Текст книги "Черта горизонта: Стихи и переводы. Воспоминания о Марии Петровых"

Автор книги: Давид Самойлов

Анне Ахматовой

 
Ты сама себе держава,
Ты сама себе закон,
Ты на все имеешь право,
Ни за кем нейдешь вдогон.
Прозорлива и горда
И чужда любых иллюзий…
Лишь твоей могучей музе
По плечу твоя беда,
И – наследственный гербовник —
Царскосельский твой шиповник
Не увянет никогда.
 

1963

 
Куда, коварная строка?
Ты льстишься на приманку рифмы?
Ты хочешь, чтобы вкось и вкривь мы
Плутали? Бей наверняка,
Бей в душу, иль тебя осилят
Созвучья, рвущиеся врозь.
Коль ты стрела – лети навылет,
Коль ты огонь – свети насквозь.
 

1963

 
Не отчаивайся никогда,
Даже в лапах роковой болезни,
Даже пред лицом сочтенных дней.
Ничего на свете нет скучней,
И бессмысленней, и бесполезней,
Чем стенать, что зря прошли года.
Ты еще жива. Начни сначала.
Нет, не поздно: ты еще жива.
Я не раз тебя изобличала,
И опять ключами ты бренчала
У дверей в тайницу волшебства.
 

1964

 
Уехать, уехать, уехать,
Исчезнуть немедля, тотчас,
По мне, хоть навечно, по мне, хоть
В ничто, только скрыться бы с глаз,
Мне лишь бы не слышать, не видеть,
Не знать никого, ничего,
Не мыслю живущих обидеть,
Но как здесь темно и мертво!
Иль попросту жить я устала,
И ждать, и любить не любя…
Все кончено. В мире не стало —
Подумай! – не стало тебя.
 

1964

 
На свете лишь одна Армения,
Она у каждого – своя.
От робости, от неумения
Ее не воспевала я.
 
 
Но как же я себя обидела —
Я двадцать лет тебя не видела,
Моя далекая, желанная,
Моя земля обетованная!
 
 
Поверь, любовь моя подспудная,
Что ты – мой заповедный клад,
Любовь моя – немая, трудная,
Любое слово ей не в лад.
 
 
Со мною только дни осенние
И та далекая гора,
Что высится гербом Армении
В снегах литого серебра,
 
 
Та величавая двуглавая
Родная дальняя гора,
Что блещет вековечной славою,
Как мироздание стара.
 
 
И тайна острова севанского,
Где словно дань векам седым —
И своды храма христианского,
И жертвоприношений дым.
 
 
Орлы Звартноца в камень врублены,
Их оперенье – ржавый мох…
О край далекий, край возлюбленный,
Мой краткий сон, мой долгий вздох…
 

1966

 
После долгих лет разлуки
В летний лес вхожу с тревогой.
Тот же гул тысячезвукий,
Тот же хвойный сумрак строгий,
Тот же трепет и мерцанье,
Те же тени и просветы,
Те же птичьи восклицанья,
И вопросы, и ответы.
Глубока была отвычка,
Но невольно сердце вняло,
Как кому-то где-то птичка
Что-то звонко объясняла.
Здравствуй, лес! К тебе пришла я
С безутешною утратой.
О, любовь моя былая,
Приголубь меня, порадуй!
 

1967

 
Давно я не верю надземным широтам,
Я жду тебя здесь за любым поворотом, —
Я верю, душа остается близ тела
На этом же свете, где счастья хотела,
На этом, где все для нее миновалось,
На этом, на этом, где с телом рассталась,
На этом, на этом, другого не зная,
И жизнь бесконечна – родная, земная…
 

1967

 
Ужаснусь, опомнившись едва, —
Но ведь я же родилась когда-то.
А потом? А где другая дата?
Значит, я жива еще? Жива?
Как же это я в живых осталась?
Господи, но что со мною сталось?
Господи, но где же я была?
Господи, как долго я спала.
Господи, как страшно пробужденье,
И такое позднее – зачем?
Меж чужих людей как привиденье
Я брожу, не узнана никем.
Никого не узнаю. Исчез он,
Мир, где жили милые мои.
Только лес еще остался лесом,
Только небо, облака, ручьи.
Господи, коль мне еще ты внемлешь,
Сохрани хоть эту благодать.
Может, и очнулась я затем лишь,
Чтоб ее впервые увидать.
 

1967

 
Тихие воды, глубокие воды,
Самозащита немой свободы…
Хуже ли те, что бесстрашно мчатся,
Смеют начаться, смеют кончаться.
Память несут о далеком истоке.
Вы же молчите, недвижны, глубоки, —
Не о чем вспомнить, не о чем грезить…
Вам повидать бы Арагву иль Бесядь —
Их обреченность, самозабвение,
Самоубийство, саморожденье…
Вашей судьбою, стоячие воды,
Только глухие, незрячие годы,
Намертво сомкнутые уста,
Холод, и темень, и немота.
 

1967

 
Прикосновение к бумаге
Карандаша – и сразу
Мы будто боги или маги
В иную входим фазу.
И сразу станет все понятно,
И все нестрашно сразу,
Лишь не кидайтесь на попятный,
Не обрывайте фразу,
И за строкой строка – толпою,
Как будто по приказу…
Лишь ты, доверие слепое,
Не подвело ни разу.
 

[1967]

 
Я человек средневековья,
Я рыцарь, я монах;
Пылаю гневом и любовью
В молитвах и в боях.
 
 
Цвет белый не смешаю с черным.
Задуй мою свечу —
Я взором жарким и упорным
Их всюду различу.
 
 
И я потребую отмщенья
За то, что здесь темно.
Да, я монах, но всепрощенье
Мне чуждо и смешно.
 
 
Я пред крестом творю молитву
В мерцании свечи,
И на коне кидаюсь в битву,
С врагом скрестить мечи.
 

1967

 
Оглянусь – окаменею.
Жизнь осталась позади.
Ночь длиннее, день темнее.
То ли будет, погоди.
 
 
У других – пути-дороги,
У других – плоды труда,
У меня – пустые строки,
Горечь тайного стыда.
 
 
Вот уж правда: что посеешь…
Поговорочка под стать.
Наверстай-ка что сумеешь,
Что успеешь наверстать!
 
 
Может быть, перед могилой
Узнаём в последний миг
Все, что будет, все, что было…
О, немой предсмертный крик!
 
 
Ни пощады, ни отсрочки
От беззвучной темноты…
Так не ставь последней точки
И не подводи черты.
 

1967

 
Подумай, разве в этом дело,
Что ты судьбы не одолела,
Не воплотилась до конца,
Иль будто и не воплотилась,
Звездой падучею скатилась,
Пропав без вести, без венца?
Не верь, что ты в служенье щедром
Развеялась, как пыль под ветром.
Не пыль – цветочная пыльца!
 
 
Не зря, не даром все прошло,
Не зря, не даром ты сгорела,
Коль сердца твоего тепло
Чужую боль превозмогло,
Чужое сердце отогрело.
Вообрази – тебя уж нет,
Как бы и вовсе не бывало,
Но светится твой тайный след
В иных сердцах… Иль это мало —
В живых сердцах оставить свет?
 

1967

 
– Черный ворон, черный вран,
Был ты вором иль не крал?
   – Крал, крал.
Я белее был, чем снег,
Я украл ваш краткий век.
Сколько вас пошло травой,
Я один за всех живой.
– Черный ворон, черный вран,
Был ты вором иль ты врал?
   – Врал, врал.
 

1967

 
Судьба за мной присматривала в оба,
Чтоб вдруг не обошла меня утрата.
Я потеряла друга, мужа, брата,
Я получала письма из-за гроба.
 
 
Она ко мне внимательна особо
И на немые муки торовата.
А счастье исчезало без возврата…
За что, я не пойму, такая злоба?
 
 
И все исподтишка, все шито-крыто.
И вот сидит на краешке порога
Старуха у разбитого корыта.
 
 
– А что? сказала б ты. – И впрямь старуха.
Ни памяти, ни зрения, ни слуха.
Сидит, бормочет про судьбу, про бога…
 

1967

 
О, какие мне снились моря!
Шелестели полынью предгория…
Полно, друг. Ты об этом зря,
Это все реквизит, бутафория.
Но ведь снились! И я не пойму —
Почему они что-то значили?
Полно, друг. Это все ни к чему.
Мироздание переиначили.
Эта сказочка стала стара,
Потускнели виденья ранние,
И давно уж настала пора
Зренья, слуха и понимания.
 

1967

 
Что делать! Душа у меня обнищала
И прочь ускользнула.
Я что-то кому-то наобещала
И всех обманула.
Но я не нарочно, а так уж случилось,
И жизнь на исходе.
Что делать! Душа от меня отлучилась
Гулять, на свободе.
И где она бродит? Кого повстречала?
Чему удивилась?..
А мне без нее не припомнить начала,
Начало забылось.
 

1967

 
Пожалейте пропавший ручей!
Он иссох, как душа иссыхает.
Не о нем ли средь душных ночей
Эта ива сухая вздыхает!
Здесь когда-то блестела вода,
Убегала безвольно, беспечно.
В жаркий полдень поила стада
И не знала, что жить ей не вечно,
И не знала, что где-то вдали
Неприметно иссякли истоки,
А дожди этим летом не шли,
Только зной распалялся жестокий.
Не пробиться далекой струе
Из заваленных наглухо скважин…
Только ива грустит о ручье,
Только мох на камнях еще влажен.
 

1967

 
Что толковать! Остался краткий срок,
По как бы ни был он обидно краток,
Отчаянье пошло мне, видно, впрок —
Я не растрачу дней моих остаток.
 
 
Я понимаю, что кругом в долгу
Пред самым давним и пред самым новым,
И будь я проклята, когда солгу
Хотя бы раз, хотя б единым словом.
 
 
Нет, если я смогу преодолеть
Молчание, пока еще не поздно, —
Не будет слово ни чадить, ни тлеть, —
Костер, пылающий в ночи морозной.
 

 
Одна на свете благодать —
Отдать себя, забыть, отдать
И уничтожиться бесследно.
Один на свете путь победный —
Жить как бегущая вода:
Светла, беспечна, молода,
Она теснит волну волною
И пребывает без труда
Все той же и всегда иною,
Животворящею всегда.
 

1967

 
Сердцу ненавидеть непривычно,
Сердцу ненавидеть несподручно,
Ненависть глуха, косноязычна.
До чего с тобой, старуха, скучно!
 
 
Видишь зорко, да ведь мало толку
В этом зренье хищном и подробном.
В стоге сена выглядишь иголку,
Стены размыкаешь взором злобным.
 
 
Ты права, во всем права, но этой
Правотой меня уж не обманешь, —
С ней глаза отвадятся от света,
С ней сама вот-вот старухой станешь.
 
 
Надоела. Ох, как надоела.
Колоти хоть в колокол набатный, —
Не услышу. Сердце отболело,
Не проймешь. Отчаливай обратно.
 
 
Тот, кто подослал тебя, старуху…
Чтоб о нем ни слова, ни полслова,
Чтоб о нем ни слуху и ни духу.
Знать не знаю. Не было такого.
 
 
Не было, и нету, и не будет
Ныне, и по всякий день, и присно.
Даже ненавидеть не принудит,
Даже ненавидеть ненавистно.
 

1967

 
Пусть будет близким не в упрек
Их вечный недосуг.
Со мной мой верный огонек,
Со мной надежный друг.
 
 
Не надо что-то объяснять,
О чем-то говорить, —
Он сразу сможет все понять,
Лишь стоит закурить.
 
 
Он скажет: «Ладно, ничего», —
Свеченьем золотым,
И смута сердца моего
Рассеется как дым.
 
 
«Я все же искорка тепла, —
Он скажет мне без слов, —
Я за тебя сгореть дотла,
Я умереть готов.
 
 
Всем существом моим владей,
Доколе ты жива…»
Не часто слышим от людей
Подобные слова.
 

1967

 
Ни ахматовской кротости,
Ни цветаевской ярости —
Поначалу от робости,
А позднее от старости.
 
 
Не напрасно ли прожито
Столько лет в этой местности?
Кто же все-таки, кто же ты?
Отзовись из безвестности!..
 
 
О, как сердце отравлено
Немотой многолетнею!
Что же будет оставлено
В ту минуту последнюю?
 
 
Лишь начало мелодии,
Лишь мотив обещания,
Лишь мученье бесплодия,
Лишь позор обнищания.
 
 
Лишь тростник заколышется
Тем напевом чуть начатым…
Пусть кому-то послышится,
Как поет он, как плачет он.
 

1967

 
Никто не поможет, никто не поможет,
Метанья твои никого не тревожат,
В себе отыщи непонятную силу,
Как скрытую золотоносную жилу.
 
 
Она затаилась под грохот обвала,
Поверь, о поверь, что она не пропала,
Найди, раскопай, обрети эту силу,
Иль знай, что себе ты копаешь могилу.
Пока еще дышишь – работай, не сетуй,
Не жди, не зови – не услышишь ответа,
Кричишь ли, молчишь – никого не тревожит,
Никто не поможет, никто не поможет…
 
 
Жестоки, неправедны жалобы эти,
Жестоки, неправедны эти упреки, —
Все люди несчастны и все одиноки,
Как ты, одиноки все люди на свете.
 

[1967—68]

 
Немого учат говорить.
Он видит чьих-то губ движенье
И хочет слово повторить
В беззвучных муках унижения.
 
 
Ты замолчишь – он замычит,
Пугающие звуки грубы,
Но счастлив он, что не молчит,
Когда чужие сжаты губы.
 
 
А что ему в мычанье том!
То заревет, то смолкнет снова.
С нечеловеческим трудом
Он хочет выговорить слово.
 
 
Он мучится не день, не год,
За звук живой – костьми поляжет.
Он речь не скоро обретет,
Но он свое когда-то скажет.
 

[1967—68]

 
О, ветром зыблемая тень —
Не верьте лести.
Покуда вы – лишь дальний день,
Лишь весть о вести.
 
 
Вы тщитесь – как бы почудней,
В угоду моде.
Вас нет. Вы нищенки бедней.
Вы – нечто вроде.
 
 
Все про себя: судьба, судьбе,
Судьбы, судьбою…
Нет, вы забудьте о себе,
Чтоб стать собою.
 
 
Иначе будет все не впрок
И зря и втуне.
Покуда блеск натужных строк —
Лишь блеск латуни.
 
 
Ваш стих – сердец не веселит,
Не жжет, не мучит.
Как серый цвет могильных плит,
Он им наскучит.
 
 
Вам надо все перечеркнуть,
Начать сначала.
Отправьтесь в путь, в нелегкий путь,
В путь – от причала.
 

 
А ритмы, а рифмы невемо откуда
Мне под руку лезут, и нету отбоя.
Звенит в голове от шмелиного гуда.
Как спьяну могу говорить про любое.
О чем же? О жизни, что длилась напрасно?
Не надо. Об этом уже надоело.
Уже надоело? Ну вот и прекрасно,
Я тоже о ней говорить не хотела.
И все же и все-таки длится дорога,
О нет, не дорога – глухая тревога,
Смятенье, прислушиванье, озиранье,
О чем-то пытаешься вспомнить заране;
Терзается память и все же не может
Прорваться куда-то, покуда не дожит
Мой день…
 

 
Осень сорок четвертого года.
День за днем убывающий зной.
Ереванская синь небосвода
Затуманена дымкой сквозной.
 
 
Сокровенной счастливою тайной
Для меня эта осень жива.
Не случайно, о нет, не случайно
Я с трудом поднимаю слова, —
 
 
Будто воду из глуби колодца,
Чтоб увидеть сквозь годы утрат
Допотопное небо Звартноца,
Обнимающее Арарат.
 

1968

 
Есть художник неподкупный —
Так распишет, что ой-ой.
Он любой душе преступной…
Воздавать привык с лихвой.
 
 
Тот ваятель несогласен
Утаить хоть что-нибудь.
Лепкой брыльев и подглазин
Он расскажет злую суть.
 
 
По одной кривой улыбке
Он движеньями резца
Год из году без ошибки
Обличает подлеца.
 
 
Сеть морщинок расположит
Так, что скрыть уже нельзя:
Этот век позорно прожит —
Вниз и вниз вела стезя…
 
 
Тут уж верьте ли, не верьте —
Весь рисунок неспроста…
Но останется до смерти
Красотою красота.
 

1968

 
Сверчок поет, запрятавшись во тьму,
И песенка его не пустословье, —
Не зря сверчит, дай бог ему здоровья,
И я не зря завидую ему.
Я говорю: невидимый, прости,
Меня сковало смертной немотою,
Одно твое звучание простое
Могло б меня от гибели спасти, —
Лишь песенку твою, где нет потерь,
Где непрерывностью речитатива
И прошлое и будущее живо, —
Лишь эту песню мне передоверь!
 

1969

 
Легко ль понять через десятки лет —
Здесь нет меня, ну просто нет и нет.
Я не запомнила земные дни.
Растенью – и тому, наверно, внятно
Теченье дней, а для меня они —
Как на луне смутнеющие пятна.
 

1969

 
Я живу, озираясь,
Что-то вспомнить стараюсь —
И невмочь, как во сне.
Эта злая работа
До холодного пота,
Видно, впрямь не по мне.
Но пора ведь, пора ведь
Что-то разом исправить,
Распрямить, разогнуть…
Голос тихий и грозный
Отвечает мне: поздно,
Никого не вернуть.
 
 
Я живу озираясь,
Я припомнить стараюсь
Мой неведомый век.
Все забыла, что было,
Может, я и любила
Только лес, только снег.
Снег – за таинство света
И за то, что безгласен
И со мною согласен
Тишиною пути,
Ну а лес – не за это:
За смятенье, за гомон
И за то, что кругом он,
Стоит в чащу войти…
 

1969

 
Средь многих земных чудес
Есть и такое —
Листья кружат на ветру,
Преображается лес,
Нет в нем покоя.
Это не страшно, это не навсегда,
Настанет покой снежный,
А там, глядишь, и весне подойдет чреда
В срок неизбежный.
У нас похуже, но мы молчим.
Ты, лес, посочувствуй.
Весна – это юность, а старость – не множество
зим.
Минует одна, я место пусто.
Сомкнется воздух на месте том,
Где мы стоим, где мы идем.
Но и это не страшно, коль ты пособишь —
И в нашу подземную тишь
Врастет деревцó корнями живыми.
Пожалей нас во имя
Пожизненной верности нашей
Ветвям, и листве, и хвое,
Оставь нам дыханье твое живое, —
Пусть растет деревцó,
Все ветвистей, все краше!..
 

1969

 
Я здесь любила все как есть,
Не рассказать, не перечесть —
Весну любила за весну,
А зимушку за белизну,
А лето за угрюмый зной,
А осень… у нее со мной
Был уговор особый,
Узнать его не пробуй.
Она ведет меня тайком,
И всякий раз впервые,
Звеня ключами и замком,
В такие кладовые,
Где впрямь захватывает дух
От багреца и злата,
А голос – и глубок и глух —
Мне говорит неспешно вслух
Все, что сказал когда-то.
 

1969

 
Нас предрассветная заря
Надеждой радует не зря,
И неспроста пугает нас
Тревожный сумеречный час.
Лишается земля примет,
Когда над ней исчезнет свет,
Все дело в свете, но и он
Лишь темнотой на свет рожден.
 

 
Нет, не поеду я туда.
Давно уже зарок положен.
Я знала Коктебель тогда,
Когда еще в нем жил Волошин.
А что там было? Синь, полынь
Да море. Небо и пустыня.
Там и теперь все та же синь,
Но нет пустыни, нет полыни.
Стеклом блистают корпуса,
Тесня волошинскую дачу,
И первобытная краса
Исчезла. Все теперь иначе.
Туда на бархатный сезон
Литературная элита
Съезжается, держа фасон…
 
 
Исчез мой давний дивный сон,
Но все, что было, не забыто.
 

 
Ты живешь смиренницей прекрасною,
Всю себя лишь для себя храня.
Доцветаешь красотой напрасною,
Прелестью, лишенною огня.
 
 
Стройностью твоей, твоей походкою
Восхитится каждый, кто ни глянь.
Красоте зеленых глаз с обводкою
Позавидовать могла бы лань.
 
 
Алощекая и темнобровая,
Ты и впрямь на диво хороша…
Гордая, холодная, суровая,
Самопоглощенная душа.
 
 
Мраморная прелесть безупречная,
Совершенства образец живой…
Самоотречение беспечное,
Безоглядное – удел не твой.
 
 
Есть возможное и невозможное.
Ты меж них границу провела
И живешь с оглядкой осторожною,
Ни добра не делая, ни зла.
 

«Душа объята сном…»

 
Душа объята сном
Иль мечется в смятенье.
А под твоим окном
Растет стихотворенье.
 

«Страшно тебе довериться, слово…»

 
Страшно тебе довериться, слово,
Страшно, а дóлжно.
Будь слишком стáро, будь слишком ново,
Только не ложно.
 

«Неприметны осени касанья…»

 
Неприметны осени касанья.
Еще густ и зелен летний лес.
Но таинственное угасанье —
Видимой красе наперерез —
Может быть лишь в блеклости небес.
 

«На столе бумажный ворох…»

 
На столе бумажный ворох
Удалось бы разгрести —
И тогда на всех просторах
Мне открыты все пути!
 

«У человечества одышка…»

 
У человечества одышка
От спешки яростной, как будто —
Последний день, а завтра – крышка
И мрак последнего уюта.
 

1969

«Наглядеться б на чудо!..»

 
Наглядеться б на чудо!
Но усталость с утра, —
Это знак, что отсюда
Убираться пора.
 

«…Но у вьюги лучше получалось…»

 
…Но у вьюги лучше получалось,
Оттого-то мне и замолчалось.
 

«И лишь в редчайшие мгновенья…»

 
И лишь в редчайшие мгновенья
Вдруг заглядишься в синеву
И повторяешь в изумленье:
Я существую, я живу.
 

 
Слова пустые лежат, не дышат,
Слова не знают – зачем их пишут,
Слова без смысла, слова без цели,
Они озябших не отогрели,
Они голодных не накормили, —
Слова бездушья, слова бессилья!
Они робеют, они не смеют,
Они не светят, они не греют,
И лишь немеют в тоске сиротства,
Не сознавая свое уродство.
 

(70-е годы)

 
По мне лишь так: когда беда настанет,
Тогда и плачь. «Покуда гром не грянет,
Мужик не перекрестится». Таков
Обычай прадедов спокон веков.
Он у меня в крови. Я не умею
Терзаться впрок. Глупее иль умнее
Обычай мой, чем вечное нытье, —
Он исстари, он существо мое.
 

(70-е годы)

 
«Ты говоришь: „Я не творила зла…“
Но разве ты кого-нибудь спасла?
А ведь кого-то за руку схватив,
Могла бы удержать, он был бы жив.
Но даже тот неискупленный грех,
И он не самый тяжкий изо всех,
Ты за него страдаешь столько лет…
Есть грех другой, ему прощенья нет, —
Ты спряталась в глухую скорлупу,
Ты замешалась в зыбкую толпу,
Вошла в нее не как рассветный луч.—
Ты стала тучей в веренице туч.
Где слово, что тебе я в руки дал,
Чтоб добрый ликовал, а злой страдал?
Скажи мне – как распорядилась им,
Бесценным достоянием моим?.
Не прозвучало на земле оно,
Не сказано, не произнесено.
Уйди во мрак, не ведающий дна,
Пускай тебя приимет сатана».
 
 
А тот вопит: «Не вем ее, не вем,
Она при жизни не была ничем,
Она моей при жизни не была,
Она и вправду не творила зла.
За что ее карать, за что казнить?
Возьмешь ее на небо, может быть?..»
И я услышу скорбный стон небес,
И как внизу расхохотался бес,
И только в том спасение мое,
Что сгину – провалюсь в небытие.
 

Д. С.

 
Взгляни – два дерева растут
Из корня одного.
Судьба ль, случайность ли, но тут
И без родства – родство.
Когда зимой шумит метель,
Когда мороз суров, —
Березу охраняет ель
От гибельных ветров.
А в зной, когда трава горит
И хвое впору тлеть, —
Береза тенью одарит,
Поможет уцелеть.
Некровные растут не врозь,
Их близость – навсегда,
А у людей все вкривь да вкось,
И горько от стыда.
 

 
О как хорошо, как тихо,
Как славно, что я одна.
И шум и неразбериха
Ушли, и пришла тишина.
Но в сердце виденья теснятся,
И надобно в них разобраться
Теперь, до последнего сна.
Я знаю, что не успеть.
Я знаю – напрасно стараться
Сказать обо всем даже вкратце,
Но душу мне некуда деть.
Нет сил. Я больна. Я в жару.
Как знать, может, нынче умру…
Одно мне успеть, одно бы —
Без этого как умереть? —
Об Анне… Но жар, но ознобы,
И поздно. Прости меня. Встреть.
 

1970

 
К своей заветной цели
Я так и не пришла.
О ней мне птицы пели,
О ней весна цвела.
Всей силою расцвета
О ней шумело лето,
Про это лишь, про это
Осенний ветер пел,
И снег молчал про это,
Искрился и белел.
Бесценный дар поэта
Зарыла в землю я.
Велению не внемля,
Свой дар зарыла в землю…
Для этого ль, затем ли
Я здесь была, друзья!