Текст книги "Охота на рыжего дьявола. Роман с микробиологами"

Автор книги: Давид Шраер-Петров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 30 страниц)

ГЛАВА 16
Охота на Рыжего Дьявола

 
О еще! Раздастся ль только хохот
Перламутром, Иматрой бацилл,
Мокрым гулом, тьмой стафилококков,
И блеснут при молниях резцы…
 

Б. Пастернак «Болезни земли».

«Иматрой бацилл» – какая яркая метафора! Иматра – водопад в Финляндии. Рядом – ресторан с номерами. Туда во время Первой мировой войны возил однажды молоденькую сестру милосердия (переодевшуюся в цивильное платье) влюбленный в нее офицер, долечивавшийся в отделении внутренних болезней, которое возглавлял профессор Н. Я. Чистович. Молоденькая когда-то медсестра – моя соседка по коммуналке в Ленинграде – Н. И. Дралинская (в девичестве Преображенская). Н. Я. Чистович – отец моего учителя в микробиологии Г. Н. Чистовича.

До принятия окончательного решения, которое перевернуло жизнь нашей семьи, оставалось несколько лет активной работы в Институте имени Гамалея.

Как я уже писал, вскоре после защиты докторской диссертации в начале июня 1975 года меня вызвал директор Института им. Гамалея – О. В. Бароян и сказал: «Я тебя беру в Комиссию по профилактике, диагностике и лечению инфекций на БАМе. Вылетаешь в Сибирь в Улан-Удэ через 3 дня». Из справочников я вычитал, что язык коренного населения – бурятов сходен с монгольским языком и что столица Бурятии город Улан-Удэ находится в 5532 километрах к востоку от Москвы, расположен в Забайкалье на правом берегу реки Селенги, между хребтами Хамар-дабан и Улан-Бургасы, в 75 километрах к востоку от озера Байкал.

Идея построить железную дорогу, проходящую внутри Сибири между озером Байкалом и Тихим океаном, имела стратегическое и экономическое значение. Стратегическое – потому что старая дорога – Транссибирская – проходила по самой границе с Китаем. Экономическое – из-за необъятных просторов глубинной Сибири, откуда можно будет вывозить лес и полезные ископаемые. Первыми в XIX веке о железнодорожном строительстве в Забайкалье заговорили сосланные в Сибирь на каторгу декабристы М. Бестужев, Г. Батенков, Д. Завалишин и другие. В 1888 году Русское техническое общество предложило проложить железную дорогу через всю Сибирь. Начиная с 1906 года выдвигались разные проекты постройки новой транссибирской железнодорожной магистрали. В 1933 году было принято самое первое постановление советского правительства «О строительстве Байкало-Амурской магистрали» с будущими опорными пунктами: север Байкала – Тында – Ургал – Комсомольск-на-Амуре – Советская Гавань. В 1974 году начались работы по строительству современного БАМа. В июле 1974 года была создана постоянно действующая комиссия Совета Министров СССР по строительству и освоению БАМ. Осенью 1974 года первые отряды строителей высадились на участках будущей трассы. В январе было организовано Главное управление по строительству БАМ. А в сентябре 1975 года был создан научный совет Академии наук СССР по проблемам БАМа. Так что институт имени Гамалея подключился к БАМу одним из первых в Академии наук.

Многотысячная трасса немедленно привлекла приток строителей будущей магистрали из всех республик и областей страны. Вполне понятно, что за тридевять земель приезжали не только строители БАМа со своими семьями или неженатая молодежь, но и «перевозилась» микрофлора, то есть микроорганизмы, обитавшие на коже, слизистых оболочках, в носовой полости и кишечнике новоселов. Этими микробами строители БАМа могли активно обмениваться, в особенности, из-за неналаженных бытовых условий, тяжелого труда и сурового климата. В составе микрофлоры обитали и золотистые стафилококки, которые в экстремальных условиях меняли свою роль сапрофитов, до поры до времени безвредных обитателей человеческого организма, на функцию паразитов, вступающих в борьбу с организмом за обладание его внутренней средой. Подобную метаморфозу могли претерпевать и другие представители нормальной микрофлоры: кишечная палочка, некоторые споровые бациллы, туберкулезоподобные палочки, микроскопические грибки и другие микробы. Меня интересовали рыжие дьяволы – золотистые стафилококки (Staphylococcus aureus): их распространенность среди строителей магистрали, заболевания, которые они вызывают в условиях строительства трассы Байкал-Амур, пути передачи (эпидемиология), способы диагностики, профилактики и лечения стафилококковых инфекций на БАМе. Прошло всего несколько месяцев от начала работ. Меня ждала совершенно неизведанная область исследований.

Опять Мила и Максим провожали меня в экспедицию. Максим попросил привезти ему из Бурятии какого-нибудь зверька. Например, суслика. До этого у нас время от времени жили разные животные. Сначала, морская свинка по имени Пятнашка. Вся ее шерстка была в рыжих и белых пятнах. Пятнашка знала, когда я возвращаюсь с работы. Как только я входил в подъезд нашего многоэтажного дома, она начинала радостно скакать в клетке и повизгивать от восторга. Потом жила такса, еж, белая крыса, птицы, ящерица, рыбы и черепаха Варвара. Длинношерстная такса Рыжуха была, конечно, самой умной. Мы предали ее, отдав, когда мне надо было ехать в одну из командировок, а Мила и Максим не справлялись с ее прогуливанием по утрам и вечерам. Ежа по имени Репейник мы подарили соседнему детскому саду. Белая крыса по имени Ватка тоже обладала несомненным интеллектом. Она жила в высокой полуметровой стеклянной банке. Могла подпрыгивать со дна, выскакивать наверх и ходить по краю банки. Максим снимал ее оттуда и гулял с Ваткой по квартире, а иногда во дворе. Ватка, стоя на задних лапах на краю банки, могла ловить кусочки булки. Она никогда не спрыгивала без разрешения на пол. Но однажды ночью Ватка выпрыгнула и начала бродить по квартире. Мила услышала шорох, включила лампу и, увидев Ватку, очень испугалась. Пришлось ее отдать (Ватку!). Попугайчики Саша и Маша задержались в нашем доме недолго. Всех раздражала их бессмысленная болтовня и неоправданное веселье. Ящерицу по имени Хитрушка мы привезли с Максимом из поездки в Сочи, когда ему было 6 лет. Хитрушка жила довольно долго в террариуме и могла брать из рук и проглатывать рубиново-красных червячков, которые назывались в зоомагазине мотылем и шли в пищу рыбкам. Я слышал, что на мотыля заядлые энтузиасты подледного лова таскали из Москва-реки окушков и даже судачков. Как будто бы для того, чтобы наживка не замерзла, рыболовы держат мотыля за щекой. Но за достоверность этого способа не ручаюсь. Аквариумными рыбками Максим увлекался лет до двенадцати. Мы ездили с ним в зоомагазины, скажем, в магазин на Арбате, воспетом в стихах: «На Арбате в магазине… там летает голубь синий…» или в книжный магазин «Дружба» на улице Горького, где покупали книжки об аквариумных рыбах на немецком языке. Немецкого мы не знали, но иллюстрации были отличные. Последней обитательницей нашей квартиры на улице Маршала Бирюзова была черепаха Варвара. Она была очень умной и рассудительной степной черепахой. Жила на кухне под кушеткой и выходила оттуда по утрам, когда мы включали свет. Она знала свою миску, которая стояла на полу недалеко от раковины. Варвара любила пить молоко и грызть морковку, яблоки и капусту. Особенно ей нравились листья одуванчиков, да и стебли тоже. Словом, Максим попросил привезти ему суслика из Бурятии.

Самолет летел над Россией. Я видел Волгу, Уральские горы и великие реки Сибири – Обь и Енисей. Полумесяцем лежал под самолетом голубой Байкал. Мы прилетели в Улан-Удэ. Несколько дней я провел в столице Бурятии. Надо было решить с Главным санитарным врачом республики, где начнется моя экспедиция, какие участки строительства железной дороги я посещу, кто будет мне помогать в сборе материала? Наконец самолет, рассчитанный на 15–20 пассажиров, отправился из Улан-Удэ на север Байкала в Нижнеангарск. Был жаркий летний полдень, когда мы приземлились на маленьком аэродроме, который напоминал большое футбольное поле. Сбоку аэродрома стояло деревянное здание с вышкой, на которую вела витая лестница. Пассажиры нашего самолета разошлись по встречавшим их машинам, а я пошел внутрь деревянного строения, исполнявшего роль аэровокзала. Надо было позвонить на Нижнеангарскую санитарно-эпидемиологическую станцию, чтобы за мной прислали машину. Никого внутри аэровокзала не было. Тогда я оставил свой чемодан внизу и начал подниматься на диспетчерскую вышку, где обнаружил голосистую крупную женщину с круглым румяным лицом, выступающими скулами и звучным командирским голосом, которая переговаривалась одновременно с метеорологами, диспетчерами других аэродромов, пилотами самолетов и вертолетов, с каким-то Николаем Григорьевичем и еще многими другими. Я просунул голову в диспетчерскую будку и громко поздоровался. Эпическая дама, конечно же, не слышала меня. Да, ко всему прочему, внизу в зале ожидания аэровокзала запись Аллы Пугачевой голосила «Арлекина». Во время экспедиции я убедился, что Алла Пугачева со своим «Арлекином» прошла всю трассу БАМ. Я просунул голову и тщетно пытался докричаться до диспетчера. Наконец я дозвался, или наступил момент тишины, как говорят на Руси, «милиционер родился». Песня кончилась. С погодой все утряслось. Самолеты/вертолеты улетели. Мой голос был услышан. Диспетчер увидела меня. Я представился. «Так это вы – московский профессор, про которого давеча спрашивал Гордейчик?» «Да, это я. Надо бы добраться до города». Она стала вертеть ручку телефонного аппарата и кричать пуще прежнего: «Гордейчик! Николай Григорьевич! Ответь аэродрому!» Ей ответили. А через десять минут я мчался в газике с брезентовой крышей. Крышей, чтобы не вылететь вверх на впадинах и ухабах дороги в сторону Нижнеангарска. Брезентовой – чтобы не разбить голову, подскакивая.

Озеро Байкал и город Нижнеангарск открылись мне одновременно и на миг напомнили Ялту, когда подъезжаешь со стороны Гурзуфа: солнце, вода, берег и домики, сбегающие с горы. Потом все оказалось другим. То есть Байкал и город на склоне горы остались похожими, но все остальное было другим. Дома были деревянные из коричневых от древности бревен. Главная улица с горсоветом, над которым полоскался красный флаг, пылила под нашими колесами. Своры собак, бродили по городу. Это были сибирские лайки. Шофер по имени Федя пояснил, что это собаки не бродячие. У каждой есть свой хозяин и свой двор в городе. С ними охотятся в тайге, а зимой едут на подледный лов в собачьих упряжках. Собаки хороши тем, что днем добывают пищу самостоятельно, кормясь в основном отбросами рыбоконсервного комбината. А на ночь расходятся по своим дворам.

Николай Григорьевич Гордейчик, главный санитарный инспектор Северо-Байкальского района и главный врач Нижнеангарской СЭС (санитарно-эпидемиологической станции) был личностью замечательной. Ему было около 35 лет. Мы с ним сразу стали приятелями. Буйные рыжевато-коричневые космы, купеческая бородка, голубые веселые глаза тотчас напоминали персонажей пьес А. Н. Островского, скажем, богатого купца Мокия Парменыча Кнурова из «Бесприданницы». Только лет на 10 помоложе. Н.Г. закончил Новосибирский медицинский институт, был направлен в Северную Бурятию и не только прижился здесь, но стал одной из ведущих местных фигур. Как только началось строительство БАМа (нынешний период), Н.Г. окунулся с головой в санитарные проблемы, связанные с профилактикой и лечением инфекций у строителей железной дороги. В его распоряжении был санитарный транспорт, вездеходы и вертолеты. Никто ему ни в чем не мог отказать, таково было обаяние личности доктора Гордейчика.

Мое знакомство с местной медициной началось с СЭС. Это было одноэтажное здание, где большую часть помещения занимала лаборатория микробиологии, оснащенная термостатом для выращивания бактерий, холодильником для хранения питательных сред и диагностических препаратов (биохимические реактивы, иммунные сыворотки, антибиотики и др.). Я поставил в холодильник Международный набор диагностических стафилококковых бактериофагов, выпускавшийся производственным отделом института имени Гамалея, ампулы с новейшими антибиотиками, флакончики с лечебным стафилококковым анатоксином. На столике поблескивал зеркалом микроскоп. Была еще кладовая и кабинет главного врача, в котором Н.Г. не любил находиться подолгу. Н.Г. представил меня доктору-бактериологу и лаборантке, имен которых, как и многих коллег по медицине и строителей, встреченных во время экспедиций на БАМ, я, к своему стыду и огорчению, не помню. В лаборатории велась диагностика кишечных инфекций (дизентерия, брюшной тиф), туберкулеза, пневмоний, менингита, сифилиса, гонореи, стрептококковых заболеваний и, конечно же, проводилась иммунологическая диагностика при подозрении на сыпной тиф или энцефалит. Однако на стафилококков большого внимания не обращали, по старинке принимая эти микроорганизмы за условно патогенные. «Что уж тут до стафилококков, которых можно обнаружить в носовой полости вполне здоровых людей! – широко улыбаясь, говорила мне доктор-бактериолог. – Не пропустить бы вспышки настоящих инфекций, однако!» То есть, золотистые стафилококки, устойчивые к антибиотикам и вызывающие разнообразные патологические процессы в организме зараженного и уже более десяти лет во всем мире отождествлявшиеся метафорически с «чумой XX века», в Северной Бурятии никого не интересовали. Изучая лабораторные журналы за последние годы, я узнал, что золотистые стафилококки у местных жителей практически не обнаруживались. «Правда, было несколько случаев стафилококковой инфекции у строителей, которых привезли в тяжелом состоянии с трассы в Нижнеангарскую больницы», – припомнила под конец доктор-бактериолог.

Надо было начинать с Нижнеангарской больницы, а потом отправляться дальше – на трассу будущей железной дороги. Мой разговор с доктором-бактериологом был прерван Н.Г., которому не терпелось продемонстрировать сибирское гостеприимство. Да, сказать по правде, я к этому времени здорово проголодался. На верном газике покатили мы в местный ресторан, директор которого был в самых добросердечных отношениях с Н.Г. Нас усадили за столик в отдельной комнатке, выходившей окнами на синий простор Байкала. Мы хорошо закусили, изрядно выпили под закуску и приступили к основным блюдам, среди которых, конечно же, царил жареный омуль. Как деликатес подавалась омулевая икра, напоминавшая по форме и цвету кетовую, но была икринками помельче и во много раз вкуснее. Время от времени к нашему застолью присоединялись, приводимые директором ресторана, как актеры – режиссером, разные местные знаменитости: директор Дома Культуры, главный врач больницы, начальник пожарной команды, главный инженер рыбоконсервного комбината, прокурор района, редактор газеты «Северный Байкал» и уполномоченный КГБ, молодой улыбчивый лейтенант по имени Коля, тезка Н.Г. Все было, как в «Ревизоре», хотя я не собирался никого инспектировать. Моя цель была понять, что происходит со стафилококковыми инфекциями до «нашествия» строителей БАМ и каковой будет эпидемиологическая картина в будущем. Обед в ресторане плавно перешел в ужин на квартире у Н.Г., которая располагалась в длинном деревянном бараке, стоявшем на пригорке, спускавшемся к Байкалу. Это была обширная комната, выполнявшая роль гостиной с пылающей русской печкой (несмотря на лето), в которой жарилось, кипятилось, варилось. У дальней стены стояла огромная кровать с наброшенной поверх всего медвежьей шкурой. Посредине комнаты/зала/квартиры громоздился мамонтовых размеров стол в окружении великанских стульев. Стол и стулья были рассчитаны на тяжелые застолья. Во втором действии присутствовали те же персонажи, что и в ресторане, с добавлением новых, среди которых выделялась местная солистка, время от времени голосившая «Арлекина». Ужинали жареным хариусом с жареной картошкой, которых запивали 70-градусным питьевым спиртом, широко продававшимся в Сибири круглый год. В этом был свой смысл, потому что зимой бутылки с вином и даже с 40-градусной водкой лопались из-за морозов, иногда превышавших 45 градусов по Цельсию.

Каково было строителям, приехавшим из теплых мест?

Переночевал я на топчане в кабинете физиотерапии, окруженный погасшими ультрафиолетовыми лампами, рукастыми аппаратами для электрофореза и ультразвука. Заботливая нянечка принесла мне больничный завтрак: рисовую кашу, хлеб, кубик масла, два брикетика сахара и чай. Рабочий день начался. В Нижнеангарской больнице было несколько отделений: хирургическое, терапевтическое и акушерско-гинекологическое. И, конечно, поликлиника, куда тоже главным образом приходили и приезжали местные жители. В терапевтическом отделении лежали больные с разнообразными заболеваниями, среди которых было несколько случаев воспаления легких. Я сразу же «взял след». Из мокроты одного больного лаборатория СЭС, которая обслуживала и больницу, выделила пневмококкков – классических возбудителей этого заболевания. В другом случае – это было осложнение бронхита, по-видимому, вирусной этиологии. Еще у одной больной возбудителя не удалось выделить, хотя очаг пневмонии был налицо. Эти пациенты были рыбаками или членами их семей. Был еще один больной с воспалением легких, подтвержденным при рентгеноскопии. Его привезли из Уояна – с одного из участков строительства БАМ. Из гнойной мокроты этого больного была выделена чистая культура золотистого стафилококка (Staphylococcus aureus). Микроорганизмы были устойчивы ко всем традиционным антибиотикам, которыми снабжалась больница: пенициллину, стрептомицину, тетрациклину и др. К счастью, выделенный стафилококк оказался чувствительным к привезенным мной цепорину и гентамицину, комбинацией которых начали лечить больного. Культура стафилококка была протипирована Международным набором бактериофагов. Оказалось, что микроорганизм принадлежит к «эпидемическому типу» (бактериофаги 52–52а—80–81). Это значило, что на БАМ из европейской части России проникли стафилококки, способные быстро распространяться среди лиц, контактировавших с больными или носителями этих микробов. В гнойной палате хирургического отделения находился больной с флегмоной голени, привезенный со строительства Муйского тоннеля БАМ. Когда флегмона была вскрыта и гной послан на бактериологический анализ, опять обнаружился золотистый стафилококк «эпидемического типа». Такой же результат был получен при вскрытии гнойного мастита у молодой матери, жены строителя БАМ. К счастью, ее поместили в «септическую» палату гинекологического отделения. Этих больных начали лечить цепорином и гентамицином в сочетании со стафилококковым анатоксином по схеме, разработанной мною когда-то в Детской больнице имени Филатова. «Рыжие дьяволы», обитавшие в мокроте и гное больных, доставленных с БАМ, оказались потенциально крайне заразительными. У местных жителей, находившихся на лечении в Нижнеангарской больнице, «эпидемические» стафилококки пока еще не обнаруживались.

В этих начальных исследованиях пролетела моя первая неделя в Северной Бурятии. Надо было пробираться дальше, на будущую трассу БАМ. А я еще ни разу не порыбачил, не попытал счастья в ловле омуля – уникальной рыбы озера Байкал. «Славное море – священный Байкал. /Славный корабль – омулевая бочка. /Эй, баргузин, пошевеливай вал,/ – молодцу плыть недалечко». Текст этой народной песни, по некоторым сведениям, написал поэт Денис Давыдов. Музыку сочинили каторжные рабочие Нерчинских рудников. Баргузин – ветер на Байкале. Само озеро Байкал расположено в центре Азиатского материка. По прозрачности воды Байкал не уступает Саргассову морю, которое считалось эталоном. Байкал – горное озеро, его уровень выше уровня Мирового океана на 445 метров. В Байкале водится рыба байкальский омуль (Coregonus autumnalis migratorius), произошедшая от арктического омуля, который проник в Байкал из Северного Ледовитого океана по системам сибирских рек около 20 тысяч лет назад.

Часов в 7 утра я был на берегу Байкала со своим спиннингом, прикрепленным к телескопическому удилищу. Пользуясь этими снастями, мы таскали вместе с Максимом окуней на молу в Пярну и золотых сазанов на озере Лиси в окрестностях Тбилиси. Понятия не имея, что омуля надо ловить особым способом, я с вечера накопал червей в заброшенном огородишке сбоку от барака, где жил Н. Г. Гордейчик. Увлеченный рыбалкой, я не увидел вначале двух парней, сидевших поодаль на бревнышке и дымивших сигаретами. Утро было такое прозрачное, что, казалось, виднелась полоска противоположного западного берега. Или и в самом деле была видна? Нигде никогда я не видел такой голубой воды. На якоре покачивались рыбацкие суденышки. На берегу валялись сети. Город начинал просыпаться. Омули, наверно, тоже еще не проснулись или пренебрегали моей наживкой. Правда, попалось несколько увесистых крутолобых, как боксеры, окуней. «С уловом, однако!» – подошел один из парней, затоптав сигареты. Подошел и другой. Оба они были скуластые, как буряты, и голубоглазые, как прибалты. Мы разговорились. Узнав от меня, что я ловил когда-то окуней в дельте эстонской реки Пярну, парни рассказали мне, что зовут их братья Вильсон, Иван и Степан, что покойный отец их был выслан в Забайкалье из Эстонии в 1944 году, что мать их чалдонка – помесь бурятов и русских, что они близнецы и ждут осеннего призыва в армию.

В 9 утра Н.Г. провожал меня на строительство трассы. Решено было пробиваться на вездеходе на мыс Курлы к будущей железнодорожной станции Северобайкальск, а потом на вертолетах – к отрядам рабочих, прокладывавших Северо-Муйский тоннель, которому предстояло соединить Байкал с самой крупной (тоже в будущем!) станцией БАМ – Тындой. Я забрался в кабину темно-зеленого вездехода, который своими гусеницами и кабиной сразу напомнил танки из моей врачебно-армейской молодости. Дорога шла сквозь глухую тайгу, поднимаясь вверх, следуя силуэту сопки, или спускаясь в долину между сопками. На резких подъемах и спусках так трясло, что, казалось, вот-вот внутренности, как подкладка перчатки, вывернутся наружу. Иногда водитель, взглянув на меня и сочувственно вздохнув, останавливал вездеход, я спрыгивал на обочину дороги и приходил в себя. Чуть подальше от дороги на полянах в тайге горели, как куски расплавленного солнца, оранжевые цветы под названием жарки. Нигде я больше таких цветов не видел. В словаре Даля они тоже не упоминаются.

Наконец мы добрались до мыса Курлы. Это было устье таежной реки Тыи, впадавшей в Байкал. Медицинский пункт, на котором работали фельдшер и медсестра, располагался в вагончике. Никакой возможности не было заниматься здесь даже самыми простыми микробиологическими исследованиями. Ни термостата, ни автоклава, ни микроскопа не было. Правда, я захватил с собой спиртовую горелку, бактериологическую петлю и стерильные тампоны в пробирках с физиологическим раствором, чтобы взять пробы у больных и доставить материал в Нижнеангарскую СЭС. Фельдшер повел меня осматривать жилища строителей. Это был палаточный городок, раскинувшийся на несколько километров. Деревянные вагончики были пока еще завезены только для медпункта, кухни и административных служб. Постепенно наступил вечер, и строители начали стекаться в палатки после тяжелого рабочего дня, где преобладали земляные и камнеломные работы, в которых главными орудиями были лопаты, ломы, тачки, отбойные молотки. Северный летний вечер был светел, как день. Я подождал, пока рабочие поужинают, и вместе с фельдшером начал обход палаток. Главным образом, в них жили молодые парни. Семейных палаток не припоминаю. Девушки, приехавшие на БАМ, пока еще относительно в небольшом числе, квартировали в отдельном вагончике. Или у них была отдельная палатка? Мы приоткрывали пологи палаток, спрашивали разрешения войти, представлялись, осматривали помещение. В каждой палатке было десять – двенадцать солдатских коек, чаще всего неприбранных. Постельное белье и полотенца были грязными, не менялись, наверняка, по нескольку недель. Нередко полотенца были не у каждого, а предназначались чуть ли не для всех обитателей палатки. Около графина с водой на столике стоял захватанный стакан. В каждой палатке, в которую мы с фельдшером заходили, я рассказывал бамовцам о цели своей поездки, о золотистых стафилококках и заболеваниях, которые они вызывают. Потом мы начинали осматривать парней. Нательное белье было нечистым, издавало дурной запах. Еженедельной «бани» с горячим душем в специально отведенной для этой цели палатке явно не хватало для поддержания повседневной гигиены. Тяжелейший физический труд вызывал обильные выделения из потовых и сальных желез кожи. Выделения эти не смывались ежедневно после рабочего дня. Кожные железы закупоривались. Присоединялась инфекция. Возникали гнойные заболевания кожи: фурункулы и даже карбункулы. В первой же палатке обнаружены были фурункулы на коже нескольких парней. Часть фурункулов вскрылась, и желто-зеленый гной расползался на еще не пораженную кожу. Я взял пробы гноя из вскрывшихся фурункулов при помощи тампона и перенес патологический материал в пробирки с физиологическим раствором. Пробы должны были высеваться на питательные среды не позднее, чем через сутки. В другой палатке мы нашли строителя с начинающимся карбункулом шеи, как раз в том месте, где кожу натирал воротничок рубахи. Фельдшер измерил температуру тела больного. Оказалось, что у него лихорадка – 38.5 градусов по Цельсию. Парня познабливало. В вагончике-медпункте был изолятор, куда больного поместили. У меня с собой был некоторый запас антибиотиков, привезенных из Москвы. Фельдшер начал лечить бамовца. Но у меня было неспокойно на душе. Я пошел в изолятор и подробно расспросил больного. Оказалось, что в течение последнего месяца его мучила постоянная жажда. Он мочился по многу раз днем и ночью. Он рассказал, что у его матери, которая жила на Украине под Полтавой, тяжелый диабет. Я позвонил в Нижнеангарск главному врачу Северо-Байкальского района Лидии Алексеевне Ипатовой, рассказал ей о заболевшем, убедил в необходимости срочно госпитализировать его. Вертолет прибыл через час – полтора. Я отправился сопровождать бамовца. Мы летели над сопками, отроги которых были покрыты кедровыми соснами. Больной уснул. Я прикоснулся к его лбу. Температура пока еще не снижалась. Мысль о том, что у парня нелеченный инсулинозависимый диабет, осложненный стафилококковой инфекцией, угрожающей перейти в сепсис (заражение крови), не оставляла меня. Так и оказалось. В приемном отделении Нижнеангарской больницы анализ крови показал, что у больного резко повышено содержание глюкозы в крови. Сахар был обнаружен и в моче. Да и другие анализы подтверждали предположение о диабете, осложненном тяжелой инфекцией. Н.Г. вызвал врача-бактериолога. Мы взяли для бактериологического исследования кровь больного и гнойное содержимое карбункула. В окрашенном мазке при исследовании под микроскопом определялись скопления синих, как гроздья винограда сорта Изабелла, скопления стафилококков. А наутро на питательном агаре появились золотисто-оранжевые колонии, типичные для Staphylococcus aureus, чувствительного к оксациллину. Инсулин в сочетании с антибиотиком привел к улучшению состояния больного.

Я не спал до рассвета. Ворочался на своем топчане. Потом присел к столу. Начал прикидывать на бумаге. Выходило, что для выявления стафилококов у бамовцев на трассе, в палатках да и при других «полевых условиях», нужно разработать принципиально новый метод отбора патологического материала. Подавляющее большинство случаев заражения стафилококками составляют гнойники кожи.

Для взятия патологического материала надо было шприцем с самой тонкой иглой (наименее травматичная) проткнуть кожу над фурункулом или карбункулом, отсосать гной и перенести его в столбик солевого питательного агара, находящийся в маленькой пробирке. Пробирки эти наполнялись агаром в микробиологической лаборатории и передавались врачам, отправляющимся на трассу БАМ. Находящийся в питательном агаре NaCl убивает все микроорганизмы, кроме стафилококков, т. е. эта среда для них элективна. Затем солевая среда передается или пересылается в бактериологическую лабораторию, стафилококк вырастает, и становится возможным определить, какими антибиотиками нужно лечить больного (больную). В то же время традиционный метод: патологический материал – палочка со стерильной ватой – пробирка с физиологическим раствором – питательная среда по-прежнему оставался пригодным для отбора проб мокроты, слизи из влагалища, отделяемого из носовой полости, содержимого кишечника и других проявлений стафилококковой инфекции.

Начиная с этого дня на вертолете вылетал я на разные участки строительства западного отрезка БАМа: в Уоян, на западный и восточный порталы будущего Северо-Муйского тоннеля, в Янчукан, Ачгою, в Новый Уоян. И снова и снова на мыс Курлы, где предстояло построить город Северобайкальск. Конечно, облетать всю будущую трассу БАМ на вертолетах не было никакой возможности. Ведь вся строящаяся трасса от Тайшета в Прибайкалье (Иркутская область) до Советской Гавани на Тихом океане составляла 4650 километров. Моей задачей было собрать материал на участках строительства в Забайкалье, чтобы проверить, работает ли новый метод ускоренной диагностики стафилококковых инфекций. Вполне понятно, что первые несколько дней я провел на мысе Курлы. Пробирки с посевами гноя из абсцессов кожи и других патологических материалов каждый день отправлялись с попутными вездеходами, автомобилями или вертолетами в бактериологическую лабораторию Нижнеангарской СЭС.

Во время перелетов с одного участка на другой оставалось пространство для раздумий. Однажды название будущей станции Кюхельбекерская напомнило мне странным образом весну 1958 года, когда я учился на 5-м курсе медицинского института. Это было время травли Б. Л. Пастернака (1890–1960) за его роман «Доктор Живаго». Роман читали ночами, передавая друг другу почти слепые копии машинописных перепечаток. Особенно горьким был конец книги, когда талантливый поэт и врач Юрий Живаго оказывается раздавленным властью большевиков. Окончание жизни поэта-декабриста Вильгельма Карловича Кюхельбекера (1797–1846), главного героя романа «Кюхля» Ю. Н. Тынянова (1894–1943) столь же трагично, как и у Юрия Живаго. Кюхельбекер был женат на невежественной дочери купца, Живаго – на умственно убогой дочери дворника. Эти истинные интеллигенты, раздавленные тиранией, заканчивают свои дни в чуждой им духовной среде.

Случалось наблюдать курьезы. Однажды, когда я вернулся в Нижнеангарск, чтобы посмотреть на результаты, полученные новым методом, неподалеку от СЭС прогуливались две молодые женщины с колясками. Случившийся поблизости Н. Г. Гордейчик показал на коляски и негромко сказал: «А это наши нижнеангарские дети Казанова». Я вначале опешил, не поняв смысла шутки, заключенной в словах моего коллеги. Ну какое отношение имел знаменитый итальянский обольститель Джакомо Джованни Казанова (1725–1798) к рыбацкому городку в Забайкалье!? Оказалось, самое прямое. Немногим больше года до нашего разговора в Нижнеангарск приехал по делам рыбоконсервного комбината молодой инженер из Улан-Удэ. Поселился он в гостинице. Каким-то образом ему удалось пригласить к себе в комнату двух десятиклассниц-близнецов, дочерей местной учительницы. Вскоре молодой инженер уехал, а девушки оказались беременными и родили в один и тот же день мальчиков. Весь город с легкой руки какого-то остряка называл младенцев «дети Казанова», искренне веря, что фамилия обольстителя была Казанов.