Текст книги "Ачи и другие рассказы"

Автор книги: Давид Барлен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 8 страниц)

Давид В. Барлен
АЧИ
Сборник фантастических произведений

П. Маричев. Ибн-Али-Бей. Страница пережитого

Со страницы иллюстрированного журнала взглянуло на меня знакомое лицо.

Темные, проницательные, немного грустные глаза…

Высокий лоб…

Сосредоточенное, серьезное выражение…

Нос, губы, ухо, подбородок пронизаны булавками…

«Ибн Али Бей, молодой русский, недавно приехавший в Берлин, из Азии, в течение ряда лет, практически изучивший факиризм и йогу», гласит текст под удивительным портретом…

Сомнений нет – это он… Неужели. Неужели нам суждено встретиться в третий раз?..

* * *

Помню – это было летом 191… года.

Наш теплоход, шедший из Марселя в Шанхай, в Индийском море неожиданно повернул на север и направился в, Рангун за грузом риса.

Немногочисленные пассажиры не скрывали своего неудовольствия по поводу такого удлинения маршрута.

«Не унывайте», утешал нас капитан: «в Рангуне вы увидите много интересного».

Действительно, обещание капитана вполне оправдалось.

Незадолго до входа в порт он созвал нас на верхнюю палубу.

«Видите вдали блестящую точку: это знаменитая золотая пагода Шуэ-Дагон, величайшая святыня буддийской Индии… В Рангуне стоит побывать только для того, чтобы осмотреть эту пагоду…».

По мере приближения к порту, контуры золотой пагоды вырисовывались все яснее и рельефнее.

Огромный золотой конус, вершиной кверху, высоко поднимался над окружающей его зеленью.

«Величайшая святыня буддизма… Ежегодно – тысячи паломников… Вся покрыта чистым золотом… На самой вышке – масса вделанных драгоценных камней… Побываете – не пожалеете» – давал краткие объяснения капитан.

На следующий день мы получили разрешение сойти на берег и решили первым долгом осмотреть замечательною пагоду. Сели в миниатюрные экипажики (пагода находится за городом) и поехали.

Стояла тропическая жара. Солнце жгло немилосердно…

Мы с восхищением осматривались крутом, любуясь живописными картинами, встававшими перед нами.

В городе, как и во всех, впрочем, восточных городах, смешение древней и новой культуры: шикарные лимузины рядом с голыми рикшами: кинематографы – и заклинатели змей; рентгеновские кабинеты – и уличные знахари…

Вокруг города чудная тропическая растительность, сады парки…

Вот мы и у пагоды…

К нам подходит смуглый бирманец-проводник…

«Two rupies, sig…». За пару рупий он покажет нам все уголки пагоды, даст все нужные объяснения…

Мы подходим к высокой лестнице.

Необходимо разуться – в святом месте можно ходить только босиком…

С трудом, перепрыгивая с ноги на ногу, мы поднимаемся по раскаленным плитам каменной лестницы.

На площадках, по сторонам расположились торговцы благоухающими травами, жертвенными свечами, статуэтками Будды… Настоящий базар…

С грустью вспоминаю аналогичную картину из Евангелия…

Но вот – мы в святилище… Сотни, тысячи статуй Будды во всех положениях, всех размеров, форм и цветов…

Вот – Будда сосредоточенный, Будда радостный. Будда скорбный, Будда в лежачем положении, опять Будда сосредоточенный…

Сосредоточенье, самопогружение, самосозерцание – играет большую роль у восточных народов…

Перед статуями с глубоким благоговением преклоняются молящееся.

Вокруг – блеск самоцветных камней, кружев разных украшений…

– «Russian jogi», – указывает нам проводник на одинокую фигуру, неподвижно сидящую перед статуей Будды.

– «Russian jogi»– указывает нам проводник на одинокую фигуру…

Русский йог! Мы все заинтересовались и закидали нашего проводника вопросами.

«Неизвестно, откуда он пришел… Его проводник, тибетский лама, не отвечает ни на один вопрос… Сам он неподвижно сидит уже неделю и просидит ещё столько же, погруженный в медитацию… Так поступают только раджа йоги…»

Мы подошли ближе к загадочной фигуре… Бледное, изнеможённое лицо «не от мира сего». Глаза закрыты – но чувствуется, что не спят. Руки с переплетенными пальцами сложены на коленях. На левой – неподвижная нить четок…

К нам приблизился сидевший неподалеку монах и сказал пару слов нашему гиду.

«Это лама, его проводник… Он охраняет его покой и просит не мешать ему в медитации».

«Узнайте хотя бы имя русского», обратился я к бирманцу… Тот поговорил с ламой и кратко ответил:

«У него нет имени…»

Разочарованные, мы медленно удалились… Тяжелое впечатление произвел на нас этот русский, медитирующий перед статуей Будды… Чем-то мистическим веяло от этого человека без имени…

Но судьбе, было угодно, чтобы я впоследствии узнал его… Это был Ибн-Али-Бей.

* * *

Полтора года прошло со дня нашего пребывания в Рангуне. В сутолоке и тревоге деловой шанхайской жизни начали забываться путевые впечатления – и померк странный образ загадочного «russian jogi».

Я узнал, что за толстыми стенами мрачных буддийских монастырей находится в настоящее время не мало русских, ушедших навсегда в уединение… Никакого общения с внешним миром – лишь вывешенные на дверях полинявшие фотографии говорят о тех европейцах, которые вступили навек в эти молчаливые покои…

Очевидно, одним из таких был и русский, встреченный нами в Рангуне… На мгновение, по-видимому, скрестились наши пути – и разошлись снова в вечность…

* * *

Я сидел со знакомыми в ложе одного из многочисленных шанхайских варьете. Огромный зал, сверкавший огнями, был до нельзя переполнен шикарной публикой.

Сегодня, среди блестящих номеров разнообразной программы – совершенно особенный «гвоздь».

«Суами-Ра, подлинный индусский заклинатель змей и факир».

Публика, склонная здесь, как и повсюду, ко всему таинственному и экзотическому, с нетерпением ожидает выхода Суами…

Поверхностно и вяло смотрятся прочие номера… Вот заканчивается первое отделение… Вот публика расходится – и сходится опять на места… Вот начинается второе отделение… Вот на эстраду выходит Суами-Ра…

Высокий смуглый индус в национальном костюме… С ним рядом – молоденькая индуска.

Суами обнажает верхнюю часть тела до пояса… Помощница подает ему с небольшого столика булавки, крюки, цепи…

Факир вонзает десятки булавок и крюков себе в руки, грудь, лицо. На крюки он подвешивает цепи; к последним привязывает гири… В таком виде он сходит в зал и просит внимательного осмотра.

Дамы ахают… Кто-то падает в обморок… Некоторые зрители покидают зал…

Суами снова на эстраде… Снимаются гири, с лязгом падают цепи… Вот он спокойно извлекает из своего тела булавки и крюки – и снова возвращается к зрителям.

На теле – ни капли крови… Лишь небольшие темноватые пятнышки и ссадинки указывают на только что пронзённые места.

Бешенные аплодисменты потрясают зал… Аплодисменты, которым, кажется, конца не будет…

Теперь факир переходит к следующему номеру. Босыми ногами ступает он по битому стеклу, прыгает с высокого стола на утыканную гвоздями доску.

Публика напряжено смотрит – и снова, по окончании, гром аплодисментов вознаграждает факира.

Наконец, последний номер… Суами гипнотизирует спою помощницу… Он проделывает над нею удивительные эксперименты, то придавая её телу воскоподобную мягкость или железную твердость, то приводя ее в состояние физической анестезии… Вот он разбудил ее – и предлагает любому из зрителей, желающему подвергнуться гипнозу, подняться на эстраду…

В публике смущённое молчание… Факир со сдержанной улыбкой повторяет свою просьбу…

Несколько человек медленно поднимаются и нерешительно направляются к эстраде.

Индус любезно встречает их, усаживает на стулья… Через минуту все они спят… Они не чувствуют пожатий и уколов, они пьют воображаемое вино из пустого стакана, они улыбаются, смеются и плачут по приказанию гипнотизера… Вот они разбужены и смущенно возвращаются в зал.

Публика неистовствует… Факир с самодовольной улыбкой спрашивает, нет ли в публике еще желающих.

«Да, я!», – раздастся спокойный голос из задних рядов… Вслед затем неизвестный молодой человек быстро поднимается на эстраду…

Суами пожимает ему руку, усаживает его, делает ему подготовительные внушения, усыпляет… Но, юноша, очевидно, не поддается чарам факира…

Проходит минута… вторая… третья… Гробовое молчание царит в зале… Слышно только тяжелое дыхание утомленного гипнотизера.

Вот проползла еще минута… еще одна… Факир сидит против неподатливого юноши, сжимая его руки своими и делая ему внушения… Вот глаза последнего медленно закрываются… вот они сомкнулись совсем…

«Спите», – приказывает Суами, – но в тот же миг глаза молодого человека снова открываются…

«Нет, я не сплю», – спокойно заявляет он…

Деланная улыбка покривляет лицо знаменитого Суами… «Закройте глаза», – командует он повелительно.

Незнакомец исполняет приказание… Факир начинает медленно и равномерно поглаживать ему руки…

Публика, чувствуя, что на эстраде происходит нечто необычайное, затаила дыхание и ждет… Коса, очевидно, нашла на камень…

Перед нашими глазами, в обманчивом образе двух спокойно сидящих фигур, незримо боролись две железные воли…

Мало-помалу движения Суами становятся все медленнее и спокойнее… По-видимому, юноша начал подаваться его магическому влиянию.

По что это? Факир утомительно прислоняется к стенке стула. Вот голова его медленно опускается на грудь… руки бессильно свисают по сторонам… Гипнотизируя, он уснул сам!..

Молодой человек, встает… «Великий факир и заклинатель змей, Суали-Ра», говорит он: «Спи! Спи спокойно! Через пять минут, ты проснешься и ничего не будешь помнить о происшедшем…». Затем он спокойно сходит с эстрады…

Невозможно описать поднявшего шума, аплодисментов, криков, оваций… Цветы, деньги засыпают эстраду… десятки рук подхватили юношу… Энтузиазм толпы, забывшей спящего факира, грозил разорвать его…

Наконец, он вырвался из рук бесновавшихся зрителей и медленно направился к своему месту… Что-то знакомое мелькнуло в чертах его лица… Да… да… Где-то я видел его… Но где… когда?..

Внезапно воспоминание молнией озарило меня… И сорвался с места и, расталкивая локтями возбужденную толпу, бросился к юноше…

«Вы русский… Я видел вас в погоде… в Рангуне… (Вы человек без имени… Мне бы хотелось поговорить с вами…»

«То жестокое время миновало», отвечал он с улыбкой: «теперь у меня не только мое законное имя, но и псевдоним… Ибн-Али-Бей – честь имею представиться… Завтра я читаю в Теософском Обществе лекцию о перевоплощении. Приходите – потолкуем… Теперь я очень утомлен и отправляюсь домой…»

Конечно, на другой день я был в переполненном зале Теософского Общества. «Перевоплощение, как научная гипотеза и как сверхчувственный факт», гласила тема лекции…

Ибн Али Бей спокойно и уверенно манипулировал естественно-научными данными и философскими положениями… Ни на мгновение не отрывался он от твердой почвы реальной действительности… Временами казалось, что перед вами стоит убежденный материалист… Однако, к концу лекции «перевоплощение, как сверхчувственный факт» было доказано и решительно принято всеми слушателями…

С трудом удалось мне дробиться к лектору сквозь и окружающую его толпу, засыпающую его вопросами… Он ласково протянул мне руку, прося немного повременить…

* * *

Понемногу мы сблизились и подружились… Али-Бей не рассказывал никогда о своей прошлой жизни, о своих учителях, – факирах и ламах, но с удовольствием излагал свои взгляды на многие вопросы и проблемы жизни…

«Ничего не может быть хуже и вреднее профессионального факиризма», – говаривал он мне: – «факиры нередко совершенно невежественные люди, порою – подонки общества… Они лишь возбуждают в массах нездоровое любопытство и отчасти способствуют росту суеверий…»

– «Конечно, и мне приходится экспериментировать по лекциям», – отвечал он на мои возражения: «но мои эксперименты носят характер наглядных иллюстраций к сказанному, а не зрелища, как самоцели… Так, преподаватель химии спускается, по временам, со своими учениками в лабораторию, чтобы продемонстрировать все то, о чем он говорил им на уроках…»

Наше доброе знакомство с Ибн-Али-Беем продолжалось несколько месяцев… Вскоре пути наши снова разошлись – он уехал куда-то на север, я направился икать счастья в Югославию…

* * *

Но вот, со страницы иллюстрированного журнала выглянуло на меня его знакомое лицо… Ибн-Али– Бей в Берлине… Будет читать лекции… Очевидно – мне суждено встретиться с ним в третий раз…

Ибо, понятно, что я буду среди слушателей первого ряда в его аудитории…

Примечание редакции. Поставленный в известность о содержании печатаемой о нем статьи, Ибн Али Бей, проживающий в настоящее время в Берлине, обратился в редакцию со следующей запиской:

«Не отрицая, по существу, описанных моим молодым другом фактов, я хотел бы, однако, подчеркнуть, что большую роль в моей легкой „гипнотической“ победе над Суами-Ра сыграло, несомненно, то обстоятельство, что знаменитый факир и гипнотизер был уже чрезвычайно утомлён предыдущими трудными экспериментами.

Ибн-Али-Бей».

АЧИ

Мы молча сидели на песчаном берегу Ганга и задумчиво следили за мутными волнами священной реки. Светало – и все бледнее становились мерцавшие издалека огни спящего Бенареса. Берег вокруг нас и черневшие вдали купальни постепенно усеивались темными силуэтами: то верующие индусы спешили запастись местами поближе к воде, чтобы при первых лучах восходящего солнца погрузиться в прохладные струи, утоляющие грехи, болезни и страданья.

Последнюю ночь проводил я со своим спутником, философом – санниази[1]1
  Санниази – нищенствующий монах-аскет.


[Закрыть] в совместной медитации. Пути наши, волею судеб скрестившиеся в болотистом Непале, вновь расходились у ворот священного города. За время совместных скитаний, проделав вдвоем не мало миль по северной Индии, пережив много лишений и опасностей, мы подружились и породнились друг с другом. И вот – каждый из нас по-своему, но тяжело и печально, переживал канун расставанья…

– Я достиг теперь конечной цели моих странствий, – говорил мне Инарада. – Здесь, у священной реки, проведу я остаток своих дней в молитве и созерцании. Эти воды, снова сворачивающие здесь к северу, к своим истокам, напоминают человеку об Истоке его существованья и жизни. Тут расстанусь я со своей бренной оболочкой, прах которой будет предан священным волнам…

Кроткая улыбка озарила лицо старого индуса. Подобного счастья – умереть в святом городе – удостаивается в Индии далеко не всякий верующий.

– Пусть будет так, дорогой друг, – медленно проговорил я. – С тяжелым сердцем расстаюсь я с тобою, – но Карма[2]2
  Карма – судьба.


[Закрыть] влечет меня далее… Спасибо тебе за все, что ты сделал для меня; спасибо и за знания, которые ты дал мне… Прими от меня на память это кольцо – единственное, что может оставить тебе твой преданный ученик…

– Не надо благодарности, – тихо ответил Инарада, – все в мире идет по своему предначертанному пути… Если нити наших жизней переплелись теперь, то значит, что они и раньше были где-то связаны… Возьми от меня, в обмен за кольцо, этот зуб Ачи, с которым я не расставался в течение всей своей жизни… Она была мудрейшей из змей – и на прощанье я расскажу тебе её историю…

С этими словами он вынул из кармана и протянул мне небольшую косточку, в которой нетрудно было узнать ядовитый зуб крупной кобры, и после минутного молчанья начал свое повествованье…

* * *

Это было давно, очень давно, когда я еще не постиг всей призрачности обманчивой Майи[3]3
  Майя – воспринимаемая нашими чувствами картина мира, не соответствующая истинному миру.


[Закрыть] и не отказался от её ядовитых соблазнов, уйдя от мира и предавшись философии. Я был тогда молодым юношей, с гибким телом и упругими мускулами, с горящим взором и избытком жизненных сил. В качестве преданного челы[4]4
  Чела – ученик.


[Закрыть] следовал я за великим Урвази, проникаясь от него мудростью Йоги и практикуясь в заклинании змей. Вдоль и поперек исходили мы всю Индию, от Арабского и до Бенгальского моря, от Адамовой горы на знойном Цейлоне и до северного Пенджаба, обрамленного темными хребтами оснеженных Гималаев. Всюду встречал великий Урвази почтительный прием – и никогда не было у нас недостатка в чем-либо. В европейских кварталах больших городов он давал представления, как факир, и относил все собранные деньги в кассу храма, жрецом которого он состоял. Я носил за ним наши чашки и рис, а также большую плетенную корзину со змеями, уход за которыми входил в мои обязанности.

Помню, с каким ужасом открывал я первое время корзину, в которой находилось несколько кобр и гремучих змей. Ведь они тогда не были скованны властным взором и ритмической музыкой Урвази, и я мог ежеминутно погибнуть от их ядовитых укусов.

– Напрасно ты так боишься, Инарада, – говорил мне Урвази, – змеи никогда не тронут расположенного к ним человека. Они ощущают любовь так же, как чуют и ненависть – и отплачивают людям теми же чувствами. Чутье их в этом отношении необычайно и никогда не обманывает их.

И он любовно вынимал своих питомиц из корзины, нежно гладил их по блестящей чешуе, клал их на колени и на грудь. Они сонно сворачивались калачиком или, томно потягиваясь, ласкались к своему господину, облизывая его лицо и руки.

Впоследствии я привык к змеям и полюбил их, как и мой учитель. Сколько красоты и грации находил я потом в этих извивающихся телах, в стрельчатой переливчатой чешуе и острых пронзительных глазах! Сколько мудрости и кротости было в их поведении, и сколько внимания и ласки уделяли мне эти необыкновенные, чудесные создания!.. По малейшему шороху, по мимолетному взору угадывали они мои мельчайшие желания и старались жить самостоятельно и разумно, не затрудняя меня уходом за ними.

Среди всех змей была у нас общая любимица. – Ачи, огромная кобра, необычайно умная и подвижная. Когда я вынимал ее из корзины, и она обвивалась вокруг моих рук и плеч, кладя свою голову мне на грудь и внимательно смотря на меня своими зеленоватыми лучистыми глазами, мне казалось, что она читает мои мысли – и, проводя так долгие вечера в её объятьях, я мысленно разговаривал с ней целыми часами. Когда же, на представлениях, среди всех прочих змей показывалась наша любимица, грациозно и величественно покачиваясь в такт монотонным звукам флейты, в среде очарованных зрителей проносился вздох восхищения – и даже европейские дамы, ненавидящие и боящиеся змей, не скрывали своего восторга и любовались её плавными ритмическими движениями.

Так бродили мы с места на место, заходя в большие города и мелкие селения. Время шло – быстро и незаметно проносились месяцы и годы… Я старательно работал под руководством Урвази и быстро подвигался вперед. Уже начал я пронизывать своим духовным взором блестящее покрывало соблазнительной Майи, уже открывались мне понемногу глубокие тайны высших миров. Дух мой достиг полного владычества над телом, и искусство факиров было изучено мною в совершенстве… Проходя как-то по Бенгалии, мы решили посетить Калькутту, поклониться грозной супруге могучего Шивы[5]5
  Кали – супруга Шивы, является покровительницей гор. Калькутты (Кали-кутта).


[Закрыть].

Мы сидели за городом у ограды храма, отдыхая от долгого пути. Нас окружала небольшая группа любопытных, внимательно слушая наши рассказы и разъясняя нам наш дальнейший маршрут. Вдруг мы услышали неподалёку веселый смех и громкий говор, и шумная компания европейцев подошла к храму. Все они были вооружены биноклями и аппаратами, и внимательно осматривали и фотографировали интересные места. Неподалеку медленно подвигалась пара пустых экипажей, в которых они, по-видимому, прикатили из города.

– Факиры! – воскликнула вдруг, всплеснув руками, одна дама, указывая на нас – и вся компания немедленно подошла к нам. – Смотрите, у них в корзине змеи, – сказал кто-то.

– Факиры… Змеи… Змеи… – послышались голоса со всех сторон.

Урвази продолжал сидеть неподвижно. Окружавшие нас индусы с любопытством переводили взоры с него на прибывших и обратно. Наконец, один из последних подошел поближе и спросил, обращаясь к Урвази, факир ли он и согласен ли он дать представление.

– Факир. Согласен – отвечал тот, по обыкновению. Радостные восклицания и аплодисменты среди европейцев были ответом на эти слова.

– Но не сейчас, – продолжал европеец, – теперь у нас нет времени – да, к тому же, здесь только небольшая часть моих гостей. Не согласитесь ли вы придти ко мне вечером, чтобы в присутствии всех приглашенных показать свое искусство?

– Согласен. Приду. – ответил Урвази, принимая протянутую ему визитную карточку.

* * *

Недоброе предчувствовал Урвази, собираясь на это злополучное представление… Недоброе чуяли и змеи, беспокойно ворочавшиеся в корзине… И мне было как-то тяжело – но мои просьбы и уговоры не ходить в город оставались безрезультатными.

– Все мы подчинены железным законам Кармы, – сурово говорил Урвази, – и ни единый волос наш не упадет без повеления владык её. Не нам с тобой, Инарада, противоречить или противодействовать им…. Не так ли, Ачи, милая? – спрашивал он, вынув из корзины и поглаживая ее… – Ты снова покажешься сегодня, родная, во всей своей ослепительной красе и очаруешь собою зрителей… А в случае чего – ты не дашь в обиду своего старого друга, не правда ли?

И Ачи, казалось, понимая, преданно смотрела на него своими бездонными загадочными глазами…

* * *

Ровно в восемь часов подходили мы к указанному дому. Портье был уже предупрежден и немедленно по предъявлении карточки повел нас наверх, откуда раздавалось пение, веселый смех и громкий говор. Общество, по-видимому, было большое и сильно навеселе.

Нас ввели в огромную комнату, богато убранную. Блеск многочисленных огней, сверканье серебряных вещей и хрустальной посуды в первое мгновенье ослепили нас.

За столами, уставленными всевозможными яствами и горами бутылок, сидели веселые гости, нарядные дамы и шикарные мужчины. Празднество было в полном разгаре. Звон бокалов и хлопанье пробок примешивались к общему шуму. Внезапно, как по мановению волшебного жезла, все стихло.

– Факиры!

– Факиры пришли!

Все обернулись в нашу сторону. Все глаза внимательно и вопросительно впились в нас. Прислуживавшие индусы почтительно расступились, давая нам дорогу.

– Мир вам, – громко произнес Урвази. – Смиренный йоги покажет вам силу и могущество Всевышнего, ничтожным рабом которого он является.

Он опустился на разостланный мною коврик и взял в руки флейту. Я поставил перед ним корзину со змеями и уселся возле него. Зрители сидели неподвижно, затаив дыхание. Наступила полная тишина…

И вот – нежный звук флейты пронесся по залу.

Глубокий и тоскливый – он повторился снова, и опять, и вновь… – и заплакала, и зарыдала флейта под дрожащими пальцами старого йога… Неземную мелодию, небесные мотивы извлекал Урвази из своего инструмента. Безбрежная скорбь надтреснутого сердца и радостное пенье ликующей природы, торжественная молитва величественного жреца и бессвязные выкрики кликующего бесноватого – все это связывалось и переплеталось, переходя, перекрывая, пересекая, перехватывая одно – другое, и чаровало слушателей своей необычайной прелестью.

Никогда еще не слыхал я такой дивной мелодии из-под пальцев Урвази – и сидел окаменевши, подобно всем зачарованным зрителям. Я очнулся от своего оцепенения лишь под строгим взглядом Урвази – и тут только заметил, что дивная музыка перешла уже в обычную монотонную мелодию, своим однообразным ритмом гипнотизирующую змей. Я с трудом поднялся и, ломая ногти, поспешно открыл корзину… Магические звуки уже начали свое действие – и из корзины медленно, в такт музыке, выползло несколько змей, покачивавшихся на вытянутых хвостах.

Урвази продолжал играть. Вот заворочалась и выползла вторая кобра, вот появилась гремучая змея. Теперь очередь за Ачи.

Я напряженно ждал, как вдруг что-то блеснуло в воздухе – и одним прыжком выскочила на середину ковра наша красавица. Отражая падавший на её чешую многокрасочный блеск, сверкая и переливаясь всеми цветами радуги, самая большая и самая грациозная из всех змей– она немедленно приковала к себе всеобщее внимание. И когда остальные змеи, широким кольцом расположившиеся вокруг неё, опустились на ковер, предоставив ей одной красоваться во всем великолепии – зрелище получалось, поистине, необычайной красоты.

Я украдкой взглянул на зрителей – и заметил в их лицах те-же переживания. Побледневшие дамы, судорожно прижав руки к груди или опершись о плечи мужчин, следили расширенными зрачками за каждым движением Ачи и, казалось, всем своим существом извивались вместе с нею. Сосредоточенные взгляды мужчин выдавали такие же чувства.

Между тем, звуки флейты становились все тише и спокойнее и замерли, наконец, совсем. Змеи неподвижно растянулись на ковре – и я быстро подскочил и уложил их в корзину. Аплодисменты и громкие восклицания восхищения и восторга показали, какое впечатление произвело представление на зрителей.

– Мошенничество! Там нет никаких змей! – раздался вдруг резкий крик, и высокий мужчина поднялся из-за стола. – По-моему, это сплошной обман!.. И прежде, чем мы успели остановить его, он подбежал к корзине и толкнул ее ногою.

– Вильямс! Ради Бога! – послышались испуганные голоса, и несколько человек бросилось удерживать его. Но было уже поздно – корзина опрокинулась и открылась, и несколько змеиных голов показалось наружу, с недоумением оглядываясь вокруг. Две змеи выпали из корзины и извиваясь поползли по ковру.

– Осторожно! Змеи ядовиты! – вскрикнул я, бросаясь к корзине и хватая выползших змей. Поднялся страшный переполох. Дамы в ужасе повскакали на стулья, мужчины тесной группой столпились за столом. Что-то с дребезгом разбилось. Кто-то бился в истерике.

– Такие шутки совершенно недопустимы, – возмущенно сказал я, обращаясь к Вильямсу, когда змеи были водворены на место. – Благодарите Бога за то, что змеи еще не очнулись, и вы не поплатились жизнью за свою выходку… А хозяину дома, пригласившему нас, следовало бы оградить своих гостей от подобных экспериментов.

Волнение среди присутствующих еще более усилилось. Каждый громко высказывал свое мнение о происшедшем инциденте. Шум в комнате стоял невообразимый.

– Не тебе делать мне выговоры, бродяга, – крикнул подошедший ко мне хозяин. – Браво, Вильямс! На твоем месте я поступил бы так же!

– Господа! – ревел Вильямс, стараясь перекричать всех. – Господа, в этом нет ничего страшного! Если змеи и оказались настоящими, то они, во всяком случае, не ядовиты… Подай сюда змею, – обратился он ко мне.

Я посмотрел на Урвази и уловил его утвердительный взгляд.

– Какую прикажете, сагиб? – спросил я, открывая корзину.

– Безразлично. Давай самую большую.

– Ачи?! – Я снова взглянул на Урвази. Он одобрительно кивнул головой.

Я опустил руку в корзину и вынул Ачи. Она была еще утомлена от представления и недружелюбно взглянула на стоявших рядом хозяина и Вильямса… Остальные гости понемногу, успокаивались и с интересом следили за происходящим.

– Видите ли, господа, – продолжал Вильямс, – у этих змей либо вовсе нет ядовитых зубов, либо вырезаны ядовитые железы.

– Вы ошибаетесь, сударь, – отчетливо произнес я, – у наших змей и ядовитые зубы и железы в полном порядке. Смею вас уверить, что только счастливый случай избавил вас от верной смерти.

Я взял Ачи за шею и осторожно открыл её рот. Ослепительно сверкнули на ярком свете её блестящие, словно точенные из слоновой кости, ядовитые зубы.

– Но яда они, во всяком случае, не вырабатывают! Сейчас мы испробуем, – не уступал Вильямс, – держите змею покрепче.

Он взял со стола бутылку и обернул ее салфеткой. Затем дымящейся сигарой начал дразнить змею.

Я уже понял, в чем дело, так как неоднократно проделывал такие эксперименты. Когда змея была достаточно раздражена, я отпустил её голову, рванувшуюся к руке Вильямса. Тот поспешно отдернул ее, подставив бутылку. Зубы Ачи звякнули о стекло – и темная струя яда брызнула на белоснежную салфетку.

– Видите, сударь, вы были неправы, – сказал я, укладывая раздраженную Ачи в корзину. – Смиренные йоги никогда не были обманщиками.

Мои слова были покрыты громкими аплодисментами. Несколько иронических замечаний послышалось по адресу Вильямса. Последний побледнел от злости.

– Ну, покажите нам теперь чудо с манговым деревом, – потребовал он, – я уверен, что этим вы меня уже не надуете!

Но тут медленно поднялся с ковра Урвази, – Довольно, сагиб, – тихо сказал он, – вы достаточно видели сегодня, а мы уже утомлены представлением… Другие сумеют показать вам больше – а нам позвольте откланяться.

– Вот видите, они боятся, они боятся, они боятся! – торжествовал Вильямс. – Я прошу тебя, я приказываю показать нам манго.

– Нет, сагиб, я не могу этого.

– Не разговаривай, собака! Тебе говорят – садись и делай, что тебе приказывают!

– Не могу, сагиб! Прощайте, господа, – обратился Урвази к гостям, – мир с вами.

Он повернулся и направился к двери. Я последовал за ним.

– Собаки! Они смеют не повиноваться! – и тяжелая бутылка, брошенная Вильямсом, просвистала в воздухе и с треском разбилась о голову Урвази.

Страшный крик пронесся по комнате. То кричали слуги-индусы, упав на колени и закрывая лицо руками. Несколько мужчин схватило Вильямса за руки и оттащили его к столу. Не успел я бросить корзины и подскочить к Урвази, как он пошатнулся и медленно опустился на пол. Лицо его было покрыто кровью, струившейся из многочисленных ран.

– Горе тому дому, в котором дерзкая рука осмелилась подняться на йога! Горе человеку, ударившему йога! – прокричал я, вытирая кровь с лица Урвази и перевязывая его раны.

– Горе, горе, – всхлипывали индусы в ужасе приникшие к полу.

– Они еще грозятся, собаки! – загремел хозяин, – выбросите вон этих бродяг!

Но индусы оставались неподвижны – и после повторенного окрика начали друг за другом на корточках выползать из комнаты… Они никогда не осмелились бы пальцем дотронуться до великого йога.

– Не беспокойся… сагиб, мы… уходим… сами, – тихо прошептал Урвази, пытаясь подняться, – спасибо… тебе… за госте… приимст… т…

Но тут он снова пошатнулся. Кровь густой струей хлынула у него из носа, и я должен был снова опустить его на пол.

– Так ты… приняла… меня… грозная… Кали… – хрипел он – о… могу… чий Ши… и… ва…

Губы его покрылись кровавой пеной. Я низко наклонился над ним, стараясь облегчить его страдания.

– И… на… а… ра… да… Бе… на… рес… – услышал я предсмертный хрип… Затем все стихло. Несколько судорожных подергиваний всего тела – и Урвази остался лежать неподвижно.

– О, Всевышний, Ты видишь всё это! – громко прокричал я, поднимая руки к небу. – Горе этому дому!.. Горе этим людям!

Я оглянулся… В комнате никого не было. Рядом со мною лежала Ачи и лизала руку своего мертвого господина.

* * *

Мне остается досказать еще немногое…

Не помню, как я выбрался из этого злополучного дома, как машинально брел по улицам города. Два индуса несли за мной мертвое тело Урвази, и только у ограды храма я пришел в себя… Через день, предав сожжению тело учителя, я направился с его прахом в Бенарес, чтобы поспеть в священный город к концу недели.

Но казалось, что все несчастия обрушились на мою голову. Ночью, открыв корзину, чтобы накормить змей, я обнаружил, что Ачи исчезла.