружили два полуприрученных ворона, обескураженных и растерянных потерей нашей горной обители не меньше, чем я. После трехчасового спуска к подножию горы Микено вороны решили вернуться к лугу и опустевшей площадке, где шесть с половиной месяцев стояла моя палатка.

Две недели мне пришлось провести буквально в заключении в Румангабо – отдаленной деревне, где размещались управление национальным парком и гарнизон провинции Киву. Это крайне неприятное времяпровождение становилось для меня просто невыносимым, когда я выглядывала из окна и моему взору открывались величественные склоны горы Микено. Меня постоянно мучил один вопрос: смогу ли я вернуться к своим гориллам?

К концу первой недели моего пребывания в Румангабо никто из управления парка не мог или не хотел объяснить мне, почему я должна здесь оставаться. Беспокойство служащих заметно усилилось, когда солдаты из близлежащих казарм стали сооружать заграждения на дорогах, перекрывая все въезды и выезды вокруг управления парка. Из обрывков разговоров я узнала, что заграждения нужны были для охраны генерала, собиравшегося прибыть в Румангабо из осажденного города Букаву, где он возглавлял мятеж. Во время «визита» в военный городок мне попался на глаза текст донесения, из которого явствовало, что меня «готовили» для генерала. Итак, мои шансы на освобождение падали с каждым часом вынужденного пребывания в деревне, и я решила бежать, использовав номерной знак на моей «Лили».

В то время «Лили» еще была зарегистрирована в Кении, и для того, чтобы сменить кенийский номер на заирский, нужно было уплатить около 400 долларов. Мне удалось убедить военных в том, что мои деньги хранились в Кисоро, в Уганде, и, чтобы зарегистрировать «Лили» в Заире по всем правилам, мне надо съездить в Кисоро. Соблазн заполучить столько денег с автомобилем и покладистым заложником в придачу был слишком велик, и военные согласились «сопроводить» меня под вооруженной охраной до Уганды.

В ночь перед поездкой мне удалось незаметно погрузить в «Лили» записи, фотоаппаратуру, а также Люси и Дэзи. В Кабаре у меня был небольшой автоматический пистолет калибра 0,32, но я им ни разу не воспользовалась. По прибытии в Румангабо я отдала пистолет на хранение симпатизирующему мне сотруднику из службы охраны парка. Он подружился со мной во время моего заключения и тайком приносил свежую пишу и новости о политической ситуации. В ночь перед побегом в Уганду мой друг незаметно передал мне пистолет и посоветовал держать его наготове на всем протяжении поездки, особенно на границе между Заиром и Угандой. Он сообщил, что пограничный пост в Бунагане кишмя кишит солдатами, а те могут не захотеть выпустить меня в Уганду даже на короткое время. Оставалось решить чисто технический вопрос, где держать пистолет, даже такой маленький, незаметно от полудюжины вооруженных солдат, выделенных в качестве конвоиров, так, чтобы он постоянно был под рукой. Я рискнула и спрятала оружие на дне полупустой коробки с бумажными салфетками, которую положила в «бардачок», оставив его открытым. По бокам коробки я насыпала ржавых болтов и мелкого автомобильного инструмента, чтобы удержать ее на месте во время тряски по немощеной дороге к границе, пролегавшей по лавовому полю. Не хватало, чтобы пистолет выскочил и приземлился на колени сидящего рядом со мной солдата!

Когда на следующее утро мы тронулись в путь, солдаты были в чудесном настроении, которое заметно улучшалось после каждой остановки у придорожных баров, где торговали местным пивом помбе. Они не обращали внимания на мой повышенный интерес к подпрыгивающей коробке с бумажными салфетками.

Пограничный пост оказался точно таким, как его описывал мой друг из службы парка, – он был битком набит военными, ввязавшимися с моими солдатами в пространные и ожесточенные споры. Один из пограничников сказал, что я могу пройти пять с лишним миль до Кисоро пешком, оставив «лендровер» на заставе, а сопровождавшие меня солдаты из Румангабо отказывались идти со мной и в то же время не хотели отпускать одну. Отпечатанное на папиросной бумаге разрешение, выданное мне в Румангабо на «временный» въезд в Уганду, переходило из рук пьяных солдат в руки столь же пьяных таможенных чиновников и обратно. Но было очевидно, что фамилия генерала произвела должное впечатление даже на самых воинственно настроенных пограничников. Перебранка длилась несколько часов. За все это время я не вымолвила ни слова, а Люси снесла яйцо. Я тут же запрыгала, хлопая в ладоши и строя из себя дурочку, пришедшую в умиление от необыкновенного дара Люси. Воцарилась тишина, и солдаты недоуменно уставились на меня. В конце концов присутствующие пришли к соглашению, что я настоящая «бумбару» (идиотка) и меня можно спокойно отпустить. Шлагбаум был поднят.

За двенадцать лет до этих событий милейший человек по имени Вальтер Баумгертель открыл в Кисоро некое подобие пансионата для исследователей горилл и туристов. Окрещенное «Травелерс реет хотел»[1], это заведение было, по сути дела, пристанищем для многих ученых, приезжавших сюда до меня, включая Джорджа Шаллера. Я встречалась с Вальтером во время моего первого сафари в 1963 году, а за шесть с половиной месяцев пребывания в 1967 году он стал для меня одним из самых близких друзей в Африке. Через десять минут после пересечения границы я свернула на дорожку, ведущую к гостинице Вальтера, затормозила, выхватила ключи от зажигания и влетела в парадную дверь, у которой толпились изумленные беженцы из Заира. Я пронеслась по коридору через всю гостиницу до самого дальнего номера и, пробравшись через паутину, спряталась под кровать, где, трясясь от страха, ждала, пока не улегся шум, вызванный приходом угандийских солдат, явившихся по звонку Вальтера и арестовавших заирских солдат. Выбравшись из-под кровати, я первым делом поздравила Люси за столь своевременно снесенное яйцо. Оно, правда, в сутолоке разбилось.

После допросов, которым я подвергалась в Кисоро на протяжении нескольких дней и во время которых мне давали понять, что при попытке вернуться в Заир меня застрелят без предупреждения, я отправилась в Кигали, столицу Руанды, где меня снова допрашивали. Наконец я вылетела в Найроби, где впервые за семь месяцев встретилась с д-ром Лики, правда, в иных обстоятельствах, чем хотелось бы нам обоим.

Он ожидал меня в аэропорту Найроби, улыбаясь во весь рот, как бы говоря: «Ну вот мы их снова надули, не так ли?» После краткой беседы мы оба пришли к выводу, что мне следует вернуться в Вирунгу, нежели работать с гориллами низменностей в Западной Африке или орангутанами в Азии. В Найроби я узнала, что госдепартамент США объявил меня пропавшей без вести и, по всей вероятности, погибшей. Поэтому мне и д-ру Лики предстояло явиться в американское посольство. При встрече со мной поверенный в делах категорически заявил, что возвращение в Руанду невозможно. По его словам, меня тут же сдадут заирским властям как сбежавшую из заключения.

Тогда за дело взялся д-р Лики. Он попросил меня выйти из комнаты и закрыл дверь. Около часа их возбужденные крики разносились по всему посольству. Д-р Лики вышел из кабинета бодрой походкой и с озорным огоньком в глазах. Его вид свидетельствовал, что он провел весьма приятные и удачные переговоры.

Благодаря усилиям Лейтона Уилки и его щедрости мне удалось собрать в Найроби снаряжение, необходимое для второй попытки. Через две недели я вылетела в Руанду к горам Вирунга, расположенным на ее территории. Там тоже обитали гориллы и тоже можно было лазать по горам. Я переживала второе рождение.

Мое устройство в Руанде прошло сравнительно гладко с помощью необычайной бельгийки. Алиетт Демунк родилась в провинции Киву в Заире и прекрасно знала страну и ее обычаи. Благодаря ей мне удалось приступить к подсчету численности горилл на руандийской стороне вулканической области Вирунга почти сразу же по приезде.

Выбор подходящего места для лагеря наподобие Кабары обернулся увлекательным приключением. Я начала поиск с горы Карисимби, вулкана высотой 4507 метров, расположенного к юго-востоку от горы Микено. Меня разочаровало, что склоны Карисимби были усеяны крупными стадами скота и пришлось подняться на высоту около 4000 метров, чтобы найти подходящую площадку для временного лагеря, которая оказалась в безлюдной местности в получасе ходьбы от границы с Заиром. Я не видела горилл уже девятнадцать недель, но мне повезло – я наткнулась на их свежий след, ведущий в направлении одной из трех групп, с которыми я общалась в Кабаре. Контакт с гориллами был наилучшим подарком для «блудной дочери», вернувшейся домой. Гориллы меня узнали и не пытались скрыться, даже когда я приблизилась на расстояние около пятнадцати метров. С момента нашего расставания в семье родился малыш.

Одиннадцать дней поиска на руандийской стороне горы Карисимби оказались бесплодными из-за обилия скота, а также браконьеров на территории парка и отсутствия следов горилл. Однако, когда на следующее утро, а оно предвещало ясный, безоблачный день, я добралась до пустынного, напоминающего лунный пейзаж альпийского луга на горе Карисимби, передо мной открылся вид на всю сорокакилометровую цепь потухших вулканов Вирунга.

В бинокль я высмотрела довольно перспективное для моих исследований место в седловине между горами Карисимби и Високе. Пока я сидела на обдуваемом ветрами лугу и размышляла о будущем, из безбрежного океана зеленого леса, распростершегося у моих ног, вылетели два ворона и, непрестанно каркая, принялись кружить надо мной в надежде, что им перепадет хоть кусочек из остатков моего обеда. Робость птиц явно свидетельствовала о том, что это не вороны из Кабары, но их появление в тот момент и в том месте было для меня добрым знамением.

И вот десять лет спустя, когда я сижу и пишу эти строки, из окна открывается вид все на тот же кусок альпийского луга. И чувство волнения, охватившее меня при первом знакомстве с горами Вирунга с этих заоблачных высот, до сих пор не утратило своей остроты, словно все произошло лишь вчера. Так я обрела свой дом среди горных горилл.

Глава вторая

Второе начало: исследовательский центр Карисоке в Руанде

Руанда – одна из наиболее густонаселенных стран мира. При площади чуть более 26 000 квадратных километров, что равно восьмой части территории Кении или меньше штата Мэриленд, в стране проживает 4,7 миллиона человек, причем ожидается, что к концу столетия население удвоится. Руанду часто называют «маленькой Швейцарией Африки», но она входит в пятерку наименее экономически развитых стран мира, и около 95 % населения еле сводит концы с концами на крошечных участках (шамба) площадью около гектара каждый. Для максимального использования земли в сельскохозяйственных целях широко применяется террасирование склонов. Но даже при такой практике население страны уже исчерпало все земельные ресурсы. Ежегодно в стране образуется 23 000 новых семей, и им нужны дополнительные земли для выращивания сельскохозяйственных культур и выпаса скота.

В 1969 году от Вулканического национального парка было отторгнуто около девяти тысяч гектаров земли под выращивание пиретрума – ромашки, из которой получают натуральный инсектицид для продажи в Европе за твердую валюту. На оставшуюся часть парка приходится только около 12 000 гектаров, что составляет менее 1 % всей территории страны. При этом министерство сельского хозяйства Руанды предполагает отобрать еще 40 % (около пяти тысяч гектаров) для использования под пастбища, поскольку в стране содержится 680 000 голов крупного рогатого скота, несмотря на явное перенаселение. Между сельскохозяйственными угодьями и средой обитания горилл в парке нет никакой буферной зоны. Плотность населения на плодородных землях, примыкающих к парку, составляет 300 человек на 1 квадратный километр. Жители этих мест свободно заходят в парк и рубят деревья на дрова, несмотря на запрет, устанавливают ловушки на антилоп, собирают дикий мед, пасут скот и сажают картофель или табак. Подобное вторжение людей на территорию парка приводит к тому, что горилл вскоре придется отнести к семи наиболее редким видам животных, которые были обнаружены и могут исчезнуть в течение ближайшего столетия.

Алиетт Демунк помогла мне в сборах во второе сафари в сказочный уголок, высмотренный мною с альпийского луга на горе Карисимби. Загрузив «лендровер» «Лили», и микроавтобус-«фольксваген» Алиетт необходимым снаряжением, мы двинулись на северо-восток к подножию гор Карисимби и Високе по ухабистой, усеянной камнями дороге, которую то и дело пересекали бесчисленные стада коров и коз. Через три часа дорога кончилась и мы оказались в густонаселенной местности на высоте около 2500 метров над уровнем моря среди шамба и полей, засеянных пиретрумом. Мы наняли несколько дюжин носильщиков, которым предстояло проделать пятичасовой путь со всем снаряжением до седловины на высоте около 3000 метров в тропическом лесу вблизи окутанной туманом горы Високе.

Носильщики были в основном из племени бахуту, принадлежащего к группе банту, основным занятием которых является земледелие. Более 400 лет назад сюда с севера пришли батутси и подчинили себе бахуту, населявших область, которую впоследствии назвали Руандой. Захватив земли, скотоводы батутси установили некое подобие феодальной системы. Бахуту приходилось платить натурой или отрабатывать за право владения скотом и его выпаса. Со временем бахуту превратились в крепостных батутси. Такое кастовое деление сохранялось до 1959 года (включая периоды германской и бельгийской колонизации), когда бахуту сбросили иго батутси. Бельгия предоставила Руанде независимость в 1962 году, и у власти оказались бахуту. Последствия революции ощущались до 1972 года, когда наконец прекратились массовые убийства и бегство тысяч оставшихся в живых батутси. Отношения между этими народностями остаются натянутыми до сих пор.

Многие батутси, решившие не покидать страну, продолжали заниматься скотоводством и из-за нехватки земли, несмотря на запрет, выпасали огромные стада на территории парка еще в 1967 году, когда я прибыла туда. Проработав в этой местности более тринадцати лет, я близко познакомилась с одной семьей батутси. В пределах Вулканического национального парка я также встречалась с представителями еще одного племени – батва. Речь идет о племени полупигмеев, занимающем низшую ступеньку в кастовой системе Руанды. Их традиционные занятия – браконьерство, охота и сбор дикого меда. Незаконный промысел, которым они занимались на территории парка, имел отрицательные последствия как для меня, так и для моих горилл.

Босоногие носильщики бахуту в прекрасном расположении духа принялись разбирать груз. Прежде всего каждый из них нарвал длинные пучки травы и скатал их в компактные круглые подушечки для головы, а затем взял в руки посох (фимбо). Как выяснилось позже, «фимбо» позволял не терять равновесия при переходе через грязные скользкие участки, а также помогал вытаскивать ноги из болота, по которому прошли слоны. В те времена в Руанде о сапогах еще не слышали, а пластиковые сандалии, которые можно было купить на местных рынках, были совершенно непригодны на затопляемых участках, где вода зачастую доходила до колен.

Оставив «Лили» в окружении любопытных жителей деревни и на попечении сторожа (заму), мы с Алиетт тронулись вслед за идущими гуськом носильщиками, которые принялись энергично расталкивать толпившихся вокруг нас детей. Женщины остались в деревне, так как в их обязанности входили работы на полях, сбор дров, доставка воды и уход за детьми. Многие из них были беременны, тем не менее за спиной каждой на кожаной перевязи висел ребенок, и они не спускали глаз с копошащейся у ног малышни.