Текст книги "Охота на рыжего дьявола. Роман с микробиологами"

Автор книги: Давид Шраер-Петров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 30 страниц)

В это время Акира забрел в спальню. Как долго он рассматривал фото, не берусь утверждать. Я увидел, однако, что он с пустой рюмкой проследовал на кухню, где стояли бутылки с напитками, налил себе вина и подошел к нашему дивану. Заметим, что у турок диван обозначает место важных дискуссий. Это к боснийцам, которые по мнению балканцев-христиан, есть отуреченные сербы. Японцы – запредельно вежливы. Так что, отпивая кьянти и поглядывая на меня победно, Акира ждал паузы в нашей дискуссии. Слово было за литовской еврейкой. Она после каждой фразы, прикладываясь к пластиковой бутылочке с минеральной водой, как к источнику вдохновения, в который раз убеждала серба-тренера в том, что надо отступиться от боснийцев-мусульман, дав им независимость. «То же самое ждет албанцев в Косово, – вещала она. – Это вам не Израиль, где через два – три поколения перемелются ашкенази, сефарды и эфиопские евреи. Мы можем гордиться этим!» «Почему же мы здесь, а не там?» – вставил я. Она задохнулась от моей прямолинейности и умолкла, нервно отпивая минералку. Этим воспользовался Акира, потянув меня за руку в спальню. «Видите? – он показал на фотографию. – Это Мишель! Маргарет сказала, что это та самая (тот самый!) Мишель, которая звонила ей иногда. Какой же я идиот! Начал ревновать, вообразив, что это был приятель Маргарет. Или даже ее жених!» И он, счастливый, отправился на балкон жарить ребра на гриле.

Вечер был легкий, весенний. Ветерок смешивал костровый дым углей в жаровне с запахами цветущих вишен. В гостиной завели музыку и начали танцевать. Я через открытую дверь балкона наблюдал за Акирой. Он был вполне счастлив. Орудуя длинным кухонным ножом, он рассекал коровью грудную клетку, предварительно выдержанную в соусе и маринаде, разрезал вдоль ребер алые с рыжими разводами соуса мышцы жертвенного животного и укладывал это мясо на ребрах вдоль поверхности раскаленной решетки гриля. Берусь утверждать, что Акира напевал при этом. Может быть, даже самурайскую песню. Он победно взмахивал правой рукой с ножом, потом левой рукой с лопаткой, выкрикивал что-то мажорное и переворачивал шипящие куски с боку на бок.

Все было готово. Мясо на ребрах дымилось посредине стола в окружении тарелок с огненными помидорами, раскосыми редисками, усатыми пучками лука и кудрявыми охапками салата, петрушки и прочей зелени. К тому же: пицца, сладкие бобы, сыры и колбасы. Королевским же блюдом были жареные ребра, которые приготовил Акира. И поэтому – он был счастлив. Не начинали, потому что вот-вот должна была приехать Мишель. «Она хирург. Только что закончилась операция, – объяснила Маргарет. – Как вы думаете, подождем?» «Ясно, подождем», – закричали все, и танцы возобновились.

Акира танцевал с Маргарет, когда появилась Мишель. Она была в голубой униформе, которую носят хирурги в госпитале. Иногда они забывают переодеться. Или это своеобразный шик? Мишель была широкоплечей высокой женщиной лет сорока-сорока двух. Резкой, стремительной, крепко скроенной. Она поцеловала Маргарет и, послав всем нам общее приветствие движением правой ладони, пошла в спальню, сказав: «Мигом переоденусь и – с вами. Начинайте!»

Мы так и замерли в ожидании. Акира опирался на длинный нож, словно это был меч. Он тоже замер. В ожидании чего? И так все было ясно. Деликатная Маргарет уловила эту нашу парализованность, наше ожидание. Она сама поспешила с ответом: «Так вот мы живем с моей Мишель. Там (она показала на закрытую дверь) наша спальня». Как раз в эту минуту из спальни вышла Мишель, переодетая в джинсовый костюм: узкие брюки с широким офицерским ремнем на увесистой пряжке, рубашка с накладными карманами. Она прикуривала сигарету, принимая одновременно из рук Маргарет стакан с Bloody Магу. Мы навалились на угощенье и разбрелись по углам гостиной с тарелками. Жареное мясо на ребрах было отменным. Я обглодал одну порцию и поднялся за другим куском, разыскивая среди пирующих Акиру, чтобы поднять тост за его искусство. Акиры в гостиной не было. Я пошел на кухню. Там стояли обнявшись Маргарет и Мишель. «Скоро будет кофе», – объявила Маргарет. А Мишель добавила: «Вы, конечно, как все русские, пьете водку straight?» Я кивнул. «Если надоест, скажите. Я приготовлю вам классическую Bloody Магу». «Еще бы!» – ответил я.

Акиры нигде не было. Ни среди наших однокашников, снова сгрудившихся вокруг стола. Ни на балконе. Ни в спальне, ни в других комнатах. Я вышел на улицу и сразу же наткнулся на обрубленные ветки, валявшиеся у подножья вишни.

Подавленный, стоял я под останками вишни. В стволик деревца был всажен кухонный нож, которым еще недавно Акира рассекал вдоль ребер коровью грудную клетку, вдохновенно распевая самурайские песни.

Я не заметил, как на крыльцо вышла Маргарет. В руках у нее была книга. «Где Акира? – спросила Маргарет. – Я приготовила для него в подарок томик японской поэзии, переведенной на английский язык. Послушайте, как хорошо»:

 
Лишь там, где опадает вишни цвет, —
Хоть и весна, но в воздухе летают
Пушинки снега…
Только этот снег
Не так легко, как настоящий, тает.
 

Она прочитала и повторила вопрос: «Где Акира?» И только тогда увидела обезображенную вишню и все поняла.

«Акира уехал внезапно. Ничего не сказал», – бормотал я какие-то незначительные слова. «Как жаль, как нелепо, как дико все получилось! – чуть не плача, сказала Маргарет. – Зачем он так поторопился!?.»

ГЛАВА 28
Светская жизнь (продолжение)

Крупный американский поэт Эдвин Хониг некогда преподавал в Браунском университете. Ко времени нашей эмиграции в США он был почетным профессором, вышедшим на пенсию. Эдвин Хониг тесно сошелся с нашей семьей. Часто засиживался вечерами за чашкой чая или стаканом вина в нашей уютной кухне, совсем по-московски. Он знал немного русский язык и вскоре взялся перевести несколько моих стихотворений вместе с Максимом. Мне кажется, что их содружество многому научило моего сына для будущей работы по составлению и переводу стихотворений для двухтомной антологии еврейско-русских писателей (An Anthology of Jewish – Russian Literature, 2007). Мои стихотворения «Монолог Лота к его жене», «Анна Ахматова в Комарово» и «Раннее утро в Москве» вошли в книгу «Стакан зеленого чая с Эдвином», вышедшую в свет в 1994 году к семидесятилетию Эдвина. Наши отношения прервались из-за дурацкого случая. В Браунский университет на выступление был приглашен по рекомендации Хонига английский поэт, который одновременно был еще и доктором медицины. Хониг познакомил нас, пригласил меня на обед в честь гостя после лекции/чтения. Стихи мне показались безумно скучными, описательными, напоминающими протоколы историй болезни. На обед я не пошел, позвонив на следующий день Хонигу и выразив свое недоумение, какие причины (явно нелитературные!) могли вынудить поэта его ранга пригласить этого малоталантливого стихотворца?

Добрые отношения у меня сложились с главным хирургом нашего госпиталя Гарольдом Ванебо. Он обладал пытливым умом, способным охватить даже те области медицинской науки, которыми он сам, постоянно выполнявший сложнейшие операции, непосредственно не занимался. Исследование меланомы в опытах in vitro и экспериментах на мышах проводились мной вместе с лаборантами, резидентами или студентами Браунского университета. Как правило, каждую неделю я встречался с доктором Ванебо и рассказывал ему о результатах экспериментов. Он всегда давал ценные советы, основанные на глубоком знании патогенеза клинической меланомы. В 1990-е годы доктора Ванебо особенно интересовала возможность модификации вакцины против меланомы, что мы и делали в течение 10–12 лет in vitro в лаборатории и проверяли действенность терапии на мышах в виварии госпиталя. Особенно эффективными (об этом будет рассказано подробно) оказались комбинации нашей вакцины ФЕКА с лимфокином-2 и лимфокином-12. С доктором Ванебо мы виделись еженедельно и на Раковом Совете госпиталя (Tumor Board), куда я вскоре вошел как исследователь, занимающийся экспериментальной терапией опухолей. Периодически на Раковом Совете мы представляли результаты последних экспериментов по применению антимеланомных вакцин, а позднее – комбинаций вакцин и химиотерапевтических препаратов. Я застал доктора Ванебо в расцвете его врачебной карьеры. Наши статьи (при непременном участии доктора Винцента Хиринга из Национального Института Здоровья) широко публиковались в американских и европейских журналах по хирургии и экспериментальной терапии. Как правило, я ставил эксперимент, обрабатывал данные, давал описание методик, использованных в работе, анализировал результаты, составлял таблицы и графики, снабжал статью фотографиями контрольных и вакцинированных животных и их органов (первичные опухоли и метастазы) и приводил в порядок список литературы и статистику. Копии этого «чернового» варианта я передавал доктору Ванебо и пересылал доктору Хирингу. Случались курьезы. У доктора Ванебо в кабинете одновременно хранилось 5–6 портфелей, набитых рукописями статей, монографий, тезисов и пр. Иногда он не мог вспомнить, в каком именно портфеле лежит моя рукопись. Иногда портфель оказывался забытым в другом госпитале, в ресторане (где давался обед в честь приезжей знаменитости), в библиотеке, в отеле другого города, штата, страны, материка. Но в конце концов рукопись находили, замечания принимались или отвергались, статья появлялась в журнале. Особенно важной для нашего содружества (Ванебо, Хиринг, Шраер) оказалась статья, в которой дано описание новой модели экспериментальной меланомы. Статья вызвала интерес клиницистов и экспериментаторов.

Доктор Ванебо и его сотрудники работали весьма напряженно. Достаточно сказать, что нередко рабочий день главного хирурга начинался в 7 часов утра и заканчивался в 2 часа ночи. Но и праздновали Рождество и ежегодные летние пикники отдела хирургии очень широко. На Рождество в дом Гарольда Ванебо и его жены Клэр приглашались ближайшие сотрудники шефа, родственники, друзья, коллеги из других отделов или госпиталей. Словом – медицинская элита штата Род Айлэнд. Бармен и официанты предлагали напитки. На огромном столе громоздилась ледяная ваза в форме лебедя. В вазе лежали гигантские креветки, устрицы и прочие дары моря. Не стану перечислять мясные, рыбные и прочие чудеса кулинарии, которые беспрерывно приносили официанты, унося полуопустошенные блюда. Король праздничного стола был ростбиф, приготовленный и нарезаемый для гостей профессором местного Университета Кулинарии. Не помню, чтобы приглашался джаз и гости танцевали. Лишь однажды на свадьбе дочери Гарольда и Клэр Ванебо в роскошном имении «Астор» играл большой джаз-оркестр, который, пожалуй, мог бы конкурировать с джазами Бенни Гудмана, Глэна Миллера или Олега Лундстрема. Но я отвлекся от Рождественского праздника. У Ванебо после великолепного сладкого стола гостей приглашали в музыкальную комнату, где они хором распевали рождественские гимны. Мы с Милой к этому времени незаметно уходили.

На ежегодный летний пикник приглашались все сотрудники отдела хирургии с чадами и домочадцами. Пикник устраивался в глубинке штата на берегу моря в парке, принадлежащем Браунскому университету. Парк был замечателен тем, что в нем находился музей, относившийся к кафедре археологии нашего университета. Можно было пировать за столами под навесом или на открытом воздухе, расстелив покрывала на траве и наслаждаясь новоанглийской кухней. Преимущественно, это был рыбный стол, непременной принадлежностью которого была рыбацкая похлебка по названию клэмчаудер – уха из рыбы, моллюсков, креветок и прочих морских существ, заправленная мукой и молоком. Очень вкусная штука!

Естественно, была у нас русская компания: Сергей Хрущев, переменивший профессию с ракетостроителя на советолога, знаменитый тем, что сохранил мемуары Н. С. Хрущева, и его жена Валя; скульптор, действительный член Академии Художеств Иван Казанский с женой Нонной, художницей; Сергей и Галя Гельфанды, математики; Виталий и Анаида Азаряны, психологи; Юрий и Элла Пановы, инженеры, Сергей и Галя Раковы, инженеры, Анатолий Дверин – художник и его жена Мила; Борис Розовский, профессор математики Браунского университета и его жена Ирина, биолог. Мы собирались друг у друга, праздновали дни рождения, крепко выпивали, хорошо закусывали и вели бесконечные разговоры о политике. Конечно же, о русских делах, о Москве, о Кавказе, откуда эмигрировали Пановы и Азаряны, об американской жизни. Американская внешняя и внутренняя политика все больше и больше захватывала наши застольные беседы, иногда, как это водится в России, переходившие в жаркие словесные схватки. Правда, всегда к концу застолья полемические выпады забывались и, прощаясь, все крепко обнимали друг друга и обещали скоро увидеться.

Особое место, хотя и очень кратковременно, заняла в нашей компании Галина Васильевна Старовойтова (1946–1998). Она приехала в США по приглашению Вотсоновского института международных отношений при Браунском университете году в 1994 или 1995 и с перерывами находилась в Провиденсе около трех лет. Познакомился я с ней в начале лета 1995 года. Мы пришли с Милой к Азарянам на воскресный обед. Пировали по кавказскому обычаю во дворе под развесистым платаном. Помните, как пировали князья у Нико Пирасманишвили? В середине обеда, когда переходили к шашлыку, а вина было выпито немало, во двор вошла статная дама, красивая русской дородной красотой, в которой сочетается крестьянка и барыня, улыбающаяся, шумная. Она сразу стала центром застолья. Это была знаменитая Старовойтова, депутат Думы, советник Президента Российской Федерации Б. Н. Ельцина по межнациональным вопросам. Когда меня знакомили с Г.В., она сказала: «Я читала ваш роман об отказниках „Герберт и Нэлли“». И тотчас протянула руку Миле, улыбаясь «Поэт и его Муза?» На что моя возлюбленная ответила: «Поэт и его Мила – я». Дом был армянский. Вполне понятно, разговор шел об армянско-азербайджанском конфликте из-за Карабаха.

В следующий раз мы увиделись со Старовойтовой у Гельфандов (математиков). Мы пришли в положенное время. Г.В. опаздывала. Потом я убедился в этой ее привычке, а скорее, врожденной черте характера, соответствующей русской пословице: «Начальство не опаздывает, а задерживается». При всей демократичности Г.В. ни на минуту не забывала о своей роли в политической жизни постсоветской России. В Провиденсе, в Вотсоновском институте она отдыхала, готовилась к боям в России, не предполагая, какая ее ждет судьба. А у Гельфандов, по обыкновению, мы терпеливо дожидались Г.В. Наконец, она пришла. Шумно опустилась на стул, оставленный для нее во главе стола. Налила полстакана водки. Спросила: «А нет ли в доме джина?» Джин нашелся в стеклянной бутылке, а не в серебряном кувшине из арабских сказок. Г.В. добавила к водке полстакана джина и выпила залпом. Потом начала закусывать, рассказывать, шутить. Она была в хорошем настроении, пришла к нам из Браунского университетского бассейна. Рассказывала Г.В. замечательно. С подробностями, свидетельствовавшими, что она наблюдает мир острым взглядом ученого и анализирует увиденное разумом политика. Кто-то заметил восхищенно по поводу коктейля водка/джин. Г.В. не стала скромничать: «Случалось мне даже Бориса Николаевича перепивать!»

Старовойтова пригласила нашу компанию на презентацию специального выпуска (1995) Браунского журнала международных отношений, посвященного современной России и бывшим советским республикам, получившим независимость после распада советской империи. Статья Г. В. Старовойтовой «Рывок к свободе (1985–1995)» была программной в этой книге. В старом еще деревянном здании Вотсоновского института, где Мила когда-то начинала свою работу в Браунском университете, был устроен шумный прием. Я никогда не видел Г.В. такой радостной, возбужденной, раскованной. Произносились тосты. Поздравляли ее и всех авторов книги с успехом. Я был очень тронут, когда Г.В. в ответном выступлении, коснувшись судьбы малых народов бывшего СССР, упомянула мой роман «Герберт и Нэлли» как пример борьбы отказников-евреев за свободу эмиграции.

Ей надо было возвращаться в Россию. Депутатские обязанности требовали присутствия Г.В. в Петербурге и в Москве. Мы устроили прощальный ужин. Это было в конце лета 1998 года. Вся наша компания сидела за столом. Закусывали. Выпивали. Ждали Старовойтову. Она ворвалась – шумная, напористая, неразгаданная, как сама Россия. Над пианино висел большой портрет Пушкина. Поэт подпирал голову ладонью правой руки. Старовойтова съязвила: «С кем это Пушкин по телефону говорит?» Перекликалось это с дерзкой независимостью Маяковского и его друзей футуристов, которые требовали «сбросить Пушкина с парохода современности». Для подкрепления позиции (выпив незамедлительно штрафную) принялась рассказывать потешную историю из дачного быта Бродского на Кейп Коде. Кажется, она подбивала Бродского пойти на рыбалку, а он артачился.

Возвращаясь в конце августа в Россию, Г.В. оставила нам свои телефоны/факсы в Санкт-Петербурге и Москве. В октябре она позвонила мне и сказала, что на конец декабря подготовила мой литературный вечер с непременным чтением отрывков из «Герберта и Нэлли» и последующего обсуждения. И вдруг – страшная весть: вечером 20 ноября 1998 года в Санкт-Петербурге Галина Васильевна Старовойтова была убита в подъезде собственного дома.

ГЛАВА 29
Усовершенствование антимеланомной вакцины

К 1994–1995 годам мое представление о новой (естественной) модели экспериментальной меланомы окончательно сформировалось. Модель эта потому и названа была естественной («натуральной»), как выражались во времена Ломоносова – Державина, что повторяла основные стадии течения клинической диссеминированной (метастазирующей) меланомы. Стадия I – рост первичной опухоли; стадия II – распространение клеток меланомы (метастазов) в регионарные лимфатические узлы, и стадия III – метастазирование клеток меланомы в отдаленные органы (в легкие, мозг, печень). Кроме того, нам впервые удалось обнаружить и описать другой путь распространения клеток меланомы: из первичной опухоли, развивающейся на коже хвоста зараженной мыши, в костный мозг, а оттуда – по кровеносным и лимфатическим сосудам в различные органы и ткани. Вакцина ФЕКА, приготовленная из меланомных белков, обработанных формалином, вызывала образование антител, которые в совокупности с лимфоцитами приводили к торможению роста экспериментальной меланомы. Антитела, Т-лимфоциты и лимфоциты-киллеры приводили к уничтожению значительного числа клеток меланомы, но не полному излечению от этой злокачественной опухоли и ее метастазов. Надо было найти пути для такого изменения генетической структуры клеток меланомы, чтобы они сами превратились в активную, но абсолютно безвредную живую вакцину. К этому времени (1991–1993) появились сообщения американских исследователей П. Голумбека, Дж. Драноффа и соавторов о том, что облученные (и потому лишенные способности вызывать развитие опухолей) клетки меланомы В16, которым были переданы гены контролирующие секрецию лимфокина GM – CSF (фактор, стимулирующий развитие колоний клеток крови), выполняют роль эффективной вакцины. Мне удалось получить от докторов Дж. Драноффа и Р. Муллигана (Whitehead Institute for Biomedical Research, Cambridge, MA) плазмиды (автономные участки ДНК, содержавшие гены, контролирующие продукцию GM – CSF и IL-2). Плазмиды эти я генетически передал (путем трансфекции) культуре клеток меланомы, которые после умеренной дозы облучения могли служить как безвредная вакцина, продолжающая выделять лимфокины в организме иммунизированных мышей. Эта вакцина в большей мере, чем ФЕКА вызывала иммунитет мышей к заражению меланомой. Особенно эффективными оказались живые генетически модифицированные вакцины в комбинации с лимфокинами GM – CSF и IL-2, которые мы вводили мышам подкожно. Таким образом, удалось показать возможность одновременного применения против экспериментальной меланомы живой генетически модифицированной вакцины и экзогенно (извне) вводимых лимфокинов.

Еще одним примером была эффективная комбинация облученных клеток меланомы и нового (открытого в середине 1990-х) интерлейкина IL-12. Этот клеточный гормон обладал способностью в экспериментах на лабораторных животных подавлять рост различных опухолей, вызывая стимуляцию клеточных и гуморальных факторов противоракового иммунитета. Мы решили попробовать активность IL-12 на нашей модели. Я позвонил доктору Стэнли Вольфу, который возглавлял в Генетическом институте (Кэмбридж, США), исследования, связанные с IL-12. Мы обменялись письмами о сотрудничестве. Препарат был прислан немедленно. Мыши заказаны, доставлены в виварий РВГ и заражены меланомой. Когда видимые на глаз, пропитанные темным пигментом первичные опухоли появились на коже хвоста, началась комбинированная терапия вакциной и IL-12. Нелеченные (контрольные) животные, у которых первичные меланомные опухоли развивались беспрепятственно и метастазировали в различные органы и прежде всего в легкие, вскоре умерли. Несколько дольше продолжали жить зараженные меланомой мыши, которых мы лечили одним из препаратов: облученной вакциной или IL-12. Самым успешным оказалось комбинирование вакцины и IL-12: первичные опухоли практически не прогрессировали, и мыши продолжали жить до конца эксперимента (3 месяца). В апреле 1998 года я докладывал эти данные в Нью-Орлеане на 89-м ежегодном съезде американской ассоциации по исследованию рака (AACR).

По вечерам мы бродили с Милой по бурлящим улицам Французского квартала. Забрели в легендарный джазовый клуб. Солировал старик-саксофонист. Он пел давнишние песни из репертуара классического джаза. Так что мы перенеслись в Нью-Орлеан начала XX века. Старик пел проникновенно и голосом и саксофоном. В перерыве я подошел к нему и попросил автограф. Мы разговорились. Он, узнав, что я в одном лице писатель и биолог-экспериментатор, не удивился, а сказал: «Вы поете на двух инструментах, как я. Это поможет вам петь долго».