Текст книги "Гориллы в тумане"

Автор книги: Дайан Фосси

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 19 страниц)

К счастью, Коко пристрастилась к молоку с лекарствами и три раза в день опустошала не только свою миску, но и миску Пакер. Пакер было невдомек, как Коко могла пить такую гадость. Но снова чувство соперничества пересилило. Чем упорнее Коко пыталась завладеть миской Пакер, отталкивая ее и похрюкивая, тем отчаяннее Пакер пыталась защитить свое добро. И, отстояв ее, Пакер выпивала лечебную жидкость с перекошенным от отвращения лицом.

Я была беспредельно благодарна Коко за ее невольную помощь, ибо даже восемь суток спустя Пакер не позволяла мне дотрагиваться до нее и не подходила ко мне, что резко отличалось от поведения Коко в первые дни. Пакер, которая, по моим подсчетам, была на год старше Коко, имела более замкнутый характер и сильнее реагировала на малейшие изменения обстановки. Несмотря на попытки убедить Пакер, что ей больше ничего не грозит, она все время была как на иголках, особенно когда рядом с их комнатой или загоном раздавались человеческие голоса или появлялись люди.

Первые попытки подойти ко мне маскировались «защитой» Коко, которую часто приходилось отвлекать игрой от излюбленного занятия – обдирания обивки со стен и потолка. Со временем Коко обнаружила, что обивку можно не только рвать на куски, но и жевать и что, ободрав обивку потолка, она может попасть на чердак. Понадобилось несколько недель, чтобы как следует законопатить потолок и отучить Коко от привычки мочиться с чердака на мою половину.

Когда я, играючи, пыталась оттащить Коко от обивки, Пакер приходила ей на помощь и, с хрюканьем бегая вокруг меня, норовила ударить или укусить за ногу. С одной стороны, могло показаться, что она хотела принять участие в игре или получить свою порцию ласки, но малейшие попытки с моей стороны сделать это рьяно пресекались ею. Такое проявление ревности и несколько психически неуравновешенное поведение вызвало у меня чувство жалости. Очевидно, оно было вызвано травматическими воспоминаниями о поимке и дальнейшем заключении. Испытывая чувство вины, я продолжала уделять основное внимание Коко не столько потому, что та требовала его, сколько потому, что хотела заставить Пакер перебороть замкнутость. Мне казалось, что, как и при соперничестве за еду, соперничество за внимание сыграет положительную роль.

Однажды ночью – с момента появления Пакер прошло почти две недели – она незаметно подкралась к Коко, игравшей со мной на скамье в их комнате. Пакер ухватила Коко за ногу и попыталась стянуть ее с моих колен. Коко стала сопротивляться. Пакер нервно зашлепала губами и принялась отрывать мою руку от Коко. Я осторожно погладила Пакер. Она вздрогнула, оцепенела и отвернулась от меня. Своим прикосновением ко мне Пакер сделала первую попытку войти в контакт с человеком. Два следующих дня она действовала в таком же духе и всякий раз, когда я держала Коко, на мгновение дотрагивалась до моей руки. Как только она приближалась ко мне, я пыталась наложить мазь на гнойные раны на ее руке, но Пакер удавалось увернуться, и на целый день ее доверие ко мне бывало подорвано.

Наконец настал день, когда Коко достаточно окрепла, чтобы можно было выпустить ее побродить среди деревьев и на полянах вокруг лагеря. Что касается Пакер, ее раны еще не совсем зажили, и я боялась, что она не будет меня слушаться. В первый раз мне пришлось тащить Коко на спине, потому что она робела от открывшихся просторов. Даже когда мы залезли на огромную хагению, увитую подмаренником и прочими лакомствами горилл, она не решилась слезть с меня.

За тридцать, минут первой прогулки на «воле» мы отошли от домика на расстояние около 50 метров. Пакер, следившая за нами из загона, тихо заскулила. Постепенно ее хныканье превратилось в громкие рыдания, а когда мы с Коко отошли еще дальше, она стала истерически кричать. Пришлось вернуться, хотя Коко, казалось, не обращала внимания на крики Пакер. Та перестала выть, увидев, что мы возвращаемся, но стоило нам войти в комнату, как Пакер сделала вид, что нас не замечает и якобы занята едой. Ее поведение могло показаться смешным, она удивительно напоминала избалованного ребенка, но я знала, что она вела себя так от отчаяния, и мне ее было очень жаль.

Я еще несколько раз выходила на прогулку с Коко под аккомпанемент криков Пакер. Коко быстро привыкала к окрестностям лагеря, совершенно непригодным для горилл из-за просторных лугов, кудахтающих кур и моей терпеливой и игривой собачки Синди. Коко в восторге бросалась вдогонку за курами и хватала самых нерасторопных за хвост. Ей нравилось ездить на Синди верхом или гонять ее бесконечными кругами до тех пор, пока обе они не валились с ног.

Однажды утром, когда я собиралась вывести обеих горилл на прогулку, в лагерь неожиданно прибыли служащие охраны парка с копьями и ружьями. Гориллы в это время находились в загоне. Малышки в неописуемом ужасе влетели в комнату, забрались на самую верхнюю полку и просидели там весь день, прижавшись друг к другу. Егеря потребовали, чтобы я передала им горилл для отправки в кёльнский зоопарк. Через час мне удалось отправить их восвояси, убедив, что гориллы еще не выздоровели – в случае с Пакер так оно и было. Только через два дня я смогла выманить горилл из комнаты.

Наконец они поправились настолько, что могли резвиться на свободе под присмотром Синди. Благодаря необыкновенно доброму нраву и игривости Синди завоевала полное доверие Коко и Пакер. Меня это обрадовало, ведь при поимке горилл браконьеры непременно использовали собак. Способность малышек довериться человеку или собаке после всех их мытарств была поистине необычайной. Не исключено, что пленницы так хорошо поладили с Синди, потому что за два года пребывания в лагере она ни разу не видела других собак и разучилась лаять. Неумение лаять и добрейший нрав делали мою собачку непохожей на тех, с которыми гориллам пришлось иметь дело при поимке.

Когда гориллы заигрывались, Синди было трудно совладать с ними. Ее щипали, покусывали, шлепали, ездили на ней верхом, тыкали в ребра, дергали за усы, нюхали, гонялись за ней. Я до сих пор удивляюсь, как ее не разорвали на части во время буйных игр на дворе. Временами у меня возникало сомнение: а знает ли Синди, кто она – горилла или собака? Ответ на этот вопрос, по-видимому, становился для нее ясным, когда Коко и Пакер залезали на деревья, а она бегала внизу и не могла последовать за ними, поскольку Бог наделил ее иным телосложением.

Время, проведенное на воздухе с гориллами и Синди, было самым прекрасным в нашей жизни в лагере в те дни, когда погода позволяла выходить из дома. Пленницам так и не удалось полностью избавиться от тревожного чувства, когда они попадали на просторные луга, окружающие лагерь, но их следовало пересечь, чтобы выйти к поросшим деревьями холмам, где им предоставлялась отличная возможность лазать, играть и лакомиться разнообразной пищей. Десятки таких холмов располагались недалеко от лагеря, но каждый раз по дороге туда и обратно мне приходилось нести Коко на руках, а Пакер либо пыталась залезть мне на закорки, либо цеплялась за ноги. После выздоровления обе гориллы весили в общей сложности килограммов пятьдесят, и переходы через луг с этой беспокойной ношей превратились для меня в адские муки.

Я пыталась заставить Коко идти пешком, но с таким же успехом я могла научить слона летать. Если я ее оставляла позади, она начинала плакать, выдавая жалостную серию приглушенных «уууу», постепенно переходивших в пронзительные вопли, и мне приходилось возвращаться и брать ее на руки. Пакер вела себя более независимо, и я не всегда могла совладать с ней.

С первого же дня «вольной» жизни Пакер устремляла на горы тоскующий взгляд, в котором можно было заметить и некую хитринку. Она как бы намекала, что гориллам не место на открытых лугах, их прибежище – лесные чащи на склонах горы. Этот внутренний конфликт у Пакер однажды получил дополнительный заряд, когда с горы за лагерем донеслись громкие крики группы 5. У меня под рукой не было радиоприемника, чтобы заглушить эти крики.

Без малейшего промедления Пакер побежала на звук, а Коко последовала за ней. Я их догнала, когда они уже готовились отправиться вверх по склону, выбрав для этого, как положено туристам, самую утоптанную тропу, основательно исхоженную слонами. Коко, успевшая каким-то образом очутиться впереди, остановилась при виде первого огромного следа, наполненного водой, и решила было бросить эту затею, как Пакер, увидевшая, что я подкрадываюсь сзади, с силой толкнула Коко, и та очутилась по шею в грязной жиже. Этого оказалось достаточно, чтобы Коко бросилась ко мне, и Пакер пришлось последовать за ней.

Даже не слыша манящих звуков, Пакер продолжала соблазнять Коко отправиться с ней в горы. К счастью, мне ничего не стоило приманить к себе Коко бананами. И я всегда отправлялась на прогулку, набив ими полные карманы.

Однажды, когда мы пошли гулять по новой местности, Пакер внезапно ринулась к большой группе хагений, растущих на опушке леса, ведущего к горе. Коко вырвалась из рук и кинулась вдогонку, что было довольно необычно. Я подумала, что они решили удрать в горы, и быстро вытащила бананы из кармана. Но гориллы остановились под одним из больших деревьев. Они неотрывно глядели вверх, как детишки в канун Рождества смотрят в трубу камина в надежде увидеть Санта-Клауса. Я никогда не видела, чтобы их так заворожило дерево, и никак не могла понять, что приковало их внимание. Вдруг обе гориллы быстро полезли вверх по огромному стволу, оставив меня в еще большем недоумении. Метрах в десяти от земли они остановились, захрюкали друг на друга и вгрызлись зубами в огромный трутовик. Я уже описывала эти похожие на тарелки грибы, растущие на стволах хагении. Они встречаются в лесу довольно редко, и до этого мне никогда не доводилось видеть, чтобы живущие на воле гориллы проявляли к ним интерес. Как Коко и Пакер ни старались, им не под силу было отделить гриб от дерева, и они откусывали маленькие кусочки. Через полчаса гриба не было и в помине. Гориллы нехотя сползли вниз и, возвращаясь ко мне, с вожделением поглядывали на дерево с лакомством. Вряд ли стоит говорить о том, что на следующий день я попросила всех в лагере отправиться в лес на поиски трутовиков.

Еще одним лакомством, вызывающим ссоры между Коко и Пакер, было паразитическое цветущее растение, относящееся к семейству омеловых (Loraniluis luteoaurantiacus). К счастью для горилл, мои люди точно знали, где оно растет в изобилии.

Наблюдая за гориллами, я выяснила, что они часто выковыривают личинок насекомых из трухлявых сердцевин растений, но не подозревала, что они откажутся от такого лакомства, как ежевика, ради червей и личинок, богатого источника белка. Они знали, где надо сдирать кору с живых и мертвых деревьев, чтобы наесться личинок. Иногда, не успев слизать их с одного куска коры, они уже отдирали следующий и мурлыкали от предвкушения удовольствия. Червей при этом они раздирали пополам (довольно отвратительное зрелище) и каждую половину с удовольствием пережевывали. Поскольку Коко и Пакер обожали такую пищу, я включила в их рацион вареные рубленые бифштексы, «гамбургеры», и они поедали их в качестве закуски перед излюбленными растениями и фруктами.

Прогулки на воздухе перемежались с сидением в комнате, где Коко и Пакер получали три раза в день самую разнообразную снедь, включая зелень, а также периодически принимали лекарства.

Гориллы обычно просыпались около семи часов утра. Они беззастенчиво оповещали о своем пробуждении, неистово колотя по покрытой сеткой двери, разделяющей наши комнаты. После обмена утренними объятиями я разливала по мискам молочную смесь. Миски были прикреплены болтами к верхней части манежа. Затем, чтобы выгнать горилл из помещения для мытья пола и полок, а также очистки комнаты от вялых растений и прочих остатков пищи, я разбрасывала на улице бананы или дикую ежевику. В это время мои сотрудники собирали свежую траву для кормежки и гнезд, чтобы гориллы могли вернуться в «свежий лес», правда немного пахнущий дезинфекцией.

В пасмурную или холодную погоду они проводили за едой взаперти около получаса, а потом сооружали себе гнезда. Если же светило солнце, то требовали выпустить их на воздух, где они могли поразмяться, борясь друг с другом, бегая наперегонки или лазая по деревьям.

В двенадцать тридцать я на полчаса приводила их домой на очередной прием лекарств и пищи. Послеобеденные занятия тоже зависели от погоды, но обе проказницы предпочитали проводить остаток дня в неге. В 16.00 старая растительность заменялась на молодые побеги вернонии с сочными листьями, которые они получали также для ночных гнезд. В 17.00 я покидала горилл, примерно час они ужинали. Все это время их довольное мурлыканье и урчание заглушал стук пишущей машинки. В доме каждый вечер царила атмосфера покоя и уюта.

Как только Коко и Пакер завершали свой ужин, мы вчетвером, включая Синди, начинали беситься в погоне друг за другом, кувырканиях и борьбе в миниатюрном лесу их комнаты. Эти минуты вспоминаются как самые прекрасные из проведенных в лагере, потому что Пакер, обычно сдержанная в первой половине дня в присутствии посторонних людей, полностью расковывалась, когда мы оставались вчетвером.

Во время этих непринужденных игр я узнала о поведении горилл многое из того, что ускользнуло при наблюдении за живущими на воле животными, не привыкшими к моему присутствию. Если я щекотала Коко и Пакер, в ответ раздавалось довольное хихиканье, и игры длились гораздо дольше. Сначала я попробовала пощекотать Коко и, заметив, что это ей очень понравилось, переключилась на Пакер. Через несколько недель я перешла от легкой щекотки к настоящему щекотанию, как это обычно делают родители или бабушки со своими детьми и внуками. Позже мне не раз предоставлялась возможность щекотать детенышей на воле, и каждый раз они получали такое же удовольствие, как Коко и Пакер. Но я старалась не злоупотреблять этим, ибо наблюдатель не должен вмешиваться в действия животных на воле.

Почувствовав, что гориллы устали от игр, я отрывала от вернонии верхние ветки с самыми большими листьями и укладывала их поверх мха на верхней полке стеллажа. После того как я укладывала последнюю ветку, малышки знали, что пора спать. Спустя семь недель Коко и Пакер научились делать гнезда и подбирали для них самые пушистые ветки. Таким образом мне удалось приучить горилл к необходимой на воле самостоятельности, ведь я собиралась отпустить их на свободу. В ночной тиши я нередко грустила при мысли, что рано или поздно придется с ними расстаться, и в то же время предвкушала то мгновение, когда они войдут в состав группы 5 и проведут остаток жизни в родных лесах.

Однажды снова заявился нежданный гость – директор, которого Коко, защищаясь, укусила в Рухенгери около семи недель назад. Своим поведением гориллы как нельзя лучше выразили те чувства, что я испытала, увидев пришельца: Коко спряталась, а Пакер подошла к двери, разделяющей наши комнаты, и с треском захлопнула ее, что меня крайне позабавило.

Директор предпринял утомительное восхождение в лагерь, чтобы вновь потребовать горилл для отправки в кёльнский зоопарк. Я продолжала настаивать, что здоровье малышек не позволяет им совершить столь длительное путешествие. Пока я отчаянно добивалась новой отсрочки, из соседней комнаты доносились отзвуки резвых игр. Я про себя обругала проказниц за неподходящее время для игр, хотя, впрочем, обрадовалась, что они затеяли игры, несмотря на присутствие директора. Чем сильнее я ратовала за горилл, тем упорнее он настаивал на необходимости забрать их. Он уверял, что дирекция зоопарка давила на него и требовала передачи горилл в любом состоянии их здоровья. Но директор скрыл, что зоопарк предоставил ему возможность поехать в Кёльн якобы для сопровождения горилл. Дирекция зоопарка и городские власти собирались устроить торжественный прием в его честь. Для человека, никогда не выезжавшего за пределы своей страны, такая перспектива была весьма соблазнительной.

После долгих пререканий на повышенных тонах директор заявил, что, если я немедленно не сдам Коко и Пакер, он пошлет Муньярукико и других браконьеров в лес за новыми гориллами. Этим он пресек мои возражения. В тот же день я отправила в кёльнский зоопарк телеграмму, извещая дирекцию, что они могут забрать горилл после того, как я сочту, что они выдержат длительное путешествие.

Отправка телеграммы ради предотвращения новых убийств оказалась одним из самых больших компромиссов, на который мне пришлось пойти за долгие годы работы с гориллами. В то время почти не существовало правил, распространяемых на вывоз или ввоз видов, находящихся под угрозой уничтожения. Намерения директора парка отловить еще двух детенышей не оставили мне иной возможности, как отдать Коко и Пакер. Когда директор удалился, я пошла к малышкам, где меня ждал восторженный прием. Прижав их к себе, я чувствовала себя предательницей.

Коко и Пакер по-прежнему проводили дни в кормежке и играх. По своей резвости они напоминали двух девчонок-сорванцов в летнем лагере, где время, как правило, тянется бесконечно. Я же не испытывала обычного удовольствия, видя, как они превращаются в нормальных жизнерадостных горилл. Мысль, что кончается их срок прогулок по лесу и что их ждет унылое будущее, постоянно угнетала меня, особенно от бессилия изменить ход событий. Я написала в Кёльн письмо с просьбой разрешить мне вернуть горилл на волю в составе «опекунской группы», но в ответ получила категорическое «нет».

Через несколько недель после визита директора в лагерь заявились служащие охраны и стали с угрозами требовать выдачи горилл, размахивая ржавыми ружьями. К тому времени Коко и Пакер привыкли к моим сотрудникам, но сохранили страх и неприязнь к незнакомым африканцам. Гориллы бросились в атаку на охранников, яростно крича и сотрясая ударами сетчатую изгородь. Увидев реакцию своих любимиц, я разрешила егерям забрать горилл, но при этом не рассчитывать на мою помощь. Ничто, даже возможная взбучка директора, не могло заставить охранников войти в загон к разбушевавшимся животным. Через несколько минут они удалились восвояси. Позднее я узнала: они сказали директору, что гориллы еще не готовы к путешествию.

А спустя несколько дней директор явился в лагерь в сопровождении служащих охраны. Они приволокли с собой небольшой ящик, похожий на гроб, в котором пленницам предстояло лететь самолетом из столицы Руанды Кигали в брюссельский международный аэропорт, а оттуда в Кёльн. Единственным отверстием в ящике была небольшая дверца. О вентиляции никто не подумал. Более того, директор нагло потребовал, чтобы я заплатила за ящик. В конце концов он ушел, получив сумму, эквивалентную двадцати долларам. А я испытала лишь слабое утешение от того, что удалось вырвать еще несколько недель до ужасного путешествия, сославшись на то, что ящик следует полностью переделать.

В это время в лагерь прибыл Роберт Кэмпбелл, фотограф журнала «Нэшнл джиогрэфик», чтобы отснять материал о жизни горилл на воле, а также о Коко и Пакер. С помощью Боба мы переделали ящик, расширив его и просверлив множество крупных отверстий сбоку и сверху. Затем мы поставили ящик в комнату горилл, чтобы они привыкли к нему. В нем они стали получать специально приготовленную для них пищу и молочную смесь. Через несколько дней гориллы придумали игру с погоней друг за другом вокруг ящика. Коко проявляла в этой игре большую сообразительность, чем Пакер. Она обнаружила, что резкий разворот всегда заставал Пакер врасплох и завершался забавным столкновением лбами. Коко также нравилось незаметно прятаться в ящик во время погони, а Пакер пробегала еще несколько кругов, пока до нее доходило, что Коко скрылась в ящике. Как им ни нравилась эта новая игрушка гигантских размеров, мне ящик постоянно напоминал о неизбежной разлуке и о тех муках, которые предстоит испытать моим любимицам.

Когда настал день злополучного расставания, Боб Кэмпбелл согласился сопровождать горилл до крошечного аэропорта в Рухенгери, откуда им предстояло лететь до Кигали, а затем навсегда покинуть Африку. Все приготовления к отправке были закончены. Я написала несколько страниц инструкций по обращению с животными по пути из Рухенгери в Кёльн. К стенкам ящика были прикреплены котелки с молочной смесью и пучки свежей лесной зелени – последней в их жизни. Я также вложила в ящик два больших гриба-трутовика. В тот момент, когда ничего не подозревающие малышки влетели в ящик и кинулись на грибы, мы закрыли дверь и задвинули засов. Пройдет еще несколько секунд, и носильщики понесут ящик вниз. Будучи не в силах вынести горе, я выбежала из домика, пересекла луг, где мы так часто гуляли, и убежала в лес. Даже теперь, по прошествии более чем десяти лет, у меня нет слов, чтобы описать ту боль, которую я испытывала от потери.

На протяжении нескольких лет сотрудники кёльнского зоопарка регулярно оповещали меня о состоянии здоровья Коко и Пакер и присылали их фотографии. Гориллам явно было несладко в клетках. Работая над этой книгой, я узнала, что в 1978 году с интервалом в один месяц Коко и Пакер скончались в неволе.

Глава шестая

Четвероногие гости Карисоке

Первый год работы в Карисоке был таким же плодотворным, как и первые шесть месяцев в Кабаре, благодаря тому, что мне без каких-либо помех удавалось проводить все время в наблюдениях за гориллами. День за днем я искала следы горилл и наблюдала – обычно в бинокль – за этими робкими, еще не привыкшими ко мне животными. По вечерам я сидела в палатке на раскладушке и печатала на машинке, установленной на ящике. Вокруг на высоко натянутой веревке в теплом токе воздуха от мирно шипящей керосиновой лампы, но на достаточно безопасном расстоянии от нее была развешена промокшая одежда.

Лампа была моим добрым гением, особенно когда приходилось выходить из палатки на пронизывающий до костей холод среди беспросветно черной ночи. Временами становилось жутко от мысли, что, не считая редких костров браконьеров, это, пожалуй, единственный свет во всей Вирунге. Когда я думала о безбрежных просторах необитаемой горной местности с обилием всяческой живности, мне казалось, что в мире найдется мало людей, которым повезло так, как мне.

Переносить одиночество трудно. Ночной рев слонов и буйволов, приходящих на водопой в Кэмп-Крик, в сочетании с похожими на скрип несмазанной двери криками древесных даманов – неотъемлемая часть окружающей меня тишины. Это были волшебные минуты.

Метрах в ста восьмидесяти от меня располагалась палатка трех руандийцев, которые доставляли воду и собирали хворост, а впоследствии научились читать следы горилл. После естественной смерти Люси и Дэзи, привезенных из Кабары, руандийцы подарили мне петуха Вальтера и курицу Вильму, и они прожили в палатке несколько месяцев. Вальтер был незаурядным петухом. Утром, когда я отправлялась на работу, он следовал за мной по пятам несколько сотен метров, словно собака. После обеда он выбегал мне навстречу с радостным клохтаньем. По вечерам он занимал место на каретке пишущей машинки и застывал, не шелохнувшись, при ее перемещении взад и вперед.

Не прошло и полутора лет, как палатка начала трещать по всем швам. Мои европейские друзья из руандийских городов Рухенгери и Гисеньи решили построить для меня небольшой однокомнатный домик с окнами и камином. Сначала сама мысль о домике пришлась мне не по вкусу, поскольку это предполагало постоянное жительство в то время, когда я еще не совсем оправилась от бегства из Кабары. Несмотря на мою неуверенность в ходе развития событий, первый домик в Карисоке все-таки был возведен общими усилиями за какие-то три недели. Носильщики непрерывной цепочкой таскали из низлежащих деревень прямые, как линейки, стволы молодых эвкалиптов для крыши. Из Рухенгери были доставлены листы жести (мбати) для наружной обшивки, а сплетенные вручную руандийские циновки из соломы использовались для обивки стен, потолка и пола. Из речки Кэмп-Крик глубиной около метра, протекавшей по лугу, натаскали камней, щебня и песку, чтобы сложить крайне необходимый камин. Вместе с нанятыми в первый же день работниками мы часами скоблили и полировали доски для столов и книжных полок. Затем нашили занавесок из местной яркой ткани – последние штрихи отделки моего первого дома с тех пор, как я уехала из Америки. Со временем в лагере было построено еще восемь домиков, каждый последующий был лучше предыдущего. Но ни один из них не был мне так дорог, как этот первый, самый простой.

С появлением нормального жилища я почувствовала себя гораздо увереннее. Наконец я смогла завести собачку и достала юную сучку – помесь непонятно кого с боксером. Я назвала ее Синди (Золушка) за привычку лежать, уткнувшись носом в золу камина. Она гармонично вписалась в повседневную жизнь лагеря. (Через два года она станет закадычным другом сироток Коко и Пакер.) Синди быстро стала общей любимицей. Она оставалась в центре внимания всего персонала лагеря, хотя я каждый день отправлялась на встречу с гориллами. Синди могла часами играть с Вальтером, петухом, считавшим себя, очевидно, собакой, парой воронов-шельмецов, Чарльзом и Ивонной, и даже со слонами и буйволами, появляющимися на берегах Кэмп-Крика после захода солнца. По ночам, когда ярко светила луна, стоило донестись реву слонов на водопое, как в Синди просыпался чертенок. Если я ее выпускала из домика, она стремглав неслась к ближайшему стаду слонов из пятнадцати – двадцати животных и резвилась меж их столбообразных ног. Никогда не забуду зрелища, как крошечный щенок лаял на слонов и покусывал их за ноги, словно назойливая муха, умудряясь при этом не быть растоптанным в лепешку.

Однажды вечером, когда Синди исполнилось девять месяцев, я вернулась в лагерь, но меня встретил только клохчущий Вальтер. В опустевшем лагере не было ни Синди, ни моих сотрудников. Прошло несколько часов, и мужчины явились с печальной новостью, что Синди похищена то ли скотоводами, то ли браконьерами недалеко от лагеря. Мы пошли по ее следам, отпечатавшимся в грязи вдоль слоновой тропы, пока они не перемешались со следами шести – десяти босоногих людей, а потом исчезли совсем. Не нужно было быть искусным следопытом, чтобы догадаться, что щенка подобрали и унесли.

Хотя я не была уверена, кто похитил Синди, скотоводы или браконьеры, однако решила, что лучшей карой будет угон скотины, незаконно пасшейся на лугах по соседству с лагерем, чтобы держать ее в качестве залога, пока не будет возвращена Синди. Не без труда нам удалось отделить от стада нескольких лонгхорнов, разводимых батутси, и увести их в лагерь, где соорудили загон вокруг мощных стволов пяти хагений. Пока мужчины рубили кусты для изгороди, я, вспомнив свой опыт работы в больнице, принялась вязать сеть, используя бечевку, которую удалось найти в лагере. К полуночи неказистое сооружение было готово, и, решив, что оно достаточно крепкое, мы загнали в него семь коров и одного быка – все, что осталось от отловленного нами стада. Затолкнув упиравшихся животных в хлипкий загон, мы заколотили вход листами жести, раздули костер вокруг загона и приготовились к ночному бдению в ожидании владельцев скота.

Под усыпанным яркими звездами небом эта сцена напоминала отрывок из голливудского вестерна. Мычание скота, сбившегося в кучу в освещенном кострами загоне, перемежалось с фырканьем и пыхтеньем проходящих мимо нас к Кэмп-Крику буйволов и слонов. Ночную тишину также нарушали крики моих сотрудников, рассредоточившихся по лесу и громко выкрикивавших на киньяруанда, что за каждый день отсутствия Синди я убью по корове. Иногда мне удавалось задремать, и во сне я ловила слонов с помощью лассо, сидя верхом на буйволах, или пыталась удержать их в загоне, сплетенном из бечевы. Когда забрезжило солнце, из леса вышел Мутарутква, чей скот я угнала, и крикнул, что располагает сведениями о Синди. Оказывается, Мутарутква провел ночь в поисках виновников и выяснил, что браконьеры под предводительством Муньярукико унесли Синди в икибугу на верхние склоны горы Карисимби.

Для проведения операции по спасению Синди я «вооружила» моих людей и Мутаруткву шутихами и страшными масками. Как завзятые морские пехотинцы, они обложили со всех сторон икибугу, метнули в костер шутихи и в возникшей суматохе отловили Синди, а браконьеры тем временем разбежались кто куда. Спасатели рассказывали, что Синди никак нельзя было назвать несчастной пленницей. Когда они пришли на стоянку браконьеров, Синди беззаботно лежала среди собак Муньярукико и грызла кости убитых браконьерами буйволов. По возвращении Синди в лагерь я вернула скотину Мутаруткве, радуясь, что он не догадался, как я взяла его на пушку.

Девять месяцев спустя браконьеры снова похитили Синди, и опять в этом был замешан Муньярукико. На сей раз они увели ее в деревню у границы парка под горой Карисимби и привязали рядом с охотничьими собаками. Рутшема, величавый отец Мутарутквы, вызволил Синди и вернул ее мне, сокрушаясь по поводу воровских замашек браконьеров из племени батва. За эти годы я прониклась большим уважением к этой семье батутси за ее помощь. Мутарутква со временем стал работать у меня и возглавлял патрули по борьбе с браконьерами на всей территории Национального парка Вирунга.

Через год после появления Синди и вскоре после отправки Коко и Пакер в кёльнский зоопарк я приобрела еще одного питомца. Как-то на бензозаправочной станции в городке Гисеньи на берегу озера Киву к двери моего автомобиля подкрался человек с воровато бегающими глазами и небольшой корзиной в руках. Он предложил мне содержимое корзины за тридцать долларов. Я сделала вид, что меня его предложение не интересует, но, заглянув в корзину, увидела скорчившуюся на дне едва живую маленькую голубую мартышку (Cercopithecus mitis stuhlmanni) в возрасте около двух лет. Я немедленно вырвала корзину из его рук, завела машину и пригрозила браконьеру тюрьмой, если он еще будет ловить животных в парке. Мужчина убежал, а я уставилась в огромные карие глаза, робко взирающие на меня. Так зародилась наша любовь, которой было суждено продлиться целых одиннадцать лет.

Чего мне не хватало, так это обезьянки – условия жизни в лагере были совершенно непригодны для нее. В нижнем бамбуковом поясе области Вирунга – не более 2500 метров над уровнем моря – встречаются как золотистые (Cercopithecus mitis kandti), так и голубые мартышки, но выше они отсутствуют.

Маленькая пленница – я назвала ее Кимой, что на местном языке означает «обезьяна», – прибыла со мной в лагерь на следующий день, и с тех пор жизнь в нем полностью преобразилась: засвидетельствовать это может каждый, кому приходилось бывать или работать в Карисоке.